Одержимые и безразличные

1985 - 1986 г.г.
Я хотел предложить Вам честное произведение. Но 13 раз Вы обращали внимание только на то, что я назвал проемом и что не содержало ничего. Пусто. Теперь я назову "Гаванский университет" не так. Вы обращаете внимание только на броское.

Сначала я должен рассказать о географическом расположении Университета. Он находтлся в новой Гаване в самом ее центре. С одной стороны Университет ограничивался 25 авеню (только вчера все улицы стали называться на карте calle). Праллельно ей шла 23 авенида (я буду по-прежнему улицы, параллельные океану, называть авею или авенида) - широкая магистраль, по которой ходили автобусы до самого Наутико - место нашего окончательного обитания. На 23-ей, как коротко мы называли ее - совсем рядом с Университетом располагалось 25-этажное здание гостиницы "Havana Libre" (бывший отель "Хилтон"). Чуть подальше к океану разместилось столь же высокое здание отеля "Fox". Вдали, почи совсем на берегу океана, что называется Малеконом, красиво разместился отель "Националь".  А на другой стороне 25 авеню расположился Гаванский Университет. Итак каре, в котором располагается Гаванский Университет, представлено друмя авенидами, а именно 23-й и 27-й и двуми улицами - L и K.

Центральное административное здание изображено на фото с совой на самом верху здания. Сова символ мудрости у кубинцев и испанцев. Напротив этого здания и широкой лестницы размещается библиотека. Справа и слева находятся учебные здания. В левом, если стоять к библиотеке лицом, располагается Институт материалов электроники (IMRE),  в котором царствует директор этого института и мой друг Лонель Мартин Перез. Архитектура зданий каре выполнена в классическом римском стиле.
Затем распологаются механические и стеклодувные мастерские, студенческий стадион и, на отшибе, химический факультет и факультет ядерной физики, директором которого является сын Фиделя, которого все называли Фиделито.

Мной нелюбимый 1985 год – год переезда из Сантьяго де Куба и трагичных событий. В Сантьяго остались мои работа, открытие журнала Revista de Quimica Cubana, крестным отцом которого я стал, международный конгресс по химии, прошедший с большим успехом, два моих аспиранта, привычки, изумительные пляжи и, наконец, привязанности, граничащие с любовью. Уезжал я из Сантьяго почти плача, прилично набравшись рома, рукопожатий и поцелуев.
Правда, в Гаване меня ждала новая жизнь, приезд жены и сына, связанные с этим радости (как я думал!). Новая жизнь оказалась совсем не такой, как вдали от столицы. Церемонная, официальная, занудливая – эта жизнь сначала показалась мне невыносимой. Первые недели протекали за городом в конце 25 авениды. Нельзя было пожаловаться на условия жизни, но...тоска была невыносимой –здесь я никого не знал, и все сторонились друг друга.
Целых две недели пришлось ждать приезда моих. Я даже уже начал ходить в Университет, чему предшествовали собрание и избрания меня секретарем партийной ячейки.  Я отбрыкивался, как только мог, мотивируя тем, что среди нас много философов – им то и карты в руки. Кстати, меня все время интересовал вопрос о распространенности племени философов. Они решали разные “жизненно важные” вопросы, например мой приятель из МГУ – не называю его по имени – решал “важный вопрос”: на каком этапе находится Куба – в состоянии “развитого социализма” – или еще – нет. В слове “развитой” обязательно ударение на последнем слоге.

Приехали мои. Жена была строго официальной, не подпускающей к себе ночью. Я был этому не очень расстроен – только недавно были жаркие лобзанья с моей мулаточкой.   Жену свою я совсем забыл – 4 года болезни Васи, год кубинского “одиночества” и год “карантина”, устроенного женой, достаточны, чтобы забыть даже любиую женщину, а не только ... Да и перед этим отношения были натянутыми. Я все думал о разводе. Но сын Влад! Ему еще нужно было оканчивать школу, поступать в институт, учиться в нем. Я все время думал об этом и, когда Елена в конце срока спросила:
- Едем вместе? - я, подумав, сказал:
- Вместе –

Жизнь в Гаванском университете и вокруг него была разнообразной. Строгая проректор Университета – сторонница американского образа хозяйствования и не любившая партийных – была сторонницей дела и не терпела разгильдяйства. У меня с ней сложились деловые отношения,  когда она узнала, что я читаю лекции по двум курсам – “Основы жидкостной экстракции” и  “Технологию металлов месторождения Пинар-дель-Рио”. Последний курс читался с акцентом на металлы – кадмий и индий. Потом даже вышло изобретение по методу получения индия (совместно с Эрлиндой Хандал и др.).
Помимо этого у меня был аспирант – это впустую, т.к. срок моего пребывания заканчивался через год. Хорошо, что я успел защитить Луиса Фиффе из университета Орьенте (Сантьяго). Точнее, ему было хорошо, что я оказался в Гавану, и перестал придираться к смыслу разделов диссертации. Луис хитро сделал меня оппонентом, что  сняло многие замечания.
Гаванский Университет сначала пугал меня: все было наигранно- строго, а я никак не мог привыкнуть к наигранности наших партийных собраний.
Вспоминаю свой годовой отчет, на котором присутствовал какой-то строгий дядька. Его я видел в первый раз и, когда он разнес мой доклад, пришлось ответить ему так.
- Вы бы сказали, кто вы такой. Может вы просто с улицы. И что вы понимаете в научной работе коллектива, о которой я нелестно говорил. Как вас зовут. Вы думаете, что вся Гавана должна вас знать. У меня неплохие знания в физической химии, а что знаете вы?  И почему вы беретесь судить о нашей работе, предварительно не поговорив с докладчиком – сказал я.
Гробовая тишина в зале! Народ был поражен моей наглостью. А я ничего не терял. Я уезжал через два месяца.
Инструктор посольства вылетел, как пробка. А меня пришедший, но вежливый товарищ, заставил написать объяснительную записку.
Целый день ко мне в Наутико заходили сослуживцы и цокали языком, хотя и смотрели с уважением. С  Эдуардом Кэбиным  мы раздушили громадную бутылку рому – вечное лечение от стрессов. Меня обнимали, меня целовали, но на следующий день настроение упало до нуля, как бензин в баке автомашины. Я ждал – что же будет. В конце дня пришел гонец из посольства и велел следовать за ним. На улице ждала машина с шофером. Это был ЗИЛ. Все! Подумал я.
В посольстве меня пропустили в комнату, где сидел мой знакомый из Сантьяго де Куба. Там он был первый секретарь консульства. Мы обнялись. Кураев (его фамилия была такой) поведал, что он перевелся из Сантьяго в Гавану и, видимо, пробудет здесь три года. Посожалел, что мы скоро расстанемся, и наши отношения прервутся, хотя дал свой московский телефон и адрес.
- Валерий -  сказал он.
- Глупых людей много. Не бери в голову. Но я вынужден вкатить тебе выговор. Перед расставанием мы снимем его! -
Так оно и было.

Книжный фонд библиотеки Университета был невелик и совсем не содержал периодической англоязычной литературы. Собственных журналов также было мало. Вот тогда-то, читая Гранму (Granma), я впервые узнал о катастрофе в Чернобыле. Сообщение было 3 мая и носило утешительный характер.

На окраине библиотеки помещалось место торговли мороженым – helado – и извечным кофе, которое варилось в капроновом чулке. Процесс этот долгий, а концентрация кофеина в вареве - громадная. Продавалось кофе в химических  тиглях, объем которых был не более 30 миллилитров. Я выпивал сразу по 3 порции, чем вызывало у толстой негритянки (весом не менее 130 кг) несказанное удивление, но потом она привыкла к моим странностям.
Такая же продавщица была и в Сантьяго. Я всегда задавал себе вопрос: “Почему все продавщицы кофе были толстыми, а его продавцы мужчины – тощими”.

Аудитории и лаборатории химического факультета и, особенно института ядерной физики, были прекрасные. Уже тогда они почти не использовали мел, а применяли специальные карандаши. То, что написано, легко стиралось губкой, не оставляя следов.

Мне была предоставлена комната с кондиционером, огромным столом, множеством стульев и меловой доской. Для стирания использовалась не тряпка, а большая губка, которую, время от времени, меняла уборщица. Предполагалось, что я буду проводить здесь маленькие конференции - так оно и было.

Когда случилась Чернобыльская катастрофа – я наблюдал скопления ученых напротив факультет ядерной физики. Тогда я не пошел послушать споры физиков, успокоенный газетой “Granma”, а напрасно!
Эдуард Кэбин (сын первого секретаря коммунистической партии Эстонии) говорил мне потом, что физики факультета рассматривали этот инцидент как настоящую катастрофу с далеко идущими последствиями. Многие из них слушали Америку – до Хьюстона было 90 миль. Многие даже смотрели снимки с американских спутников, и слушали передачи, транслировавшиеся на базу в Гуантанамо. Америка и особенно Европа были серьезно встревожены этим событием, и как показывают дальнейшие события – не напрасно. Но наши газеты, а следом за ними и “Granma”, продолжали успокаивать социалистический мир. Но, тем временем, “горячие атомы” прилетели в снега Татр, и криком кричала Швеция.
Те, кто был на первомайской демонстрации в Киеве, пришли домой, не зная того, грязные, и в институтских радиохимических лабораториях Москвы также почувствовали повышенный фон на одежде и теле посетителей киевской майскай демонстрации. Тут уже нельзя было скрывать и “Granma” перестала печатать утешительные статьи.

Моя работа на химическом факультете состояла в чтении лекций по жидкостной экстракции и в разработке метода получения индия из отходов производства Пинар-дель-Рио (Сосна над рекой). Кроме того, я руководил аспирантом Антонио Брито. К сожалению, этот приятный и достаточно умный парень заболел и перестал заниматься. В чем заключалась его болезнь, он не говорил, но ясно было, что это – что-то психическое.
Прикрепили другую аспирантку, но она была слишком пожилой для таких дел. То дети болели, то сама она.

На мои лекции собиралось довольно много слушателей: не только из университета и его института IMRE, но и из внешних институтов, в частности, из Института национальных исследований (CENIC). Для последнего исследования в области редких металлов проводились только благодаря профессору Эрнесту Ледону. Об этой интересной личности, получившей персональную зарплату от министра финансов Эрнесто Че Гевары, я специально расскажу.

Попытки найти описание института CENIC в Интернет - бесполезны, его можно увидеть только со спутникового снимка. Положение с секретностью такое же, как в Китае. Со спутника я могу достаточно легко выделить CENIC, но как он выглядит, и каковы особенности пристроек профессора Ледона, трудно сказать.

Партийные собрания были ежемесячно. Это была душевная и физическая мука. Другой бы придумал уйму вопросов, которые надо обсудить, но я считал производственный вопрос самым важным. Я полагал, что каждый советский специалист должен чему-то научить кубинских партнеров. Я сам не только читал два курса лекций три раза в неделю, но и конструировал два замкнутых экстрактора, пытаясь доказать, что мембранная экстракция и экстракция в замкнутые друг на друга экстракторы – одно и то же. Модель была сделана, и я запустил ее, но не хватило времени для получения результатов.
 
На каждом партийном собрании я спрашивал коллег, в чем заключается их работа. Трудно было проверить, что это так, как они говорят. Философы и экономисты отчитывались легко. Первые говорили, что они стараются определить, на какой стадии развития находится Республика Куба, а вторые учили кубинцев нашим методам хозяйствования. Что тут скажешь...
- Ну, и какие результаты – спрашивал я.
- Хорошие результаты – был краткий ответ.
- Я научился и научил кубинцев  вводить в клетку ядра – говорил физиолог Евгений (он был руководителем нашей группы). Но я думаю, что кубинцы умели это делать раньше, т.к. развитие физиологии на Кубе было плодотворней, чем в СССР.

Спрашивать Эдуарда о его результатах было бесполезно – я был уверен, что он не бездельничает, а что-то делают с Фиделито. Поэтому партийные собрания проходили быстро.

В отличие от других я не ограничивался Университетом: на третий месяц пребывания в Гаване я стал регулярно посещать группу Эрнесто Ледона в CENIC, а потом завод в Пинар-дель-Рио, где увидел ручьи, стекающие в океан и несущие такое количество ядовитого кадмия, что только опусти в ручей цинковую пластинку, и она покроется черным налетом кадмия. Я не пойму, почему они не использовали осаждение кадмия на цинке (цементацию), тем более, что цинк имеет в тысячи раз меньше предельно допустимую концентрацию (ПДК). Уж очень они были увлечены получением золота из огарков. Да и санитарно-гигиеническая служба не работала (а океан все выдержит – он большой!). Почти такое же положение я застал и в Китае (теперь их службы заработали). Но мы все же знаем тревожные случаи на Амуре.
Экстракция, которую я читал, могла дать очистку стоков завода Пинар-дель-Рио от многих опасных примесей. В конце концов, мы все же стали владельцами патента на получение индия (однако это было после моего отъезда).