One way ticket, или Вечная Весна
Но он меня не слушает, он вообще меня почти никогда не слушает, ну только если я предлагаю заняться любовью, тогда да, он пыхтит, старается, бедный...
Надо сказать, я молода. Даже весьма. Если честно, мне нет и тридцати.
Правда, у меня уже появились первые морщинки, разбежались паутинкой вокруг глаз, но я пользуюсь хорошими кремами, два раза в неделю посещаю салон красоты, в общем, делаю все, чтобы оставаться свежей и прекрасной всегда. Как эта рано наступившая весна! Я молода, хороша собой и объездила всю Европу. В Америке, правда, не была, ни в Северной, ни в Южной. Но очень скоро я там побываю!!!
Ура!!! Ура!! Чудесный солнечный день!!! Скоро распустятся подснежники в перелеске, и мысль об этом радует мою душу несказанно!!
Я быстренько бегу в ванную, сбрасываю халат и погружаюсь в ароматную воду. Мысль о радостном событии, которое вскоре должно произойти, веселит меня неимоверно и придает всем моим действиям необычайную легкость, а походке - пружинистость и кошачью грацию.
Я одеваюсь, хватаю сумочку и достаю из нее мою пр-р-релесть - это билет до Буэнос-Айреса. В один конец.
Ну, там будет видно, в конце концов, приобрести обратный билет не проблема. Если это будет нужно.
Я его достаю и нюхаю, как в детстве новые книжки, пахнущие свежей типографской краской. Я размахиваю им, как флагом, и кладу в карман почти машинально.
Потом спускаюсь в гараж, где стоит мой новенький блестящий Nissan Note. Я проверяю показания компьютера: смотрю, сколько бензина еще осталось в баке, мне ведь вечером ехать в аэропорт, и достаю из багажника еще кое-что. Кидаю в карман, и, сорвав с вешалки прошлогоднюю куртку, выбегаю в сад.
Там необычайно хорошо: снег начал таять, солнце шпарит вовсю, наш садовник Костюшка уже священнодействует над кустами роз и деревьями, которые были укрыты на зиму. Не знаю, как кому, а мне очень нравятся вот эти межсезонные периоды, когда зима - уже не зима, но весна - еще не весна, такое вот тёплое предвесенье или прохладное послезимье. Ну и что с того, что раздеться до платьев, блузок и футболок ещё нельзя, и опасно сбрасывать с заскучавших ножек тёплые ботики, пускай ещё потомятся в коробке на антресолях новые лакированные лодочки на девятисантиметровом каблуке. Солнце же сияет, и небо голубое. Я светлый человек и радуюсь каждому своему дню.
Мы не олигархи, конечно, но и не бедны: у нас загородный дом, огороженный высоким забором, приходящий сезонный садовник, тоже приходящая кухарка Зинуля, которая за несколько лет совершенно сроднилась с нашей семьей, и за все время, что мы живем вместе с моим ммм... обожаемым, сменилось несколько девиц-уборщиц, я их имена не запоминаю, у меня плохая память на имена.
Водителя тоже нет, мы сами с усами, а также нет собак и кошек, потому что собак боится моя падчерица, а на кошек у всего семейства, кроме меня, врождённая аллергия. А я очень люблю животных, люблю гладить их мягкую уютную шёрстку, кормить, чесать за ушком. Прижать к себе и слушать довольный маленький моторчик в животе у кошки. Смотреть в верные глаза собаки и слушать удары хвостатого метронома о ковёр. Я как-то просила мужа купить мне на день рожденья хомячка, так нет же, нет, дорогая, к сожалению, нет, ты же знаешь, у нас вечное табу на всякую живность.
Да, а еще у меня есть старшая сестра, обремененная детьми, она сегодня напросилась к нам на обед. Ну и ладно, вместе веселее, так тому и быть, значит, сегодня так сегодня.
Бегу на завтрак. Там уже все мои, уминают яичницу с беконом (скажу вам по большому секрету, я не люблю яичницу, тем более вот эту, глазунью, она такая мерзкая, похожая на сопли, как можно это есть?).
Муж робко улыбается мне. Он по-своему любит меня, я знаю, только вот в интимной жизни у нас нет никакой гармонии. Даже не потому, что он на восемнадцать лет старше, просто мне не хочется с ним сексом заниматься, и все. Ну, бывают у меня дни, конечно, когда очень хочется любви, я молодая женщина все ж-таки. Вот один день страсти, потом затишье на месяцы. Вы меня, конечно, спросите, а зачем я тогда замуж за него выходила? Вы знаете, а я ведь его любила тогда, это было ... да, десять лет назад. Да, точно-точно, десять лет, а знаете, как я посчитала? Младшему сыну сестры сейчас десять лет, столько же, сколько было бы моему мальчику. Тогда я была почти ребенком. И у меня тоже должен был быть ребенок. Я ему приданое собирала, помню, как ходила по магазинам, все трогала детские одежки, представляла, какой он будет, какие игрушки я ему буду покупать, как мы с ним поедем на машине на дачу к маме, и он будет смотреть в окошко и обо всем спрашивать у меня...
Вот это помню, и еще помню, как шла через стоянку к своей машине, уже кликала брелком, и удар...
Потом помню больницу вроде бы, белый потолок, стены белые, белые лица, а вот белые простыни все в красной краске какой-то (откуда у них в больнице столько краски? ремонт, что ли? да почему же в палате, кто пустил сюда рабочих, здесь же женщины лежат, родильницы, прогоните их, кто-нибудь, как их много, Господи, из-за них я не могу дышать, кто-нибудь, кто-нибудь, помогите нам, что они сделали с моим ребенком, принесите мне моего мальчика - а-а-а !!!....).
Помню, как вы стоите возле моей кровати, муж и сестра, на тумбочке яблоко, здоровое такое яблоко, но червивое (как же это ты, мой милый чистоплюй, проглядел?), там, где большая яблочная попка, червоточина, и оттуда вылез мерзкий червяк, открыл свою пасть и смеется: ха, ха, ха... Это не он смеется, это я кричу: «Га-а! Га-а! Га-а!» и слышу себя со стороны. Я кричу и кричу, как раненый зверь, будто мой крик может что-то изменить, будто это конкурс для кричащих, и если я буду кричать громче и дольше всех, мне вернут мою крошку, и я приложу его к груди и буду петь тихонько колыбельную песню, я тогда не буду больше кричать, я заткнусь, как только что посоветовал мой муж. Убирайтесь от меня ко всем чертям, хочется мне заорать, я всех вас ненавижу, но вместо слов рвется гортанный звериный рык на одной монотонной ужасной ноте...
Помню холодное кладбище и крошечный гробик под мышкой у моего отца. Папы нет уже в живых, а я его любила очень. Муж побрезговал, наверное, нести гроб, он вообще брезгливый, даже в хорошем ресторане вилки и ложки перетирает дважды. Помню дождь, мы идем к машине, а я все считаю и считаю в голове, сколько же мне осталось до родов... Вышло, что ровно 33 дня. Эта цифра на что-то похожа, она напоминает о чем-то важном, но я не могу вспомнить, о чем.
После всего я болела... недолго, принимала какие-то таблетки. Да я и сейчас иногда принимаю успокаивающие, если сильно разволнуюсь, но это редко бывает. Маме и мужу тоже пришлось за меня поволноваться, это да. А маму я в прошлом году потеряла.
Я отвлеклась, все это было давно, все почти забыто.
Должно быть забыто, по идее.
А у моего мужа, кстати, есть ребенок, доча двенадцати лет от роду, она не живет вместе с нами, просто приезжает к отцу погостить. И сегодня она с нами. Ну и хорошо.
Я к ней отношусь неплохо, а вот она меня ненавидит. Ей положено, наверное, меня не любить.
Ну и ладно, не очень-то и хотелось.
Она красивая, как ангел, белокурая "барби", но одевается, как пацанка, и ведет себя, как пацанка. Я не удивлюсь, если она уже покуривает, может, и пиво с мальчишками пьет.
Она не очень хорошо ведет себя со мной, конечно. Может сказать гадость, если столкнусь с ней на лестнице, процедить сквозь зубы: "больная, идиотка" или: " дура страшная, как отец живет с тобой только". Может на стул жвачку положить, плеснуть кетчуп, бокал вина опрокинуть на платье, будто бы случайно. И жаловаться на нее бесполезно. Она выпучивает свои голубые глазищи и удивленно вопрошает: "Кто? Я? Пап, ты что? Я сказала ей, что она очень красивая сегодня!" И слезы: "Это ОНА меня ненавидит! Я ее люблю, как маму, а она...". В общем, бесполезно сражаться, лучше оставить все, как есть. До сегодня. Я ведь еду в Америку отдохнуть от них, подумать о жизни...
Да, а у меня ведь еще сестрица есть, я уже говорила, вроде? Вот ее я откровенно недолюбливаю. У нее трое детей, квартира, муж, все как положено. Живи и радуйся. Ну, или смирись, во всяком случае, сама же мужчину выбирала.
Она живет небогато, но вроде все есть. И машина - не из самых дешевых. И дача небольшая, свежий воздух, есть куда вывозить детей на лето.
Но она все время жалуется: на мужа, на детей, на погоду. Муж - неудачник и алкоголик, дети - двоечники, погода - всегда плохая, какое бы время года не было. А сама: выпивает, истерит, детям с уроками не помогает, дом запущен, приходит с работы - брык на диван с банкой джин-тоника и ну подругам названивать и жаловаться. Я-то в основном молчу и улыбаюсь только, все свое в себе держу. Неприлично это - людям жаловаться. Может, у них свои проблемы, зачем грузить всякой ерундой?
Зарабатывает она, правда, неплохо, это да. Может, я чего-то не понимаю, сама я не работаю, может, она так стресс снимает?
Но все равно сестру не люблю, и могу ей откровенно это сказать, если припечет.
А вообще она симпатичная, несмотря на возраст "слегка за...", рыжая такая пухленькая бестия (и честно, такая же неудовлетворенная по-женски, как и я).
Я опять улыбаюсь, подношу к губам чашечку с кофе.
Я думаю, что мне без вас будет очень грустно одной. Вы у меня одни такие, больше у меня никого нет.
Мне будет вас не хватать.
Мне будет не хватать вашей нелюбви и непонимания.
Я говорю с вами ни о чем, машинально завершаю какие-то дела, время летит быстро, чемодан в машине. Часик дремлю в кресле у электрического камина. Отблески света рождают дремотные мысли в голове, хочется лежать так еще и еще, но я не могу, у меня очень много дел сегодня.
Очень важных дел.
Я, наконец, встаю и иду на кухню. Там нет Зинули, она накрывает в столовой, каган с пловом тихо подкипывает на огромной плите, рядом кастрюля с кипятком. Зинок всегда греет воду для каких-то технических нужд, вода из бойлера кажется ей недостаточно горячей. Горячий резерв, так сказать.
Сердце мое вдруг начинает биться, оно вертится и раскаляется в груди, как горячий резерв, оно хочет выпрыгнуть в кастрюлю, их уже много, этих сердечек, это сердца моих нерожденных детей, и самое любимое из них - сердце моего крошечного сыночка. Оно бьется в самом горле, а может, это его крошечные ножки. Почему нет? Может, вовсе и не его снесли в крошечном гробике на кладбище, он и не родился еще, а затаился и ждет только, когда мы с ним окажемся совсем одни, под жарким небом Аргентины, где танцуют девушки с кастаньетами, где вечная любовь и вечная весна. Он просто не мог родиться здесь в такой нелюбви, понимаете?
Нам там будет хорошо, мой дорогой, тем более что я взяла с собой все необходимое для тебя: пеленки, подгузники, кофточки, костюмчики, дорожный набор матери и ребенка. Весь чемодан забит твоими вещами. А как же, ведь я хорошая мать.
Я хочу достать из кармана пузырек с белым порошком. Что-то мне мешает, какая- то бумажка, и я прежде вынимаю ее и, не глядя, кладу на стол.
Честно, я не знаю, сколько нужно сыпать и как это будет на вкус. Я почти совсем об этом не думаю.
Я вообще последнее время думаю только о себе и сыне.
Ведь он уже большой. Ему десять лет.
Я мешаю все очень - очень тщательно. Ловлю себя на том, что тяну лопатку в рот попробовать, как оно на вкус, и еще я сильно хочу есть. Но останавливаюсь, зная, что это очень вредно моему малышу.
Все! Все! Мы на свободе!!! Я сбегаю в гараж, вывожу машину, быстро-быстро разворачиваюсь, крикнув удивленной Зинуле: "Я в аптеку, пообедаю позже!", - выезжаю из ворот и, не закрыв их на замок, гоню по дороге.
До поворота на трассу километров семь, а там еще тридцать - и я в аэропорту. Хорошо бы, хоть пробок не было.
Я уже еду по шоссе, и смутное беспокойство не оставляет меня. Как будто бы что-то важное, что-то жизненно необходимое было забыто в ненавистном доме.
И тут я понимаю, что.
Билет.
(Ничего страшного, я выехала с огромным запасом времени, я все равно успею на самолет, даже если раза два-три прокачусь туда и обратно)
(Мне жутко, я не хочу туда возвращаться).
(Но это нужно сделать, если я хочу спасти своего сына).
Я спасу его.
Я на скорости разворачиваюсь, чуть не став причиной аварии, и под испуганные звуковые сигналы с дикой скоростью несусь обратно.
Мне не страшно.
Никто меня не тронет.
Все равно там уже никто не дышит.
(не должен).
Подъезжаю к воротам. Они по-прежнему не на замке. Я бросаю машину и бегу к дому.
В прихожей тишина.
Мне вдруг приходит в голову, а что, если это не быстро? Если они сейчас все выскочут, как зомби, и бросятся меня душить, а я беременна, вот уже десять лет внутри меня живет мой любимый малыш...
Что мне делать?
(Надо зайти и взять билет. Там тихо. Они мертвы).
По пути на кухню я заглядываю в столовую.
Вижу свесившуюся ручку "барби" и белокурый
локон. Голова склонилась набок, на лице нет страдания, она будто спит и была бы очень похожа на ангела, если бы не следы кровавой рвоты на футболке.
Сестра лежит на полу, изогнувшись, словно в порыве страсти, лицо перекошено, один глаз открыт и смотрит вверх, словно на воображаемого любовника, рыжие локоны разметались в грязной луже рвоты на полу. Полные ноги разведены, она похожа на дешёвую проститутку. Не сдержавшись, я с отвращением бью ее ногой и тут же жалею об этом. Зачем-то глажу сестру по щеке. Тело еще хранит остатки тепла.
Это моя сестра.
(Я ее люблю).
На девочку я больше не смотрю, мне вдруг стало очень жаль ее.
(Я сделала что-то не то).
Чья-то рука вдруг хватает меня за лодыжку. А мне совсем не страшно. Мне уже ничего не страшно.
Я просто очень хочу спать, но наклоняюсь и вижу Зинулю: она лежит на полу, туловище наполовину скрыто под столом, и дышит хрипло, с перебоями, лицо синеет, в глазах уже нет ничего, даже моего отражения.
Я стою и жду. А она все не умирает и не умирает.
Она ни в чем не виновата, я по-своему люблю ее, мне ее жаль, и я уже поглядываю на огромный хлебный нож.
(я очень боюсь крови, если честно, но выдержать все это очень тяжело, поймите меня правильно).
Зинуля, наконец, откидывается навзничь и перестает хрипеть.
(Я просто уйду сейчас отсюда и все).
Билет.
Я иду за ним на кухню.
Он лежит там, нетронутый, и я облегченно вздыхаю.
(Все хорошо).
На плите по прежнему тихонько кипит кастрюля с кипятком.
Я разворачиваюсь, чтобы уйти, и вижу мужа.
Он вполне устойчиво стоит в дверях кухни, на рубашке кровь, но её немного.
Я вспоминаю.
«А, ты же не очень любишь плов, дорогой». Потом, он все-таки здоровый мужик, ему много яда надо было дать, наверное, чтобы он быстро умер.
Но ему очень-очень плохо. Про таких говорят: не дожил до приезда скорой.
Он хрипит точь-в-точь как Зинуля : "Сука!".
Мне смешно, я смеюсь и не могу остановиться. Да с чего же ты решил, что это я?
Я же тебя любила, гад бесчувственный.
Гад бесчувственный из последних сил бьет меня ногой в живот, в котором я почти восемь месяцев носила его дитя, а потом - по уже больным - после той беременности - почкам. Мне невероятно больно, я чувствую, что все внутри отвалилось, и по ногам черным потоком хлынула кровь.
Потом он хватает меня за волосы и окунает мою голову в кипяток. Я уже не чувствую никакой боли, а слышу какие-то молоточки, это мои ноги мелко бьют по духовому шкафу.
А потом мне становится очень хорошо.
Я лежу на полу и вижу Зинулю, сестру и "барби". Они вроде есть, и вроде их нет.
Они не стоят и не висят в воздухе, они просто здесь, они растворены в воздухе, как густой запах чьей-то крови.
Они смотрят на меня , не осуждающе и не любя, просто смотрят.
Словно ждут.
А я вдруг понимаю, что у меня нет лица. Как же им не страшно смотреть на меня такую!
(А мужа нет. Уполз умирать в гостиную. Я это знаю почему-то).
Я вдруг взлетаю к потолку, и мне это нравится. Под собой я вижу чье-то истерзанное тело, вместо лица - ошметки кровавой кожи и мяса, пол весь в крови, и она все прибывает и прибывает откуда-то, как паводковая вода.
Но мне совсем не страшно, мне хорошо, вот только засмеяться от радости мне не удается почему-то.
Они меня ждут, значит, простили, думаю я, так оно и к лучшему.
Ведь я их люблю.
Я их очень люблю.
У меня, кроме них, никого нет.
Но вдруг возле меня вдруг каким-то неведомым образом оказываются два молодца в темных шапочках. Там, где у мужчин причинное место, у них из брюк выпирают два огромных бугра. И на голове по два небольших нароста, под шапками не видно, что это. Глаза у них холодные, стальные и пустые.
Они смотрят на меня, им все равно, что я без лица, я понимаю, что им это только в кайф. Даже если бы у меня не было нижней части туловища, они все равно нашли бы, чем себя потешить.
Мои родные тени прячутся в испуге.
Я только теперь понимаю, что это конец.
Я пойду не с теми, кого люблю, а вот с этими двумя. Я никогда не увижу своего умершего ангелочка.
Я сама лишила себя всего.
Мне хочется завыть, как волчице, как тогда, в больничной палате, но у меня больше нет лица и нет голоса.
Я иду в вечность и одиночество, и нет наказания страшнее.
Один из молодцов смотрит на меня и вдруг облизывается черным змеиным раздвоенным на конце языком. И я понимаю, что все мои девичьи грезы о развлечениях с двумя мужчинами одновременно скоро сбудутся, и мне очень страшно.
Моих милых теней уже не видно. За ними, верно, уже пришли другие.
"Пора", - говорят мне черти . Они берут меня под руки и волокут ввысь, к небу, туда , где уже светит ровно первая звезда. Хорошо хоть, что ад не под землей, как до сих пор считают люди.
И я понимаю, что путь мой будет неизмеримо тяжел и долог.
Я все-таки кричу и..."
просыпаюсь с криком! Боже, это только сон!!! Муж, одетый, сверкающе-отглаженный, сидит на кровати и внимательно смотрит на меня. Шторы полностью отдернуты, но неяркое уже солнце давно взошло и готовится к закату.
Я бросаюсь к своему дорогому, любимому мужу, прыгаю на него, как кошка, и целую в губы, в щеки, в нос, в блестящую лысину, лохмачу три оставшиеся волосинки...
Он мягко отстраняет меня.
- Я подумал, - говорит муж. - Нам надо немного отдохнуть. Мне, тебе...
Он, как всегда не замечая, передергивает плечами.
- Я который год без отпуска. А тут еще... эта твоя болезнь, - муж проводит рукой по лицу, трет высокий, блестящий испариной лоб.
- Ты слишком много принимаешь снотворных таблеток. Честно, заяц, я невероятно устал.
Муж берет меня за руку и перебирает мои пальцы, один за другим, потом проводит указательным по моей ладони, словно мы, как в детстве, играем в "сороку-воровку". Он вздыхает.
- В общем, вот тебе подарок от меня, считай, к весне, - муж протягивает мне толстый конверт. - Съезди, развейся, отдохни, сколько будет нужно, хочешь - недельку, а хочешь - месяц, если понравится. Я буду звонить каждый день, вот дела немного разгребу - и приеду к тебе, как только смогу, ладно, зайчонок? Ты не волнуйся, в аэропорту тебя встретит мой хороший друг, он, кстати, доктор, у него в Аргентине своя клиника.
Он все смотрит на меня, и глаза его вдруг приобретают странно знакомое выражение, они становятся серыми и пустыми, я не вижу в них даже своего отражения. В комнате становится холоднее, я снова кутаюсь в нагретое телом одеяло.
Он целует меня в лоб.
- Одевайся, Зинуля поможет тебе сложить чемодан. Много не бери, на месте купишь все, что понадобится, - муж больше не смотрит на меня, его фразы становятся сухими и отрывистыми, он сплёвывает их с губ, будто подсолнечную шелуху. - Самолет через два часа. Я сам отвезу тебя в аэропорт. Жду в машине.
Он встает и, не оборачиваясь, медленно идет к двери, чуть прихрамывая, словно какой-то тяжелый предмет в кармане брюк мешает ему идти.
А солнце скоро совсем сядет, за окном краснеют отблески заката. До аэропорта не очень далеко: около десяти километров до поворота на шоссе, а там еще около тридцати. Темнеет, и под лапами лесных елей вдоль обеих обочин дороги сгущается непроницаемая мгла.
Я открываю толстый конверт. Там лежит большая пачка зеленых купюр и билет. Я достаю его. Это билет на самолет до Буэнос-Айреса на мое имя. И почему-то в один конец.
02.03.2009 г
Свидетельство о публикации №209051800644
С уважением и теплом Алексей.
Медведев Алексей 25.06.2009 14:26 Заявить о нарушении
Только (улыбаясь) моя ГГ - это не я. Возможно, какие-то мои мысли, чувства отразились. Ну вот так получилось. А вообще правильно поняли смысл. Именно - жить в нелюбви страшнее ... даже не знаю, чего. Это я и хотела сказать. Удачи Вам!!!
Тали Аверто 25.06.2009 14:39 Заявить о нарушении
Произведение задело и понравилось, своей правдивостью и пронзительностью!!!
Спасибо Вам.
С уважением и теплом Алексей.
Медведев Алексей 25.06.2009 15:14 Заявить о нарушении