Необратимый поворот

Он опасался, что попадется.
Тщательно обмотал банки с краской газетами. На дно просторной спортивной сумки бросил старое тряпье. Затем поставил банки, обложил оставшимися тряпками, а сверху за-бросал грязными спецовками. Петр похвалил себя, что не выкинул их на прошлой неделе. Теперь можно, в случае чего, сказать, что несет домой состирнуть. Знал, что ему  поверят. Лишь бы не стали смотреть сумку, иначе все пропадет: его выкинут с позором с работы, и отдадут под следствие. Петр удивился насколько сухо и спокойно он об этом подумал, будто мысли подкинул ему кто-то, сидящей внутри, - безжалостный и бескомпромиссный.
Петр не думал, что все так легко будет проделывать. Что выберет краску подороже, - импортную, финскую.  Что долго и спокойно будет подправлять и подчищать в карточках и журнале записи. Причем сделает это так аккуратно, что даже сам залюбуется. Словно проде-лывал подобное каждый день. Он даже знал кому продаст эту краску. Несколько раз один знакомый уже намекал, что был бы не прочь подкупить, - «ты же знаешь, на рынке всякую дребедень толкают».
Но вот когда сумка была уложена, и с тихим шелестом застегнута молния; за груди-ной екнуло, застучало, защекотала кровь в висках. Он понял, что на самом деле ему все это время было страшно, но только злополучное «надо» покрывало коростой страх, и помогало действовать. А вот сейчас почему-то заглохло. Вместо него разрасталось пустое горькое чув-ство неизбежности провала. Петр попробовал сумку на вес, прощупал банки под матово бле-стящей тканью и устало присел «на дорожку».
На улице нудно фырчала машина, надсадно кричали. Петр закрыл глаза и откинулся на полку с эмалью, - холодные банки впились колкими ребрами в спину. Послышался скрип сапог, кто-то подошел к двери, замер. Он ждал, Петр тоже. Время тянулось. За дверью пере-минались с ноги на ногу. Петр не выдержал, резко встал и открыл дверь. Никого.
«Если я сейчас не пойду, то сойду с ума» - подумал он, подхватил сумку и вышел.
Все утро он себя подбадривал: в трясущемся автобусе долго объяснял самому себе почему так надо и что другого выхода нет, что денег нигде больше не достать, а взять в долг невозможно: они и так в долгах – кредиты, соседу вон уже месяц отдают тысячу. Жену тут еще с работы сократили. И надо же было всему так обернутся. Петр смотрел в окно на мель-кающие дома, и думал как много зависит в жизни от случая. Ведь если бы не эти сапоги...
Сапоги полетели некстати. Оставалось совсем немного: на дворе март, через две-три недели можно будет ходить в кроссовках. Уже бывало набухал туман, и днем капало с крыш.  А они разлетелись вдрызг: отвалилась подошва, расползлась молния. Петр долго вертел са-пог в руках, прикладывал подошву, примерялся. Но починить уже было нельзя.
- Походит в кроссовках, - сказал Петр.
- Ты совсем рехнулся! Придурок! – Зинка раздраженно швырнула на стол вилку.
- А что? Я видел ребят в кроссовках и ничего, не мерзнут. – Петр повертел еще сапог, отставил в сторону, и посмотрел на жену.
Зинка раскраснелась, отчего веснушки, что обсыпали ее щеки и нос, будто почернели. Крепко налитая грудь тяжело вздымалась и опадала. Пухлые губы нервно подергивались. Белая как снег рука злобно встряхивала сковородку с фасолью.
- Вот и будешь ходить в кроссовках, если такой умный! Все мужики как мужики! А этот ребенку даже на сапоги заработать не может.
Петр прищурился и смотрел, как солнечный зайчик греется на кухонном столе. Слу-шать Зинкину ругань не хотелось, но и уйти было нельзя: раскипятится еще сильнее, и тогда хоть в лес сбегай, все равно достанет. Он и сам понимал, что ходить в кроссовках его дочь не будет. Не потому, что не захочет, а потому что он ей этого не позволит. Ленке шестнадцать, она уже девушка. Вытянулась вон как! Волосы русые, волной спадают на плечи, - в бабку, - и глаза серо-желтые, как у кошки. Куда ей кроссовки! Впрочем, и они на ладан дышали, не-ровен час на ноге расползутся, и не успеешь из дома выйти.
Надо было покупать сапоги. А на что?
Зинка кипятилась все сильнее. Она не понимала его, и не хотела понять.
С тех пор как его полгода назад поставили завскладом на заводе, жизнь стала невыно-симой. Не было вечера, чтобы она его не попрекнула, что он не может даже «дранных» (она так и сказала, - драных) гвоздей притащить. «Ты что, не знаешь, как это все делается?» - ши-пела она на него по вечерам. И пилила, пилила, пилила… В какой-то момент, Петр написал заявление о переводе на другую работу, но так и не решился его отнести. Долго маялся у ка-бинета начальника, потом скомкал и выбросил в урну. «Будет только хуже» - решил он. Зин-ка тогда совсем проходу не даст. Не понимала, что воспитание не позволяет брать, совесть.
- Мозги у тебя пустые, а не воспитание, - плакала Зинка.
Она всегда плакала после длинных тирад о никчемном муже, а Петр уходил курить на балкон, - не терпел женских слез. Или включал телевизор и, не мигая, смотрел на мелькаю-щие картинки.
Но сегодня она не плакала, замолкла, и устало села на стул. Уронила голову на руки. Петр подошел к ней, обнял, погладил по плечу.
- Я попробую, - сказал он, помолчал, сел напротив, - Что-нибудь придумаю.

Сумка тяжело тянула плечо, сползала, и постоянно приходилось ее поправлять. Чем ближе он подходил к проходной, тем шел все медленнее и медленнее, и все чаще оглядывал-ся на склад. К нему вдруг подступило чувство, что оттуда кто-то укоряющее смотрит ему в спину. Так смотрела мама, когда он что-то делал не так, так же она посмотрела и в тот раз, когда он с мальчишками, летом в деревне, залез в сад к соседке и сломал ветку на яблоне. Она не ругала его, не била, просто посмотрела тоскливо-укоряюще, покачала головой и не разговаривала с Петей до вечера. И это было так неприятно и так больно, что Петя пообещал себе никогда больше ничего не брать чужого. И до сегодняшнего дня это обещание старался выполнить, как бы это тяжело не было. Но сейчас… сейчас… мог ли он поступить иначе? Если хотя бы Зинка работала, а тут.
«Один раз можно» - успокаивал себя Петр. Перед грязной стеклянной дверью проход-ной остановился, вдохнул полной грудью и резко вошел, но тут же почувствовал неладное.
Наверное, все было написано у него на лице: маслинные глаза вахтера хитро забле-стели. Своей трехпалой рукой он медленно перелистывал журнал регистрации, и жадно смотрел на сумку, что висела на плече у Петра.
Сердце гулко застучало в груди; лоб покрылся холодной испариной. Не хватало воз-духа, и Петр невольно оперся о стойку.
- Плохо? – вахтер привстал, но при этом не оторвал взгляда от сумки.
Петр смотрел на его изуродованную руку: толстые как сардельки пальцы хищно хва-тили пожелтевшие страницы, словно боялись упустить их; два розовых обрубка при этом шевелились, потягивались. Казалось, вот-вот и они вырастут и вцепятся в горло Петра.
- Да немного голова кружится. – Петр старался, чтобы его голос звучал спокойно. Достал платок из кармана, оттер лицо.
- Погода не важная. – кивнул вахтер, и снисходительно улыбнулся. Он, наверное, ждал, что с ним поделятся.
Эта улыбка («ничего страшного, в первый раз так бывает») внезапно разозлила Петра, он резко подобрался, поправил сумку.
- На воздухе легче станет! – и вышел.
Он едва сдержался, чтобы не побежать в панике, нарочито небрежно закурил у входа. Из серой начальской «Волги» вылез долговязый молодой шофер, - Вадик, завел разговор про дачу. Стоять было очень трудно, казалось, что вахтер продолжает распиливать взглядом сумку, и, конечно, думает, не стоит ли заложить Петра пока не поздно; или же удастся и са-мому поиметь что-нибудь. Но Петр упорно выжидал время, - минуту, вторую, - и лишь когда докурил, попрощался с Вадимом и пошел на остановку.

Возвращался домой уже поздно. По небу разливался бордовым кровоподтеком закат, тучи вытянулись и почернели, снег покрывался серыми налетами вечерних теней. Сумка те-перь полегчала: все тряпки и спецовки он вышвырнул в мусорный контейнер во дворе непо-далеку; а вместо краски, в кармане похрустывала тысячная бумажка, - как раз на новые сапо-ги. Не ахти, конечно, какие, но на три недели хватит. «А дальше, что-нибудь, придумаем» - думал Петр.
Стало легче. Странное чувство, что было в автобусе накануне исчезло. Тогда он не смог и двух остановок проехать, выскочил, как только въехали в жилые районы и, дальше, до «Покупателя» шел пешком. Ему казалось, что все знают об украденной краске в сумке. И толстая кондукторша с мужским грубым лицом и черными усиками; и миловидная женщина с выбившейся прядью из-под шапки; и даже собака, что ехала с каким-то мужчиной в старо-модной побитой молью шляпе. Они смотрели на него также как и вахтер выжидательно-снисходительно. Сейчас же он мог сесть в автобус спокойно. Кто его может попрекнуть, а? В чем? Разве запрещается возить деньги в кармане? Да и вообще, что они могут и как смеют меня судить? – думал Петр.
Он сидел на остановке, и смотрел на выцветающее небо. На ворону, что нагло сидела на мусорной урне и не улетала, даже, когда подходили близко. На людей, что переминались с ноги на ногу; тихо переговаривались; или также, как и он, смотрели на небо или грязный снег.
Подошел автобус. Зашипел, щелкнул дверями. Петр устало сел у окна, прикрыл глаза, задремал, но вдруг резко проснулся, будто кто его толкнул в бок. Перед ним сидела высо-хшая старушка. Морщинистые щеки ввалились, беззубый рот. Старое поношенное пальто, зеленые рукавицы. Красные слезящиеся глаза с жалобным взглядом. «Как у виноватой двор-няжки». – подумал Петр и ему стало стыдно за это. Он отвел взгляд, потом снова посмотрел на старуху. Зачем-то стал думать о ее жизни, о том, что она сейчас, наверное, едет от дочери, которой отдала свою пенсию, потому, что у той двое детей, которых надо кормить и поить, и пьющий муж. А сама будет теперь жить на картошке, что осталось с осени и соленых огур-цах. И так до следующей пенсии, и до следующей, пока не умрет. Впрочем, кому сейчас лег-ко?
Пощупал тысячу в кармане. Крепко сжал ее в кулак. Она была почему-то тяжелой и горячей. «Необратимый поворот» - промелькнуло в голове, и Петр испугался, потому что  понял, что это о его теперешней жизни. Стал озираться, занервничал, а когда автобус оста-новился и старушка, неожиданно юрко, поднялась с места и сошла, вдруг кинулся за ней, догнал, вцепился в руку и сунул тысячу.
- Вот, - сказал он.
Она растерянно смотрела на него, и не могла ничего сказать, а он развернулся и побе-жал домой. «Дома будет скандал» - подумал Петр, остановился перебросил необычно полег-чавшую сумку с плеча на плечу, вдохнул свежий морозный воздух.
- Как же легко! Как же необычно легко! – вдруг закричал он и засмеялся.
И вместе с ним смеялась необычно яркая звезда, что вспыхнула на небе, задрожала бирюзовым огоньком и потянула тонкие лучики к земле.