Вера Сергеевна и мои отношения с религией

Папа и мама много работали. Мама работала в педагогическом институте. Она преподавала, была филологом. Какую литературу она преподавала, достоверно сказать не могу. Помню, что работала над диссертацией о трубадурах. Соответственно, изучала литературу на древне французском и утверждала, что любовь трубадуров не была платонической. Большего по этому поводу в моей памяти нет.
 
Когда я учился в 4-7 классах, с удивлением (тогда) обнаружил ее преподавателем литературы в 9-10 классе моей школы. Считаем 47+4=51, 1951год - разгар государственного антисемитизма, особенно в идеологическом педагогическом институте и все становится понятным.

Ну, про папу – ясно. Он преподавал в нескольких ВУЗах, а остальное время работал дома в кабинете. Я уже много писал об этом. Трудоспособность папы поражает меня до сих пор.
Учился я в школе, расположенной на той же улице прямо напротив дома. Как выяснилось, в моем же классе было двое мальчишек из нашего же дома: один русский, другой еврей. Мы сдружились. Мои родители, их родители работали, поэтому первое время мы обедали, делали уроки и гуляли под присмотром разных родителей по очереди. А иногда за нами присматривала дворничиха – татарка. Этой возможностью пользовались в исключительных случаях, поскольку при феноменальной доброте и ответственности, она пользовалась таким русским языком, что принесенные от нее слова и выражения приводили в оторопь наших родителей.
 
Через некоторое время у нас в доме появилась Вера Сергеевна. С этого момента она ведала  всеми вопросами питания, уборки,следила за тем, чтобы я во-время сел за уроки и так далее. Вера Сергеевна была потрясающей душевной чистоты, доброты и трудолюбия простая женщина. Они с дочерью пережили блокаду в Ленинграде, но дочь – Марусенька, тяжело заболела. Она стирала белье для госпиталя, полоскала его в холодной воде и простудилась. У нее были скрюченные руки и ноги. Она была почти не ходячим инвалидом. Как теперь я понимаю, был у нее полиартрит. Пенсии и инвалидности явно не хватало, и Вера Сергеевна подрабатывала у нас. Удивительно было то, что Марусенька до самого последнего момента своей жизни этими скрюченными руками вышивала, но как! Это были просто произведения искусства. Многие, кто бывал в родительском доме, сразу же вспоминали эти изделия, даже когда я заговаривал о них через много лет. Признаюсь, в жизни больше не видал такого владения цветом, рисунком и фактурой материала.

Отношения с Верой Сергеевной у всех были прекрасные. Она чудесно  готовила. Кроме того, она знала, кто с какой начинкой любит пирожки, и делала их превосходно. А из оставшегося теста она лепила «птюшки». Делалось это так. Катался из теста валик, который связывался в узел. На один кончик узла приделывалась изюминка, а другой конец расплющивался и разрезался вдоль, как перья в хвосте. На каждое перо тоже приделывалась изюмина. Получалось подобие птицы, которое пеклось вместе с пирожками. Это было наше детское лакомство.

Как-то зимой, перед одним из церковных праздников, Вера Сергеевна собралась в Никольский собор. Взяла меня и моих двух приятелей с собой и сказала, что она зайдет в церковь, а мы пока можем поиграть в садике. Через какое-то время нам стало скучно и холодно, и не помню, кто из ребят предложил зайти в собор. Помню, что я упирался и говорил, что нехорошо мешать людям.
Уже тогда что-то заставляло меня по-особому относиться к верующим людям. Быть может, оказали влияние такие незаметные, но очень наполненные по существу, беседы мамы о религии. Помнится, что обычно эти разговоры начинались на фоне какого-то сюжета из мифов Древней Греции, потом потихоньку переходили на Библейские истории.  Мифологию и Библию (точнее Ветхий Завет) папа и мама знали превосходно, но мама  мифы рассказывала так, что дети родительских приятелей звали ее «тетя Мифа». Естественно мама была атеисткой, но, как она говорила, - не воинствующей.
Короче говоря, друзья мои решили меня не слушать, и пошли в собор. Ну а я? Тоже поперся туда же. Представьте себе картинку – два типично еврейских мальчика в шапках, в завязанных под воротником шарфах и такой же, но явно русский, мальчик входят в Никольский собор, держа в руках какие-то прутики, с которыми играли в садике. Обалдевают от красоты, замирают на одном месте и начинают разглядывать внутреннее убранство. И тут на нас налетают какие-то бабки. Начинают срывать с нас шапки, а они завязаны – не вдруг снимешь, вырывать и выбрасывать наши прутики. Какие-то другие бабки поднимают шум – не трогайте ребятишек. Подлетает какой-то мужик (теперь я знаю, что это староста собора) и выводит нас из собора. Он единственный, кто спокойно объяснил нам, что в церковь в шапках и с палками не заходят. Предложил снова зайти при условии выполнения правил. Напуганные всем предыдущим шумом, мы отказались. Тут подошла Вера Сергеевна, стала лихорадочно перевязывать нам шарфы и шапки, и ругать себя за то, что допустила, чтобы ее птенцов обидели.
 
Это было первое мое нарушение поведения в месте отправления религиозного культа.
Второе случилось много лет спустя, в Ереване. Так совпало, что мы летели в Ереван в одном самолете с Каталикосом Вазгеном I. И кто-то сказал, что сегодня он будет проводить молебен (не помню где и по какому поводу). А Каталикос красивый, представительный старец. Вечером, когда все рабочие дела этого дня были закончены, вспомнил про этот разговор и решил пойти на эту службу. Народу – тьма, как-то протолкнулся, стою, смотрю. Не один такой. Значит ничего страшного. И тут слышу: «Перед Богом руки должны быть спереди». А я заложил их за спину. Так стыдно мне стало. Ведь всегда, после того детского случая, был так осторожен, а тут прокололся.

Третье произошло  в Израиле. Вопросы религии и моего отношения к ней интересовали меня давно. Я воспитанный атеистом, тем не менее, с глубоким уважением отношусь к истинно религиозным людям, независимо от их вероисповедания. Меня очень интересовало, как получается, что одни люди верят, а другие, как я, – нет. Беседовал я на эту тему с другом моих родителей, ставшей здесь и нам другом, почти родственником, умнейшим и чистейшим человеком – Ниной Генриховной Е. И вот в разговоре она высказала мысль, показавшуюся мне достаточно точно описывающей мою ситуацию. Она сказала, что умение верить – это, как наличие музыкального слуха: он или есть, или его нет.
Тем не менее, однажды, по предложению приятеля, в Йом кипур мы отправились в синагогу. Там нам дали в руки молитвенники, показали, где сейчас читают и оставили в покое. И вот тут со мной случилось то, чего я больше всего боялся. Я вдруг почувствовал себя негодяем, который обманывает истинно верующих людей и имитирует религиозность. Меня мгновенно прошиб необычайной обильности пот. Такой, что и рубашка и брюки в секунду оказались такими мокрыми, как будто я попал под ливень. Оставив молитвенник на столе, я быстро вышел из синагоги. И поклялся, что больше никогда не войду в синагогу, церковь или мечеть для имитации своей религиозной общности с молящимися!

Так закончилось мое религиозное воспитание, случайно много лет назад начатое Верой Сергеевной.