Работа была вчера-сь

Рис. Диана Осадчева 




       Михалыча, мастера цеха,  увезли с инфарктом на скорой.

         А ведь крепкий мужик.  Роста среднего, кругловатый, не от излишнего сала – мышечная масса, заработанная пожизненным «общением» с разного рода металлом: чушками, болванками, брусками и прочими заготовками, из которых рабочие под неусыпным его вниманием  изготавливали  необходимые людям и стране изделия.

         Болтается по цеху, путается под ногами беспородный, но в цвета немецкой овчарки окрашенный,  трехмесячный щенок Кризис. В собачке борются трусливая осторожность и щенячья игривость, но приласкать замасленного запыленного бродягу  желающих не находится, и он забивается пока под неработающий станок, еще более перемазучиваясь.

         Чтобы отыскать Михалыча, достаточно посмотреть… все равно куда, в течение минуты  он обязательно несколько раз мелькнет перед глазами.
-- Михалыч, а вы пробовали «не бегом»?
-- И все равно не успеваю.

         Токарные станки – металлообрабатывающие трактора железной нивы, издающие звуки от ультра до инфра, от невыносимо тонкого свиста до запредельно низкого дрожащего баса – создают мощный рабочий гул, понятный лишь посвященным.

         Мастер останавливается, не завершив очередной шаг: ухо уловило диссонанс в слаженной многократно и ежедневно репетированной музыке:
-- Что у тебя?
-- Михалыч, подача не идет.
-- Слесарям сказал?
-- Конечно! Послали… к вам.

        Михалыч оглянулся. Наладчики -- цеховая богема и электрики -- заводская элита, на честном, хотя и не всегда трезвом слове которых, работает станочный парк цеха, завода и всей великой страны, -- как мыши облепили соседний станок. Неторопливо перемещались, внимательно выслушивали друг друга, значительно и долго рассматривали нагромождение шестерен во вскрытой коробке, наглядно демонстрируя запредельную сложность работы с тонким станочным механизмом.
-- Ребята гуляли, ребята болеют, -- малопонятно резюмировал Михалыч. --  Стукни сюда. Пошла? Работай пока, а я разберусь.

         Работяги до минимума  сократили перекуры. «Элита рабочего класса» – токари почти не отрываются от станков, работают по полторы смены, пожирая заготовки и приближая  кризис:
-- Михалыч, Я заканчиваю партию, где погрузчик?
-- Заболел. Сейчас сам привезу.

         Мастер забирается в кабину, прихватывает за шкирку и втаскивает следом щенка:
-- Покатайся со мной. Что ж  таким дурацким именем тебя обидели?
-- Михалыч, ты как с другой планеты: один во всем заводе не замечаешь, что реализации нет, работаем на склад, а Кризис бродит по заводу, как призрак коммунизма по Европе.
-- Не умничай, высажу на хрен.
-- Брось, не злобствуй, Михалыч. Я еще расту, и все впереди -- увидишь.
-- Уже вижу, но надеюсь у хозяев хватит денег ночь продержаться и день простоять.

         Погрузчик подхватывает кагат – ящик с заготовками, отвозит к станку. Возвращается за следующим, но заготовок больше нет. Михалыча смущенно окликает Главный:
-- Михалыч, ты вот что. Второй смены сегодня не будет. У кого что осталось, пусть дорабатывают, и по домам.

         Новость, которую ждали. Новость, которой не удивились и не возмутились. Никто никого не обманывал. Они честно работали, им честно платили. А сейчас их изделиями склад  забит до верху. Хозяин готов заплатить за сделанное, но дальше рисковать не хочет. Кризис, будь он неладен.

         После обеда в разных углах цеха еще некоторое время гудели станки, по центральному проходу медленно (а куда теперь спешить?) шел Михалыч, в его ногах крутился, бестолково взлаивая, Кризис. Грузчики на тележках отвозили на склад последние изготовленные детали. Смолк последний станок, рабочий замкнул шкафчик и пошел к выходу. Непривычная тишина давила уши. Погас свет.
 
         Скорая, плавно покачиваясь на стыках бетонных плит, повезла Михалыча в больницу. Кризис наклонил недоуменно лобастую голову, расставил короткие лапы, глядя вслед машине:
-- Завтра... пока не просматривается…



ГАСТАРБАЙТЕРЫ

          Кризис, и мы «посыпались».  Нас уволили, хотя и не принимали. Нам выдали расчет. Другим пообещали… после морковкина заговенья. Мы вернулись в села,  поселки и городки проедать заработанное  вдали от дома, от семьи. Мы спим до девяти, умываемся, завтракаем и садимся дремать у телевизора. Нет работы!

           Когда была работа, мы работали. В Москве, в СПб, в областных городах. На самой трудной и низкооплачиваемой работе. Нас не оформляли, чтобы не тратиться на соц. пакет, и, чтобы легче выгнать, зачастую, без оплаты.

           На стройках и в цехах работали рядом с «местными». И мы, и они знали, кого погонят первыми. Их отношение к нам от равнодушия до ненависти:  мы соглашались на любую работу, «вкалывали» почти круглосуточно, из-за нас им не повышали расценки, мы те, кого раньше называли штрейкбрехерами. Наше присутствие мешало местным отстаивать свои интересы.

           Кризис добавил к ненависти еще один пункт: «Вы отнимаете у нас работу!» Оказывается, чтобы стать чужим в этой стране, достаточно иметь регистрацию на переферии.

           И нас выгнали, выкинули, выперли за ворота предприятий. Может быть зарегистрируют в Бюро Занятости, Бюро по Трудоустройству, Биржа Труда (Как она у них называется?) и начнут платить пособие, если отстоим огромную очередь, сумеем понравиться и «сунуть в лапу.»

           А пока АСОЦИАЛЬНЫЕ, люди второго сорта. Гастарбайтеры – миллионы гостей для работы, в своей стране...  Ненужные, чужие.


Разговор с кризисом о нем же

За месяц моего отсутствия Кризис подрос и заметно округлился. Он стоял перед воротами цеха и задумчиво пялился на два амбарных замка.
-- Эй, собака. Фью, фью.
-- Не свисти – денег не будет, -- ответил лениво пес, не поворачивая лобастой головы.
-- Уже.
-- Ты за месяц спустил месячную зарплату, транжира?
-- Язва, зарплату я «спустил» за неделю, и ты это прекрасно знаешь.
-- Зарплата маленькая,... на жизнь не хватает... Работать надо лучше!
-- Не твое собачье дело. Ты тогда болтался под ногами и всем мешал, а я тебя жалкого по доброте подкармливал. По двадцать процентов за кредит.
-- Такой крутой! – Кризис соизволил обернуть ко мне ерничающий взгляд.—Кто ты? И где ты? Отнимаешь время, а я, между прочим, в мировом масштабе. Зачем подошел?
-- Слушай, собака, не заносись, а то задену кирзачом случайно. Я про тебя рассказы художественные пишу. Народу нравятся, одна поэтесса даже просила тебя за ухом погладить.
-- Красивая?
-- Не то слово! Ноги длины неимоверной  -- от плеч!
-- «От плеч» у меня…
-- Передние от плеч, а задние откуда?
-- Не дерзи! Я молод и красив – недавно в луже видел.
-- В луже ты отражаешься, а в зеркале слабо?
-- В зеркале даже премьер не отражается, а не мне чета. Так что с ее ногами?
-- Твоих красивше и длиннее в разы. Скажем «от верхних кончиков пушистых ресниц».
-- Красиво заливаешь, мог бы деньги зарабатывать. Ты гладишь или как?
-- Глажу. Ничего, если  брюхо почешу?
-- Нежные ручки у твоей поэтессы.
-- «Ручки» – мои, а вот поэтесса наоборот.
-- Как все у тебя запущено: ни работы, ни денег. Поэтессы, и той нет. На биржу иди. Ваш президент четыре с половиной тысячи обещал безработным.
-- Соврал в очередной раз. Восемьсот рублей, если пять раз в месяц с мешком по городу окурки собираешь.
-- Ну и президент у вас.
-- Он не у нас. Он у себя в Москве и Питере. Он президент у Прохорова и Чубайса. У Миллера президент и Черномырдина. Ходорковский в тюрьме, но он и у него президент. А мы в другой России, без президента, с тобой, Кризис, в обнимку. Ты, кстати заметить, здорово потолстел.
-- Потолстел, значит, кормят, и кормят хорошо. Я нужен. Поработай головой, и я принесу тебе реальную пользу. Такая задача:  стабфонд, ты олигарх. На раздумье две минуты.
-- Время тебе, Кризис. Я знаю решение. Открываю банк в Зарубеже, беру в нем  миллиард кредита для своего предприятия, иду к премьеру: «Забугорные акулы берут за горло, а у меня рабочие места и социалка!»  Премьер дает миллиард на погашение. Погашаю, но банк грозит банкротством за набежавшие проценты. К счастью мне удается договориться со мной на передачу блокирующего, а, если повезет, контрольного пакета акций забугорному банку. Все в выигрыше: премьер спас предприятие и сохранил рабочие места, а я получил статус зарубежного инвестора и миллиард, недоворованный при Ельцине.
-- Можешь, когда хочешь, а прикидывался.
-- Не могу. Олигархи эту схему уже раза по три провернули. Да и совесть не позволит: с детства учили умному, доброму, вечному. Потом сам учил, а, «кто учит, учится дважды».
-- Ой, ой! Такой умный, а почему бедный? Вау! – пес взвизгнул и отдернул лапу.
-- Что у тебя?
-- Доллар упал.
-- Вот и купи на этот доллар собачьего корма.
-- А ты иди окурки подбирать, совестью угрызаясь, или к поэтессе напросись, рыжим волоском в хвост свиты.
-- Уйди с дороги, наглый кот!
-- Не кот, а пес.
-- Пес, наглый, как кот!
         Минуту мы мерились взглядами. Есть что-то мудрое в глазах Кризиса  -- дворняги, в цвета немецкой овчарки окрашенной.
          Я ушел, а Кризис остался стоять у дверей на амбарный замок закрытого завода.