Насекомое

                С того момента, как человек встал на ноги,он не может обрести равновесия.
                Станислав Ежи Лец

- Мир полон кошмаров! – шептал он сам себе, забираясь в постель к случайной шлюхе.
Он бы может и не стал к ней забираться в постель, если бы не та самая тоска и апатия с вечной скукой, изматывающие его каждый день. Деньги, которые он силой забрал у родителей нисколько не радовали. Это сначала он думал о деньгах, когда забирал, а потом он даже не знал куда их потратить. « И ради чего я тогда убивал маму с папой», - думал он, глядя как шлюха с безумным восхищением раскрыла свой рот, впуская в себя его «насекомое». После этого она замотала головой как заведенная кукла, и его «насекомое» сразу же увеличилось в размерах, а еще через мгновение вздрогнуло, изливаясь в нее его семенем.
- А ты пылкая! – похвалил он ее, проводя ладонью по ее спине.
- Я знаю, - усмехнулась она, - у меня очень пылкая натура, и она очень нежная, нежная! – и провела рукой по курчавому лобку. Этих слов было вполне достаточно для того, чтобы он снова раздвинул ей ноги, и с еще большой страстью погрузил в нее свое ненасытное «насекомое». Она действительно оказалась у нее очень нежной, и вскоре его «насекомое» несколько раз содрогнулось, извергая мощную струю семени. Он уже не считал эти мгновения, время словно слилось с ее страстным телом, и он ничего не видел кроме этого юного тела.
- И как может сказка продаваться за деньги?! – с грустным разочарованием в душе вздохнул он.
- Это уже не сказка, а быль, - улыбнулась она.
- Ты, знаешь, я обладаю невероятно сложным миром, - заговорил он неожиданно дрогнувшим голосом, - например, во сне я видел, как убил своих родителей, и из-за чего, из-за каких-то жалких денег! Они плакали, защищались, как могли! Но я наносил им удары ножом и туда, и сюда, - он замахал своими руками, хмуря брови и вращая бешено глазами, - а уже потом, когда они вдруг умерли, я подошел к зеркалу, поглядел в свою рожу и мне стало так невыносимо грустно, что я тут же разбил свою рожу, то есть зеркало, но, самое главное, я хотел почувствовать в себе хоть какой-то укол совести, но ничего не было, не происходило, во мне царило одно отвратительное равнодушие.
- Ну и что, что они умерли, - говорил я себе, ведь они могли умереть и раньше, ну, или позже, ведь все-равно они бы умерли, зато я теперь стал свободным и могу тратить их деньги! Но потом оказалось, что деньги мне были вовсе не нужны, я их, конечно, тратил, но в душе чувствовал, что могу обойтись и без них, и даже тебе мог просто пообещать заплатить, а потом трахнуть, и уйти, так и не заплатив!
- Ты их на самом деле убил! – испугалась она.
- Да, нет, я просто вспомнил сон, - и он склонил голову, чтобы не видеть ее глаз.
- Ты очень страшный человек, - прошептала она, отползая от него.
- Да, нет, что ты, - попытался улыбнуться он, но она не улыбалась, - и какого черта, я тебе все это рассказал, наверное, чтобы убить!
- Нет! Не убивай меня! – заплакала она.
- Какая ты жалкая, жалкая и убогая! - засмеялся он, затем встал и подошел к брюкам, висевшим на спинке стула, и вытащил из кармана сигареты с зажигалкой и закурил.
- Моя совесть за сотни миллионов лет исчерпала себя, - задумчиво заговорил он, присаживаясь к ней на постель, и проводя рукой с сигаретой по ее распущенным волосам, - ты кому попало отдаешь свое тело, я просто так лишаю жизни своих родителей. И везде одна жалкая погоня за выгодой, за деньгами! Весь мир полон кошмаров, но нигде нет смысла!
- Отпусти меня, пожалуйста! – она все еще продолжала лить слезы, вытирая их с щек попеременно то одной, то другой рукой.
- Я говорю с тобой как со стенкой, - обиженно вздохнул он, - да, я поимел тебя физически, но этого мало для меня, понимаешь?! Теперь я хочу поиметь тебя духовно, но если ты будешь мне перечить, то я тебя тоже убью!
- Хорошо, хорошо! Я тебя очень внимательно слушаю! – торопливо заговорила она, прижимая мокрые от слез руки к сердцу.
- У тебя, что, заболело сердце? – неожиданно с сочувствием спросил он, и прижал ее к себе, - ты, знаешь, у меня тоже очень заболело сердце, ну, тогда, когда я зарезал своих родителей, зарезать-то зарезал, а ведро помойное так и не выкинул. Представляешь, мои предки лежат в луже крови, а рядом тухнет не выброшенное мною помойное ведро, просто кошмар! И тогда у меня от этой мысли вот тут заболело! - и он показал рукой на левую грудь, - а из одного глаза, вот из этого, он показал на левый глаз, - даже выкатилась одна слеза! Я глядел тогда на них и думал, вот не трахались бы по ночам, не родили бы меня, глядишь, может быть и жили еще очень счастливо! Слушай, ты давай, не реви, а то мне это уже на психику действует!
- Хорошо, хорошо! – она склонила голову вниз, и он увидел ее прелестное лицо в профиль, ее полураскрытые дрожащие губы и слезы, капающие с больших кудрявых ресниц, и он тут же встал перед ней, и мигом впустил в ее губы свое насекомое. Она опять замотала головой как заведенная кукла, а ее слезы мгновенно высохли, а потом она чуть не захлебнулась его семенем, но он продолжал держать ее голову так, чтобы все его семя оказалось в ней.
- Ты чудовище, но я нисколько не боюсь тебя! – прошептала она, когда он отпустил ее голову.
- Нет, я не чудовище, я просто несчастный человек! – он вдруг заплакал, пряча голову в ладонях, а потом упал перед ней на колени, - меня никто и никогда не жалел, даже родители!
- Значит, твои родители не любили тебя?! – удивилась она.
- И да, и нет! – проговорил он со злой улыбкой на губах, - они просто медитировали надо мной. Они издевались, как могли, с помощью каких-то сакральных тайн, а все их деньги уходили на книги, благовония и статуэтки Будды, еще всякие астральные талисманы, и прочие колдовские штучки. Годами они заставляли меня жрать одну траву, будто я не человек, а корова!
- И это толкнуло тебя на их убийство?! – усмехнулась она.
- Непостижимая тайна! – прошептал он, - я не знаю, за что я их убил, но иногда мне кажется, что я их убил, чтобы обрести свободу!
- А не проще ли было просто убежать из дома?
- Ты ничего не понимаешь, - всхлипнул он, - ты даже отказываешься постигать все мои ужасы! Я никак не мог убежать из дома, я несколько лет был заперт в комнате, они меня везде караулили, я был не просто их собственностью, а подопытным, хотя и священным кроликом, который должен был для них перевоплотиться со временем, черт знает, во что! Их мистическая философия тянулась километрами, а сами они без всякой на то причины исследовали мои мозги и пребывали в постоянном беспокойстве, все ли мои извилины находятся на своем месте, а то может, их кто-то местами перепутал?!
- Я уже ничему не удивляюсь, - устало вздохнула она.
- Плевать я хотел на все это убожество! Они каждый день обследовали мои мозги, всякий раз задавая мне глупые вопросы, а когда я из вредности что-то неопределенное мычал им в ответ, они тогда обвешивали меня своими дурацкими талисманами. Они вешали на меня зуб гималайского медведя, кусочек панциря болотной черепахи, засушенное ухо орангутанга и даже копчик горного козла! Они давно уже чокнулись, поэтому и у меня вместе с ними крыша поехала! Обитанье с ними было просто невыносимым! – заорал он, потрясая в воздухе кулаками.
- Центрифуга или фуга?! – спокойно спросила она.
- Фуга! – неожиданно успокоился он и засмеялся.
- Люди нелепы еще со дня рождения, - развела она руками, и попыталась встать с кровати, но он прыгнул ее и обхватил за плечи, покрывая ее шею страстными поцелуями.
- Отпусти, дурак, а не то я счас обоссусь! – она резко вскочила, отталкивая его от себя и тут же скрылась в туалете.
Он тоже встал с кровати и, подойдя к брюкам, стал озабоченно рыться в карманах брюк.
- Вот, сука, нож сперла! – прошептал он.
- Не сперла, а конфисковала! – она с улыбкой вернулась в комнату, держа в руке раскрытый нож, сверкающее лезвие которого на 25 сантиметров выдавалось вперед и сразу же уткнулось ему в грудь. Он попытался вырвать у нее нож, но она ловко выбросила нож в раскрытое окно.
- А-а-а-а-а-а-а-й! – послышался с улицы чей-то отчаянный вопль.
Они одновременно выглянули в окно. Во дворе ее дома бегала взад-вперед низенькая старушка с кривыми ногами, из головы которой, закутанной в черный шерстяной платок, торчала рукоятка его ножа.
- О, Господи! – прошептала она и, заплакав, легла на кровать.
- Эх, - вздохнул он, - кажется, я всем приношу одно только зло!
Потом он оглядел ее содрагающуюся фигуру со спины, и, пристроившись сзади, в мгновенье ока запустил в ее влажную вульву свое «насекомое».
- Я тебя люблю, как и ненавижу! – заскрежетал он от нахлынувшей на него страсти зубами, и зажмуривая глаза, кусал ее спину.
- Ну, ты и зверина! – восхищенно прошептала она, и тут же изгибаясь спиной, быстро задвигала ягодицами, - ой, как я тебя ненавижу, ненавижу и хочу!
- И я тебя ненавижу, и я тебя хочу! – прошептал он, ускоряя движения. Вскоре они одновременно вскрикнули, и с облегчением легли на кровать.
- Слушай, а я бы на твоем месте закрыл окно, - сказал он, и, поднявшись, закрыл окно.
- Ты там что-нибудь видишь?
- Да, вижу, старушка уже лежит на тротуаре, а вокруг нее стоят трое человек и все размахивают руками, что-то говорят, теперь они смотрят наверх, - он отбежал от окна и лег к ней на кровать.
- Ты хочешь меня еще? – прошептала она.
- Хочу!
- Ну, тогда давай, насекомое! – хихикнула она.
- Ты знаешь, мое прозвище?- удивился он.
- Нет, я знаю его имя, - она согнулась и опять возбужденными губами обхватила его «насекомое». Через минуту он сладострастно застонал. Звонок в дверь на какую-то долю секунды отвлек их от дела.
- Я буду это делать, пока не умру, - прошептала она.
- А я буду это делать, пока не получу по башке! – заржал он,  и они снова забылись в нежном хитросплетение своих тел. Теперь он погрузился языком в ее норку, а она продолжала водить языком по его «насекомому». Именно в такой позе их застала ее мать.
- Шлюха! – заорала ее мать, тряся сумками, из которых сразу же посыпались продукты: селедка, колбаса, масло, батон и бутылка молока. Причем изогнувшаяся знаком вопроса копченная колбаса со стороны ужасно напоминала собой его уже наполовину сморщенное, сказавшись маленьким, «насекомое».
- Я очень прошу тебя уйти, ради твоего же блага! – заплакала она, выпустив из губ его «насекомое».
- Никуда я не уйду! – сказала мать, и тут же усевшись за стол, стала демонстративно жевать колбасу с хлебом.
- Хочешь, я ее сейчас придушу! – шепнул он ей на ухо.
- Я тебя сейчас сама прибью! – прошептала она в ответ, нахмурив брови.
- Хорошо, тогда я пошел, - он встал и начал быстро одеваться.
Ее мать, как ни в чем не бывало, продолжала жевать колбасу.
- Мама, ну, дай нам одеться! – закричала она, краснея.
- Не порть мне аппетит! – сказала мать, продолжая процесс поедания.
- Ну, тогда ладно! – она встала с кровати, и, не одеваясь, села за стол напротив матери, и отломив себе колбасу с хлебом, тоже стала жевать.
- Ну, тогда и я! – улыбнулся он, и, не застегивая брюк, присел на стул, и тоже схватил недоеденный кусок колбасы с хлебом. Тогда ее мать схватила нераспечатанную бутылку с молоком и ударила его по голове. Он упал на пол вместе со стулом.
- Я не такая богатая, чтобы еще кого-нибудь кормить на свою пенсию! – гордо выпятив подбородок в колбасной шелухе, сказала мать дочери.
- Мама, ну, ты что, с ума, что ли сошла?! – она склонилась над его окровавленной головой, приложив ухо к его левой груди, - ну, ты же убила его!
- Ничего страшного, мне все-равно помирать! – смело улыбнулась мать, и, встав из-за стола, а потом, аккуратно смахнув ладонью колбасную кожуру с подбородка, пошла в туалет.
Она еще раз в отчаянье приложилась ухом к его сердцу, но так и ничего не услышав, перекрестилась, быстро заползая в черное платье монахини, и выбежала из дома.
- Теперь я, кажется, понимаю, почему он убил своих родителей, - сказала она сама себе, совсем не замечая, как мимо нее в носилках милиционеры проносят труп старушки с торчащей из ее головы рукояткой ножа.