Зачем человеку голова?

Зачем человеку голова?

Смолкают фанфары, и в оглушительной тишине звучит торжественный голос диктора: «Золотая медаль чемпиона России по самбо в средней весовой категории вручается… Бурлаку Михаилу…» Или нет, не так. Звучит гимн Союза, поднимается красное  полотнище, я стою с золотой медалью на верхней ступеньке олимпийского пьедестала; меня слепят фото-вспышки, прожектора. Класс.
Примерно так мне представлялось собственное  будущее в девятом классе, да и, вероятно, еще и в десятом, когда все мои силы и помыслы были неразрывно связаны с борцовским залом института физкультуры, куда бегал с соседскими пацанами сначала на вольную борьбу, а потом самбо с пятого класса.
Занимался самоотверженно, до красных кругов в глазах. Тренер Юрий Васильевич был учеником самого Харлампиева и, видя мое рвение, стал обращать особое внимание, а, проверяя дневник с очередной тройкой или даже двойкой по алгебре или химии, обычно говорил: «Ерунда, Миша, на тройку как-нибудь вытяни, а в институт тебя пристроим с любым аттестатом. Иди занимайся!» И я  продолжал тренироваться с утроенной силой.
Мы, пацаны, обычно занимались после студентов, Некоторые из студентов-разрядников оставались в зале, наблюдали разминку, а когда начинались тренировочные схватки, походили к более продвинутым и отрабатывали на них свои коронки. После разъяснения Юрия Васильевича я знал, что борцу не обязательно в совершенстве владеть всеми приемами борьбы, можно иметь в запасе три-четыре коронных приема, которые обычно выполняются серией, и можно завалить любого дотошно заучившего десятки приемов самбиста-качка.
Моим мечтам о чемпионском будущем суждено было рухнуть в одночасье. Где-то в конце девятого класса, в мае должны были пройти краевые соревнования и тренер из всей старшей группы отобрал троих. В эту тройку попал и я. Сколько было радости, наконец-то предстоит выступить на серьезных соревнованиях. И вдруг осечка, институтский терапевт не  допустил к соревнованиям из-за повышенного давления. Почему? Как оно у меня, пятнадцатилетнего пацана, подскочило. Тренер успокаивал: «Отдохни, Миша, немного, сбавь нагрузку, и через пару дней опять сходи к врачу. Все будет нормально». Я так и сделал, через пару дней пошли с Юрием Васильевичем  к врачу. Ну и что? Опять то же самое. «Дать добро не могу».
Обида, нет, не то слово, крушение всех надежд на счастливое будущее. Я ведь так любил борьбу; она для меня стала всем. Поединки на ковре представлялись мне упоительными замысловатыми танцами. Еще более прекрасными чем балетные паде-де. И вдруг, все пропало.
В десятом классе я по привычке отправился на тренировку. Занимался наравне со всеми. Так прошло два или три занятия, однажды в конце разминки на очередной тренировке Юрий Васильевич подозвал меня к тренерскому столу, заставил снять куртку, измерил тонометром давление, покачал головой, но ничего не сказал.
Без самбо, без тренировок я не мог жить, поэтому на следующей неделе снова пришел в борцовский зал. Мы, старшая группа, занимались как обычно после студентов. Пробежали несколько кругов, размялись и стали разбиваться на пары, когда меня подозвал к себе тренер.
-Слушай, Бурлак, ты вроде бы парень смышленый, должен меня понять. Мы же здесь не просто так бегаем, кувыркаемся, мы не в бирюльки играем. Ну скажи, зачем мне борец, пусть даже хороший, может быть, отличный, но не дающий результатов ? Ты меня понимаешь?..
Я молча кивнул головой, а в горле застрял ком от обиды, горечи, отчаянья и злости на весь мир. «Уйти сейчас же или отзаниматься?..» Мои колебания развеял голос Муромцева, студента-старшекурсника – любимца тренера:
-Эй, как тебя?.. Иди на ковер, поборемся.
Я оглянулся по сторонам, он звал меня, у которого на этот раз пары не было. «Ну и ладно,- решил я про себя» и вспомнил, как он нас, первогодков разделывал под орех три года назад. На десять или двенадцать пацанов у него ушло от силы полчаса. Я очень внимательно следил, как он валил других, отмечал приемы, от которых следовало уходить, твердил себе, что на них не попадусь. Минуты через после начала нашей схватки мне пришлось сдаться от болевого на локтевой сустав.
«Ловко же он нас тогда, - вертелось у меня в голове, когда выходил на ковер. – Ну что ж посмотрим, как сейчас у нас сложится. Никаких поддавков. Буду бороться наравных. А, в самом деле, что мне с того, что ты любимчик и без пяти минут кандидат в мастера. Никаких уступок – понял?»
Но он, похоже не учел моего настроения, а повел себя так же беспечно, как и прежде. Минут пять он пытался поставить меня в удобную для него стойку, я не становился. Тогда Муромцев, поколебавшись мгновение, принял «мою». И как только он поменял ноги, я тут же без всякого предупреждения и промедления обманул его заходом на боковую подсечку, с разворота бросил через бедро. Он смачно отбил ладонью ковер и лег обеими лопатками на ковер. Его инстинктивный хлопок отвлек  Юрия Васильевича от бумаг. Опешивший Муромцев вскочил как ошпаренный и вцепился обеими руками за ворот куртки. Он тянул на себя, явно пытаясь вытянуть меня на бросок через голову. Я устоял и снова вынудил уступить стойку.  И снова броском через плечо опустил на ковер. Вероятно, от злости и отчаянья он ляпнул ладонью по ковровой коже сильнее, чем раньше.
-Ну Муромцев дорвался… - послышалось возглас студентов, и я краешком глаза заметил, как его сокурсники недоуменно замерли на ступеньках у выхода.
Эта схватка,  не меняла моего решения оставить борьбу, но мне она была необходима для того, чтобы убедиться, что в борьбе, как собственно и везде и во всем важен характер и воля к победе.
Муромцев еще трижды требовал продолжить схватку, и трижды проигрывал. Пунцовый, потный он был вне себя от злости, но ничего поделать не мог. Тренировка закончилась, все разошлись, включая тренера, а он все не мог смириться, что не может справиться с пацаном в честном поединке.
Мне не известно, что он говорил на следующий день сокурсникам, что ему говорил Юрий Васильевич. Мне это было совсем неинтересно. Наверное, для Муромцева эта тренировка тоже стала неплохим уроком.
А потом был еще футбольный матч на школьном стадионе, когда я решил подправить головой мяч, летевший из центра поля с космической скоростью. Вероятно, на лоб пришлась шнуровка. В голове у меня послышался чугунный звон, перед глазами поплыли красные с розовыми круги. И в тот самый момент, когда боль сменилась звоном в ушах, отчетливо мелькнула мысль, которая мне показалась тогда конгениальной.
«Дурак, - подумал я, - а ведь голова не только для того, чтобы ею отбивать футбольные мячи».
С того времени я перестал бегать на тренировки по футболу, а засел за книги. Но, конечно, не за учебники.  Помнится как-то трехтомник А. Беляева осилил за два дня. Читал перед сном, за обеденным столом и даже на уроках. С моим троечным аттестатом я поступил в институт, и уже, будучи студентом филфака, не раз думал: «Слава богу, что не забил тогда головой гол, что был не допущен к соревнованиям, а то бы всю жизнь провел в  спортзале и, может быть, стал чемпионом края или России. Но даже если и чемпионом мира. Ну и что… А голова зачем тогда нужна была бы…»