Воркутинское диамоно

   Все, кто видел небольшие российские города не из окна поезда, а пожили там хотя бы месяц, поймут и оценят нижеизложенный скромный опус; остальные же могут только интуитивно, да основываясь на телевизионных сюжетах, догадываться о том, ЧТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ В РОССИИ,  и КАК ЖЕ ТАМ ЖИВУТ ЛЮДИ.
   
   Итак, 15 апреля 2006 года, в 9 с чем-то утра сел я в поезд на Ладожском вокзале города Санкт-Петербурга, полный смутного оптимизма по поводу предстоящей смены обстановки. Дорога предстояла дальняя, длиной в двое суток, что меня, честно говоря, несколько смущало – так далеко ездить еще не доводилось. Но, еще раз повторюсь, влекла меня пресловутая для человека творческого (принесите еще один флакон бальзама «Эгоист») смена обстановки, да и сама цель поездки представлялась весьма интересной - поучаствовать в организации гастрольного тура известной и даже культовой панк-группы из Омска «Гражданская Оборона».
  В сумке моей уже лежали две с половиной тысячи отпечатанных билетов, я должен был их доставить в Воркуту, и там собственноручно распродать поклонникам гениального безумия Егора Летова.
  До этого кроме, естественно, Питера, а также Москвы, да Твери в туманном детстве бывать в российских городах мне не доводилось. Воркута представлялась мне   сказочно припорошенной снегом и…и, в общем-то, только такой она мне и представлялась. Воображение мое выдавало в целом что-то такое белое и пушистое, чуть ли не то, что на вокзале меня должны были встречать снеговик и  заяц в обнимку, держащие в лапах одну на двоих морковь, да и ту жаждущие поскорее отдать мне. Как же – гость приезжает из самого Санкт – Петербургу!
  Позднее я на каждом шагу встречал полную нестыковку этой моей иллюзии с местными реалиями. Да и не только этой. Да и вообще можно сразу сказать, что там ничего ни с чем не стыковалось, и на этом закончить свое повествование. Но вам ведь интересно, правда? А знаете, почему вам интересно? Потому что мне интересно вам обо всем поведать. То есть, запущенный мной бумеранг сейчас до вас долетел и теперь возвращается ко мне обратно. Законы-то одинаковые, что в жизни, что в литературе…Ну да ладно, не то сейчас съедем на тему тонких планов, астральных дублей, а цель у меня совсем иная - рассказать вам правду и ничего, кроме правды.
   Тронулся мой поезд, поехал. В Питере вовсю уже раскрывала сонные глаза весна, а там, куда я ехал, температура днем стабильно держалась минус 10 градусов. Поэтому я предусмотрительно запасся свитерами, теплыми носками, и решимостью не пасовать перед возможными неудобствами.
   Ехал я по-простому, в плацкарте. В поездах, как правило, не везет в двух случаях: когда попадаются попутчики храпящие, или с маленькими детьми. Детей не оказалось, хотя ехавшую со мной парочку, юношу и девушку, вполне можно было назвать детьми. Девушка вела себя капризно-игриво, как-будто она Барби, а он Кен-подкаблучник. А парень поначалу скромничал, а потом расслабился совсем (его же сама Барби крышует!) и принялся всякий раз оглушительно мешать ложкой чай в стакане и выставлять, лежа на верхней полке, щиколотки далеко в коридор, так что все проходившие мимо старательно обтекали его ступни своими лицами, боясь их ненароком поцеловать. Вообще-то, таких ногастых всегда в избытке в вагонах. Ну не рассчитаны наши поезда на несредних людей. Ну не рассчитаны, и ладно. Тогда, в этом случае, надо хотя бы ввести штатную должность пильщика. Чтоб эдакий человек в черном проходил ночью по вагонам и бензопилой всех ровнял. Хотя…А если кто-то по незнанию головой в проход ляжет. Кошмар, прям, что может получиться!
  Ладно, с детьми разобрались. Дети, я, и еще бабушка в придачу. Бабушка не моя, и не детей. Чья-то, а, может, даже ничья бабушка. Сама по себе такая бабушка, с виду тихая. Ну, думаю, хорошо поеду, высплюсь ночью. Но не тут-то было. В первую же ночь эта тихая бабушка стала закладывать такие горловые пируэты, что спать пришлось урывками. Хорошо. Ночью ты мне спать не дала, я днем посплю. Ха! Она днем тоже не дура поспать. А тут еще дети подключились – она ж им тоже мешает дремать после шумного втягивания лапшы в желудки, так они давай ейный храп своей попсой из СD глушить. Так они и боролись с переменным успехом. А я то усну, то проснусь, то уснусь, то просну…В итоге на второй день пути голова моя распухла невероятно, каждый звук отдавался в ней с чувством и болью, людей я уже ненавидел и хотел кого-нибудь убить. При малейшем порыве к убийству я выбегал в тамбур покурить или сделать легкую гимнастику.
  Красочно и лаконично поведает об этих переживаниях следующее стихотворение:


«Санкт-Петербург – Воркута»

«Санкт-Петербург – Воркута»
Два дня, как две жизни в поезде.
Вагонная маета,
Чужие радости, горести.

Пассажиры, проводники
Для проформы покажут зубы.
Все, конечно, в душе мягки,
А на первый взгляд просто зубры.

В Череповце отдышусь,
Да обратно в вагонное варево.
Куда-то по рельсам качусь,
Матерюсь на закатное марево.

Гудки паровозов смуглых
Сливаются в мощный хор,
Как-будто в заснеженных джунглях
Слоны затевают спор.

Сутки в пути. Бешусь!
В плацкарт ужалась галактика.
Все чаще в тамбур стремлюсь-
От пролежней профилактика.

Наступил день второй
Передышка. Грей меня, солнце Котласа!
Если обратно домой,
Не доберусь и с компасом.

А впереди Ухта,
Инта, Воркута уже грезится…
Дорога, хоть и далека,
Все ж не на подлодке шесть месяцев.




   Да уж, слава Богу, что только два дня! После двух суток пребывания в поезде начинаешь ощущать себя его неотъемлемой частью, буквально каким-то механизмом. Требуется время, чтобы снова почувствовать себя человеком, начать адекватно реагировать на людей, на жизнь в целом. А тут еще в поезде занемог по прошествии первых суток, думал – заболел. Оказалось, что акклиматизация.  А акклиматизация в Заполярье – это, я вам скажу, процесс, могущий впрыснуть недюжинную дозу адреналина в кровь заскучавшего москвича или питерца.
   Причем, сейчас-то я понимаю, что данный процесс протекал у меня почти все время пребывания в Воркуте. Привыкнуть я так и не смог. А, собственно, адреналина в хорошем смысле хватает на первые дня три. А потом уже рот непроизвольно округляется и начинает издавать протяжные звуки, наподобие «Ааааа» или «Ооооо». Потом тут же включается «непонималка». То есть, как поется в песне Захара Мая, «Мне непонятно, что происходит, прошу объяснить».
   Даже мой друг Валентин, проживший в свое время в Воркуте не один год, и вот уже месяц занимавшийся здесь организацией предстоящего тура «Гражданской Обороны» по трем городам, явно не мог привыкнуть к тому, что здесь творилось. Будучи от природы человеком в высшей мере эмоциональным, встретив меня на вокзале, и усевшись со мной в такси, он принялся изливать свой праведный гнев на головы местных жителей, будучи недовольным тем, что в таком маленьком городе люди элементарно не знают, где что находится, а если и знают, то потом выясняется, что информация уже устаревшая, и того, что требовалось, уж года два, как нет в природе.
  Валентин гневно сверкал глазами за стеклами очков и отчаянно матерился. Сидевший рядом водитель улыбался скромной улыбкой, а я наблюдал пейзажи за окном. Прекрасно помню свое первое ощущение от этих домов и улиц. Воспользуюсь методом сравнения «город-жилье». Вот если Москва-это просторная, шикарно освещенная, дорогая квартира, а Питер – это коммуналка с тускло горящей в коридоре лампочкой, то Воркута – это сортир, причем, сортир не в квартире, а такой, сельский, продуваемый семью ветрами.
  А уж здешний ветер-это отдельная песня. Куда бы ты ни шел, в каком бы направлении не двигался, ветер по большей части дует прямо в лицо. Настырно, зло и непредсказуемо. Например, может вдруг начать поддувать со всех направлений, и тут уж хоть вприпрыжку беги до дома, да лед не дает. Так то.
   Порадовало одно - такси. За 40-50 рублей оно готово доставить в любую точку города. Расстояния для питерского человека просто смешные – минут 5-10, и ты уже в нужном месте. А для воркутинца пройти пешком 15-20 минут – это что-то немыслимое.
  Ну вот, добрались мы с Валентином до нашей квартиры на Шахтерской набережной, выгрузили вещички, и пошел я помыться с дороги. Ванна тоже обрадовала – большая, у меня в Питере даже меньше. Помылся, побрился, настроение, вроде хорошее, правда, голова с дороги варила туго, но разлившуюся внутри себя благость она смогла выплеснуть:

В голове идет караван,
Летит «перекати-поле».
Зудящая память ран
Ослабевает на воле.

Сдыхает депрессии клоп.
Горят неликвидные гнезда.
Глядим, задирая лоб,
На падающие звезды.

Под пение Энии
Тают сомнения -
Жизнь проста, как вода.
В саду наслаждений
Без предубеждений
Срывайте плоды, господа.




   Ну вот, посрывали плоды духовные и хватит. Хорошего понемножку. Надо и о плодах мирских подумать, в смысле, чего-нибудь пожрать. Пошли мы с Валентином в магазин.
  А продавцы в магазинах - это что-то с чем-то. Норовят, к примеру, яблоки и моркву сложить в один пакетик. При просьбе все-таки разложить их по разным пакетам, выстраивают на лице такую мину, что хочется ее тут же активировать, чтоб аж всю эту лицевую конструкцию разнесло вдрызг и брызг. А если попросишь, например, заменить подгнивший мандарин, так тут же начинается непонятная дискуссия- а зачем, а почему… Вот тут-то и дало первые ростки в моей душе человеконенавистничество…Нет, вторые. Первые в поезде проросли. 
   А самое гадкое то, что здесь совсем другой темп, ритм жизни. Здесь никто никуда не торопится. Сидят по своим кочкам, как лягушки на болоте, чего-то там квакают, бульёнят. А ты, знай, как цапель ходи и их в головы клюй.
   Встал в очередь. Передо мной одна, не то женщина, не то бабушка. И вот начинается…
- А что это у вас? Клубника?
- Да.
- Замороженная?
- Да.
- А дайте…
- Пжлста…
- Что-то мелкая…А покрупнее нет?
- Да нет. Вот, смотрите, все такие…
- Дайте посмотреть…Какая-то слипшаяся…
- Да она оттает…Вся такая…
- Давайте…
- Так, что еще?
- Огурец.
- Один?
- Да, один огурец.
- Что еще?
- Скажите, а луковой шелухи у вас нет?
- Нет, мы ее выбрасываем.
- Совсем нет?
- Совсем, мы ее не храним.
- Жаль, а то ведь пасха Господня…

Мой болезненный мозг тут же реагирует на это четверостишием:

В голове оголтелой старухи
сиротливо аукнуло детство
и рассыпался с мудрою пудрой
пасхальный песочный кулич


  Пронаблюдав этот диалог, длившийся минут семь, не выдерживаю и захожу в соседний отдел. Беру четыре бутылки лимонада «Буратино», хранящего вкус и аромат детства, и выскакиваю на улицу, где проклятый воркутинский ветер начинает крутить меня во все стороны, забираться под одежду. Скользя по наледи, цепляясь каждым ребром подошвы, дохожу до своего подъезда и скрываюсь сперва в его мутном чреве, а затем и в однокомнатной норе. Это мое убежище, укрытие, из которого лучше не выбираться. От одного взгляда в щелочку меж оконных занавесок становится дурно. Здесь нет военных действий, но с первого появления в этом городе чувствуется невольное отторжение, взаимная чужеродность - дома, улицы, люди, погода-все против тебя! От десятиминутной ходьбы по улице устаешь, как от хорошей работы. Людям, любящим физические упражнения, можно порекомендовать такое, как «жим ветра стоя». И вообще, о чем можно говорить, если на полтора метра копнул - и уже вечная мерзлота! Плюс полярный день-солнце не садится вовсе. От всего этого голова едет, а тело сжимается в пружину, и эта пружина еще перекручивается в нескольких местах. О чем можно говорить, если в ларьках продается препарат с загадочным названием «Антипохмелин» (от чего он?), а из Воркуты в Печору ходит поезд «Летучий голландец»?
    Воркута - это аномальная и патогенная зона вместе взятые, полезных ископаемых нет (слышу крики: «Уголь! Уголь!»), растительности нет, населена свинокрысами. Чтобы в дальнейшем не возникало вопросов касательно единственного, пожалуй, непонятного термина, объясню, кто такой свинокрыс.

Свинокрыс- это, как правило, коренной житель Воркуты, при этом не имеет значения сколько ему лет. Определить его можно по глазам, которые похожи на застиранные, выцветшие, дырявые трусы. Свинокрыс любит пастись в кабаках, пить много водки, есть много мяса и плясать на танцполе под песни «Черные глаза» и «Воркутинский снег». Из всех устремлений свинокрыса к чему-то высокому можно назвать разве что лазание на столб за сапогами во время праздников. Во всякое другое время свинокрыс инертен, ленив, ему ничего не надо, а надо только, чтобы платили «тити-мити», а он бы ничего не делал. Свинокрыса можно вычислить также, задав ему два вопроса. Первый: «Нравится ли тебе в Воркуте?» На первый вопрос истинный свинокрыс ответит сразу же «Хрю! (Да)», и когда мы зададим ему второй вопрос: «А что тебе нравится в Воркуте?», настоящий свинокрыс ответит, что «Здесь тихо, спокойно…А самое главное-люди добрые!»
  Не нужно, конечно, питать иллюзий относительно того, что свинокрысы обитают только в Коми. Здесь просто повышенная их концентрация, и нам они понятны, как соотечественники. А так они водятся всюду. Равномерно разбросаны по земному шару, причем, зачастую даже в виде активных и деятельных (капитализм, все-таки) полуфабрикатов. Просто маскируются под разными соусами. И, думается даже, составляют процентов 80 от общего количества жителей Земли. Достаточно включить телевизор хоть в России, хоть в Америке, чтобы все стало ясно. Но вот эти оставшиеся 20 процентов – это вера и надежда нашей многострадальной планеты. Не ждать же нам прихода просветленных лемурийцев, честное слово. Спасение утопающих…
   А про Россию и Америку родилась такая зарисовочка:

Джинса вышла из моды,
А я из народа,
Статую свободы
Выну из комода
И лицом поставлю
Напротив Ильича.
Секс у них представлю,
Да вызову врача.



   Да уж, врача бы сейчас грамотного. Да тут сам себе врач. К Валентину вот, правда, ходила массажистка в возрасте, Светлана Михайловна, массаж ему делала одно время расслабляющий, с кремами, с мазями всякими. Гладит его, да приговаривает: «Щас вот мы «пчелкой», «пчелкой» помажем…» А он лежит весь такой напомаженный, да советы дает, как ей свою беременную шестнадцатилетнюю дочь воспитывать. Светлана Михайловна придет, бывало, массаж делать, а Валентин как начнет ей что-нибудь рассказывать, так у нее аж рот раскрывается и не закрывается до самого финала. Это она, слушая, рот держит раскрытым, а уж когда сама начинает что-то вещать… Плохо, что пересказывает она всякий раз одно и тоже. Самая ходовая тема у нее была про кагор. Непонятно почему, но она этот несчастный кагор нам постоянно сватала. Мол, знаю точно, зуб даю на отсечение, где этот чудо-кагор продается, бегите, мол, ребятушки, покупайте…А мы ж не пьющие…Нам бы чего другого… Кагор кагором, а вот гитару у нее попросил на время, так тут началось: чехол постиран, на улице дождь, и вообще – ей, мол, романс надо записывать. Плюнул я на все это, и жил без гитары. Страдал, конечно, терпел, но ничего, выжил. А с гитаркой было бы легче.
    Ведь напряженная обстановка в Воркуте, давящая. Поэтому ничто так не спасало нас с Валентином, как наша родная съемная хата. Она была вся пропитана питерским духом, светлой энергетикой, и, наверняка, являлась самой чистой квартирой во всей Воркуте. Именно здесь наши воспаленные мозги и израненные души отдыхали. Нас спасала хорошая музыка, дудки и грибы. Не сочтите за пропаганду, но без этого там нельзя было выжить. Алкоголь мы практически не употребляли, предпочитая даже пиву лимонад «Буратино», так как известно, что алкоголь-это наркотик депрессивного свойства, а «Буратино» - это лимонад всех времен и народов. А все остальное нас радовало и веселило, причем нужно было всего много, чтобы восполнить колоссальный расход нервной энергии. А всем питерцам, кто заявлял нам в период пребывания в Воркуте и после возвращения, что, мол, вы там «пили-курили-матерились-злились», я просто предлагаю съездить туда хотя бы на недельку. Там вы сразу все поймете, сядете скоренько на обратный поезд, перекреститесь, и больше не будете задавать дурацких вопросов.
  И вот вам показательный стих, чтоб знали:


Если здесь начать бухать-
Уберешься в месяц.
Дайте дудок, вашу мать!
Пой, паяц, да смейся!

Есть грибы? Хороший тон.
Правильное дело.
Заряжаю в тело звон,
Гулкость надоела.

Слышу, как за стенкой ссыт
Кто-то из соседей.
Погодите, щас вбежит
К вам толпа медведей

Разухабистых, лихих,
С песнями, да с пляской,
Прочитают дружно стих,
Да потешат сказкой.

Мы смеяться будем, в пол
Уперевшись лбами,
Эт у нас такой прикол,
Вы знакомы с нами?

На вопросы отвечать
Будем мы невнятно,
Так что лучше промолчать,
Это вам понятно?

Все! Устал я вопрошать.
Действовать пора бы.
Сколько здесь их? Сорок пять?
Ам!.. Сидим, как жабы.

Улыбаемся и трем
Ватные ручонки.
Разопрет реально к трем,
Там, глядишь, девчонки.

В предвкушении глядим
Зраками большими.
Дух грибной непобедим.
- Аджа, Аджа! Джимми, Джимми!


   И в грибах, и без грибов природа требовала свое. Поэтому, как только я более-менее обосновался в Воркуте, сразу стал подумывать на счет женского полу. Изначально воркутинка лет 25-30 представлялась мне своего рода Хозяйкой Угольной горы в отпуске, специально завершившей все дела к моему приезду. Оставалось только домыслить лазурное море, бледно-желтую полоску берега и сногсшибательный купальник на, пока что еще неизвестно каком, теле. Скорее всего, фантазировал я, тело пахнет горечью, а в волосах можно обнаружить угольную пыль. И мне хотелось поскорее где-нибудь засветиться эдаким питерским щеголем, покорить всех своей непередаваемой интеллигентностью, очарованием и остроумием.
  Но не тут-то было. О, какие наивные и романтичные картины рисовало мое воображение!  Тогда я еще не знал о степени компостирования мозга женщинами Воркуты приезжим мужчинам. Весь этот мой джентльменский набор оказался совершенно никому не нужным. Вскоре я убедился, что цель здешних женщин проста и даже примитивна: вволю поесть и всласть попить в каком-нибудь мерзком заведении типа «Омут» или в любом другом, поплясать от души, а дальше сослаться на что угодно (причин – тысячи) и «сделать ручкой». Единственный раз удалось мне довести дело до конца. «Один лишь раз!» Она оказалась охранницей с местной ТЭЦ (а там все серьезно: автоматы Калашникова и регулярные стрельбища), и это-то видимо, и сыграло свою роль - охранницы, они ко всему относятся ответственно.
    Ну, Бог с ними, хоть разок, хоть как-то отдохнул и ладно. И на том спасибо. А охранницу я ту видеть больше не хотел.
   Я все думал, что разовьются мои отношения с  одной продавщицей (познакомился на второй день после приезда, покупая у ней отвертку), уж очень понравилась мне эта Наташа – высокая и красивая, но и с ней все пошло ни шатко, ни валко. Общались только, когда приехал, а потом за несколько дней до отъезда. Она говорила, что не хочет ко мне привязываться, а я убеждал, что нужно ценить моменты в жизни. Как  же я ее хотел! Я хотел ее, как безумный. Похоть тогда достигла своего апогея. Я заходил к ней на работу, и изнемогал от желания овладеть ею тут же. Сильно она меня зажгла, конечно…Но в очередной раз мужчина и женщина прошли параллельными курсами. Женщина – радуясь, что не привязалась к мужчине, и, жалея, что ничего не было и уже не будет. А мужчина…А мужчина сел и написал вот этот стих:



О, женщина!

О, женщина!
Раздвинув кости черепа,
Взираю я на мозг твой…
Что же там?
Хранят в себе молчащие извилины
Перипетии многих, многих тайн…
Чего таишь ты, мозг?
В тебе сокрыто что?
В последний час открой секреты мне!
Зашевелился мозг
Под действием волшебных сил,
А, может, помогли два проводка.
О самом, самом главном я спросил,
И вот услышал неразборчиво слегка:
- Записывай последнее послание.
Оно, суть есть, крик женской головы.
Мужчины! Обратите же внимание-
Какие все занудливые вы!
Вам подавай всегда одну конкретику,
А жизнь – она случайность бытия.
Простите за поэтики патетику,
Но наболело, честно говоря.

Всю жизнь свою искала я романтику,
Мужчины предлагали мне постель.
Начинку съесть и бросить, словно фантика,
Глазами алчными искать другую цель…
Но я не из таких, я их динамила,
И верила в счастливую звезду.
На деньги опускала, помня правило:
Я дважды в одну воду не войду.
И, в общем… - тут рука моя не дрогнула,
Уверенно сигнал я оборвал.
Нисколько ее речь меня не тронула,
И тупо мозг в саду я закопал.



   Половое воздержание вообще, а в 30 лет особенно, не проходит даром, оно активно ищет пути для сублимации. Поэтому я впал в подростковый инфантилизм и скоренько сотворил себе кумира. Им стала Милен Фармер. Тут же был куплен двойной CD с фоткой, песенки заслушаны и написан вот этот рассказик:


Милен Фармер


   Который день кряду хочу Милен Фармер. Какое-то наваждение просто! Кажется, никого никогда так не хотел, как эту французскую певичку. Гляжу на обложку диска, глажу ее…
   Причем, мне думается, что будь я сейчас в Санкт-Петербурге, мы могли бы даже где-нибудь встретиться, где-нибудь на Елисейских полях. Погулять по этим полям, потом посидеть в кафе. Она бы говорила, естественно, по-французски, а я на своем лопотал бы о ее прекрасном творчестве, приговаривая, что, мол, сам не чужд. Глаза бы наши блестели, потом сверкали, затем искрили, а после я позволил бы ей собой овладеть.
   Но я даже не в Санкт-Петербурге, а в Воркуте. Унес ветерок жизни за 2000 километров от дома. А здесь нельзя встретиться не то что с Милен Фармер, а…я даже не знаю с кем. Особливо сейчас. Либо сугроб в два раза выше себя встречу, либо чей-нибудь истертый в драках кулак, либо копчиком своим попытаюсь возмутить ледяную твердь.
   Приезжает, правда, через месяц Егор Летов, возможно, с ним я встречусь. Но он меня не возбуждает. А Милен, моя милая, меня очень возбуждает.
   Интересно, сколько ей лет? Сколько бы ни было, думаю, тело у нее еще ого-го! Хочу-хочу-хочу!! Написать ей, что ли, письмо, авось свидимся на старости лет? Честно говоря, я б на ней даже женился, несмотря на разницу в возрасте и языковой барьер. Помечтать, да не навредить бы...
  А пока поставлю диск с ее песнями, посмотрю в окошко, хмыкну, покурю, и под нежнейший и проникновеннейший вокал уплыву в мир, в котором возможны любые встречи.
  Губы мои, растягиваясь в младенческой улыбке, шепчут: «Я люблю тебя, Милен Фармер!», а душа, для которой не существует никаких барьеров, летит все быстрее и быстрее от Полярного круга в сторону Елисейских полей.


    Мда, совсем я про эти поля размечтался. Забудь, наивный! Ты сейчас где? В Воркуте. Вот и сиди на чем-нибудь поровнее. Сиди, да вспоминай сладостный момент приближения к этому расчудесному городу. Станция еще была хорошая по пути, со смешным названием:


Песец

  Когда подъезжаешь к Воркуте, мимо проплывает затерянная посреди тундры станция с названием, невольно вызывающим улыбку - Песец.
  Через некоторое время проживания в Воркуте улыбки, как не бывало. Без слез невозможно смотреть на то, как живут здесь люди. Полная разруха, чернуха и упадничество. Доведенные до скотского состояния, многие жители пытаются вырваться отсюда, у кого не получается-выживают непонятно каким образом. Простой пример: квартплата в 5000 рублей при заработной – около тех же 5000. Людей выжимают, выдавливают. Город сокращается, пустеет домами, поселками…
  Я видел эти затравленные лица, очень слаборазвитых детей, женщин во вполне еще энергичном возрасте с практически полным отсутствием зубов во рту.
  Как сказала одна из них: «Мы здесь, как в мышеловке-мечемся и не видим выхода».
  Таких, вызывающих жалость людей, здесь очень много. Но в тоже время деньгами в кабаках сорит не меньшее количество. Поразительный парадокс!

   И настолько много здесь таких вот парадоксов, что глаза уже жмуриться устали. Ты только поразился, подумал «да ты чооо!», едва успокоился, а тут тебе-хоп!-очередной парадокс, чтоб сильно не скучал. Мол, знай наших! Да знаю уж, знаю! Сто лет бы вас не знать и не видеть. Не видеть, как вы ходите по улицам вразвалку, как матросы, как водку жрете, да барагозите, как дети малые. Эх, что тут скажешь…Мы в Коми!

В Республике Коми


В республике Коми
В мамлеевской коме
На полуприколе,
Как полупаук,

Плету паутины,
Но мухи, скотины,
Жужжанья не слышу я звук.

Расправлены сети,
А местные эти-
Глаза, будто плети
И семки грызут.

Им жизнь задолжала-
Отсюда и жала
Крылами взмахнуть не дают.

Булавкой проткнули,
Сюда пристегнули,
Ломали, да гнули…
Смотри, не жужжи!

А те, кто посмели
Давно улетели
Пустеют в домах этажи.

Не жизнь. Просто тесто.
И сердцу здесь тесно.
И нет больше места
Желанья истоме.

Дырявые сети
Полощет злой ветер
Несчастной республики Коми.



   Но мы с Валентином держались, как стоики. Я гордился и горжусь нами до сих пор. Пусть не сложилось все, как хотелось и планировалось. Сколько раз болтало нас на этих качелях, когда сегодня ты на подъеме от радужных перспектив, а завтра все переворачивается с ног на голову, и ты падаешь в бездну отчаяния. Причем, потом эти колебания пошли уже с частотой несколько раз за день. И все это походило на пытку. Взбадривали друг друга, и каждый сам себя, как могли. Я, например, рисовал в тетрадке  такие оптимистичные сюжеты:


Пытка


- Будешь принимать жизнь всерьез или нет?
- Нет.- смеясь.
- Продолжить вращение колеса жизни!..... Ну как, больно?!
- Нет, забавно.
- Посадить этого наглеца на спину безумной зебры!....... Ну как?
- Здорово! Как на карусели.
- Пропустить его через огонь, воду и медные трубы!...... А сейчас…Больно?
- Полезная вещь-закалка!- заразительно смеясь.
- Прекратить смех!!- улыбаясь.- Прекратить, я сказал!!!
- Ну-ну…
- Ха!
- И еще раз!
- Ха-ха!
- А если совсем расслабиться?
- Ха-ха-хааа!!!
- Хо-хо-хо!!
- Ха-хаа-хо-хо-хооо!!!
… А на месте пыточной они сделали «Музей серьезной жизни». За вход брали улыбку, за выход-смех. Но смеха было так много, что люди не могли выйти. Таким образом, выражение «выхода нет» приобрело исключительно позитивный смысл.
  Те же, кто выскакивали, стремились обратно, но теперь не могли войти, так как улыбки их были слишком широки.
  Поэтому в итоге музей снесли и, взяв на память по кирпичику, разбрелись по белу свету, а, встречаясь, всегда узнавали друг друга по широкой улыбке, и смеха у них было так много, что приходилось делиться с другими. Но делали они это с великой радостью.



   У Валентина же времени на рисование всяких там сюжетов не было абсолютно никакого, он скорее чертил схемы и тут же старался их претворить в жизнь. Только и успевал решать вопросы в Воркуте, затем прыгать в самолет, летящий до Сыктывкара, оттуда поездом до Ухты и (с заездом в Инту (!)) обратно в Воркуту. И всюду приходилось ему воевать с мерзкими свинокрысами. Ох, не одну ментальную саблю он испачкал их болотистой кровушкой! Причем, не так просто рубил им черепушки, не варварски, а частенько, срубив черепушку, пытался внутрь вложить что-то разумное и правильное. Но в основном это было лишено всякого смысла, ибо, что туда не вкладывай, все падало в бездну. Кстати, слова «бездна» и «Воркута» стали для нас синонимами. Я самолично наблюдал эту бездну внутри своего живота целый месяц, и она меня всегда пугала своей зубастой ненасытностью. Когда, например, съедаешь цельную курицу и не понимаешь, куда она делась, невольно становится страшно. Организм, работающий в режиме мартеновской печи, сжигает тут же все, что в него попадает, и принимается жечь сам себя. Брр… Как вспомню…Хорошо лежать теперь в питерской квартире, сытому, спокойному и слушать, как во дворе поют-заливаются соловьи. А тогда…А там…Там я нервно курил сигарету за сигаретой, действуя, как опытный пожарный - огнем заглушал огонь, и все писал, писал в тетрадку.   

Девочки и свинокрысы


  Одна девочка поссорилась с другой девочкой из-за мальчика.
  Первая девочка собрала сто своих подружек. Вторая смогла созвать вдвое меньше. И, хоть силы были неравны, негоже отказывать себе в удовольствии особого рода. В сердечках большинства кипела уверенная сила, в сердечках меньшинства - увеличивающая силы злоба.
  Битва меж ними состоялась близ местечка Тиман.
  В ход шло царапание ногтями и захватывание волос в кулачки, лягание ногами и разбивание носиков-курносиков.
  Девичьи крики пронзали спокойное, несуетно висящее пространство.
  По одну сторону батальной сцены безвкусно торчали депрессивные, ядовито-зеленого и серого цвета, дома, множеством окон равнодушно наблюдая за происходящим.
  В этих домах сидели перед телевизорами родители девочек - мутноглазые свинокрысы.  В их головах, как обычно, плескалась подернутая тиной бессмыслица, или, как они сами любили говаривать - «ни хера».
  Свинокрысихи подсаживались поближе к свинокрысам, греясь возле них, как возле печек.
  Морды самцов были огромны и красны, и напоминали раскаленные сейфы с несложной комбинацией цифр.
  Самки же походили на устаревшие модели дирижаблей, причем, совсем непонятно было, зачем у такого дирижабля невероятно гордое выражение лица.
  Чем гордиться-то?
  Наверное, свинокрысы гордились разбросанными на каждом углу кабаками. Туда можно было заходить поочередно, выпивая то кружку пива, то стопку водки. А можно было засесть в одном из кабаков, занять там столо-пункт, обложиться батареей пивных бутылок, и пить…пить…пить… Водить свинокрысьим жалом по сторонам, мутно разглядывая таких же свинокрысов, но молодых и пока еще бодрых и жадных до плясок под песни с глумливыми словами «цИловать» и «чИловек»… А затем, выпив бутылок пятнадцать, лопнуть на глазах у всех, отметившись тем самым в своей непростой жизни.
  А если надоедало пить, свинокрыс вызывал такси, и водитель-свинокрыс отвозил его из центра города на окраину, в поселок. Там свинокрыса ждало несколько молодых девичьих тел. Он выбирал самое красивое (вот ведь какой ценитель!) и, в зависимости от вида удовольствия, платил пятьдесят или сто рублей.
  Едва молодое и красивое тело успевало получить заработанные деньги, как приходил муж-свинокрыс, забирал заработанное и, отоварясь в магазе «Льдинкой», высасывал ее перед мерцающим экраном телевизора.

  А по другую сторону батальной сцены, спрятав под снегом ягель, да выставив пики карликовых дерев, расстелила свое безмолвие тундра.
  Здравствуй, Воркута, жопа мира!




  А жопа тем временем приобретала все более явственные очертания. Публика не торопилась за билетами на концерт «Гражданской Обороны». В основном приходили на массовые катания на ледовой арене, да на хоккей. Проводился чемпионат по хоккею среди мелочи пузатой на приз генерального директора объединения «Воркутауголь» (бабки отмывали, короче говоря). Я засел в кассу 28 апреля, за билетами приходили по два человека в день. А детишки на арене гоняли шайбы взад-вперед. Я даже один раз пронаблюдал, как Воркута «сделала» «Челябу» или кого-то там еще с разгромным счетом. Чемпионат этот длился дней пять, и могу сказать, что за эти дни песню «В хоккей играют настоящие мужчины», всякий раз вырывавшуюся из динамиков, я прослушал примерно около ста раз! Эта песенка вбила дополнительные гвоздики в мою и без того буйную голову, и теперь я сам себе напоминал одного из «Восставших из ада».
   Хоккей закончился, начались праздники. Первомай. В Питере-то всегда раздражает череда нескончаемых выходных, а здесь я просто был в бешенстве. Почему они не идут??!!
   Зато 2 мая выступал какой-то мутный проповедник по имени Хасавей, собравший полный зал, так как бесплатно, да еще продукты давали: рис, сгущенку и т.д.   
  До концерта оставалось все меньше и меньше времени, а билетов было продано мизерное количество. Был хороший всплеск 6 числа, взметнувший брызги надежды, но затем все снова затянуло ряской. Местные «радовали» нас информацией, что все придут за билетами в последний день, 20 мая, именно тогда должен был состояться концерт в Воркуте. Причем, спортивно-зрелищный комплекс, где я восседал с коробкой билетов, находился в непосредственной близости с центральной площадью города, народ там гулял, как всегда, пил, лазал за сапогами, но никто не хотел зайти и купить билет. Это притом, что хороших исполнителей у них не было очень давно. Теперь-то понятна специфика данного региона, но тогда логика населения казалась ужасающе непробиваемой. Дошло до того, что, когда 9 мая не пришел ни один человек, всю эту их логику я представил подвешенной на стене напротив, и в сердцах попытался ее пробить, швырнув туда стул.
  Идея, такая славная задумка, была не нужна никому, кроме разве что небольшой кучки знатоков и поклонников. Звезда летела в болото. Я проклинал этот город, этих жителей, с которыми, на каком бы уровне они не находились, невозможно иметь дело.
  Тогда-то я и разродился серией огнедышащих стихов. Это был мой личный напалм, безжалостный и бесполезный.

Воркута

Рафинированный питерский народ,
К бархатным привыкший диалогам,
Преспокойно дышит и живет
И не собирается в дорогу.

Как большие дети, люди в нем,
Рты раскрывши, смотрятся в витрины.
Инфантильно-депрессивны днем,
Ночью романтичны без причины.

Вот и я, романтик, хоть куда!
И за пару тысяч километров
Смылся. Здравствуй, тетка Воркута.
Мни теперь, давай, интеллигентов.

Не заставит она долго ждать.
Схватит за бока, и ну валтузить!
Можно долго охать и стонать-
Воркута так просто не отпустит.

Ветром, снегом будет донимать
И менталитетом здесь живущих
Каждый день придется выживать
И мечтать о светлых днях грядущих.

Прибедняться будет, и притом
Алчностью пугать своей и спесью,
Нет культуры здесь, сплошной дурдом,
Мир абсурда, дураки на месте.

Даже философский мой подход
Катится прямой дорогой в бездну.
Брошенный в подъезде кот орет,
Колбасой питаясь безвозмездно.

Но теперь я знаю, как живут
Люди по всей матушке России.
Ожидаю, что сейчас побьют-
Сталина бы в тему воскресили.

Инициатива-звук пустой.
Ничего не делать, но за бабки.
Плеткой, да железною рукой
Надо наводить свои порядки.

Я умом Россию не пойму,
А, увидев раз, не позабуду.
И, хоть я Россию и люблю,
Но в ТАКУЮ верить я не буду.



Средняя порция

Плавают клецками в супе
Гниют дырками в зубе
Мутнеют серой плесенью
Мажутся в тухлое месиво
Красятся гадкими красками
Меняясь убогими масками
Глядят пригоревшей накипью
Как родились, так и пьют.

Жрут среднюю порцию
Смотрят среднюю порцию
Слушают среднюю порцию
Живут среднюю порцию.

Зомби. Зомби. Зомби.
Средняя порция зомби.
Зомби вырастит зомби.
Среднюю порцию зомби.

Я пишу, как блюю.
Я пишу, как блюю.
Я избавляюсь от скверны.

Сто раз на дню.
Сто раз на дню.
Черным сгустком плююсь примерно.


Я их видел, видел, видел.
Я их слышал, слышал, слышал.
Ничего не говорите.
Лучше-ничего.

Я тоже мог бы сказать
Что-нибудь жизнерадостное,
Но больше хочу помолчать-
Ощущение слишком гадостное.



Свинокрысу


Эй, свинокрыс! Купи себе трезубец,
И радостно вонзи в свой глупый лоб.
Ну что ты смотришь? Я-то не безумец,
Я ж для тебя… Полегче стало чтоб…

Хотя, навряд ли… Острые кинжалы
Проветрятся в прохладной пустоте
И ржавчиной покроются немалой
И рукоять рассохнется во тьме.

И все пойдет, как прежде – тихо, мирно,
Ведь главное – чтоб не было войны.
Спи, свинокрыс, под шум воды сортирной,
Не покидай пределов Воркуты.



   Здесь, конечно, есть люди мыслящие, но их очень мало. Есть хорошая, светлая молодежь, после общения с нами начавшая иначе смотреть на некоторые вещи. Несколько думающих, чего-то хотящих добиться ребят, уедут отсюда, и правильно сделают. Я от всей души желаю им удачи. Кто-то поедет в Липецк, кто-то в Питер, кто-то в Москву. Дерзайте, добивайтесь, работайте. «Простор открыт». И не дай вам Бог разочароваться, отступиться от задуманного.
   И позволю себе следующий рассказик привести в качестве некоего назидания.

Сапоги

  Селиванов включил электроплитку на максимум, наполнил водой на треть синий бидон с надписью «сметана», и поставил кипятиться.
  Присел за кухонный стол, упершись локтями, и уставился на окаменевшие хлебные крошки, в изобилии разбросанные по клеенке. Тут же валялись пожухшие пол-луковицы и газета «Око Воркуты» на двух листах, пестревшая тупой рекламой и скорее претендовавшая на название «Окорок Воркуты»: незамысловатые лотерейки, многочисленные службы такси и аляповатые, крикливые кабаки – вот и все, что предлагалось неизбалованным жителям.
  На дворе 9 мая. А снег и не думает таять. Сугробы кажутся вечными и монументальными, и радуют только копошащихся на них детишек.
  Когда-то и Селиванов рыл снежные норы и больше ни о чем не думал. Задумался впервые лет в семь, когда отрыл поутру замерзшего ночью по пьяни мужика.
  Он тогда долго смотрел на безжизненное, холодное лицо - такое спокойное и умиротворенное, что маленькому Селиванову даже не захотелось никоим образом тревожить это лицо, он лишь обратно присыпал его снегом и никому ничего не сказал.
  «Око Воркуты» поздравляло ветеранов с праздником Победы, при этом в правом нижнем углу поздравления глупо-цинично разместился овальный лейбл какой-то соковой компании.
  Селиванов закурил, прикрыл глаза и попытался отрешиться от всего. От того, что он шахтер с десятилетним стажем, что одинок, и что, скорее всего, жизнь его так и закончится в этом городе. Закончится никак.
  Селиванов был мужик крепкий, старался не пить, как большинство, а пытался во всем находить творческую сторону: играл на гитаре в самодеятельности, писал шуточные сценарии для местных команд КВН, а однажды в Доме культуры шахтеров сыграл Дон Кихота.
  В общем, держался человек, как мог. Телевизор смотрел редко и в шалманах особо не гулял. Так только, если премию дадут в ознаменование перевыполнения нормы добычи угля.
  Зазвонил телефон в комнате. Селиванов приоткрыл глаза, вздохнул, затушив сигарету, и поплелся на повторяющийся унылый зов.
  Звонил замначальника участка №8 Пардаев.
- Здорово, Семен! Ну ты как?
- Ничего себе так…
- Готов?
- К чему?
- Знамо дело к чему!- хрюкнул Пардаев.- Народ на площади, вон, уже собирается…Тебя ждут.
- А-а-а…- протянул Селиванов, ему стало до тошноты тоскливо.
  Помимо творческой одаренности Селиванов от природы был весьма силен и ловок, поэтому всякий раз, когда на площади проходили праздничные гуляния, главным развлечением неизменно было лазание на столб за сапогами. Равных Семену в этом, требующем особой сноровки, деле не было.
  Праздников в году хватало в избытке, а, следовательно, и сапоги у Селиванова не переводились. Ими была завалена вся кладовка, часть задубевшей горой валялась на балконе, многое раздавалось знакомым.
  Во всей квартире пахло и даже воняло кожей, проходя мимо двери, можно было подумать, что здесь налажено и хорошо функционирует кожевенное производство.
  Часто у Селиванова голова начинала побаливать-трещать от всех этих кожаных дел. Уж он и резал сапоги, и выкидывал их на помойку, радуя несказанно бомжей, а все равно избавиться от них окончательно не удавалось.
  Селиванов мог бы, конечно, перестать лазать на столб, но, то ли тщеславие мешало, то ли еще что.
  Но в этот раз Семен решил не идти на площадь.
- Палыч, я, пожалуй, дома посижу.- молвил Селиванов, глядя за окно.
- Да ты что, Семен! Не круши традицию! Уважь народ. Ты ж наш флагман, передовик, и все такое…
- В другой раз как-нибудь…
- У нас следующие праздники не скоро. Давай, давай. Выпьем, шашлыков поедим. Отнесись к делу вдумчиво. Как к процессу организации труда подходишь, так и к отдыху надо.
- Ага… «Рабочие видят, что от внедренных мероприятий улучшается их работа, облегчается труд…» Надоело все это, Палыч. Сил нет, как надоело!
- Ну ты совсем! Что нашло на тебя? Может, в баньку, а?
- Баня – хорошо. Можно и в баню.
- Ну, тогда все равно приходи на площадь, выпьем, да в баню двинем.
- Да я ж не пью.
- За победу-то! Как не выпить!- возмутился Пардаев, как-будто победил лично он.
- Пить не буду. А в баню можно.

  В парилке Селиванов расслабился, особливо благодаря стараниям Пардаева-веником тот вышибал из Семена хворь души и мрачные мысли на славу.
- Ты, Семен, слишком много думать стал в последнее время.- наставлял, отдуваясь, Пардаев.- Ты живи просто, как все. Тихо, спокойно. Если в наших суровых условиях еще и думать про всякое, то долго не протянешь…
- Как же не думать? Мысли-то, они сами по себе возникают. Ты вот мозгу своему можешь приказать не думать?
- Смотря о чем приказать! О бабах не думать, к примеру, не могу, а на всякое отвлеченное, как у тебя, мысли тратить не стану всяко.
- Почему же «отвлеченное»? Я о жизни думаю, о своем месте в ней…
- А чего тут думать? Место наше известное. Дадим Родине угля, мелкого, но до ***! Вот и все наше место-тесто.
- Неинтересно как-то. Растительное существование получается.
- Ну, ты, бля, даешь! Ну тя на хер с такими темами!
  Пардаев бросил веник, но не от обиды на Семена, а от желания выпить.
  А Селиванов вдруг захотел близости с женщиной.

  После бани Пардаев все тянул Семена к себе домой, настойчиво-пьяно суля сказочные перспективы на вечер, но Селиванову хотелось уединения.
  В итоге они распрощались. Пардаев, шатаясь, скрылся за углом здания библиотеки, а  Семен побрел в неизвестном направлении, ощущая в голове долгожданную приятную пустоту.
  Немного покружив, ноги вынесли Селиванова к площади возле спортивного комплекса. Народ давно разошелся по квартирам, палатки с шашлыками свернулись, лишь кое-где торчали остывшие длинноногие мангалы, вкушающие на десерт падающий снег.
  Обычно после гуляний столб убирали, но сейчас почему-то оставили.
  Присмотревшись, Селиванов разглядел висящие на самой макушке черные сапоги. Так и не нашлось у Семена достойного соперника и на этот раз.
  Он подошел к столбу, потрогал-похлопал его бревенчатую плоть, скинул на снег куртку, поплевал на ладони, вспрыгнул, оседлав столб всем телом, сливаясь с ним, и полез вверх сноровисто и задорно.
  Преодолел пять метров. Десять. Двадцать оставил внизу. Через тридцать перевалил. Ничуть не устал, а только, наоборот, радостно набирал и набирал силу. Добрался до сапог, с ухмылкой снял их и бросил. Столб не кончался, а уходил все дальше и дальше ввысь. Селиванов видел весь город, и даже другие города, но все это интересовало его совсем мало. Он улыбался, в голове его порхала самая главная мысль, та, к которой вела вся его жизнь. С этой мыслью, бросив последний, быстрый взгляд назад, он и скрылся в облаках.

   


  А недели за полторы до отъезда с моих глаз скрылся «Буратино». Перестали поставлять.…А ведь это был единственный местный позитив. Жалко мне расставаться с этим душистым, шипучим, длинноносым парнишкой. Много я его выпил. Видать, поэтому он и иссяк. А больше я его нигде не встречу. Нигде. Разве, что здесь. Здесь…Странно, что я еще здесь. Но скоро все закончится. А пока что…

Ода лимонаду «Буратино»

«Буратино», «Буратино»,
«Буратино» лимонад.
Не «Дюшес» и не «Мишутка»
Одному тебе я рад.
Ты мне сразу полюбился,
Как приехал в Воркуту
Я с тобою породнился
Без тебя я не могу.
У меня ты поселился
И полкухни занимал
Открывался и искрился
Тело счастьем наполнял.
Ты с бутылки улыбался
Ручкой весело махал,
Но все реже появлялся,
А потом совсем пропал.
Я брожу по магазинам,
По прилавкам взгляд скользит
Водка-пиво…водка-пиво…
Кто же этот паразит,
Что тебя не отпускает
На свидание со мной?!
Тело все мое икает,
И уже я сам не свой.
Пересох мой рот и горло
И не варит голова
Без тебя я, словно голый,
Без тебя жизнь не мила.
Ты приди ко мне, братишка,
Влейся золотым ключом!
Лимонад сильней, чем книжка,
Я-то знаю, что почем.
Я возьму тебя в дорогу,
С удовольствием допью,
А чтоб видеть хоть немного
Этикетку сохраню.



   И друг мой Валентин тоже скрылся. Улетел ночью в Сыктывкар, делать первый концерт «Гражданки». Я остался один-одинешенек в преддверии воркутинского концерта, который, к сожалению, был отменен ввиду малого количества проданных билетов. К еще большему моему сожалению, на завершающий концерт в Ухте я тоже не попал. Оставалось дождаться момента, когда можно было покинуть этот город.
  Ждал, сгорая от нетерпения. Так напряженно ждет узник последние дни в камере даты своего освобождения. Плотно упакованные вещи рвались из  сумок, душа из груди, а ручка выстреливала все новыми чернильными зарядами:

Не жрать, так спать.
Припрется в пять
Хозяйка и разбудит.
Потом залезет на кровать
И трогать себя будет.
Потом задергается вся
И сдавленно застонет
И взгляд ее, безумный взгляд
В моих глазах утонет.

***

Вежливо промолчали
Радостно поскучали
Вывесили бельишко
Пошелестели книжкой
Хлопнули по рюмашке
Приняли по затяжке
Гаркнули на окрестность
Плюнули в неизвестность
Переменили ноги
Перестелили дороги
Руки сплели в канаты
Стихи переплавили в маты
Дико поозирались
Криво доулыбались
Небу закинули души
Тела оставили суше
Уняли всякую прыть
И ПЕРЕСТАЛИ БЫТЬ.


***

Он все чего-то хотел
Он все на небо глядел
Ну а куда же глядеть?
Ну а чего же хотеть?

Ну а куда же хотеть?
Ну и чего же глядеть?
Он все на небо хотел
И все чего-то глядел

Потом по небу ходил
И думал, что победил
И все на землю глядел
И все чего-то хотел.


  Отчетливо помню те несколько часов, когда состояние мое достигло наивысшего накала, когда все тело мое звенело, гудело, а дух жаждал свободы. Скурены были все сигареты, папиросы, даны самому себе ответы на все вопросы, подъедены остатки пищи, выпит чай, обхожены все углы, взглядом стерты стрелки на часах… Оставалось последним движением руки выжать из губки творчества самую что ни на есть квинтэссенцию.
 
Крылья

  Комок застрял в горле и не двигался ни вверх, ни вниз.
  Хотелось взять шило, ткнуть острием в шею, чтобы, наконец, полноценно задышать.
  В паху и в животе в очередной раз разинули клыкастые пасти две бездны, принялись рвать изнутри, требуя скорейшего насыщения.
  Обветренные губы жадно раскуривали сигарету, дымом заволокло легкие и полкомнаты.
  В голове стало уже не мрачно, но еще сумрачно, уши заложило, пальцы задрожали - они скучали по струнам, выказывая свое недовольство суетливыми движениями.
  Все плотнее и плотнее прижимал невидимый пресс. Только успеешь приноровиться к новому уровню, как он придавливает еще ниже.
  Слезам хотелось вырваться из глаз беспощадным, очищающим дождем.
  Душа то сжималась в точку, то безумным маятником раскачивала амплитуду, пытаясь в каждой клетке пространства отыскать Бога.
  Еще один день завершался.
  Еще немного, и он будет безжалостно обрублен, вычеркнут и забыт.
  Завтра, как хвост у ящерицы, у меня отрастет новый день - громоздкий и шершавый.     Я буду таскать его по городу, и на него будет липнуть всякая грязь и шваль.
  Всего таких хвостов - тридцать с небольшим. Большая часть сброшена и успела раствориться. Осталось немного.
  А в самую последнюю ночь я не буду спать. Я хочу видеть, как вместо хвоста у меня вырастут крылья.


   Крылья проросли 23 мая. Утром 24 в Ухте ко мне присоединился Валентин, и мы вместе поехали (полетели) в родной Санкт-Петербург. Концерты в Сыктывкаре и Ухте состоялись, но в целом тур получился убыточным. Первый блин комом. Ком, кома, Коми… Но, несмотря на все огорчения, событие состоялось. Историческое событие. И я в нем тоже принял какое-то участие. Были у меня моменты, когда хотелось все бросить и уехать, но, видя перед собой своего друга, с его нацеленностью, упорством, и волей к победе, я тоже держался и был с ним до конца.

Валентину

Хаос – от бесов
Правда – от Бога
Всего интересов-
Ты, да дорога.

Встал – так иди
Пусть следы заметутся
Те, кто ушли
Просто так не вернутся

Ведь возвращаться-
Плохая примета
Надо добраться
До лета-просвета

Дойти до вершины
С честью и с Богом
Уходят мужчины
Ждет их дорога.


                апрель-май 2006г.