4. История о худых сапогах, или солдат ребёнка не

Сашку  Яценко я знала хорошо. Вместе танцевали ещё в самоделке.  Самоделкой мы называли   ансамбль песни и пляски «Сибирочек», потому что он был самодеятельным. Здесь танцевали и пели в свободное от работы или учёбы время. Саша - высокий, статный, с крупными светлыми кудрями. Его глаза были большими и очень голубыми, а губы пухлыми.  Иванушка. Красавец! Он хорошо танцевал. Так бывает, когда об этом позаботится Природа. Многие наши парни были плечистыми, коренастыми со слёгка кривыми  ногами. Они тоже неплохо танцевали. Но так бывает, когда стараешься только сам, а  Природа прошла мимо. Сашка танцевал легко, он  не работал, как другие, а именно танцевал. Загляденье! Но девушкам он не нравился. Никто из нас не мечтал о Саше Яценко, как о принце. Что-то в нём было…точнее, чего-то в нём не было! Много позже все мы узнаем, что же именно с ним было не так.
        Сашку забрали в армию. Он попал в Ансамбль песни и пляски Советской армии. Это была ракетная часть, поэтому наш ансамбль называли «Ракетчиками». И в городе он был известен именно под этим именем. Замечательное место для несения Службы. Да и для работы тоже. Да, вероятно, следует рассказать, как в ансамбль попала я.
А дело было так. Эта воинская часть находилась неподалёку от моей школы. Поэтому в нашем классе время от времени появлялись новички – дети из военных семей. Мама Сани Фёдорова, моего одноклассника и сына офицера   работала в «Ракетчиках» костюмершей. Первое знакомство с ансамблем состоялось зимой. Мы готовились к школьному конкурсу «А ну-ка, девушки!». И нам нужен был танец. Танго. Ну, мама Фёдорова, она была из активисток родительского комитета, потащила нас в офицерский клуб. Один из солистов балета взялся за четырёх школьниц. Мне ещё тогда всё понравилось. Конкурс мы, разумеется, выиграли. Потом были выпускные экзамены, школьный бал, и я в белом платье…
         Так, поступать в институт я категорически не хотела! И точка. Тем, более, что не знала в какой. А что же мне говорили мои родители по этому поводу? М-м-м. Не помню. Значит, ничего не говорили.  Да и, правда, не могли же они меня звать к себе на завод, делать моторы для самолётов! Семейной династии из нас не получилось бы. 
      
       У меня не было балеток. Это такие тапочки для репетиций у станка. Станок – это деревянные поручни в два ряда вдоль больших зеркал. Классика. Балетки в городе было не достать. Их везли из Москвы,  они продавались в магазине ВТО (Всесоюзное Театральное Общество, не путать со Всемирным Торговым Обществом-прим. автора). Хорошо тем, у кого были знакомые в Омском хоре или Музыкальном театре. Они разживались всем необходимым: гимнастическими купальниками, лосинами, балетками и пуантами.  У меня, как известно, связей не было. До недавнего времени. Мама Сани Фёдорова работала костюмершей! Она мне и обещала помочь. Я пошла в офицерский клуб (далее – ГОК – гарнизонный офицерский клуб, - прим. автора). Прихожу, а Любовь Николаевна (Фёдорова) мне говорит: «А ты не хочешь провериться?» Это значит, показать свои умения с целью получить работу. Ха! Я растерялась. Почему-то до сих пор своё многолетнее хобби  всерьёз не рассматривала. Хотя знала, что такое возможно. Наверное, я не верила, что дотягиваю до профессионального уровня. Долго думать я не стала. Начальство, впрочем, тоже. Пара дробушек с выходом. Я даже испугаться не успела. Как-то всё очень быстро произошло. Меня взяли. Очевидно, новые кадры были нужны срочно. Ощущение странное. Раньше это было моим любимым времяпрепровождением. Я жила от среды до пятницы, от пятницы до воскресенья. Вот от воскресенья до среды как-то особенно долго. А теперь режим менялся на шестидневный, да ещё и за деньги. 90 рублей. Моя мама на заводе пахала много лет, и её заработок был всего на 15 рублей выше моего. А у меня рабочий день с 10.00 до 14.00. Ну и вообще...странно. Да нет, здорово!  «Не здорово», - промолчали мои родители. Я, конечно, надеялась услышать одобрение от своего отца. Он ведь был натурой творческой.  И, в конце концов, это он привёл меня семилетней девочкой во  Дворец танцевать! Но, скорее всего, «танцульки» в представлении моих родителей, и в этом они были единодушны, не могли быть профессией. Но предки проявили мудрость. Мама и папа не стали меня отговаривать. И это очень верно. Человек должен принимать решения самостоятельно, чтобы потом не на кого было пенять.  Хотя бывают такие моменты в жизни, когда хочется найти крайнего…
          Из «Сибирочка» в «Ракетчиках» работали трое: я и две моих подруги Танюшка и Маринка. И двое служили: Серёга, муж Татьяны и Сашка Яценко. Вольнонаёмных танцовщиков было в ансамбле шестеро. Пять девчат и один мужчина.  Девочки: я, Маринка, Татьяна – мы устроились на работу практически одновременно. Мой удачный опыт оказался заразительным. Маринка к тому времени окончила свой «фазан».  Её там научили шить домашние тапки. И уже год, как она работала на обувной  фабрике. Это не мечта девушки. Это серая беспросветная тоска. Узнав о моём головокружительном успехе, Марина понеслась галопом в «Ракетчики». Её тоже взяли. Танюшке эта идея тем более пришлась по вкусу. Её новоиспечённого мужа, молодого отца, восемнадцатилетнего юнца призвали в «Ракетчики». Танцевать на благо Отчизны. Взяли и её. Когда мы, трое пришли на работу, нас встретили старшие товарищи: супруги Света и Александр, и Рита… Странно. Я не могу вспомнить её фамилию. Ну и дела! Образ есть, а фамилии нет. Странно.   
     Итак, наше руководство. Начальство тоже было новичками. Их сменили вместе с половиной вольнонаёмного состава незадолго до моего прихода. Собственно, поэтому балету требовались свежие кадры. Так вот, начальник ансамбля Капитан Дитко. Лет сорока, брюнет с тонкими прямыми волосами. Глаза со странным прищуром. Как будто всё время пытается найти камень за пазухой ближнего. Роста среднего, в меру плечист. И начисто лишён сексуальности. Странно, совсем не помню его руки. А ведь мужская кисть – это первое, на что я обращаю внимание. Скорее всего, ничего примечательного. 
      Говорили, что он окончил курсы военных дирижёров при Московской консерватории. Но мы, личный состав, в это не верили. У Михаила Дитко совсем не было музыкального слуха. Скорее всего, он тоже этот печальный факт замечал, потому что всё время был явно чем-то смущён. Однажды во время концерта за кулисами подошёл ко мне и сказал: «Вы знаете, Елена, я противник служебных романов». И что?! Лично я не домогалась капитана Дитко. Наверное, ему очень хотелось, чтобы его домогались.
 Дитко ансамбль сразу не взлюбил. «Ракетчики» ответили ему тем же. Скотина редкая. Откуда-то буквально сразу взялась кличка «Конь». Инициативная группа даже оформила ему годовую подписку на журнал «Коневодство». Его совершенно не интересовали проблемы солдат-музыкантов, солдат-вокалистов и солдат-танцовщиков. Тем более его не интересовали наши маленькие беды, девочек-танцовщиц. Его вообще не волновали никакие заботы, если, конечно, это не касалось его лично. Михаил Дитко не был солдафоном. Не был он и творцом. Он был обычным серым человечком, но в зелёном кителе. Нет, всё же, таких сук, как Дитко, надо было поискать. И вот почему. Служебная командировка в Москву. Мы, в полном составе, едем на конкурс ансамблей песни и пляски Ракетных войск Советской Армии. Таких шесть-восемь, точно не помню. Отправляемся поездом. Все, кроме срочников, едут в купе. Солдаты – в общем вагоне. В нашем купе: я, Танюшка, Маринка и Аванисова - золотой голос нашего ансамбля. Конь разместился со случайными попутчиками. Один из них – явный хмырь. Когда он проходил мимо нашего купе, всегда заглядывал, похабно улыбался и неуклюже заигрывал. Проехав половину дня, мы заскучали. Я и Маринка пошли в соседнее купе, к старшим товарищам. Аванисова, дура, попёрлась в общий вагон, подкармливать солдатиков. Как говорил  один старший товарищ, она «была слаба на передок». Танюшка осталась подремать. Сидим мы с супругами, они нас поят чаем с дефицитной колбасой. Светкина мать работала на мясокомбинате, поэтому они всегда были сытыми и довольными. Сырокопчёная колбаса! Я такую ела раза три в жизни. М-м-м! Это что-то. Такая твёрдая, тёмно-красного цвета с глазками желтоватого сала. На срезе – гладкая и блестящая. Нет лоснящаяся. Пахнет «Московская» нереально. Не моей жизнью. От запаха кружится голова. Хочется, чтобы в моей жизни сырокопчёной колбасы было больше…А-А-А!!! За стенкой     крик. Танюшка надрывается! Мы мгновенно вылетаем из купе, рывком дверь, и? Танюшка борется с Хмырём. За свою честь. Мы с Маринкой онемели. Саня оттащил этого стареющего самца от девушки. У того совершенно недоумевающая рожа. Дескать, какого чёрта? Старшие товарищи за младших горой: «Вы что спятили?». «Не понял» «Что вы не поняли?» «Мне товарищ капитан разрешил!». Вариации на тему:  мои девочки, выбирай на вкус…Ну, не сука?         
         Заместитель начальника ансамбля Капитан  Пал Петрович. Лет сорока пяти на вид, очень высокий и худой. Рядом с ним каждый из нас чувствовал себя уверенно. Пал Петрович умел шутить, умел заботиться и о нас, девчонках, и о солдатах. Мы его очень любили. Как отца. К слову, он был отцом четверых детей. 
        Про него рассказывали, что раньше Пал Петрович служил на ракетной точке, где-то в Казахстане. И с ним случилось несчастье. Лифт, в котором он поднимался, оборвался и упал в шахту. Пал Петрович долго лечился. Не комиссовали, а отправили в сюда, в ГОК. Скорее всего, из офицерского клуба ему была прямая дорога в запас.
       Старшина Веселовский Вячеслав Леонтьевич. Это потом мы, соплячки, будем называть его Слава.  Самый близкий к личному составу начальник. Ещё ближе к балету. Сам в прошлом, танцовщик, был, по сути, репетитором ансамбля. Человек-сквозняк. Росту в нём метр шестьдесят, а энергии на два десятка добрых мужиков. Лет ему было уже прилично, под полтинник. С лёгкой сединой брюнет и тёмно-синей щетиной. Ну, очень высокая концентрация мужских гормонов. Бриться ему приходилось дважды в день. Один раз вечером дома, чтобы жене было приятно, и второй - утром в балетном классе у огромного зеркала. Хорошо помню его улыбку. Голубыми зубами. Ослепительно добрая,  чуть ироничная. Улыбка довольного жизнью человека. Человека, любящего жизнь и людей. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но тёплый свет этой улыбки я чувствую спустя двадцать с гаком лет…Язык у него, как жало! Острый. Не дай бог попасться, но мы регулярно попадались. «Кованцева!», - хлёсткий, как удар кнута, окрик. У старшины была особая, только его интонация. В одно слово он ухитрялся вложить массу эмоций: недовольство, нетерпение, раздражение, язвительность, восхищение, радость… «Что ты там ножками своими кривыми кашку месишь?!» Ножки мои ничуть не кривые! И это очевидно. Ноги от бедра до щиколотки на виду у всего личного состава. И мне не обидно,  и всем весело. Умел он не обидеть человека! 
      Солдатики к нам, девочкам, относились хорошо. Все. Ещё бы. А кто бы на их месте к нам плохо относился? Юные, милые, робкие, красивые. Чёрная репетиционная форма в обтяжку, ножки из-под коротких юбок. Горячие от движения девушки – вот она близкая мечта солдата. Но ребята держались мужественно. Никакой похабщины. Их выдавали глаза. Поэтому вполне разумным для нас было избегать прямых открытых взглядов. Неосторожный взмах ресницами, и сознание солдата мутнело. Поначалу, первые месяца три нам наше магическое влияние было приятно. Я, бесцветная гусеница, такой я себя ощущала, начиная с подросткового возраста, помалу, спасибо солдатикам, превращалась в бабочку. Налицо цикл развития с превращением. Я стала смотреть на себя их глазами. Смотрела, смотрела, и ничего непривлекательного не обнаружила! Плечи расправились, я обрела опору. Глаза. Это зеркало моей души демонстрировало красоту и слабые ростки силы. Произошло это сказочное перевоплощение, понятное дело, не сразу. Моя застенчивость была со мной ещё очень долгое время.         
        Самой молодой в ансамбле была я. 17 лет – прекрасный возраст! Но это означало, что руководство ансамбля отвечало за меня головой. До моего совершеннолетия. Досадное обстоятельство для Коня.  Время от времени наш рабочий день был ненормированным. Точнее, безразмерным. Про трудовой кодекс я тогда в силу своего возраста и советского происхождения не знала, да юность в этом и не нуждалась. Концерты были частыми. Вечерними. И за пределами города в том числе. Бывало, что возвращались на базу к полуночи. По домам нас не развозили. На такси денег не было. И это было проблемой. Старшие товарищи озаботились моей безопасностью. Начальство решило давать мне провожатого. Солдата. Прекрасная идея. Солдат, как известно, ребёнка не обидит. В час Х старшина Веселовский назначает телохранителем Сашку Яценко. На героя Яценко не тянет. Сашка у нас, девочек, получил прозвище «подружка Шурочка». Его очень волновали, не возбуждали, а именно волновали наши женские разговоры. Яценко с видимым удовольствием обсуждал покупки тряпок.  Со смаком собирал и передавал местные сплетни. Света и Рита его ещё и прикармливали. Поэтому при каждой возможности подружка Шурочка буквально прилипал к нам так, что его было не отодрать! Это было забавно. Однажды в командировке мы его разыграли. Деньжата у Шурочки водились, поэтому он тоже был не прочь посетить военторговские магазины.  Короче, заходит к нам в гримёрку Сашка, а мы ему: «Ты был в магазине?» «Нет» «Ты не был в магазине?!» «Да не был я!» «Саня, там такие сапоги твоего размера! Белые, на «манке», со шпорами!» Полный бред, но Шурочка ведётся. Через минуту его нет. Нам страшно весело. Наше вполне развитое воображение рисует картину: запыхавшийся потный солдат вбегает в магазин, несётся в обувной отдел, делает там пять кругов, пытаясь отыскать желаемое… Господи, я даже теперь вижу его выражение лица. Оно вытягивается, голубые глаза стекленеют и выкатываются, нижняя губа приоткрывает рот. Ну, полный дебил! Таким его лицо становилось часто, когда Шурочка осваивал новые па. Старшина выводил его из транса: «Яценко! ****ь.» Вздрагиваем все. «Губочки Подбери!» И Сашка подбирает. Через минуту всё повторяется.
Шурочка, конечно, обижается за розыгрыш, но дуется недолго. Девчонки поят его чаем с пирогами. Инцидент исчерпан.
Так, час Х. Мой сопровождающий Сашка Яценко. Час точно «Х», потому что времени в обрез. Городской транспорт ходил только до двенадцати. Оставалось двадцать минут. Его задача дойти со мной от ГОКа до автобусной остановки. Это путь занимает десять минут. Сесть со мной в автобус, доехать до нужной точки. Ещё пятнадцать минут. Проводить до подъезда. Вернуться обратно. Уже пешком. Ну, если быстрым шагом, минут за сорок добежит. Лучше, конечно, бежать, потому что холодно. Зима. А вот если мы не успеем на автобус? Хороший, вопрос, спасибо вам за него! Что-то не припомню, рассматривался ли такой ход событий. Значит, солдату надо было бы со мной идти пешком до дома и обратно. Н-да. Вернулся бы тогда подружка Шурочка в родную казарму часам к двум ночи. В это время сослуживцы досматривают десятый сон. А до подъёма остаётся всего четыре часа. Об этом, судя по всему, Саня думал, пока мы шли к остановке автобуса. Молчал и мрачнел. Ближайшее будущее его не радовало. А меня не радовал угрюмо молчавший солдат. Ну и где же наш балаболка Шурочка? Всё-таки как жизненные обстоятельства меняют людей! Мгновенно и до неузнаваемости. Впрочем, потом новые образы легко возвращаются в прежнее  состояние.   Мы дошли до автобусной остановки. Ждём. Десять минут. Движение на дороге постепенно замирает. Мимо проносятся пустые автобусы. В гараж. Ещё пятнадцать минут в полной тишине. Движения нет. Как у Блока: «Ночь. Улица. Фонарь.» Безнадёга. Мы оба понимаем, что ждать больше нечего. Начались новые сутки. Город дремлет, через полчаса он будет крепко спать.  Надо двигать в сторону моего дома.
«У меня ноги замёрзли», -  вдруг Яценко начинает говорить, нет, он начинает скулить. «У меня тоже». «У меня сапоги дырявые.» Бедная Советская Армия! Какое счастье, для страны, что его не отправили в пехоту. С такими бойцами в наступление не пойдёшь. Да и оборону не удержишь. Видимо от холода и от понимания того, что я брошена на произвол судьбы, разозлилась немедленно. «Саша, иди  в казарму спать!» В душе, конечно, была эфемерная надежда, что солдат ребёнка не обидит. И боец Александр Яценко устыдится позорной слабости … Ага! Ничуть не смутившись, Шурочка немедленно разворачивается и стремительно удаляется. До состояния серой точки всего за минуту. Ну и что теперь? Гордыня – эффектное, но очень вредное для  любого человека состояние. Спрашивается, чего ты, Лена, добилась своей позой? Красиво! А как теперь домой попасть?  Идти пешком по пустынным тёмным улицам? Жуть! Продолжать ждать? Чего? Чуда? Стою, тупо уставившись в линию горизонта. Ну вот, едет какой-то полуночник. Может, довезёт? А вдруг довезёт, но не туда? Лена, решайся! 
      Иногда, и правда, стоит подождать. Это милицейский УАЗик. Слабенькая надежда.  Остановился. Очень тихое ликование. Без лишних слов меня посадили в машину и довезли до дома. Моя милиция моя бережёт! О как!
Назавтра я в красках рассказываю вчерашнее приключение. Шурочку весь божий день преследуют насмешки и презрительные взгляды. Ещё бы! Ведь что такое  проступок ближнего? Это ведь повод самому повыше подняться в собственных глазах… «Я бы так – ни в жизнь!»  «Нет, ну какое ничтожество!»  Я чувствую определённо сладкий привкус мести. Впрочем, я пресыщаюсь очень быстро. От обиды нет и следа.
       Сашка Яценко был действительно хорошим танцовщиком.  Закончив службу, он ушёл в настоящий балет. Пару лет в Музыкальном театре. Но потолок оказался слишком низким. Яценко уехал в Москву. Там был сначала «Рецитал» - балет Примадонны. Потом работа в Германии. До нас, омичей дошли слухи, что Яценко -  гей.  Господи, это же всё объясняет! Вот почему мы не сохли по белокурому красавцу! Уже лет через пятнадцать я с ним встретилась на городском телевидении. Александр, толстый, весь в чёрной коже. Локоны по плечи. Он уже не танцует. Он возит артистов по городам. Его знает Леонтьев и Аллегрова! Господи, как я рада его видеть! И он меня тоже. Это очевидно. Саня берёт меня в охапку и поднимает. Смех и поцелуи. Это ко мне на минутку-другую заглянула Юность…
     Ещё через пять лет пришло известие, что Яценко больше нет. ЕГО ЗАРЕЗАЛ ЛЮБОВНИК в Рождество. Всё.