Зеркало

Больше всего на свете Эмма любила себя, а потому ее обычный день представлял собой четко спланированный неспешный забег, основанный на самолюбовании, и, как правило, обильно сдобренный ленцой и скукой. С утра, примерно около одиннадцати, она нехотя просыпалась, помня, что чрезмерный сон грозит отеками на лице, хотя на самом деле ничто не мешало бы ей спать до обеда, или даже до вечера.

Спала она всегда обнаженной, с удовольствием ощущая даже  во сне гладкость и упругость собственного тела. Прежде чем встать, долго разглядывала себя, принимая различные позы, отмечая контраст атласных белых простыней с бледно-оливковой кожей, и, накинув легкий пеньюар, шла в столовую, где выпивала стакан воды с долькой лимона. Около двух дня она принимала  душистую ванну с пеной и листьями бергамота. Пушистые хлопья  пены прилипали к ее бедрам, животу и груди, а она бесконечно любовалась на изящную тонкую ножку с вытянутым носочком, поднятую из воды.

После ванны Эмма садилась перед зеркалом в прихожей и до темноты придавалась созерцанию. Она могла часами сидеть так, прижимая  ладони к щекам,  с недоумением поднимать брови и возмущенно округлять голубые глаза, откидывать со лба волосы и следить, как каштановые пряди распадаются от ее нервных движений по округлым плечам. Красные губы капризно складывались в притворном удивлении, а потом растягивались в самодовольную улыбку, обнажая ровный ряд маленьких белых зубов. Она примеряла различные образы, танцевала, кружилась в воздушных платьях и загадочно приподнимала невесомые юбки.

Это зеркало одновременно притягивало и пугало ее. Притягивало своей стариной и тем, что по-прежнему не утратило своей способности отражать истинную красоту, а ведь в его прохладную гладь несколько веков подряд смотрелись все ее прапрабабушки. Причины же бессознательного страха таились настолько глубоко, что Эмма  была не способна его объяснить.

Помимо себя самой Эмма ценила в жизни и другие красивые вещи, наслаждаясь ими постоянно, ибо возможность имелась. Возможность эта выражалась в виде подарков от  многочисленных друзей. Все они были мужчинами, но она долгое время предпочитала жить одна. Брак казался ей несусветной глупостью, ведущей к полноте, к окружению себя скучными повседневными заботами, к бессонным ночам, воплям младенца, который непременно появится, и, как следствие, к безвозвратной потере красоты.
Будучи девушкой из приличной семьи, Эмма  удивительным образом презирала всякую духовность. Модные книги или постановки, кино, именуемое «не для всех», выставки современного искусства - все это было невероятно скучным, как  и прочие вынужденные занятия, сводимые к насильственному ознакомлению с прекрасным. Тем не менее, она исправно посещала  премьеры, много читала и безошибочно могла дать отличную характеристику любому персонажу тех книг, знание которых позволяет считать себя эрудитом.
Эмма гордилась тем, что ни дня в своей жизни не работала. Она имела прекрасное образование,  дающее уверенность сведущего во многих вещах человека, и находила это достаточным оправданием для своего многолетнего безделья. Ни одна женщина в их семье не подвергалась  пытке трудом, а Эмма знала поименно всех своих родственников, включая тех, что уже  лет двести как пребывали под тяжелой могильной плитой.

Ужинала она где-нибудь в городе со старым приятелем, запивая легким вином листья салата и звонко смеясь над неловкими шутками влюбленного поклонника. Она никогда не приводила мужчин домой,  избирая  другие места для утех. Ее дом был тем местом, где могла существовать лишь она одна, а любое постороннее присутствие в нем очень  раздражало. Такое восприятие было привито Эмме еще бабушкой, как и многие другие странности, которых она придерживалась. Например, дурным тоном считалось пить по утрам кофе, и предпочтение отдавалось  воде с лимоном, а еще она   никогда не красила ногтей и волос.

Привычка самолюбования, видимо,  тоже передалась от бабушки,  при которой старинное зеркало жило в гостиной. Возможно, страх  возник  именно оттого, что покойная бабушка относилась к этому, казалось бы, обычному предмету довольно странно. До самой смерти она ежедневно разглядывала себя, трогая руками лицо и пытаясь обнаружить в увядших чертах следы былой красоты. Порой она сердилась, внимательно вглядываясь в ровную поверхность, будто надеясь увидеть там что-то, кроме себя самой, а иногда улыбалась неведомо чему.
У Эммы осталось странное детское воспоминание, смутное, и, возможно, являющееся только сном: бабушка сидит, расчесывая волосы, а маленькая Эмма подходит к ней, и, остановившись за спиной, заглядывает через плечо, но   видит в зеркале только себя - бабушка в зеркале не отражается.
Заметив, что девочка за ней наблюдает, бабушка начинает страшно злиться,  кричит и выгоняет внучку из комнаты, заперев дверь на ключ.
С тех пор, как умерла бабушка, прошло больше двадцати лет, но это подсознательное беспокойство – подойти однажды к зеркалу и не обнаружить в нем себя – хоть и ненавязчиво, но преследовало ее.

Когда  Эмме было уже почти тридцать,  ее перестали забавлять поклонники, их подарки, фуршеты, театральные премьеры и выезды к морю. Вернувшись из очередного путешествия, она поняла, что очень устала. Желание нестись вперед будто замедлилось в ней, не угаснув, но просто уснув.
Она стала позволять себе спать до полудня, ленилась каждый день принимать ванну и начала пить запретный кофе, чтобы взбодрить свой усталый дух. Постепенно странное бездействие перешло в обычный образ жизни. Эмма по-прежнему любила себя, но потребность созерцать исчезла. Все реже и реже она подходила к зеркалу, пока в какой-то момент не поняла, что смотреть в него  неприятно. Нет, она не стала хуже, и красота ее пока еще никуда не делась, но что-то безвозвратно изменилось.

Она бесцельно бродила по дому, переставляя и меняя местами красивые  вещи,  но теперь они казались ей пустым и безвкусным хламом. Дневная апатия сменялась короткими беспокойными снами, нервными и совершенно не запоминающимися, после которых Эмма просыпалась и до утра уже лежала без сна. Иногда  она  встречала рассвет в удобном кресле с чашкой кофе в руках, равнодушно наблюдая  робкое свечение нового дня за окном.
Однажды Эмма посмотрела в старинное бабушкино зеркало, и, не обнаружив там себя, нисколько не удивилась. Ненавязчивый страх всей ее жизни не отозвался ужасом и не заставил сердце забиться быстрее,  она просто приняла это как данность, только из интереса  взглянув  в другое зеркало, где отразилась, как есть.

Тем временем в бабушкином зеркале что-то происходило, и в любом случае, там находился кто-то, пока не подозревающий, что за ним наблюдают. Об этом говорили странные тени, ложащиеся на мебель,  а порой смутное очертание то появлялось, то ускользало куда-то за раму, расплываясь и  сливаясь с таинственными тенями. Когда в зеркале отразились знакомые до боли черты, Эмма лишь улыбнулась им, но зеркало не ответило тем же: та Эмма, которая находилась теперь за стеклом, существовала сама по себе.
Иногда реальная Эмма наблюдала за Эммой из зазеркалья. Последняя вела себя узнаваемо и однообразно: она расчесывалась, прикладывала пальцы к лицу, строила притворные гримасы и слала  воздушные поцелуи. Порой она кружилась в танце, распахивала, проходя мимоходом, воздушный пеньюар, обнажая красивые бедра и тонкие щиколотки – и так изо дня в день, пока не наскучила Эмме до того, что находиться с ней в одном доме стало невыносимо.

Как-то планомерно она вышла замуж за одного из своих поклонников и с непонятным чувством облегчения съехала со старой квартиры, признав лишь спустя несколько лет, что истинной причиной замужества и переезда стало избавление от странной соседки.
Порой Эмма приезжала в свой пустующий дом, и  тогда в прихожей ее неизменно встречало старое зеркало, а также она сама, равнодушно глядящая насквозь и  поправляющая прическу.
Однажды Эмма взяла с собой маленькую дочь. Девочка заинтересовалась старинным зеркалом, она необычайно  оживилась и даже принялась  танцевать. Той, зазеркальной женщины ребенок явно не замечал, и Эмма быстро увела ее прочь, опасаясь, что дочь не обнаружит в зеркале и ее саму. Почему-то вспомнилась бабушка, и теперь Эмма стала кое-что осознавать, хотя полного понимания  так никогда и не пришло. Больше в свою старую квартиру она решила не ездить.

Спустя много лет ей пришлось вернуться туда, чтобы забрать некоторые бумаги. Уже уходя, Эмма все же глянула в зеркало, хотя и обещала себе не делать этого. Она тут же отшатнулась в испуге, прижавшись спиной к двери – прежняя Эмма  взирала из зеркала с усмешкой,  яркие искры метались в голубых глазах, и тонкие пальцы касались молодого лица.
Эмма засмеялась безудержно, зажмурившись, закружилась неуверенно и нелепо. Она продолжала свой танец даже когда,  открыв глаза, обнаружила, что зазеркальная Эмма тоже кружится, издевательски копируя каждое  ее движение. Внезапно дыхание сбилось,  что-то резко ударило в ребра, а после замерло. Уже опускаясь на пол, Эмма  успела заметить, что отражение в зеркале падает вместе с ней.