Влюбленный. Глава 6 Москва, 1992

Девушку звали Алена и она играла на скрипке.

Было бы романтичней, если б Валентин.  прогуливаясь по московскому Монмартру – Арбату,  заслушался музыкой.  Там Аленка  и играла, тем и зарабатывала на жизнь.

Ан – нет, кругом одна проза. Познакомились они в откровенном, как водится,  «содоме»,   на одной из бесчисленных столичных «хат». 
Разогретая очередным квартирником* толпа лохматой молодежи «вписалась на флэт» к Маленькой Кэтти,  хозяйке вечно свободного жилья на «Речном вокзале».
 Двери таких квартир, как правило, не закрываются – мало ли кому и в какое время потребуется глоток тепла   в «мире зла и насилия». Или же  просто крова над неприкрытой головой.
Гости из Питера, Уфы, Киева, Одессы, Екатеринбурга, направляясь в Первопрестольную, знают наперечет эти славные адреса  с открытыми дверьми. Равно как и москвичи,  гуляющие по пространству интересной жизни.   Сложилось, что в «рок-н-ролльной России» существуют отдельные точки – города – в которых ярко цветет альтернативное творчество и нестандартное мышление. На карте «Богоносной державы», понятно, таких точек заметно больше, чем в других странах.  Мегаполисов с высокой численностью  чУдного народа. (Или чуднОго, это уж кому как удобней).

В дома с открытыми дверьми  приходят без звонка. Там  рады каждому и всем найдется место. Там - донельзя тепло и славно  тем,  кому нечего терять, кто настойчиво отстраняется  от  зомбированного общества.
Молодежь «флэтов»  -  это  своя культура взаимоотношений, свой кодекс нравственности, свои святыни и Боги. Андеграунд пышным цветом раскинулся  в  девяностые на постсоветской территории...
 
Когда ж и где еще  проснуться альтернативной жизни, как не там, где отсутствует всяческая конкретика жизни наружной. Вот и гуляют  волны «пового»  по импровизированным подвальным сценам, на вечернем Арбате вокруг уличных музыкантов, на свободных квартирах. Рок-н-ролл в русском формате выплескивает новые и новые аккорды и имена из мутной матрицы, из тревожного флера, охватившего Богоносную державу. 
И странно, однако,  представить, что кто-то из музыкального народа, «рок-богемы», может чувствовать себя одиноко, когда вокруг несть числа единомышленников. Ори ж ты на весь мир - тебя не только выслушают, с тобой еще поделятся  частичкой жилья, необходимым количеством еды и «душевным излишеством» напитков.
 И, конечно же,  любовью! Всем – и помногу, только ори на весь мир – талантливо, громко, будоража мозг и вынося душу. На дворе - время крика, время наглых аккордов и танцующего околосмертного «драйва».
  «Модно», правда,  быть таинственным, непонятым, злым и  одиноким. В этом - харизма, залог  притяжения, а также индульгенция  всех «случайных» безобразий, коими напичкана рок-н-ролльная жизнь. Редкий персонаж осознает, что вот он то и есть - самый счастливый.  Он, в отличии от большинства,  имеет все, к чему лежит душа. Но… спрятана «счастливость», скрыта  от посторонних глаз – в моде мрачность и одиночество.

Валентин Кремов  счастлив безоговорочно. У него  Божество, Учитель, поддерживающий своим Словом во всех поступках, молодость, чувственная красота самца и физическое здоровье (в том количестве, когда можно неслабо его потратить). И он искал Свет во тьме, потому что на признанном «свету» его куда меньше. Не пряча свою «счастливость». Вечная игра –  непроходящая  радость бытия. 

«И все б так  случилось, но брат рок-н-ролл
Меня вкривь и вкось перемолол…

…я был юн, продолжал улыбаться
 …и свято верил в веселое братство
 гитар, длинных волос, флэтов,
 крутых скандалов, уверенных ртов…
  …я любовался собой!»**


Маленькая Кэтти, жизнелюбивая шестнадцатилетняя оторва,  была уже серьезно разогрета незаканчивающимся в палатке портвейном. На умильной мордашке девочки  читалось полное изнеможение от бурно пережитых суток.

- Кре-мень… Солнце мОе!.. – данного гостя она всегда ждала и встречала особо радостно, -  сто-оп!…  маленький брудер-шафт, - сунула бокал в руку и, не дожидаясь ритуала, жадно впилась в парня.  Поигравши губами,  отпрянула и потащила за руку в дальнюю смежную комнату. Остальных -  просто пока не удостоила вниманием.  - А у меня тебе сюр-прайз!! От нашего дома вашему!

Так он и познакомился с Аленой. Среди непостижимого бардака маленькой, отдельной  комнатки «флэта» на диване сидела девушка,  непохожая ни на кого в этом мире .  И вообще ни на что, знакомое Кремню досель…

- Прошу любить и жаловать, это – Кремень, мой лучший кадр в этой куче…  А это Алена!.. Алена, которая настолько въехала, что рок-н-ролл мертв, что родила свое направление в музыке…

- Катюш, ты пьяна-а!, - мягко отозвалась Алена, - кто тебе сказал, что рок-н-ролл мертв! Язык бы вырвать… – до Валентина донесся густой, теплый голос. Еще раньше, чем он увидел ее в исковерканном бардаком пространстве.

Красавицей ее наречь было б громко. На вид - ровесница Валентина, дет щенячьих семнадцать-восемнадцать23, обладательница шикарных форм, «не вписуемых» в  стандарты глянцевых «Бурд» и «Плейбоев». Светло-серые, в вольных завитках, волосы длиной куда ниже  пояса, перетянутые обручем обильно пробисерованного «хайратника», с которого спадали и тонули в волосах  разноцветные ленты…
Бисер покрывал и  запястья,  сквозь него просматривались тонкие, «музыкальные», кисти рук. Одежда – безо всяких стилей и изысков, как бы «что под руку попало, то и одеваем». Глаза! Бесподобные, огромные, серые, под цвет волос. Глобальные блюдца, завораживающие и не отпускающие, зовущие погрузиться  глубже и глубже. Эти глаза остановились и замерли на Валентине,  трудно было не прочесть по ним простейшую фразу: «ТЫ – ПРЕКРАСЕН!» Именно так. Никак не «Клевый кент» или «занятный самец». 
«Ты - прекрасен!»

 Во всем облике проскальзывало нечто русалочье, девчонка представлялась сотканной на перехлесте двух стихий – воды и воздуха. Вроде как – темная от густой листвы  потаенная заводь где-то в глуби лесной чащобы, непременно - глубокая, непременно -  с тиной и илом… И – тайна, передаваемая будто звучащей, будто обволакивающей ее музыкой -  вибрирующими переливами психаделлической трели.
Она тянула к себе, она как жаждала прикосновений и глубоких ласк – как алчет бесконечного притяжения то, что невозможно, казалось бы, насытить земными способами.  Сочленилось в мертвой сцепке что-то высочайше-духовное и не менее (если даже не более) отвязно-телесное, животное, яростно-непредсказуемое.
«Девчуха – «Высший пилотаж!» - восхищенно помыслил Кремень, загипнотизированный темным провалом меж двух не по-девичьи пышных полушарий, в котором пропадал тяжелый «символ христианской веры», вылитый из греховодного металла. Тоже – единство противоречий.

Алена опустила взгляд на тот самый магнетичный провал, вздернулась затем на парня и распахнулась в широкой улыбке, одобрившей  всю суть помыслов.  Как бы ответила «не вопрос!»  Глаза при этом  переключились с одной  стихии на другую, с прохладного журчания живицы на трескучий взлет пламени 

- Рок-н-ролл мертв, а я – еще-е нет! – не сдавала позиций «усталая в хлам» Кэтти, - мож, я и дура, но, по-моему,  вы созданы друг для друга…  Лён,  он  не-от-разим, не фуфло грю… А ко мне о-хла-дел… Ха! Пользуйся,  на!,… Те, кто нас любят, смотрят нам вслед… Рок-н-ролл мертв, а я-а-а!... – задевая стены она заторопилась к народу.

- Братишка, может, присядешь?

Кремов аж вздрогнул от прозвучавшего предложения.  Девушка, не стесняясь,  засасывала его глазищами, .

…Она, действительно писала музыку.
 Множество инструментов   покорно служили ее рукам, но основой основ все ж  была потертая скрипочка, неразлучная с хозяйкой еще со школьных времен. Именно она, скрипка эта, и кормила девчушку. И собирали они огромные толпы на московском Арбате и других «по-нашенски» оживленных артериях и точках державы.
Ее даже  не трогали ни менты, ни шпана, все эти неприятные  вопросы решала хипповская осоциаленная элита на «улице продажной свободы» и других местах.

Алена ни о чем не думала, просто писала музыку. Видать, верно писала – мир, который она полюбила всей своей «дурью», держал ее на ладонях. Только – пиши, только – играй! Радуй, ласковая!

И танцевал инструмент в натруженных руках,  плакали, хохотали, слетали с ума струны под властным смычком.  Музыка рождалась и жила своей непредсказуемой жизнью, как и сам инструмент, как и хозяйка! Какой там на фиг стиль во времена отсутствия стиля (и даже смысла) существования, какой еще «предел» в эпоху полнейшего беспредела?!  Музыка Алены – как сама жизнь, не «классика», не «джаз»… Даже не рок-н-ролл, просто – Жизнь.
   Вот и  появлялись на постсоветских «Монмартрах» уже неслучайные прохожие,  специально приезжающие послушать «ту девушку».  Странно, что в их числе не было до сего момента Валентина Кремова.

…Валентин слегка удивился, когда Алена доверительно приняла  его ладонь в свою. «Сумасшедшая!» - даже успел подумать он. Как так? Сразу!

  (Наверное в далекие шестидесятые  Высоцкий именно так «принял»  ладонь своей музы «Наконец то я тебя встретил!». И не отпустил до самой смерти…)

У нее не было кожи, она не умела притворяться!
Иотом они долго и интересно говорили,  а за стеной  комнаты начинал зарождаться привычный вертеп.
Оттуда, то есть извне, несся буйный смех, разрозненные гитарные аккорды, тосты за тостами во славу «нашего пипла», даскающий обоняние  тлен «эпохального» степного растения. 

Вот уж точно «спасение – говорить»! Голос девущки -  бархатный, ласкающий, как оглаживающий внутреннее тонкое тело. Речь без паразитов, бех мата… Даже почти без сленга. Она – как инопланетянка в этом обществе. Но влюбленная во «все это»,  в этот «дикий народ» дотла, до полного изнеможения, дарующего новые силы.
Признаться, Валентину еще не доводилось встречать девчонку, с такой теплотой отзывающейся о малознакомой, в общем-то, «веселой куче», с такой любовью принимающей окружающий мир – не всегда такой уж славный и расположенный к тебе.
В этом было для него что-то неслыханно родное, но непривычное и неосознанное доселе. Может, неоткрытое в себе…
Только, увы, коробят слух и гасят чувственный кайф – раз за разом упоминаемые  «Бог», «Господь», «Создатель»… Равно, как и ссылки на «Слово Его» и «Деянья Его».

В комнату ввалилась разгоряченная, жадно тискающаяся  пара, сладко взмолившаяся  «дайте теперь нам…». Валентин  встал, не отпуская кисти Алены.
- Скипаем отсюда?

Девчушка поднялась, потянулась – улыбнулась в ответ всем телом. Привычное уже  «не вопрос!»

Они плыли по «уставшим венам ночного метро», продолжая говорить обо всем и ни о чем.  Ей очень даже нравилось все, что «говорил Заратустра» и как Валентин сам видит эти слова и действия.  И про «Деву-Жизнь», и про жесткую поступь ее на постсоветской территории… 
Аленка не отнимала глаз, буравя Валентина откровенным кошачьим взглядом.  Умильно покачивала головкой,  красивыми глоточками поглощая слабоалкогольный коктейль. Все чаще и чаще потираясь лбом об его плечо, щекоча грудь парня бесконечными своими волосами.
Поезд метро  заканчивал уже второй круг по кольцу.
- «Поэты идут до конца… И не смейте кричать им «Не надо!» -страстным  шепотом как бы резюмировала она все речи Заратустры, и после этого буквально повалила парня на лавку вагона, зайдясь в долгом поцелуе и недвусмысленных движениях тела. (Они еще не успели заметить, что вагон пуст).
…На такие случаи имелась несдаваемая иринина квартирка, поочередно используемая то мамой, то сыном.  У Валентина на брелке – заветный «ключик от счастья».

В завершении знакомства Алена продемонстрировала такой талант откровений телесных, такую отрешенность и непосредственность интимных дел, что многоопытный парень балансировал долгую ночь на грани перманентно исчезающего сознания. В промежутках оставались сиды лишь на изумления типа «ни хрена-ш себе ортодоксальная христианка! Не сдохнуть бы чаем в этих молитвах!»   



Продолжение
http://www.proza.ru/2011/12/26/442