В. Скотт Обрученные Глава пятнадцатая

Глава XV


Я вижу перст, незримый вам,
Указующий мне!
Глас, немой вашим ушам,
Влекущий отзде!
Д. Уилмот

КОГДА Эвелин утром открыла глаза, казалось в них и следа не осталось от ночного кошмара. Она оглядела почивальню, которая из-за скудной и грубой своей обстановки показалась ей комнатой для слуг, и сказала Розе с улыбкой:

- Наша добрая тетушка по древнему саксонскому обычаю принимает нас запросто, сколь можно судить по этой спальне. Лучше бы я согласилась на изысканный ужин и более мягкую постель. Мне кажется, что мое тело излупцовано на току молотильными цепами.

- Я рада видеть мою госпожу проснувшейся, - отвечала Роза, опасаясь пробудить в своей подруге воспоминания о минувшей ночи.

Но Джилл не была столь деликатна.

- Ваша милость, - сказала она, - вчера вечером возлегла на еще худшее ложе, если я не ошибаюсь, и Розе Флеммок, как, верно, и вам, лучше знать, почему вы спать на нем не стали.

Когда бы взгляд мог убивать, миссис Джилл была наповал им сражена, столь Роза гневно выстрелила очами в нее, упрекая за болтливость, результат которой немедленно сказался, поскольку леди Эвелин сначала растерялась, но как воспоминанья в ней проснулись, она спряталась лицом в ладонях и горько зарыдала, всем телом сотрясаясь.

Роза принялась успокаивать и уговаривать ее, предлагая позвать старика-священника саксонца, чтобы он ее утешил душу, разбитую жестким гостеприимством.

- Нет… Не зови, - сказала Эвелин, поднимая голову и вытирая слезы с лица. - Достаточно я натерпелась саксонской доброты. Какой же дурой я была, ожидая от этой жестокой и бесчувственной женщины сочувствия юности моей… моему горю… сиротству моему! Я не позволю ей глумиться над норманнскою кровью Беренджеров, выставляя напоказ мое страдание от бессердечия ее! Но, Роза, ответь мне правду, видел кто из обитателей этого дома мою беду и стыд мой вчера ночью?

Роза поклялась ей, что кроме ее самой, Джилл и Тернотт с Бланш, никто того не видел. Леди тем, казалось, немного успокоилась, и сказала:

- Слушайте меня, вы обе, и если любите меня и чтите, запомните, что я вам скажу. Ни единого словца о том, что было этой ночью, никому и никогда не говорите! Так и передайте спальным девкам! А теперь, Джилл, и ты, моя Роза, оденьте меня и уложите волосы. Тетушка мне низко отомстила за рождение мое. Но, клянусь, она ничуть не заметит, сколь худо мне по ее вине!

Ее гордые слова, казалось, иссушили ее слезы, подняв неудержимый гнев в душе, пылающий в очах. Роза наблюдала за ее метаморфозой с удовольствием и беспокойством, сколь знала, что всякая неудача будила в ее подруге капризное дитя, изнеженное теплотой да лаской, способное обидеться без всякой видимой причины из-за любого пустяка.

- Клянусь, - сказала верная подруга, - лучше я руки лишусь, чем ваши слезы выдам! Но все же, любимая моя хозяйка, я предпочла бы теперь смирение ваше вашему гневу. Ведь старуха решилась на старый обряд саксонского дома из-за вас. Долг перед знатными предками повелевает ей ненавидеть норманнов, чья кровь в ваших жилах; но он же, как вы ее родня, наказывает ей принять участье в вас. Я думаю, что вы можете рассчитывать на помощь и защиту леди Белдрингем.

- Никогда, Роза! Никогда! - вскричала Эвелин. - Ты не знаешь и знать не можешь, что она меня заставила пережить, ввергнув в ворожбу колдовскую! Верно ты сказала, что саксы - язычники, в них нет и половины милосердия и добродетели христиан.

- Но я, - оправдывалась Роза, - сказала это, чтобы уберечь вас от опасности, а теперь, когда она миновала, я могу о том и сожалеть.

- Не заступайся за них, Роза, - рассердилась Эвелин. - Не бывало еще на алтаре беззакония более невинной жертвы, принесенной столь безжалостно, чем я! Я - сирота горемычная, лишенная всякой защиты, была обречена на заклание собственной родней! Я ненавижу ее жестокость! Я ненавижу ее род! Ее дом, все и всех в нем! Кроме тебя, Роза, моя верная, бесстрашная подруга. Ступай, прикажи седлать коней наших - мы теперь же уезжаем! Я сама оденусь, - добавила она, отклоняя помощь Джилл, - и уеду, не кланяясь и не прощаясь!

В поспешной суетливости своей подруги Роза с сожалением узнала ее своенравный и неукротимый норов, вырвавшийся из долгого плена слез и вздохов. Понимая, что спорить с ней сейчас напрасно, она отдала необходимые распоряжения относительно сборов в дорогу, надеясь, что подруга ее вдали от дома, где ей пришлось пережить жестокий удар, постепенно успокоится и придет в себя.

Миссис Джилл собирала вещи своей госпожи, также как прочая часть ее свиты суматошно собиралась в дорогу, когда экономка, своим появлением, сколь Беруин приходилось исполнять еще и обязанности гофмейстера, с тремя служанками высокого объявила о прибытии леди Эрменгарды, которая вошла, недовольно хмуря брови.

Дрожащие руки, горящие щеки и прочие признаки волнения Эвелин скрыла личными распоряжениями по сборам в дорогу. После чего, к великому удивлению Розы, вполне овладевши собой и без малейших признаков тревоги, она предстала величественной и спокойной своей тетушке, несущей на своем челе гордое высокомерие.

- Я явилась пожелать тебе доброго утра, дорогая племянница, - рекла надменно Эрменгарда, в чьем голосе слышалось не больше любезности, нежели того можно было ожидать по ее виду, что наложило на Эвелин обязанность выказать ответную учтивость. - Я вижу, ты сочла пристойным покинуть комнату, отведенную тебе радушием древнего дома, и снизошла до прибежища в дворницкой.

- Вас удивляет, сударыня, - ответствовала Эвелин, вопрошая, - или вы огорчены, видя меня в здравии здесь, а не мой труп в комнате, которую ваше гостеприимство и ваша любовь судили мне?

- Твой покой был чем-то нарушен? - ничуть не смутившись, спросила леди Эрменгарда, не сводя своего взора с Эвелин.

- Как я не жалуюсь, сударыня, нет причин о том справляться. Что было, то прошло. Не вижу нужным беспокоить вас по пустякам.

- Ее коснулся кровавый перст! - торжествующе воскликнула старуха. - Она не выйдет замуж за норманна!

- Из-за вашей глупости, - вскричала Эвелин, - я скорей сойду в могилу, чем выйду замуж за сакса, если верить вашим сказкам, и если ваш дом, как я подозреваю, не пристанище душ, настрадавшихся в нем, но вертеп окаянных потомков Хорса и Хенгиста, где все еще втайне поклоняются им.

- Ты вздумала шутить, девонька, - оскорбилась старуха, - или твой рассудок помутился после недолгого уединения? Сей дом, осененный святым Дунстаном, исповедником короля, не может быть убежищем злых духов.

- Дом Белдрингемов, - сказала Эвелин, - не может спасти от зла тех, кто его бережется; и потому как я одна из них, я оставляю его заботе святого Дунстана.

- Не раньше, чем после завтрака, я надеюсь? - спросила деди Белдрингем. - Ведь не станете вы бегством моих седин и нашу кровь позорить?

- Увы, сударыня, - продолжала жалить Эвелин, - сытая ночным вашим радушием, мне нет охоты завтракать у вас. Роза! Готовы слуги отправиться в путь, или все еще спят, не выспавшись веселою ночкой?

Роза ответила, что люди на лошадях и ждут свою госпожу. Леди Эвелин тогда нарочито низко поклонилась тетушке, и была такова. Старуха в гневе вонзила в нее налитой кровью свой взор, и небрегая возрастом своим и родовитостью, выругалась крепко, и замахнулась черным посохом своим на племянницу, собираясь ударить. Но в последний момент одумалась, и уступила дорогу Эвелин, которая прошла мимо нее молча, и услышала за своей спиной, когда спускалась по лестнице, как обозленная тетушка сыпала проклятиями в ее адрес.

- Пусть спесь выроет тебе могилу! - кричала старуха. - И равнодушие тебе плитой могильной будет! Пусть презревшую дом своих предков, его обломки покарают! Опозорившую древние седины, не приютит до смерти родительский кров! Пусть спит она до старости с врагом в постели, и скончается в муках!..

Эвелин не выдержала и стремглав бросилась из дома, вскочила едва ли не с разбегу в седло своей лошадки, и, окруженная свитой, встревоженной ее состоянием по неизвестным им причинам, помчалась к лесу. Старый Рауль, немало побродивший по стране, возглавил ее отступление.

Взволнованная больше, чем она хотела бы себе признаться, так-то покидая дом родичей, осыпанная проклятиями на ее голову, вместо их благословений, Эвелин мчалась вперед, пока ветвистые дубы не скрыли от ее взора страшной усадьбы.

Конский топот со всех сторон объявил о приближении стражей, оставленных констеблем для охранения леди Эвелин, которые скоро к ней и присоединились, чтобы сопровождать ее до Глостера через древний лес Дуайн , который раньше был великим, но ныне сильно уменьшился из-за обилия рудных шахт. Шумною гурьбою всадники окружили свиту леди Эвелин, блеща броней в утренних солнечных лучах, трубя в роги, вздымая ржущих лошадей, выказывая знатной даме силу своих коней и ловкость их наездников; размахивая копьями с пестрыми длинными вымпелами, являя тем свою готовность ей служить и сердцем и рукой. Воинственный вид ее соотечественников-норманнов внушил леди Эвелин чувство безопасности и силы, и изгнал из нее мрачные и беспокойные мысли. Восходящее солнце, пение лесных птиц, мычание коров, сколь они двигались краем поля, прыжки оленей на виду путников, все в природе содействовало возвращению Эвелин к покою от ужаса ночных видений и злых проклятий, преследующих ее при бегстве из дома Белдрингемов. Она попридержала свою лошадку и с женским тщанием стала поправлять свою одежду и волосы, сбившиеся от быстрой скачки. Роза заметила, что ее щечки алеют, но по другому - их красила не ярость, но радость; ее глаза сияли восторгом, взирая на кавалеров; и она отвечала им (хотя в других обстоятельствах она лишь кивнула б) громкими похвалами их действий.

- В присутствии рыцарственных и непобедимых норманнов, - сказала Эвелин Розе, - я чувствую себя в безопасности. В них сила львов, разящая мгновенно; они умеют любить и ненавидеть; они так же искусны, как в обхождении с дамами, в битвах, где их никто не превзойдет, пока Плинлимон не падет, но и тогда они всех выше будут в великодушии и благородстве.

- Если я и не различаю всех их достоинств, бурлящих вам кровь, - отвечала Роза, - то, по крайней мере, я довольна видеть их подле нас в окружении дремучего леса, где, говорят, полным-полно всяческой опасности. И еще, признаюсь, мне как-то легче на душе, что мы едем прочь от этого древнего хранилища духов, где едва пережили ночь, от воспоминаний о которой у меня мороз по коже.

- Признайся лучше, - резко обернулась Эвелин к подруге, - что ты отдашь свое лучшее платье, чтоб узнать все, что со мной приключилось этою ночью!

- Что ж, я всего лишь женщина, - ответила Роза, - но от любой другой, клянусь, меня отличает мое весьма скромное любопытство.

- Ты не выставляешь на парад своих чувств, Роза, хотя не менее других подвластна им, - заметила Эвелин. - Но за это, моя дорогая, я отплачу тебе с лихвой. Клянусь, ты все узнаешь, Роза… но не теперь, потом.

- Как будет вам угодно, - пожала плечами Роза, - но, думаю, хранить одной такую тайну тяжело. На мое молчание вы можете положиться как на святые образа, которые слышат признания наши, но никогда в том и вида не кажут. Любая беда разделенная с другом, уже полбеды, как говорят.

- В твоих словах правда, моя умная Роза. Что ж, хранимая рыцарями как бутон кустарником от бурь, несомая моей Изольдой, лошадкой верной, среди цветов и пенья птиц, могу ли я представить лучший случай, чтоб рассказать тебе, что ты имеешь право знать… Нет… Да! Должна ты все узнать!.. Я полагаю, ты не слыхала никогда о том, кого саксы зовут «Баргейст»?

- Простите меня, госпожа, - призналась Роза, - мой батюшка не приветствовал разговоров о духах. «Я так часто встречался со злом наяву, - говаривал он, - что недосуг мне забивать себе голову всякою чушью». Я слышала, как Джилл и прочие саксы упоминали однажды имя «Баргейст» в страхе, но я не расспрашивала никого, что оно значит.

- Знай же, - поведала Эвелин, - это призрак умершего человека, убиенного тайно, или замурованного заживо, по неизвестным причинам время от времени являющийся иногда к добру, а иногда и к худу. Баргейст для разных семей порой добрый гений или орудие мести. Но в доме Белдрингемов он является только женщинам нашего рода.

- Отчего ж проклятие такое на ваш род легло? - спросила Роза в нетерпении скорей узнать у Эвелин всю правду, разговор с которой мог внезапно оборваться.

- Я слышала предание о том, но не вполне, - отвечала Эвелин, собирая в памяти, развеянный тревогами, слышанный некогда ею волнующий рассказ. - Белдрик, родоначальник нашего семейства, построивший тот дом, был очарован прекрасною британкой, из рода друидов, особо почитаемых в Уэльсе, которые искусны были в колдовстве и приносили, как считают, человеческие жертвы в круге высоких камней, какой ты видела не однажды . После двух лет совместной жизни Белдрик решил избавиться от дьяволицы-жены и убить ее. Иные говорили, что она была ему неверна, другие, что она была приговорена церковью, а прочие, чтобы мог он жениться на богатой невесте. Как бы там ни было, он послал двоих своих людей убить несчастную жену, Ванду, и приказал принести ему обручальное кольцо супруги в доказательство ее смерти. Слуги не знали жалости и исполнили над ней приговор ее мужа - они удавили ее в известной тебе комнате; но кольцо никак не могли снять с ее пальца, ибо оно вросло в него, и тогда они отрезали палец. Но много раньше возвращения убийц ее мужу явилась тень Ванды, и, уставив на него кровавый палец, представила ему жестокую картину ее убийства. После она часто являлась ему в мире и на войне, в пустыне и в лагере военном, пока он не умер по пути своего паломничества в Святую Землю. И тогда Баргейст, или призрак Ванды, стал ужасом дома Белдрингемов, и лишь вмешательством святого Дунстана он был заперт в той комнате. В искупление свершенного Белдриком злодейства благословенный Дунстан, изгнавший утомленный дух, наложил епитимью на женщин нашего рода: раз в их жизни, перед замужеством, молиться в одиночестве за упокой души убиенной Ванды, и просить у нее прощения душе ее убийцы в комнате «Кровавого Перста». В этом ужасном месте тем, кто молился всю ночь, являлся ее дух и показывал им, что ждет их в будущем - хорошее или дурное. Если хорошее - он улыбался и крестил молящую кровавым пальцем; а если дурное - грозил им, скрежеща зубами, будто злясь на правнучку женоубийцы. Говорили, что порой она вещает. Все это я слышала от матушки моей кормилицы, Марджери, которая была саксонкой, и служила моей бабушке, убежав с ней из дома Белдрингемов с моим дедушкой.

- А вашу бабушку, - спросила Роза, - хранил святой Дунстан, и она избежала свидания с призраком?

- Дедушка мой думал так, и запретил ей посещение отчего дома после женитьбы, и потому между ними и Белдрингемами возникла нелюбовь. Моих прародителей и отца с матерью преследовали неудачи, но хуже всех пришлось отцу, у коего сыновья умирали во младенчестве, ибо моя матушка пренебрегла обычаем дома Белдрингемов.

- Но как же вы, моя госпожа, - удивилась Роза, - зная, что за мерзость ожидает вас в этом доме, приняли приглашение леди Эрменгарды?

- Не знаю, что тебе сказать, - призналась Эвелин. - Отчасти потому, наверное, что была напугана печальной участью моего батюшки, павшего (как ему однажды предсказал тетушка) от руки его злейшего врага, за то, возможно, что он жене своей запретил гостить у ее родни; и еще я думала, что если ждет меня дурное, я все же замолю перед родными грех моих родителей. Но ты видела, как скоро я жестоко поплатилась, доверившись злым козням моей родственницы, ненавидящей сам дух Беренджеров, который я в себе несу; и как едва я вырвалась из плена, в какой сама себя же вовлекла.

- Никакая любовь к роду моему или народу, - вспыхнула Роза, - не заставили б меня наказать себя безумием и ввергнуть себя в пытку ненавистникам их. Но, ради бога, что вы видели там?

- Да, именно пытку, - сказала Эвелин и смахнула непрошеную слезу, - и не могу понять, как, увидев такое, я не сошла с ума! Преодолев свой страх и помолившись за неприкаянную душу, я села на ложе, приготовленное мне, и, раздевшись, прилегла… Исполнив свой долг, надеялась я, что ночь пройдет спокойно, как не было за мной вины перед ней. Но я жестоко ошиблась. Не знаю, спала ли я, когда мое тело было придавлено к ложу, голос задушен, остановлено дыхание и сердце. И когда удалось мне с трудом открыть глаза, я увидела над собою ее - жену Белдрика: она стояла надо мною как живая, темна лицом, красота которого искажена была мстительной улыбкой. Она протянула ко мне окровавленную руку и осенила меня крестом, обдав дыханием смерти, и произнесла замогильным голосом:


Смерть с девою обручена,
Преданная, невинна она!


С теми словами, она коснулась ею моего лица, и весь ужас хлынул из меня душераздирающим криком, от которого даже распахнулось окно и с громким шумом сорвалась решетка… Но что с тобою, Роза? Отчего ты головой киваешь и смеешься над моим рассказом, как над лепетом ребенка?

- Не сердитесь, моя дорогая госпожа, - ответила Роза, - я верю, что вас и впрямь мучила ведьма, которую зовут Марой , или кошмаром, который липнет к нам во сне лишь, когда устали мы, расстроены, или больны.

- Много ты знаешь, дуреха! - озлилась Эвелин. - Клянусь, что в тот же миг в окно влетел хранитель-ангел мой в человеческом обличье и вырвал меня из рук зла! И если не безбожница ты, то мне должна поверить!

- Но… но, хозяюшка моя, я не могу, - смеялась Роза. - И ангел тот, плод всего лишь вашего воображения. Страж-норманн на мой зов явился, и высадил окно, чтоб вам прийти на помощь, и мне с рук на руки вас передал едва живой в беспамятстве.

- Стражник? Как же! - покраснела Эвелин и рассердилась. - И кто ж тебя послушал и ворвался в спальню к леди?

- Вы, я вижу, злитесь, госпожа, а зря, между прочим. Я что, по-вашему, должна была спокойно слушать, как вы кричите, будто убивают вас, и сидеть, чинясь и сложив руки? Да ни за что и никогда!

- Я спрашиваю тебя снова, Роза, - спросила чуть добрее леди, - кто откликнулся на зов ваш и ворвался в мою спальню?

- Клянусь, сударыня… не знаю, - отвечала Роза. - Он был закутан в плащ, и было так темно, что даже без него, его бы я не разглядела. Но я могу его найти, пообещав ему награду, и попросить молчать о том, что приключилось ночью.

- Так и сделай, - сказала Эвелин. - И если он один из тех, кто нас сопровождает, я тебе поверю, что мне пригрезилось вчерашнее.

Роза подстегнула прутиком свою лошадку и, вместе с Эвелин, подъехала к Филиппу Гварину, оруженосцу констебля, который возглавлял их охранение.

- Милый Гварин, - обратилась к нему Роза, - минувшей ночью я беседовала из окна с одним из стражей, и он мне оказал одну услугу. Не могли бы вы позвать его, чтоб я его отблагодарила?

- Неужели? Тогда, красавица, ему от меня тоже кое-что причитается, - отвечал оруженосец, - поскольку, если мой солдат приблизился к дому настолько, что мог беседовать с вами, то он нарушил мой приказ.

- Подумаешь! Ради меня его простить должны вы, - кокетливо сказала Роза. - Клянусь, коль моя просьба для вас что-то значит, в следующий раз я буду рада видеть под своим окном силача-Гварина.

Оруженосец рассмеялся и покачал головой.

- Воистину, - сказал он, - перед женщиной любой воин отступает.

С тем он отъехал в сторону, чтобы справиться у своих солдат, кто мог дежурить вблизи дома Белдрингемов, и скоро вернувшись, поклялся, что ни он сам и ни один из его людей не приближался к жилищу леди Эрменгарды минувшей ночью.

- Ну, что теперь ты скажешь? - спросила Эвелин, смущенную фламандку.

- Плутишки опасаются Гварина, - пожала плечьми Роза, - и не смеют признаться… Придется мне самой назначать награду за его поимку.

- Мне очень жаль вас, красавица, - сказал Гварин, - но эти бестии не такие уж овечки, как могло вам показаться, они не запираются и в больших проступках. И, потом, я обещал им прощение. Что же вы хотите им пообещать?

- Ничего, Гварин, - ответила за подругу Эвелин, - кроме вина вашим солдатам, чтобы эта ночь была, не в пример минувшей, веселее. - И как оруженосец отъехал, она сросила Розу: - Думаю, красавица, теперь ты веришь, что мой спаситель - ангел?

- Я верю лишь своим глазам с ушами, сударыня, - обиделась Роза.

- Фу ты, ну ты… Ну и я остаюсь при своем, - сказала Эвелин. - Клянусь, мой Избавитель - так отныне я стану называть его, не был похож ни на кого, кто охранял дом Белдрингемов. Скажи мне лучше вот что… Что ты думаешь об этом странном прорицании:


Смерть с девою обручена,
Преданная, невинна она!


Только не говори, что оно плод моего воспаленного рассудка, представь, хотя б на миг, что оно исходит свыше, и скажи, что может оно значить?

- То, что вас, моя госпожа, возможно, и предадут, но имя ваше не очернят, - сказала торжественно и печально Роза.

Эвелин схватила с нежностью и признательностью руку подруги, и дрогнувшим голосом произнесла:

- Спасибо тебе за то, что ты согласна с моим сердцем.

Но вот облако поднятой пыли объявило о подходе констебля Честера с войском, усиленного сэром Уильямом Гербертом и некоторыми его друзьями и соседями, готовыми выразить свое почтение «Сиротке «Грустной Обители», как они прозвали Эвелин, услышав о ее злоключениях.
Поравнявшись с де Лагом, Эвелин поймала на себе его неодобрительный взгляд, обращенный на ее растрепанный вид и расстроенное платье по причине спешного отъезда из дома Белдрингемов, который, судя по выражению лица констебля, как бы говорил: «Я вам не простолюдин какой-то, чтобы с такой небрежностью меня встречать, и чтобы эдакое пройти мимо!» И она впервые задумалась, что непривыкший излучать любезность лик констебля, мог быть сейчас куда строже в напоминании о том, что каковы бы ни были обстоятельства и желания ее, она обязана не ронять своим внешним видом достоинств рода и сословия, к каким она принадлежит.

Но туча на бровях констебля не разразилась бурей - за разговорами во время встречи маркграфа с сэром Гербертом и прочими рыцарями и господами, кто друг за другом подъезжали приветствовать их и сопровождать в дороге, Эвелин имела случай оценить первостепенство констебля в буквальном значении этого слова, и отметить те внимание и почтение, с каким слушали его слишком высокородные и чересчур важные люди, чтобы с легкостью уступить свое первенство тому, кто этого не заслуживал. Во мнении всякой женщины о ком-либо всегда возобладает мнение о нем большинства влиятельных людей; посему и неудивительно, что Эвелин, по прибытию в обитель бенедектинок в Глостере, не могла уже думать о достохвальном воине и видном сановнике, возвышающемся чуть ли не над всеми, кто честь имел приблизиться к нему, иначе как с глубоким уважением. Его супруга, задумалась Эвелин (а она не была не честолюбива), закрыв глаза на отсутствие в ее муже качеств присущих юношам горячим, столь лестных женскому воображению, будет окружена таким вниманием и таким высочайшим почетом, кои могут сделать ее счастливой не только в целом, но и в браке.