Пенки и Блин Сода - 5 раунд

THE TWELVE ROUNDS OF BOXING!

ПЯТЫЙ РАУНД

1
Нарумяненный, в колготках и фривольных брючках... с коричневой барсеткой в пухлых ручках к нам подкатывает Мягкий Софт. Запах от него, как от цистерны с одеколоном. Только Рафаэль Зефиров мог составить ему конкуренцию. Зефиров был председателем Клуба онанистов нашего района. Но, слава богу, он здесь не просматривался... С нас и одного Софта было достаточно.
    - Кого трахем? - осведомляется Мягкий.
    Ёлкинс его за грудки - сейчас, мол, я тебя сам оттрахаю... а потом и Палкинс!
    - Ой, ребята, - закокетничал Мягкий Софт. - вы и вправду хотите?
    Те видят, что тому только это и надо и дезавуируют сообщение: - Заткнись, сука! Мозги прошибём!
    - А, понял... значит у вас обычная ориентация? Понял!
    Его отпустили. В другой раз конечно бы не отпустили. Но сейчас не до него просто. В другой раз, Мягкий Софт!
    А он не уходит. К остальным зевакам примкнул.
    А Дубевич уже совсем распалился: - От-так! О, как хорошо! Ещё немножко! Давай, мой сладенький!
    Мы ему только было - мол, что с вами?... А он вдруг обмяк. Шепчет: - Тишина! Я открыл! Тишина всем!
    Молчим. Всем же любопытно, как будет происходить задержание.
    Дверь открылась бесшумно. Входим.
    Впереди Дубевич с пистолетом; за ним Ёлкинс с Палкинсом с дубинками наизготовку; за ними мы... Кулаки сжали, приготовились к мордобитию... А за нами бабки и Мягкий Софт. А замыкают процессию Василиан и Ластик.
    The Challengers - " Mr. Rebel ". Я врубил. Всё равно Персиков так орёт, что можно и не бояться. Да и грабителям какой резон прислушиваться? Они же здесь не за этим. Им из Персикова всё выжать охота, а не музыку слушать! Может быть им такая даже не и нравится...
    Квартира огромная - не поймёшь куда следовать. Ткнулись в одно место - нету. Ткнулись в другое - нету. Смотрю, на стене портрет Бойля-Мориотта висит. Известный был физик. А в другом месте - Николай Васильевич. Но уже не физик.
    А потом допёрло до всех - это же с кухни ор идёт!
    Кто-то вспомнил про Ефросинью - кухарку Персиковых. Она была из Сибири. Здоровая такая. С широким лицом. Да можно сказать, вся она была широкая. А ведь ей ещё не было и 30!
    - Неужто Фроську сперва кокнули?
    - Видимо так... Ей же первой и досталось!
    - Ну, хоть бысто отмучилась... А то вон, слышите, как профессор заливает?
    - Да уж... Соловьём заливается! Мне уж просто дурно от его трелей!
    - Упирается сучара!
    - А тут - мы! Вот уж обрадуется!
    - Конеш... чуть ли не при смерти был, а мы спасаем!
    - Всё-таки хорошо людям помогать.
    - Ей богу так!
    - Я так скажу... сейчас в обществе разврат и коррупция... и пропаганда секса... а мы совершаем такой благородный поступок.
    - Нашей милиции слава!
    Все закивали. Только Мягкий Софт криво ухмыляется. Не очень-то, я вижу, его возбуждают слова о человеческом благородстве! Я бы с удовольствием приложился сейчас к его бороде. Не знаю почему, но мы его ещё ни разу не били... Совершенно мне это не понятно...
    - Хорошо живёт... сучара, - cказала одна из бабок.
    - Ну, зачем вы так? - сказала Пелагея Ильинишна. - Он мозгами себе всё это выбил. А не другим местом... как некоторые.
    - Потерпи, голубчик! Мы уже тута!
    - Святой человек! - сказала Свёкла.
    - Великомученник!
    - Ну, вот, - сказал Дубевич. - в нашем деле главное - внезапность. Повяжем всех, как котят!

2
Он сплюнул себе на сапог. Видно у него привычка такая. Перед важной операцией на сапог себе сплёвывать...
    И пнул дверь ногой. Все ломанулись на кухню.
    А профессор своё "о" и "a" огласил и дух испустил. Ну, попросту заткнулся, други мои.
Одна только Фроська знай себе тазом двигает. Вперёд-назад, вперёд-назад...
    Персиков на кухонном столе распластался. Kальсоны до колен спущены. А Фроська сзади пристроилась. На ней тёплые штаны, повех которых какое-то устройство закреплено. Им то она в отвёрcтый зад профессора и делает.
    - О, бонжур, милая страпонесса! - сказал Блин Сода. Его ничто не смущает.
    А этой Фроське совершенно без разницы, что на неё общественность смотрит. И силы правопорядка тоже.
    У Персикова спрашивает:
    - Мне продолжать, господин прфессор?
    - Да какое - продолжать, дура?! Видишь, ко мне посетители пришли!
    А у самого руки трясутся. Никак свой учёный зад кальсонами не прикроет.
    А Узел Дубевич с пистолетом стоит. И не знает чего делать. Ситуация! И вдруг - бах - выстрелил! Но не в живого профессора, а в окно.
    Звон. Осколки. Бабки в крик. И все вон из кухни.
    А тут ещё хуже. В дверях Донна Владимировна стоит. После отдыха. Лицо серое. И нижняя губа подёргивается...
    - Как же так, Епифанушка?
    А тот молчит. Я смотрю, к нему Блин Сода подошёл. И - бац - коротко, без замаха - по профессорской бороде. Тот как сноп на пол.
    - Cпасибо, Блинок! - говорит Донна Владимировна. И Фроське - Ну, что стоишь, как корова - нашатырь давай!
    А возле той уже Мягкий Софт увивается. Зад ей погладил и говорит: - А может и меня поимеешь, сладенькая моя?
    А та тоже как Блин Сода - коротко и без замаха - бац! - и в челюсть Мягкому. Он на пол. Рядом с Персиковым пристроился. Настоящая свалка из людей получается.
    - Ну, так что... будем дело заводить! - говорит Дубевич. - по факту... по факту...
    - А по какому же факту? - спрашивает жена человека в кальсонах.
    А Дубевич и сам не может сообразить. То что факт есть - это да. Но не из той оперы, по которому можно дело заводить. И это тоже - да. Вот если бы профессор был несовершеннолетним - тогда другое дело! Можно заводить! Конечно!
    Дубевич почесал пистолетом нос: - А вот вы скажите, Донна Владимировна... Епифанушке... ему уже 18 есть? Потому как ежели нет...
    - Узел, ты сдурел! - сказал дядя Сява. - Ему ж за 60!
    Дубевич застёгивает кобуру и говорит: - Ну... не хотите идти на контакт - не надо! Только не говорите потом, что милиция ничего не делает, никого не ловит и не дремлет! И делает, и ловит, и дрем... И вообще... Ёлкинс! Палкинс! За мной!
    И всей своей милицейской гурьбой на выход.
    Бабки диву даются.
    - Вот бедолага... хотел Епифанушку прижучить!
    - А может Фроську?
    - Ты ссы - да не заливай! Епифанушку!
    - Фроську!
    А та нашатырь пострадавшим под нос суёт. Cиськами трясёт. Даже не прикрылась. Да и эту черную хрень, которой прoфессора поимела никак не снимет. Совсем простая девушка.
    Шофёр Гаврюша так и стоит с раскрытым ртом. На Фроськины прелести пялится. Даже чемоданы Донны Владимировны на пол забыл поставить.
    - Ты, Гаврюша, закрой хлебальник... или тебя тоже нашатырьком угостить? - говорит бабка Свёкла.
    А он сглотнул и бормочет:
    - Дааа... сытные сисямбы! Мммм...
    - Фрося, - распоряжается Свёкла. - угости-ка парня! А то у него головокружение в ширинке началось!
    Не успела она сказать, как наш Ластик номер выкинул. Фроська на корточках возле поваленных сидит. Зелье им под нос суёт. А Ластик подбежал и давай этот фаллоимитатор лизать!
    Как все это увидели - так мгновенно взрыв общественного мнения произошёл.
    - Дожили!
    - До чего страна докатилась!
    - Мы в наше время такое себе и позволить не могли!
    - Стыдоба то какая!
    - Раньше собаки как собаки были...
    - Ты сравнила... тады строй был...
    - Социалистическое общество!
    - Ага! А сейчас ни с'цализма... ни общества!
    - Тады эти псы строем ходили. Без гадостей...
    - А мне вот за Расею обидно!
    - А чаго табе? И мине!
    - Так я первая сказала! А ты подмазываешься.
    - Заткнись, манда, у меня душа горит!
    - Ой, ой - душа у неё горит! Сказала бы я, ****ь, чего у тебя горит... Да мне высокая нравственность мешает!
    - Эх, Русь, куда ты котишься! - сказал дядя Сява.
    - Это кто сказал?
    - Я сказал, - сказал дядя Сява.
    - А вот и врёшь! Это Василь Василич сказал... из первого подъезда...
    - Ну, хоть не Андрей Малахов с Первого... И то слава богу!
    - Эй, Фроська... тебе ихний пёсик минет делает! Ха-ха!
    - Да какой - минет? У неё же член не настоящий. Накладной у неё член!
    Донна Владимировна жеманно поджав губы сказала: - Настоящий закат Европы... по Шопенауру!
    Её не поняли.
    - Чокнулась баба!
    - С таким муженьком чокнешься!
    - Ластика Шопенауром назвала!
    - Шопеном?
    - Ох, ты манда и манда - Шопенауром!
    - А кто ж это?
    - Ластик!
    - Ластик - Шопенаур?
    - Ну да!
    - Ничего не пойму.
    - Оно и понятно... ты с детства, как закат Европы. Закатная наша...
    Гектор Пасюкевич, который сосредоточенно молчал всё это время вдруг выдал: - Это зоофилия, друзья! И это хорошо! Это нормально!
    Свёкла всплеснула руками: - Да кака'ш это зофилия?! У Фроськи вон член накладной, а не всамоделешный! Лапоть ты наш психоналитический!
    - Что... что вы говорите про Филю? - внедрилась другая. - Филя мне нравится! Филя поёт будь здоров! Ого-го, как поёт!
    - Ага, - перекосилась от избытка юмора бабка Свёкла. - ежели тебя овчарка взнуздает, почище Фили сваго запоёшь!
    Все засмеялись.
    - А от Ластика не запоешь! - сказал Блин Сода.
    Все опять засмеялись.
    - Верно... Ластик это так... лизун, а не ёбарь. Уж больно мелок!
    - Вам бабам и не угодишь! - пробормотал обиженный пёс и пoбежал к выходу.
    И опять никто не заметил. Я тоже вида не подал. Смеюсь со всеми.
    - Ой, Донна Владимировна! Ожил! - сказала Фроська.
    - Кто? Твоя ***вина?
    Фроська обиделась.
    - А чего вы меня попрекаете? Это они мне велели. Епифан Адамыч. А я девушка скромная... На сайте знакомств спонсера ищу!
    Персиков приоткрыл один глаз и тот час же зажмурился. Скопление женского пола на кухне не никак не рассасывалось. И он решил подождать пока все разойдутся.
    Мы откланялись. Шоу закончилось. Чего теперь без толку слушать их семейные дрязги?
    Бабки потянулись за нами.
    Василиан шагал впереди всех.

3
На лестничной площадке стоял Костя Кокерский. В широких черных трусах и белой, давно нестиранной майке. На ногах у него были детские сандалии. Они ему жутко малы...
    Кокерский курил дешёвую сигарету, облокотясь о перила. Он мог курит и дома. Но дома ему было одиноко. И он часами торчал здесь. Или точил лясы с бабками на скамеечке перед подъездом.
    По лестнице всегда мог кто-то пройти. И Костя мог немного поболтать. Лифт последнее время ломался часто. Но так было по всей Москве. И, наверное, по всему миру. Поэтому никто из жильцов особо не роптал. Глобализм, одним словом.
    А Косте эти поломки были только на руку.
    От Кокерского отмахивались. Он нёс всякий бред. Но всё же без пары-тройки реплик от него никто не уходил.
    - О чём задумался, Костян? - спросил дядя Сява.
    - Да вот... думу думаю...
    - И о чём же? - спрашиваю.
    - Как тебе сказать, Пенки?... О последствиях сэксуальной революции в Амэрике.
    И он стал гасить сигарету. И делал это довольно оригинальным способом. О ладонь. Или у него кожа такая толстая. Или он не чувствовал боли.
    Загашенный окурок он положил во внутренний кармашек трусов. Он никогда не выбрасывал окурки.