О поэтах и несчастной любви

..Тихий коктебельский вечер.
сидим за столиком на открытой веранде в кафе "Богема". Состав кампании следующий: Ваш покорный слуга, поэт Лев Алабин, Саша Соколов и Маня А. На столе что-то красное, то ли  Новосветское напiвсухе, то ли местное коктебельское Каберне (Маня - подскажи!)

Маня переживает финал своего последнего романа.
Мы трое - группа моральной поддержки или что-то вроде того. Утешаем как можем, т.е. болтаем про что угодно и время от времени весело ржем.

Мане всегда нравились брюнеты и евреи.
Всю манину жизнь украшают романы исключительно с блондинами и хохлами.

Вовик был самым изысканным завитком ее амурной биографии.
Вовик был не просто блондин и хохол. Он был блондин и хохол с элементами чухонской крови. От хохла ему досталось настырное упрямство. От чухонца - способность терять разум от нескольких капель алкоголя. От блондина - золотистые волосы на голове и подбородке.
Кроме этого в сухом остатке обнаруживалась симпатичная фантастическая раздолбайская гениальность московского распесдяя.
Трезвый Вовик нам всем очень нравится.
В душе мы все его жалеем.


И так, по старым коктебельским дворам уже неделю бурлят тихие чеховские страсти.
Кафе "Богема": Недалеко, буквально через два столика в кампании наших знакомых неожиданно из теплого ночного воздуха материализуется нетрезвый Вовик и начинает невесело бухать. Вот портрет Вовика на фоне жасминового куста, под ленкоранской акацией, на открытой веранде: - крупный белокурый самец, с пудовыми кулаками и с красивым, но поплывшим вниз лицом, на котором буксуют и как синий мотоцикл безумные глаза.

Все предвещает что-то нехорошее.

Саша Соколов - знаток и ценитель вина (вспомнил! - мы тогда пили красный "Меганом" - замечательный купаж из Солнечной долины) и я смакуем и и чмокаем.
Маня время от времени бросает сердолики любопытствующих взглядов на Вовика. Вовик сидит спиной к нам. Маня лицом к его спине. Мы трое сидим спиной к спине Вовика и смотрим, как Маня бросает ему сердолики любопытствующих взглядов.

Один из сердоликов видимо угодил Вовику прямо в мозжечок.
И Вовик неожиданно возбудился. Встал, покачиваясь подошел к нашему столику. Переехал всех синим мотоциклом. Взял в руки манин напловину полный  фужер. Выпил его залпом, и мне подумалось, что сейчас он его загрызет.
Грызть на стал но так треснул им по столешнице, той самой, которую расписывал Демьян, что дешевая стрекляная фиговина развалилась на две части. Ножка с печальным звоном закружила по столу, словно подранок. То что оставалось у Вовика в руках стоять само не могло и он, победно переехав нас синим мотоциклом еще раз, с треском поставл инвалида кверху битой жопокой. Однако, хочу заметить, что поставил гораздо более осторожно, чтобы не лопнул в руках - а то так можно порезаться.

Маня зарозовелась от удовольствия.

Мы трое с некоторым интересом ожидаем продолжения.

Вовик нависает над нами как Иван Грозный над боярином Колычевым.
- Вы - сказал он, указывая перстом сначало на меня, а потом на Сашу Соколова,
- ты и ты - гавно!
А ты , и он показал пальцем на Алабина, отчего тот сморщился, и стал меньше телом, словно его запекли в фольге. Вовик же брезгливо согнул палец крючком и, махнув по-лебединому в его сторону рукой и процедил:
- А ты вообще, - поэт...

Вовик удаляется за правую кулису.
Мы с Сашей смотрим друг на друга после чего весело ржем.
Вечер начинается прекрасно.

И тут заговорил молчавший практически все время Лев Алабин.
Вы заметили, - неожиданно встрял он, - Как он сказал?: вот вы - Лев указал перстом по очереди на меня и на Сашу , - ты и ты - вы - гавно,
а я -
- Я -
Поэт!!!