Останься

Я дотронулся до его руки и он проснулся.
- Папа, - сказал я. – Как ты себя чувствуешь?
Он посмотрел на меня и повел головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать сон.
- Как я себя чувствую? – переспросил он. – В каком смысле «как я себя чувствую»? 
Я улыбнулся, стараясь его подбодрить.
- Как ты себя чувствуешь, - повторил я. – Получше?
Он опустил глаза и посмотрел на свои ноги, закрытые пледом.
- Неплохо, - сказал он. – Очень даже хорошо. А что случилось?
Я вздохнул. Говорить было тяжело.
- Ты… болеешь, - сказал я ему.
- Болею? – он покачал головой. – Я болею?
Я вытер глаза рукавом.
- Доктор сказал, что ты будешь забывать всякие вещи. То, что сейчас в твоей голове. Всяческие… штуки. – Я улыбнулся, - Это как помнишь, когда мы разбирали с тобой забор? То же самое и с твоей… ну, с твоей личностью. А потом, ты забудешь вообще все.
По его лицу, странно постаревшему за последние часы, прошла судорога. Он хрипло вздохнул.
- Какой сейчас год? – спросил он, и я, не выдержав, заплакал.
- Не важно, - сказал я, мотая головой. – Не важно. Ты главное сражайся. Врачи сказали, что тебе нужно шевелиться, в голове то есть. Чтобы задержаться. Не засыпай больше, хорошо?
- Я останусь, - сказал он. Его рука провела по моим глазам,  собирая слезы. – Сколько тебе уже?
- Тринадцать. В прошлом месяце. Было. Пап, ты что, совсем не помнишь?
- Нет, - сказал он. – Тебя я помню. Ты только не бойся. Я никуда не уйду. Ты же не боишься?
- Нет, - ответил я. – Ты же никуда не уйдешь.
Но я, конечно, боялся. Отец сидел в кресле, освещенный тусклым светом настольной лампы, умирающий от какой-то опухоли, и это, ВСЕ это – палата, плед, его лицо в морщинах, сгорбленная настольная лампа – падало где-то внутри меня; я боялся. Я знал, что ему осталось немного. Я видел, как он спал – как будто не спал уже очень давно, и очень, ОЧЕНЬ сильно устал.
- Ты спать не хочешь? – спросил он меня, и я покачал головой.
- Нет. Я хочу побыть с тобой.
Он внезапно, без предупреждения, разрыдался, и долго плакал, не выпуская мою руку. Я не знал что делать. Я просто пытался улыбаться.
- Успокойся, - говорил я ему. – Успокойся, хорошо?
Он кивал, но продолжал плакать. Его знобило. Я поднялся на ноги, пытаясь расстегнуть рубашку, чтобы укрыть его.
- Сейчас, - говорил я, - Сейчас я тебя укрою. Подожди. Она будет тебе немного мала, но…
Отец вновь взял меня за руки.
- Не надо, - сказал он. – Ты замерзнешь.
- Что не надо? – удивился я. Я все меньше понимал его. Заплаканными глазами я даже не видел пуговиц.
- Тебе нужно поспать, - сказал он. – Ложись, – его руки мягко потянули меня вниз.
- Все равно мне надо снять рубашку! – я посмотрел на свою грудь. – Я же не могу спать в пижаме!
Пижаме?
- Ложись, поспи. – сказал он. – Ну давай.
Я смотрел на свои пальцы, желтые от никотина, морщинистые, с черными ногтями и дряблой кожей, и не понимал, откуда они взялись. Откуда взялся халат на моем теле. Какое-то слово вертелось на языке, и ускользало – сколько я за ним не гнался.
- Что... - начал было я, но мой голос оказался таким хриплым, что я, испугавшись, замолчал.
- Папа, ложись на спину, - услышал я знакомый голос, но чей это голос я так и не понял.
- А ты останешься? – спросил я.
- Останусь, - ответил он мне. – Ты только ложись, тебе нельзя было вставать.
Я увидел свою грудь, талию, ноги.
- Кто это? – спросил я, и он вновь заплакал.
- Ты не… - сказал он и затем добавил что-то еще, но я не разобрал слов, потому что лежал на спине, и простыня забралась глубоко в мои уши.
- Что? – спросил я.
- …останься… - услышал я, и мягкие перья полетели на мои глаза. Их сыпали на меня люди, лица которых были мне до боли знакомы.
Остаться?
Я хотел спросить где, но так и не смог вспомнить, кому стоит задавать вопрос.