Окно

 Окно.

Изредка отрываясь в своей маленькой комнате от работы, которая почему-то никогда не кончалась и приобрела уже для него силу привычки, он смотрел в окно и медленно соображал, какое-же сейчас время года. Это проще всего было определить по деревьям и их веткам, заглядывающим в тусклое окно его комнаты на втором этаже старого дома. Дом был окружен деревьями, посаженными еще при его постройке. И они были ровесниками: дом и деревья вокруг него. Лишь глядя в окно, он обнаруживал, что в нем, словно на экране немого кино, действительно, время от времени, как кинокадры,  сменялись времена года. Сиротливо стоящие голые, иногда заснеженные деревья, чернеющие на фоне зимнего пейзажа, однажды, вдруг становились темными, влажными, будто набухшими и приобретали скульптурные формы. Ветви их удлинялись, давали новые тонкие длинные побеги и ответвления. Деревья как-будто росли, устремлялись ввысь, ветви их приобретали напряженность струн, словно ждали знака, вести, взмаха палочки невидимого дирижера, чтобы зазвучать оркестром. А кроны деревьев становились ажурными, сложными, дымчатыми, как расчесанные пряди вымытых женских волос и приобретали округлость и пушистую легкость. И вот уже зеленый дым окутывал деревья за окном. А чуть позже, сквозистые еще в апреле деревья, вскоре за одну какую-то неделю, выплескивали, выстреливали крохотную, клейкую, младенчески зеленую бутонную листву. И в начале мая уже разворачивалась раскрывшаяся полностью листва всей своей изумрудно зеленой, свежей мощью. И вот уже кипели некоторые кусты и деревья за окном нежно – эмалевым, белым и розовым, цветеньем, и в распахнутую раму слышно было, как пели и переговаривались, и перекликались друг с другом птицы. Потом летом, как-то незаметно зеленая лиственная масса тяжелела, темнела. С деревьев несло по ветру целыми шарами, перекати-поле, на балконы и землю белым пухом.  Затем листва как-то незаметно становилась привычной, покрывалась пылью, жухла, сворачивалась и, наконец, желтела или наливалась багрянцем. Начинался последний пиршественный праздник природы, ее осенняя вакхическая песнь, оргия и разгул перед умиранием. Листопад был долгим и безнадежным, покрывая всю землю роскошным одеянием с деревьев, которое недавно составляло их гордость и славу, было полно трепетания жизни, дыхания и шелеста. Деревья, сбрасывая листву, постепенно раздевались, будто обнажали свое уже смирившееся, засыхающее, словно мумифицированное тело, готовое для соборования. И, наконец, однажды утром выпадал первый снег, чистейший, сверкающий на солнце, который только и мог укрыть эти неприглядные останки, все и всех примирить в природе.
Но с годами смена картин в окне и за окном все меньше волновала его. Времена года менялись с завидной регулярностью, но это происходило где-то в другом мире, другом измерении, совершенно не пересекающемся с его жизнью. В его маленькой комнате время будто остановилось. Изредка отрываясь от работы, которая никогда не кончалась, и приобрела уже для него силу привычки, он все реже посматривал в окно. Когда же он заглядывал в него, то ловил себя на мысли о том, как ощутимо и с роковой неизбежностью, вместе с календарем природы, движется и отпущенное ему время. И он спешил скорее отвернуться от окна, чтобы забыть про него. Теперь он не любил смотреть в окно. Он стал все реже и с неохотой раздвигать оконную штору  по утрам.
Прошло много дней и, однажды, в его комнату вошла дочь, обеспокоенная тем, что он не отзывался на телефонные звонки. Первое, что она смогла разглядеть в полутемной комнате, было плотно завешенное окно, и когда она раздвинула шторы и открыла рамы, в комнату ворвался ослепительный майский день, а в воздухе заблагоухала сирень. Отца не было, но на столе лежала записка. Она прочитала ее, задумалась и посмотрела в окно…