Лина бендера оборотни фэнтези

                О Б О Р О Т Н И
                ( рассказ доктора)

                Х                Х                Х

  Не знаю, поверит ли кто мне, или сочтут за сумасшедшего, когда расскажу невероятную историю, случившуюся со мной однажды, но нет свидетелей, дабы подтвердили правдивость моих слов, а те, кто знаком с этим случаем, могут сообщить лишь то, что видели собственными глазами.  А видели они, поверьте, немногое.  Теперь же поведаю вам о событиях, участником которых волею причудливого случая стал я сам.

  … Стоял тёплый безветренный летний день из тех, что выдаются порой в середине лета – обычный в моей практике.  С обеда  я разъезжал с визитами по больным.  Как всегда меня возил в двуколке верный Иван.  На сей раз нам пришлось задержаться в одной из дальних деревень, и возвращались мы, когда солнце начинало клониться к закату.  Но до сумерек было ещё далеко.  Дорога причудливо петляла между полей, где в это время года не работало ни одного крестьянина.  Тронув кучера за плечо, я попросил его ехать быстрее, а сам удобно откинулся на мягкую спинку сиденья, намереваясь вздремнуть перед ужином, поскольку день выдался суматошным и хлопотным.

  Собираясь уже закрыть глаза, я бросил последний взгляд по сторонам, и вдруг увидел на одном из поворотов грузную женскую фигуру.  Ничего особенного не было в том, что под вечер по дороге, ведущей из уезда, шагает баба, но некоторые особенности её походки привлекли моё внимание как профессионала.  Женщина шла тяжело, то и дело останавливаясь и нагибаясь, будто несла на себе непомерный груз.  Потом она внезапно канула и исчезла.  Я продолжал с тревогой вглядываться вдаль.  Женщина либо села, либо упала, и больше не поднималась.

- А ну постой-ка, Иван, - взволнованно проговорил я. – Ты видел вон там бабу?

- Видел, господин доктор.  Пропала она куда-то, никак свалилась, - удивлённо отозвался кучер и тут же прибавил с беспокойством, словно отвечая на мои мысли: - Может, ей помощь надобна?

- Сворачивай, - скомандовал я.

  Мы повернули и поехали по ухабистой боковой дороге, пытаясь среди хитрого переплетения полевых тропинок отыскать ту, по которой шла злополучная баба, и очень скоро увидели её.  Так и случилось.  Плохо ли ей стало от жары, заболела ли внезапно, но бедняга упала на обочине и валялась там неподвижной бесформенной грудой.  Лишь подъехав ближе, мы услышали, как она слабо шевелится и стонет.

  Остановив двуколку неподалёку от упавшей. Я схватил чемоданчик и заспешил к ней.  Повернув голову на шум, та попыталась подняться, и мы с Иваном оба одновременно увидели её огромный живот.  Женщина оказалась на сносях.  Иван с готовностью спрыгнул с облучка, намереваясь помочь роженице взобраться в повозку.  Но я намётанным глазом сразу определил, что везти поздно.  Роды уже начинались.

- Иван, скачи за помощью в село, - скомандовал я, расположился возле роженицы и раскрыл чемоданчик.

  Повозка с Иваном умчалась, а я помог больной перебраться на расстеленное рядно и стал готовиться принимать младенца, который, по всем признакам, грозил вот-вот появиться.

- И как это тебя угораздило, несчастная, путешествовать в таком интересном положении? – с лёгкой укоризной проговорил я.

  Впрочем, упрёки не имели места.  По обыкновению крестьянки работали в поле до последней возможности, и случалось, рожали прямо на меже.

- В церковь я ходила, - со стоном проговорила женщина. – Ох, плохо мне!

  Тут её скорчил новый приступ родовых мук, и её измождённое, чёрное, как земля лицо исказилось от боли, сменившись затем выражением совершенно необъяснимой злобы.

- Ишь как корчит, проклятый!  Отродье сатаны…  О-ох!

  Возглас изумления замер на моих губах.  Поистине невероятной казалась неукротимая ненависть матери к своему ещё не родившемуся дитяти.

  Снова схватки скорчили роженицу, которая почему-то даже не могла нормально кричать, лишь беззвучно, словно выброшенная на берег рыба, разевала рот и задыхалась.  Потом волна болей схлынула, и женщина бессильно поникла, похожая на большой тюк рваного тряпья.

- Ох, доктор, чую, жизнь моя кончается, - надрывным голосом проговорила она в одну из таких пауз. – Задавил он меня…

- Что ты говоришь, глупая, опомнись! – возмущённо закричал я. - Все рожают, родишь и ты!

- Ох, лучше бы мне не родить!  Не людское это дитя, не человечье.

- Что?! – протестующий крик таки и застрял у меня в горле.

- За какой грех мне это наказание?  Ох!  Помираю, и нет священника, чтобы отпустил мою душу, - женщина тяжело дышала, пот ручьями бежал по её землистому лицу. – Никто не знает, никому не говорила, да видно пришёл черёд исповедаться.  В церкви-то не насмелилась…

  Не в силах облегчить страдания роженицы, раздираемой изнутри неведомой злой силой, я вынужден был выслушать её леденящий кровь невероятный рассказ, то и дело прерываемый усиливающимися с каждой минутой телесными муками.

- Помните, доктор, исчезновение Еремея Пырина? – так начала она своё повествование.

  Я припомнил странный случай, о котором год назад много говорили.  Тогда ушёл из дома и не вернулся поселянин одной из деревень.  Звали его, верно, Еремей Пырин.  Полагали, что, выйдя в метель на двор, он не нашёл обратной дороги к избе, направился в другую сторону и, очутившись за околицей, был разорван голодными волками…

                Х                Х                Х

 Очередной приступ отпустил роженицу, глаза её прояснились, и она продолжала более ровным голосом:
- Так вот, не замёрз он. И не волки его порвали.  Я убила его.  Я жена его, Матрёна Пырина.

  Взгляните на меня, доктор, страшная я, старая?  А ведь мне всего двадцать пять лет, и в своё время была я самой красивой девушкой в деревне.  Парни на меня заглядывались, так табунами вокруг и ходили, но жениться никто не решался, потому что безземельная я, бесприданница.  Вот и просватали меня в другое село, за вдовца пятидесяти лет.

  В ту пору я и сама была не против.  Надоела нищета, хотелось в достатке пожить, чтобы собственный дом, дети и всё прочее.  В общем, хозяйство.  И согласилась я.  Ох, лучше бы я тогда и померла!  Попала из огня да прямо в полымя.  Муженёк мой, чёрт его дери, хуже любого злодея оказался!

  Поначалу я ничего понять не могла.  С утра и днём муж мой человек -человеком: спокойный, рассудительный, в хозяйстве толк знает.  А как только на небе полная луна, да солнце к закату, так словно бес в него вселяется.  И тогда начинал он меня мордовать.  Каких издевательств надо мной не учинял!  Зверем бросался, зубами рвал, ногтями царапал – дурную похоть справлял.  Вся в крови и синяках я после такой любви ходила.  А едва натешится, запирал меня в избе и уходил в амбар.

  Долгое время я не знала, что он там по ночам проделывает.  Сколько раз хотела подсмотреть, но боялась.  Страх нападал непонятный, руки и ноги деревенели.  Сожмусь в комочек под одеялом, лежу и не пойму, то ли сплю, то ли нет.  Так все пять лет вполглаза и продремала.  На полную луну стала смотреть как на своего личного врага.
  Возвращался Еременй далеко заполночь: усталый, загнанный, весь в мыле.  Ложился и сразу засыпал, а утром вновь вставал как ни в чём не бывало.  И так до тех пор, пока луна не начинала склоняться на ущерб.

  Однажды набралась я храбрости и решила подсмотреть, чем мой муж в лунные ночи в амбаре занимается.  Только шасть он вечером за порог, я зипун накинула, да следом за ним в окно.  Осторожно подкралась к дверям амбара и заглянула в щёлку.  И вижу: светло там почти как днём, но лампа нигде не горит, и свет какой-то мертвенный, зелёный.  И Еремея тоже вижу, сам он такой же мертвенный и зелёный.  Смотрю, а в земляном полу нож воткнут, муж ходит вокруг него и что-то вполголоса приговаривает.  Тут слышу я, рядом в хлеву овцы забеспокоились, будто волка почуяли.  Вдруг Еремей три раза головой через нож перекувырнулся и тотчас обратился в огромного матёрого волка: шерсть на загривке дыбом, глаза зелёным огнём горят.  Рыскнул волчище – и к двери.

  От ужаса закричала я дуром и помчалась в дом.  Так вот что оказалось!  Муж мой оборотень, каждую ночь волком в полях рыщет, мужикам убытки чинит.  Недаром и в деревнях стали поговаривать…

  Первым моим желанием было бежать прочь, не оглядываясь.  Рванулась к двери, а переступить порог не могу, точно кто меня спутал.  Сто раз бросалась туда и обратно, но так и не сумела уйти.

  А потом Еремей вернулся.  Встал в дверях огромный, косматый, и глаза всё тем же зелёным волчьим огнём горят.  Поняла я, что слышал он мой крик, и в живых теперь не оставит.  Замерла я от ужаса, но он шагнул вперёд, не раздеваясь повалился на кровать и уснул мертвецким сном.

  Ничего иного мне не оставалось: либо он, либо я.  Не убью его сама, так он меня порешит.  Тогда схватила я из сеней вилы.  Грех это – спящего, да не человек он был, а я от страха ничего не соображала, думала об одном – жизнь свою спасти.  Размахнулась и вонзила ему вилы в грудь по самую рукоять…

                Х                Х                Х

  Казалось, женщина не успеет досказать свою страшную повесть, так ломали и корчили её судороги.  Словно некто огромный метался в раздутом животе и, не находя выхода, грозил прорвать чрево.  Но схватки утихли, и роженица продолжала говорить, а у меня недоставало сил прервать её чудовищную исповедь.

  Опомнилась я под утро, взглянула на дело рук своих и ужаснулась.  За ночь труп успел остыть, и лицо его пугало жуткой предсмертной гримасой.  И я ещё сильнее убоялась разоблачения.  Мне уже чудилось, как приходят стражники, надевают на меня кандалы и волокут в острог.  В таких случаях выход находится быстро.  С трудом стащив тело в погреб, я там его и закопала.  Страшно было оставаться в доме, где в подполье лежит мертвец.  В тот же миг сбежала бы, но чары оборотня не кончились и с его смертью.  И вновь не смогла я уйти из проклятого дома, будто цепью меня приковали.  Однако до очередного полнолуния всё было тихо.

  В тот вечер на небо сразу выкатилась полная луна, и вместе с тем такой страх на меня навалился, так сама и завыла бы волчицей.  Мечусь из угла в угол, сердце колотится, того и гляди из груди выскочит.  Всё мерещится мне огромный волчище с зелёными глазами.  Зажмурюсь, и тут чудится: вот он, стоит…

  А потом послышалось тихое царапанье в погребе, как кто-то когтями по дереву скребёт.  И вижу – тот же страшный зелёный свет из подпола льётся.  Вскочила я, хочу кричать, и не могу, бежать – ноги в пол вросли.  Вдруг распахивается крышка погреба, и успела я увидеть лишь вылетевшее из ямы сизое облачко.  Тут я опять зажмурилась, а когда открыла глаза, то вижу: Еремей передо мной стоит.  До жути синий, разгневанный, с пылающими зелёным огнём глазами.  Надвинулся на меня вплотную, обхватил холодными ручищами и опрокинул на кровать…

  С тех пор начал мертвец ко мне каждую ночь ходить.  Не знаю, как я рассудка тогда не лишилась.  Не раз бывало, пойду днём в овин, хочу руки на себя наложить, да какая-то неведомая силища не даёт.  Вся я под властью оборотня оказалась.

  … Новая волна неистовых судорог прошла по телу роженицы и, вытянув шею, точно её что-то душило, она из последних сил прохрипела:
- Понесла я тогда … от него.  И как только понесла, перестал он ходить.  Но я уже ни из дома убежать, ни убить себя не могла, внутри у меня надломилось.  Будто всосал проклятый приплод все мои жизненные соки.  Не людское это дитя, говорю вам… отродье мертвеца…

  Истошный вопль вырвался вдруг из горла женщины и далеко разнёсся над безмолвными полями, и среди этого жуткого вопля и страха родилось НЕЧТО.  Роженица больше не шевелилась, тогда как младенец завозился и запищал.  Крик его походил на скрип пилы по железу и в тишине казался необычайно громким.  Весь во власти услышанного недавно рассказа, я не имел сил прикоснуться к липкому волосатому тельцу новорожденного.

  Утробно урча, младенец шустро поднялся на четвереньки и завертел головой.  Я в ужасе попятился, закрыв лицо руками: на меня в упор смотрела оскаленная морда волчонка.  Послышалось низкое глухое рычание.  Так заявлял права на жизнь только что народившийся человеко - зверёныш.  Последнее, увиденное мною перед тем, как провалиться в бездонную яму обморока, было: новорожденный ублюдок встряхнулся мокрым псом, вильнул хвостом и махнул в поля.  Заколыхалась перед моим помутившимся взором потревоженная рожь…

                Х                Х                Х

  Очнулся я дома, в собственной постели.  Домашние разговаривали тихо и обращались со мной как с тяжелобольным.  Говорили, будто я потерял сознание подле умершей женщины.  Немного придя в себя, я велел позвать Ивана, который тотчас же явился.

- Что с роженицей, говорите?  Да померла, сердешная.  Младенец?  Должно, не родился. 
Правда, тут небольшая оказия приключилась, да верно по другому поводу…

  Иван с сомнением подёргал себя за бороду, прикидывая, рассказывать ли дальше.

- Что там?  Говори, как есть, - поторопил я.

  И Иван рассказал, что когда двуколка возвратилась обратно с людьми, то обнаружили доктора, меня то есть, в глубоком обмороке, а затем увидели подкрадывавшуюся к умершей большую собаку, которая при виде публики метнулась в рожь и исчезла.  В тот же вечер эту самую тварь видели за околицей, пробирающейся огородами в деревню.  Заметившие её ребятишки с криками разбежались по домам, утверждая, будто чудовищный зверь гнался за ними до крайнего просёлка, где свернул к ближайшему лесу и скрылся.

  Отпустив Ивана, я долго лежал, задумавшись.  Что произошло со мной сегодня?  И не привиделся ли мне весь этот кошмар, явившись плодом расстроенного воображения?  Но нет, рассказ женщины до последнего словечка чётко отпечатался в моей памяти.  Значит, случай на дороге – не сон, а жуткая реальность.  А раз так, то сейчас в полях под покровом темноты рыщет страшное отродье мертвеца, кровожадный человек-волк.  Даже тень подобной мысли ужасом леденила душу, и кровь стыла в моих жилах, ибо в жизни своей я не видел ничего более кошмарного, чем новорожденный младенец с лицом зверя…

                Х                Х                Х