На окраине вечности - 7

В конце апреля, когда отсыпанное земляное полотно дороги превратилось в песчаную «кашу», поехал Пеньтюхов в свои Ерши. Обещанные две недели без сохранения заработка ему предоставили.

Купил Петр билет на самолет. В ясный апрельский день посмотрел через иллюминатор самолета, как разделяется земля на климатические зоны. Весной это очень хорошо видно, если лететь с севера на юг или в обратном направлении.

Самолет летел сначала на Киров. Весь север Вятского края был белым, лишь кое-где на редких полях виднелись черные проталины. Река Вятка еще дремотничала под толщей льда.
Но вот пересекли приток Вятки Пижму, и дальше на юг открылась Средняя Полоса. Реки вскрыты, половодье во всю ширь заливных лугов разлилось мутным океаном. Земля от горизонта до горизонта свободна от снега. А где-то за этим бесснежным загоризонтьем размахнулась во всю ширь Река. Как ни вглядывался Пеньтюхов в эту «географическую карту», но так и не смог угадать в далях земных очертания милых сердцу берегов.

Весна в тот год была запоздалой. Дней за десять до приезда Пеньтюхова в Ерши, отшумел на реке ледоход. А к приезду Петра Река уже угомонилась и вошла в свои берега. Однако течение все еще было быстрым с круговертями и завихрениями. Течением неслышно подмывало и обрушало берега, струи нещадно хлестали ивовые кусты, скрывающие в летнее безводное время тихие воды, отчего тростиночки их судорожились своими вершинами и тихо подшептывались меж собой, жалуясь, будто, друг другу.

Скучно в Ершах. Даже в Пасху не было веселья, какое всегда будоражило самое захудалое российское поселение.

Васька в Реченске, районном центре живет со своим семейством. У отца болезнь переходного возраста под названием «бес в ребро», живет в городе с бабой на пятнадцать лет моложе на одной улице с Васькой. Дома лишь мать. Обрадовалась приезду сына, зашебенькала суетливо на кухне. Первым делом стала козьим молоком сына потчевать:

- Пей, Петя….. А то уж больно ты какой то бледный….

Посмотрел на свое отраженье в зеркале, а там образина от весеннего солнца до черноты изжжена. Какую мать бледноту увидала? Но молока выдул целую литровую кружку. Мать снова с угощением:

- Я то постничала, но на Пасху «рыбник» испекла. Будто чуяла, что ты приедешь. А чо телеграмму то не дал?

- А к чему?

- Как к чему? Всегда ведь телеграммой извещают ныньче. Чай, не в старые времена живем, упредить всегда можно.

- И чо бы изменилось?

- Так стряпни бы настряпала.

- И так настряпала.

- Один «рыбник». Ровно в насмешку.

- Ну, что ты, мам. И пирога хватит одного. А рыбу то кто наловил?

- Дак никто не ловил. Я с консервами рыбными состряпала. Больно и ладно получается, в костях не надо ковыряться, как с рыбой то если испечь пирог.

- А я думал, Васька.

- Недосуг ему. У него же семья. Работает. Да еще и колымит. Только вот, Татьяна жалуется, попивать стал.

- Так ведь колымное дело такое, с устатку всегда надо.

- С устатку то бы ладно. А он ведь другой раз на работу на следующий день не идет: либо отлеживается, либо опохмеляется.

- Ну это напрасно…..

- Вот и я говорю, что напрасно. Ты бы, Петь, поговорил с ним.

- О чем?

- Ак о том, чтоб не пил.

- А ты, мам, знаешь кого-нибудь, кого от пьянства отговорили?

- Не знаю….

- Вот и я не знаю. Пускай сам думает.

- А все же попеняй ему. Он ведь тебя уважает. Всем хвалится, что брат геолог. Мол, золото на Севере ищет.

- Я уже не геолог. У дорожников работаю.

- Это за что же тебя из геологов то перевели?

- Сам ушел в дорожники.

- И как это ты дороги будешь строить то?

- Не лопатой, конечно.

- Ак и понятно. Но ведь геолог и вдруг дороги строит.

- Строю, мам.

- Вот, погли ко, специальность то у тя какая – везде можешь работать.

- Нормальная специальность.

- Да где уж, нормальная то? С нормальными то специальностями в кабинетах сидят да в потолок поплевывают.

- А, пожалуй, и, впрямь, ненормальная специальность. Только и в потолок певать скучно.

- Так ведь не все время. В кабинет люди приходят, а там ты при галстуке и по имени-отчеству к тебе обращаются. Разве такое не почетно.

- Да ко мне и так обращаются, как к инженеру, по имени и по отчеству, как и полагается, - приврал Пеньтюхов. И продолжил:

- А вообще то присказка такая есть, мол, было у мужика три сына – два умных, а третий геолог….

На том и закончили беседу ни о чем и обо всем сразу.

Перекусил Петр «рыбникома» с консервами, на улицу вышел. Сел на лавочку, закурил. Дядя Коля Марков, увидев приехавшего Пеньтюхова, на улицу вышел и через дорогу направился к Петру. Один старик живет. Жена у него умерла прошедшей зимой, Надюшка где-то в городах стольных проживает. На похороны матери приезжала, а летом отпуск предпочитает на южных морях проводить
.
- Здорово, Петро Васильич.

- Здравствуйте, дядя Коля.

- На побывку?

- Ага.

- Надоело золото искать, решил родину проведать?

- И ты туда же, дядь Коля. Не ищу я золото. У дорожников геодезистом работаю.

- И то ладно. Чо это золото искать. Его если и сыщешь, так государство отымет.

- Не отнимет, а будет использовать на благо всех людей.

- Ага, разбежался. Отдаст государство людям золото, дождешься.

- А зачем оно людям то?

- Не зачем.

- Тогда и давать, получается, не надо.

- Не надо…. – согласился дядя Коля и перевел разговор на другое:

- Надюшка на похоронах материных обещала приехать летом с детьми.

- А как же иначе?

- А не знаю. Одному то, ох, как несладко. Думал, дура баба моя. А теперь, вот, кажду минуту вспоминаю

Дядя Коля замолк, слезу смахнул и тут же, как ни в чем не бывало, заговорил совершенно на другую тему.

- Пасха вот, а у меня даже «рыбника» нет. Раньше то всегда на Пасху щук ловил пудами, а ныне в полнейшем безрыбьи пребываю. Сейчас щука то вкусна. Икру выходит на мелководье метать, к берегу самому лезет. Тут ее, бывалоча, и прихлопну наметом. А ныньче даже с с чердака наметишко не доставал.

- Да-а….

- Ага….

- Мама у меня тоже «рыбник» из консервов испекла, но все равно стряпня. У меня и бутылка есть, дядь Коль. Может, тяпнем зайдем по «маленькой».

- Ты Петр инженер, а выражаешься, как ханыга. Это они тяпают, а мы с тобой в честь Христова Воскресения выпьем. Хотя и не значится в календаре Пасха, как праздник, но….

- …. все равно празднуют.

- Все равно праздник.

- Так что решил, дядь Коль?

- Раз приглашаешь, так чо отказываться.

Зашли в избу. Старики, как и полагается, похристосовались. За стол сели. Водку Петр разлил. Себе и дяде Коле по стопке, а матери в рюмку.

- Вот ведь какая болесть то, - вместо тоста заговорил сосед – Была моя Марья и нет.

- Да уж, Коля, - в тон ему проговорили мать Петра – И не болела ведь.

- А кто в деревне болеет. Все бегают-бегают, а потом раз – и нет человека….

Скучно Пеньтюхову со стариками. Ушел телевизор смотреть. Но и десяти минут не прошло, сморил его сон. Разбудила мать:

- Петя, может, в постелю ляжешь?

Петр поворочался в кресле, встал:

- Пожалуй…..

Утром, почаевничав и доев остатки «рыбника», собрался в Реченск:

- Схожу, мам. Ваську проведаю.

- Так ведь на работе он.

- Придет.

- Ну так ты с ним покалякай насчет выпивки.

- И выпьем, мам, и покалякаем, - отшутился Пеньтюхов.

- У вас одно на уме, вино лопать, - не оценила шутку мать.

- Ну, мам, что нам и бутылочку нельзя взять?

- Ак возьмите, кто вам воспрещает. Но вы ведь и за второй побежите. А Татьяне каково?

- А чо Татьяне то?

- Как что? Она же теперь при должности фининспектора.

- А что это такое?

- Ак фининспектор, что еще?

- Ага, понял. Большой человек, значит.

- Да уж не маленький….

В городе Петр не пошел к Ваське. Первым делом зашел в буфет на автовокзале. Взял порцию пельменей и две бутылки пива. За столиком расположился, чувствует, смотрит на него кто-то.

Оглянулся в сторону окна раздачи, где только что взял пельмени. Что-то знакомое в лице женщины, подавшей ему тарелку с горячим кушаньем. Но прежде, чем узнал, в голове просвистало:

Ах, Тонька, Тонька.
Ты, как речка….

И еще вспомнилось, будто высветило вспышкой молнии, когда на море принял незнакомую девушку за Антонину.

Присмотрелся. Нет, не она. И даже не надо клянчево-вопросительно : «Девушка, вы не из Якутии?».

Ликом другая совершенно. Ямочки на щеках, румянец - видимо, от жара, идущего от плиты, а не от молодости. Не выдержал взгляда, отвернулся. Пива налил в стакан, отпил пару глотков. Тут и осенило. Снова обернулся к окну раздачи, благо оно рядом находилось в двух метрах:

- Тамара!?
- Признал таки ухажер.

- Признал, что не признать. Пить вот только хочу, - и снова стакан к губам поднес и жадно стал глотать напиток, собираясь с мыслями.

- Пасху праздновал?

- Нет….

Людей в кафе не было и Тамара подсела к нему. От пива отказалась, мол, на работе. Но разговор поддержала, больше вопросами, нежели рассказами о своей жизни.

- Надолго ли, Петр? – чуть не первый вопрос.

- Дней на десять.

- А потом?

- Обратно на Север.

Больше поговорить не удалось, так как в кафе ввалилась компания мужиков, желающих откушать пельменей с пивом и под водочку из-под стола. Но все же договорились, что Пеньтюхов подойдет к кафе к двум часам, когда Тамара закончит работать, и еще поболтают.
Часа два бродил Пеньтюхов по Реченску. Затем забрел в парк над рекой и почти до означенного часа встречи просидел в беседке, на бровке берега, круто скатывающегося к воде. Липовый парк был старым. Деревья под своими кронами скрывали неширокие аллеи. По склону росли они разрозненно и, борясь с оползневым движением берега, криво изгибались, стараясь удержаться вертикально. Пеньтюхов стал разглядывать эти кривые стволы, вспоминая, как описано это явление было в учебнике по общей геологии, но виделось совсем иное. Каждое дерево противилось оползню по-своему. Невольно пришло в голову сравнение с людьми, которые также в одиночку пытаются противиться тяготам жизни, изматываясь при этом, всяк на свой манер.

«Кого то ломает, а большинство гнется, как вот эти деревья», – сделал вывод было, но сам же его и отверг, ибо показалось такое сравнение несправедливым и обидным по отношению и к людям, и к деревьям.

«Что ж тут осудительного, если и люди, и деревья к солнцу тянутся, а ноги у них в опоре нуждаются? И не вина, что твердь ненадежна, главное, что к небесам устремлено все живое».

С последним согласился. Посмотрел на часы, пора идти на встречу с Тамарой.
Снова пошли в парк, в ту же беседку, откуда ушел Пеньтюхов за полчаса до того.Тамара о себе рассказала. Живет она с мамой и сыном на втором этаже старого купеческого дома. Муж у нее есть, но в настоящее время «мотает очередной пятерик». Она и познакомилась с ним по переписке, когда тот отбывал срок. Писал «нежные» письма, жаловался на судьбу, «мечтал» завязать с «поганой жизнью». Но завязка кончилась очень скоро. Снова следствие, суд и «пять лет строгого режима». Сын родился, когда папаша находился под следствием. Теперь снова письма с клятвами и обещаниями.

Смотрит на Тамару Пеньтюхов и не по себе ему. Он то помнил Тамару хохотушкой-девчонкой, которой палец покажи, будет по земле от хохота кататься. Сейчас же, глядя на нее, Пеньтюхов замечал, как сердце начинает колотиться бешено от чего-то дивного, приближающегося с затаенной скоростью. Но ведь это было уже, и происходило здесь же. И в этой беседке просиживали они до утра. Еще и по городу бродили всю нескончаемую ночь, будоража ночь скрипом досок деревянных тротуаров.

Расставаясь, Пеньтюхов предложил назавтра снова встретиться, но Тамара отказалась:

- Нет, Петя…. Все уже…. Мой то грозится, если не дождусь, прирезать.

- Не смеет, они только на словах такие.

- Все равно, Петь. Ни к чему это. Опять обнадежишь и на Север упорхнешь.

- Вместе упорхнем.

- Петь, неужели влюбился с первого взгляда?

- Нет, со второго. В первый то раз не разглядел….

Так и расстались, ни до чего не договорившись.

Идет Пеньтюхов, а под ногами доски скрипят тротуарные.

Не грустно ему почему то, хотя только что схлопотал «от ворот поворот».
Скрипят доски, а Пеньтюхов под нос себе напевает:

«…. А я иду по деревянным городам,
где мостовые скрипят, как половицы….»

Студентами пели они эту песню. И всегда, когда это происходило, вспоминал он свой Реченск и эти тротуарные мостовые. Лишь тридцать лет спустя, после того, как услышал он эту песню в первый раз, и которая все это время назойливо жужжала назойливой пчёлкой в его голове, оказался он на концерте Александра Городницкого. Автор песни оказался коллегой Пеньтюхова, геофизиком, а песню написал не про Реченск, конечно, а про Игарку. Но как похожи деревянные мостки в любом российском городишке своим скрипучим не режущим ухо мотивчиком, который, однажды наложившись на грампластинку памяти, всю жизнь звучит в голове бродяжного непоседы.

Идет Пеньтюхов по стонущим тихо тротуарам и слышится ему их звуки, сливающимися с разнострочьем песни:

«….никто меня не ожидает там….»

Несколько шагов сделал и уже иное слышится:

«…. в этих странах в октябре уже зима….»

До зимы еще далеко, еще деревья только в листву начали одеваться. Но и в Реченске бывало, что в октябре и льдом Река одета, и поля снегом завалены. А избы, как и в крещенские морозы, выстуживаются к утру до заиндевения углов, потому что завалинки снегом не обсыпаны. И про это в песне есть:

«…. Здесь для меня дрова нарубленные впрок….»

И вдруг не выдержал и следующую строчку рявкнул:

- …. Здесь для меня постелены постели….

Да так громко, что проходившие по дороге две девчушки, вдруг сорвались с места и побежали от ненормального прохожего.

Остановился Пеньтюхов, девчонкам вслед посмотрел. Хмыкнул и к Ваське направился.
Васька приходу брата обрадовался. Петр только руку от звонка оторвал, а дверь уж растворилась. Можно было подумать, что Васька под дверью стоял и ждал, когда кого-нибудь принесет нелегкая.

Все его домочадцы уже спали, а он курил на кухне и думал, чего бы еще добавить в горло, чтобы «промочить» его. А тут брат! Повод. Сразу же принялся жену тормошить. Та вышла заспанная уже. С Петром поздоровалась. Васька гоношится:

- Тань, Петро вот приехал….

- Вижу. И что?

- Так это…. Надо бы….

- Времени уже второй час. Какое тебе еще «это» надо?

Петр присоединился к ее словам:

- И, правда, Вась, к чему?

- Как к чему? Ты раз в сто лет приезжаешь и без магарычного обходиться при этом?

- Так я ведь не завтра уезжаю. Я просто переночевать хотел у вас.

Кое-как угомонили Ваську.

- Но чай то будешь пить?

- Чаю можно.

Татьяна чайник поставила:

- Извините, Петр, мне вставать рано.

- Конечно, Таня….

- Ты чо это, - взвился Васька, - к брату на «вы» обращаешься?

- А как?

- Он ведь брат, а ты – «вы».

- Отстань, Вась. Он же старший.

- Все равно уважать должна, как и я, – видно было по парню, что у него похмелье проявляться стало. С вечера после очередного колыма «недоперепил» и вот мается.
Татьяна ушла, чайник закипел. Хозяин сидит, сигарету за сигаретой смолит. Пришлось Петру самому с чаем разбираться. Васька от чаю отказался, лишь вздохнул:

- Чай, не пиво….

- И ладно, успеем и пивка попить.

Чай в горло не лез, глаза смыкались.

- Я, Вась, пожалуй, спать…..

- Ага, Татьяна тебе в «зале» на диване постелила.

Уснул Пеньтюхов и так крепко, что не слышал, как хозяева ушли сами, детей проводили в школу. Проснулся, на кухонном столе записка от Васьки:

« Отсыпайся, братан. Отпрошусь с обеда, подожди. Отметим»

Отмечать не хотелось. Чаю попил наскоро и в Ерши потопал.

Дома мать пеняет:

- Ушел и не сказал куда.

- У Васьки я был, мам. Я же говорил тебе.

- Не помню такого. Мог бы и повторить для старухи.

- Во-первых, какая ты старуха. И потом, я же не собирался у Васьки ночевать.

- Вечером то опять гулеванить уйдешь? – уже примирительным тоном спросила.

- Нет, вчера нагулеванился.

- А Васька как?

- Не знаю, я вечером пришел и спать сразу завалился.

- И даже с братом не поговорил?

- Когда? Я утром встал, они уже все ушли.

- А поговорить то можно бы минуту-другую найти.

- Так поговорим еще.

Мать отстала. Петр стал думать, чем заняться. Телевизор включил, там тягомотина какая то.
Полез на чердак, намет отыскал, еще отцом связанный. Во дворе раскатал его. Оказалось, дыра на дыре в нём. На забор повесил, стал дырки латать.

- На рыбалку собираешься, Петро?

Оглянулся. Дядя Коля стоит.

- Да, дядь Коль.

- Ак ведь вода то уже светлеет в реке.

- А я по темноте пойду.

- А-а…

Про Надюшку Пеньтюхов хочет спросить. Вопрос так и вертится на языке. Дядя Коля, будто расслышал его:

- Надюшка то за границей проживает сейчас. Аж в Индии.

- Хорошо.

- А чо хорошего то? Я вот, как перст, один. Ко внукам бы съездить, но кто меня в ту Индию пустит?

- Так ведь в отпуск обещали приехать вроде?

- Отпуск то в деревне не глянется им проводить.

- Ну, это пройдет. Я вот раньше тоже не больно сюда стремился приезжать, а сейчас, кажется, никуда и не уезжал бы.

- Так и не уезжай. У нас ведь тоже дороги то строят. Хоть и немного, но все же….

- Строят. Но я временно к дорожникам. Наверное, снова в экспедицию устроюсь работать.

- Это так…. Стоит только один раз уехать. Я тоже по молодости хотел куда-нибудь уехать, а вот не сорвался с места и всю жизнь прожил здесь.

- Да-а….

- Вот те и «да-а»…. Вы, молодые, как зайцы, школу кончили и по сторонам. Нам то в свое время и паспортов не выдавали. Куда без документа поедешь?

- Ага….

- И вот теперь мы старики одни и обитаем в Ершах.

- Ну….

- Чо ну? Вот возьму, да к матке твоей присватаюсь, покуда Васька, батько твой, по молодухам шастает. У них, видите ли, «бес в ребро». Нашли моду. А думает, поди, что навек к молодухе то пристроился. Сомневаюсь. Пока в силах то нужон, а как болезнь какая прихватит, выкинет его молодая.

Глядит Пеньтюхов на дядю Колю и не понимает, шутит он или серьезно говорит. Затылок почесал.

«Вот, старичье, - подумал – устроят тут «любовный треугольник» а в Ершах такие вещи могут и до «черного квадрата» могилы довести в полюбовных страстях».

Ничего вслух, однако, не сказал. На другое разговор перевел:

- Сам то, дядь Коль, не пробовал с наметом по реке пошастать?

- Да пробовал, но рыбы совсем никакой не стало, да и силов, махать им туды-сюды, нет уж. На ушицу наловил, а потом неделю все кости болели, поясница не сгибалась.

- А я вот, как стемняет пойду.

- Пойди. Ночью то может и обрыбишься.

- На уху то, думаю, тоже наловлю рыбки.

Дядя Коля ушел, дыры в намете заделал, а времени до вечера много. До темноты у телевизора маялся. Но только солнце за горизонт, на Реку пошел. Пока светло было, рыба не попадалась. Но только стемнело, ситуация изменилась. Намахался, правда, наметом до одури. К тому же и сумка с рыбой, на боку через плечо перекинутая, тяжестью плечо намяла. Килограмм пять наловил.

Вылез на берег, на редкие огоньки Ершей глянул. Далековато унесло его с рыбалкой. Пока в кромешной темноте добрел до дому, не один раз споткнулся о кочки на лугах, несколько раз поскользнулся на иловых блямбах, намытых по берегу полыми водами.

В дом ввалился уже в полночь. Мать охает:

- Где хоть пропал то? Я уж и думать не знаю чего.

- А чо думать? На Реке был. Рыба ловится.

Еще с час чистили рыбу да по мешкам раскладывали и сортировали – какую на жареху, какую Ваське отнести. А еще сорога и окунь икряные все. Петр икру аккуратно из брюх рыбных выковыривал и в банку складывал. В итоге: пол-литровая банка ценного продукта набралась.
Ловля наметом считается браконьерской. Но что это «браконьерство» по сравнению с тем вредом Реке от нечистот, сбрасываемых со всего Реченска в ее воды? А осушение лугов, не пример ли бездарного управления природным капиталом? Если бы польза была от осушения болотин да кочкарников по заливным лугам, предки наши лопатами бы прокопали канавы осушительные и сделали все это не хуже, чем, вооруженные техникой последователи учений о насильственном взятии богатств природы, не ожидая ее милостей.

А еще Пеньтюхову дед рассказывал, что раньше во время движения рыбы на икромет, специально ставили сети, утыканные еловым лапником, и «морды» для того, чтобы рыба метала в них икру. Единственное условие, которое выполнялось неукоснительно: рыбу из них выбирали только ночью, чтоб икра не погибла от солнечных лучей.

Икру от мешочков освободил, с солью перемешал, перчиком посыпал и в холодильник закрытую марлей банку поставил. Закончив эти дела, спать улегся.

На следующий вечер снова на рыбалку отправился. Но на этот раз по другому поступил. Не от Ершей рыбу ловить начал, а, покуда смеркалось, спустился по берегу вниз по реке, примерно, на километр. А уж потом приступил к промыслу. Закончил рыбацкие дела против своего дома.
И снова до двух часов ночи с рыбой возился. Из мелкой рыбы, что за два вечера наловил, утром мать сделала консервы в русской печи. Консервы получаются ничуть не хуже тех, которые в магазине продают. Продукт первой свежести получается и все в нем есть: и морковка, и лук, и томат-паста. Кости, перепревшие в печи, даже и не чувствуются.
Быстро дни отпуска, точнее побывки, летят. Только вчера, кажется, на автобусе тресся по разбитой шоссейке. И вот уж назавтра надо обратно ехать.

В последний день снова отправился Пеньтюхов в Реченск. Первым делом зашёл на автовокзал в кафе. Купил пельмени, пиво. Посетитетлей было много в кафе. Пятница. Деревенский люд разъезжался по своим отчинам, чтоб вскопать и засадить огороды. Поэтому перемолвиться с Тамарой даже парой слов не получалось. А ехал он именно за тем, чтоб с ней поговорить. О чем, он и сам толком не знал. Но тянуло к Тамаре, и он не противился тому. Пиво допил, пельмени доел, а до конца смены Тамары еще час с лишним. Чтоб не мусолить глаза, подошел к окну раздачи:

- Тамара, я подожду, когда ты закончишь?

- Не надо, Петр.

- А что?

- Не могу я. У нашей заведующей сегодня день рождения, так мы отмечать будем.

- Так, давай, и я присоединюсь. Пока время есть, я насчет подарка соображу.

- Нет-нет…. Потом ведь знаешь, как ославят на весь город.

- А я завтра уезжаю.

- Уже? – нотка сожаления послышалась в кратком слове и вопросе.

- Да я ведь не в отпуск приехал.

- Да, вспомнила, ты говорил.

- Тебя уже не увижу.

- Зачем? И, потом, ты же на станцию автобусом поедешь?

- Автобусом, но рано очень – в 5-30.

- Ага. Тогда до свидания.

Последнее, что пришло на ум:

- Я тебе письмо напишу.

- Напиши. Только на адрес кафе.

На этом и закончился разговор. Вышел Пеньтюхов из кафе, что делать не знает. Бухнуть бы, но после известного Указу ни водки, ни вина не продают. Зашел в магазин, а там один коньяк дорогой. Пришлось его взять бутылку. К Ваське отправился. Татьяна его встретила. Зашел в дом, куртку снял, в кухню прошел. Хозяйка чайник поставила.

- А где Василий?

- Так он в Ерши ушел.

За чаем Пеньтюхов пояснил Татьяне, что на следующий день должен ехать. Потому хотел, мол, с Васькой попрощаться.