Белое железо. Становление личности

                "Личность невозможна без
                удостоверения, удостоверение
                невозможно без милиции,
                милиция -без государства,
                государство -без революции,
                революция - без личности и т. д."
                (афоризм из тех, что трудно понять)


                Слово составителя.

Роясь на антресолях уехавшего на ПМЖ приятеля, готовля его квартиру к сдаче (он оставил мне все мыслимые и немыслимые доверенности), я наткнулся на рукопись. Рукопись показалась мне забавной. Почерк у приятеля, как у всех гениев, весьма нестандартный, но большим напряжением усилий мне почти всё удалось расшифровать, часть неразборчивого и/или невнятного была выкинута, часть - мною дописана, надеюсь, он мне это простит. И ещё - по мере расшифровки я делал какие-то свои заметки ассоциативного плана, также включенные в данную публикацию.

                Интродукция и дедукция...

Безразлично лишь то, что не сравнивает себя с другим. Если нечто различно с чем-нибудь и ощущает это различие,  то оно вместе с этим уже  в определённом смысле  и "лично",  поскольку лицо, как известно, возникло лишь в отражении. Личность,  так нам позволено понимать её - это то, что объясняет себя,  указуя перстом на окружающих. Саму себя личность понять и осознать не в состоянии. Бедна она для этого возможностями. В принципе не самопонимаема и не самоосознающа.

Понятие личности есть следствие неверной трактовки понятия Бога. А плохо в понятии Бога то, что он вынужден быть чем-то активным и производящим, во всяком случае, если говорить о нашем, западном Боге.

Отсюда неизбежные недостатки (на всех не угодишь) и критика в Его Адрес. Недостатки личности того же порядка. Кроме того: набор качеств, по которым личность определяет себя как таковая, лишает её возможности обладания всеми остальными качествами, имей которые, она была бы слишком аморфна, чтобы быть личностью. Иначе говоря, личность не может быть, как Бог, с которым она сходна своими недостатками, и целым и частью одновременно.  Поэтому всё личное - свидетельство оскудения и отсутствия щедрости,  это та форма определённого выражения в природе, которая говорит о жалких и поздних попытках придать свободному материалу природы жёсткость линий, не опровергающих одновременно некоей первозданной текучести этого самого материала. Но, как говорится, одно из двух: либо текучесть, либо строгость...


                От составителя.

Перечитал я написанное и ничего не понял. О чём это он? Чистый выпендрёж с философским уклоном? Или что-то в этом бреде есть, для меня пока непостижимое? Посмотрим дальше.

_________________________________________________________

В отдалённой супердавности было сделано, конечно, когда-то первое наипервейшее праусилие прорвать завесу времени - тогда ещё настолько плотного продукта, что его с полным правом можно было бы назвать "железным",   так вот,  прорвать завесу этого "железного" времени   и хотя бы - ведь это в первый раз -
оставить на ещё пока незапятнанной простыне этого невинно-улыбчивого времени пусть небольшой,  но след,  такой что ли,  желобочек.

Был ли этот желобочек мокрым, того не известно,  но то,  что усилие,  от которого нечто куда-то  п р о т е к л о,  всё-таки  б ы л о, следует говорить с уверенностью, вне всяких там раскопок и прочих сомнительных обрядов науки. А промочившись раз, кто не промочится и дважды?

_________________________________________________________

                От составителя.

Угу. Про желобочек уже всё более-менее понятно. Читал я про желобочек и воспоминания нахлынули.

На лето меня со старшим братом ссылали к тетке на все каникулы. Спать обоих клали на чердаке сараюшки-мазанки. Над сараюшкой, где лежали рыболовные снасти, лодочный мотор "Москва" и где проживала коза по кличке Эсмеральда. Дядюшка был большой оригинал, сменявшихся каждые несколько лет дворовых шавок, служивших "звоночками" при дворе, обзывал Нерон, Прометей, Апулей. Вот последняя на моей памяти шавка выбилась из древнегреческого ряда, была названа в честь артиста Ролана Быкова Бармалеем.

На Украине чердак горищем называют. Это по-украински написано, по-русски звучит "горыще". Не сразу мы с братом врубились, что горыще не от Змея Горыныча идёт. По всему пространству чердака было навалено остро пахнущее сено для зимнего пропитания Эсмеральды, застеленное широченным ватным одеялом. Нам с братом выдавалось по накрахмаленной подушке и, в зависимости от погоды, по простыне или по байковому одеялу. Какое же блаженство южной ночью было лежать на горыще, отходя ко сну и созерцая ослепительно горящие августовские звезды через чердачную дверь! Как сжималось сердце от возникавшей в дальнем конце горыща возни и ворчания. Я как раз читал заданного на каникулы Гоголя и образы Диканьковских чертенят живо возникали на экране мальчишеского воображения. Я закрывался с головой и засыпал.

Однажды, проснувшись от лучей вставшего уже солнца, я почувствовал что-то неладное в трусах. Нет, это был не тот желобочек на простыне, о которой пишет приятель, для этого желобочка время еще не подошло. Я элементарно обмочился, или, на детском жаргоне, описался. Причем мокрота распространялась и на сторону, где ночью спал брат, ушедший ранним утром на рыбалку с дядькой. Я лихорадочно соображал, описал ли я его (тогда насмешек не оберёшься) или мой "будильник" не сработал уже после его ухода. Как бы то ни было, с собственными мокрыми трусами надо было что-то делать. Я вылез с горыща по шатающейся приставной лесенке, послонялся по двору и нашел замечательный выход из положения. У колодца стояла огромная металлическая бочка с водой для полива огорода. Вот в эту бочку я и залез, делая вид, что желаю освежиться. Проходившая мимо тётушка с хитрым прищуром посмотрела на меня и сказала - А чего ж на речку не сходишь? - И я понял, что брат Павка обо всём проговорился.

Впрочем, вернемся к моему философствующему приятелю.

________________________________________________________

Вот от этого-то, впрочем, весьма неделикатного усилия и произошло начало личного, ибо не будучи умудрённой, не прочтя ни Библии, ни Капитала, ни чего-либо другого по причине не то чтобы неумения читать, а просто по причине несуществования самого чтения (при всей теперешней неясности этого понятия), так вот, не будучи столь умудрённой,  а, прямо говоря, будучи до крайности  наивной, тогдашняя праличность была озабочена, конечно, прежде всего (а впоследствии это и стало её - личности - профессией) оставлением  следа: как же было тут не промочиться на белой (однако насчёт белого тут тоже много неясного, поэтому скажем: на  условно белой) простыне Времени. И Время сказало бы, если бы умело говорить: Хто - сказало бы Время (ибо Время простонародно в своей текучести) - Хто это там против Нас, а следовательно не с Нами?

На что промочившаяся личность, вернее промочившееся нечто, ставшее вследствие этой промочки личностью, стыдливо зардевшись, снахальничала бы: Вы, Ваше превосходительство, мово (личность пока ещё тоже простовата) свободного выбора не трожьте, хочу - мочу, не хочу - не мочу!
(Если говорить честно, личность к тому же и шепелявила, поэтому сказала-то она скорее что-то вроде "хосю - мосю, не хосю -не мосю", но это, так сказать между строк, не затрагивая сути!)

Так сказала бы, вернее пробормотала бы неотёсанная личность, говоря перед всесильным Временем, пробормотала бы... и тут же отстала бы от Времени - последнее умчалось бы в своей простоватой торопливости, умчалось бы, впрочем, совершенно бесполезно, что неотёсанная личность прекрасно поняла бы. И вовсе не спеша "Времени вослед", личность стала бы осматриваться и примеряться к пустоте и вакууму,  в котором она вроде бы оказалась.

- То есть, как это к пустоте? - спросите Вы.
- К пустоте, ну то есть... Как бы это объяснить? Вот поезд, он мчится куда-то: вернее не куда-то,  а в строго определённый конечный пункт и тем не менее поезд сам по себе мчится без цели, если не считать за цель само мчание, а вот бродяга, храпящий на подножке последнего вагона, пьяный и голодный, тот едет в поезде с целью, он знает, что он сделает то-то и то-то для того-то и того-то. Впрочем, это сравнение, кажется, мало понятно.

Что же сравнить с этой пустотой во Времени? Ведь, даже идя против Него, например, после смерти мы всё же имеем дело с некой Его частью, остающейся с нами. Ибо Время (Вы, наверно уже и сами догадались) - Бог, оно всегда с нами, а мы всегда с ним, хотя кто кого влечёт за собой: мы Время или Время - нас, это пока ещё никому не известно...

                Рондо каприччиозо...

А впрочем, чёрт с ним, со Временем, если... нет, постойте, постойте. Величавая, хотя и несколько преувеличенно кудрявая голова какого-то второстепенного олимпийца маячит перед нами, силясь вставить в наш монолог хоть словечко. О, Боги! Вам слово!

Божество разевает рот, мычит нечто, но говорить не в состоянии. Ещё рано, или уже рано - это всё равно,но божество не владеет даром связной речи. Впрочем, наше уважение к нему от этого не оскудевает. И так ясно, что оно могло бы сказать, если бы умело говорить.

- Охальник, - сказало бы оно - пошто хлопочешь? И понеслось бы:
-  Христос же бог наш тонкостны чувства имея все, скоже и богословцы научают нас. Чти в  "Маргарите" слово Златоустаго на рождество богородицы, в нём написано подобие христово и богородично... И так дальше, всё чего-то цитирует.

Я ему кричу, неучу:
- Сам ты, охальник (я и замятовал вовсе, что всё же с богом говорю), коли такие мысли непотребные, а главное - несвоевременные базаришь! Кричу, а сам думаю, кто же он такой есть? Вроде наш, русский, а вроде и грек, бес его знает.

- Никако же, человече, не отпущу тя ни един час....

- Поди ты - сам знаешь куда, - возрыкнул я тут. И он провалился. Слава и хвала!

И, напудрив лицо свое, поехал кутить на Сицилию. Хорошо мафии нетути: до неё ещё дожить надо.

Беспорядок получается со Временем, страшное дело. Формируется человек, ипостась человеческая со всеми нечуждыми ему сторонами. Человек на человека лаяй, как и положено, паки волк, ну и что?

Но мы сидим на Сицилии, ждём вторжения каждый час. Вон они, римские, мать их в душу, галеры. Вызываем этого, как его, Архимеда. Давай, кричим, изобретай, интеллегентная ты рожа. Его потом убили.

Оброс я бородой, пока плыл в Египет, мать Европы. Помочиться негде: всюду одни пирамиды да усыпальницы. Ужасно неорганизованно тянется время. Сменяются, конечно, династии, меня перебрасывают в качестве кадрового хомо сапиенс с места на место, но всё равно ощущение точное: зря живу. Поджигаю один храм, другой. Меня вот тоже хотят поджечь. Горю, но молчу. Потому что я уже Жанна д'Арк. Или Джордано Бруно. Вот оно как обстоит дело, оказывается.

_______________________________________________________

                От составителя.

Ну, кажется, автор раскрылся, рассупонился, проявил-таки связь с народом... Помните - ведь и Ленин говорил: "Искусство принадлежит народу.".

Пока автор предаётся народности, у меня из головы моё горыще детско-юношеское не выходит. Собственно, литератору-философу всё равно о чём писать - о божестве-времени, об исторических параллелях в творчестве раннего П.Флоренского, о приготовлении барбекю из свиных рёбрышек...

Итак - горыще. С ним связана вся моя юность. Первые сигареты, украдкой покупаемые в киоске, и смолимые на горыще, хотя спички туда проносить было строго-настрого запрещено. Боление с последующим ликованием по поводу спартаковского гола в сетку грузинских ворот. "Севаоборот" - первые рок-опусы, слышанные сквозь треск глушилок по ночам на старенькой "Спидоле". Первые секс-опусы с окрестными созревшими девицами, готовыми на всё из высокой идеи - захомутать москвича, который представлялся им едва ли не небожителем. Всего и не упомнишь.

Но чу! А как там автор развивает своё философичное?

__________________________________________________

                Автобиография.

Будучи от природы не подлец, стал им в трудное время перехода из старой эры в новую. Назначили на должность пилата. Целый день только и делов, что руки мыть. Мою, мою, а отмыть не могу: всё чего-то грязные. Приводят одного и говорят - надо убрать этого человека с дороги. А я мою себе руки. Ведь это ничего не значит - я и до этого их мыл. Они кричат, дармоеды, а я мою себе и молчу, Ты - кричат - руки моешь, а у нас политический кризис намечается. А я себе мою. Так и вошёл в историю. Ведь как просто. Мойте чаще руки!

Охо-хо! Вот вам и девятнадцатый век. Паровозы. Заводы. Пушкины. Дуэли. Николай первые r вторые. Распутины. Снова паровозы. Даже паровозы стали чертовски индивидуальны. На них теперь покушаются - ведь они чего то там везут, подлецы. Их выставляют в музеях, паровозы.

Жить стало сложно. Что ни делай - всё надо на кого-то ссылаться. Нельзя, совсем нельзя стало жить без ссылок.

Ссылка, ссылка - мать родная! Песня.

Это праматерь наша - Время - ссылает нас всех внутрь себя, в глубины собственной неорганизованности, заставляет обживать наиболее трудно доступные и малоприспособленные для существования уголки души.

Здравствуйте, друзья мои, братья мои, боги! Как поживаете? Ваше олимпийское спокойствие что-то подозрительно. Наверно вы тоже глотаете мешками седуксен и смотрите вялыми глазами на окружный мир. А мир Ваш сузился и упростился. Божественное плохо уживается с личным. Приближаясь к Вам, мы удаляемся от Вас, сами не зная почему. Правда,мы захватили с собой телескопы, целый ворох телескопов, и, уносясь от Вас со страшной скоростью, мы с помощью телескопов видим Вас всё ближе. Это смешно, но это так.

Душа теперь мерится аршинами, и нет в ней ничего целого, она распалась. Торт познания мы обгладываем с разных сторон, потому что у нас нет терпения в сердце. Вон он обкусанный валяется, Вы видите?

Или может Вам нужны очки, чтобы это увидеть? Культура вырастила нас как огурцы в парниках, но мы переросли парник и выглядываем за его пределы, а там только холод и тьма необузданного Времени.

Ну хорошо, предположим, что Вы нас снова растворите, и личное исчезнет с лица земли. Это, конечно, было бы неплохо. Но кто даст гарантию, что опять в каком-нибудь слабом месте не произойдёт промочки, которая безусловно будет лишь преддверием нового, более опасного становления личности, поскольку эта личность-дубль, личность-клон будет остервенело глодать саму себя, сразу же выйдя на собственный предел, и выдержит ли это в конце концов само Время? Не будет ли оно  р а с т о р г н у т о  этим до неприличия угарным бряцанием доспехами "Я", "Я", которое и без того расплодилось и пустило корни настолько сильно, что поставило под сомнение всё, что существует и может существовать, скептическое "Я", лишённое наотрез всего того, чего оно раньше так усиленно добивалось. Ведь приобретая, это само "Я" неизбежно теряет, иначе ему угрожает перестать быть "Я" (об этом уже говорилось, впрочем).

Всё это, конечно, те следы первозданной наивности, которая где-то вначале заставила "Я" промочиться, так как - не будь бы этой первозданной наивности и веры в собственную судьбу, то не было бы  н и ч е г о.

                Кода...

В сущности, появление личности отражает тот до слёз простой факт, что в самом Времени неизбежно присутствует и некоторая доля младенчества. Оно несомненно молодо, если позволяет себе такие непозволительные шалости, как существование личного, существование "Я"...

____________________________________________

                Послесловие составителя.

Чистое музыкальное бытие есть бытие гилетическое. Оно безымянно и беспредметно, неоформленно и темно. Оно - чистое в себе бытие, не явившее своего полного лика. Лик его - в безликости и во вселикости. Эйдос его, единственно явившаяся нам сущность, - в невыявляемости, в неспособности выявиться. В этом разгадка той всеобъемлющей силы музыки, создаваемого ею страдания, тоски и тайной радости. Она - безумие, живущее исполински-сильной жизнью. Она - сущность, стремящаяся родить свой лик.
 
Мир не научен. Мир - музыка, а наука - его накипь и случайное проявление.