Влюбленный. Глава 10 Москва, весна 1994

Весь изъеденный и раскислоченный плебейским чувством раздражения пошел он в армию, предварительно жестко попросив ВСЕХ своих близких и друзей не искать его и не навещать. Так было надо. Неминуемо чувствуя нехорошие перемены в себе, искривления железного стержня «Кремня», он хотел для себя немыслимой головомойки, одиночества и забытья… Писать не будет, читать письма не будет. Валентин не осознавал, но в его настрое присутствовали ноты Христианского адепта, стремящегося окончательно запереть себя в монастыре от мира. Правда, не в монастыре вовсе, и на два года всего, но по сути - едино.

Последний разговор с его девушкой был особенно тяжел. Она опять активно вспоминала своего живого Учителя Грека, активно цитировала его… Он бесился, «как быдло», по личному своему определению. В конце произошло вообще немыслимое – такая «растительно-цветочная» Алена вдруг стала строго что-то ему вещать, при этом глаза ее были холодны, лобик разрезали морщинки жестко мыслящей дамы.
- Ты со своим Люцифером носишься, как с писаной торбой, как пацан неразумный – говорила она, - и не надоело тебе поклоняться фикции?  - Пребывание девушки все-таки «внутри» Веры, а не над нею, мешало говорить более определенно. – Князь тьмы, Демиург?! Ты хоть видел их, хоть знаешь, о ком говоришь, что это за «пиплы» такие? Стоят ли они вообще внимания твоего и чьего либо? Мне вот, к сожалению, довелось… - опустив голос, и, как бы стыдясь, вдруг добавила Алена, -  Не понимаю тебя! – продолжала  заново с гневом, -  Как может взрослый, казалось бы, человек, прочитавший столько книг, уподобляться этим малолеткам, сжигающим в ночи кресты под руководством сексуально неполноценных дядек и тетек!
За последние дни Валентин очень сильно достал девчушку неадекватным самому себе поведением. Ей самой были неприятны ее речения, просто скопилась внутренняя усталость. А он, не отдавая себе отчета, до конца отстаивал свою пошатнувшуюся платформу мироздания. Права была Иришка – Учитель внезапно перестал ему помогать… Все были ПРАВЫ вокруг него, только где же был он сам в лоне этой всеобщей правды? 
Он лишь мрачно промолчал, затем еще раз настоятельно попросил Алену не искать его и не писать писем.

Два обещанных года, обернувшиеся полуторами,  решительно ничего не принесли Валентину. Просто абсолютно ничего! Ни хорошего, ни плохого. Он не попал ни в какую горячую точку, он не прошел никакой школы – ни жизни, ни возносимого им воинства. Обычный стройбат в ничем не примечательной черноземной глубинке. И особенно тяжело было человеку, всегда жившему своим умом, строившему свою жизнь самому, ПОДЧИНЯТЬСЯ!  Подчиняться черт знает кому, разжиревшим и слабоумным офицерам, физически сильным «старикам»,  с которыми не то что говорить, а рядом-то находиться было неприятно.
Ничего он не познал в этом «воинстве». Нет смысла ждать каких-то кошмарных рассказов о неуставных отношениях, о падениях в преисподнюю человеческой низости или,  наоборот, о светлом героизме отдельной личности в окружении адских монстров преобладающей силы. НИ-ЧЕ-ГО! Серость, тупость, потеря времени, которое могло быть потрачено на служение Жизни, на творчество и познание.
Конечно, довелось ему испытать и побои старослужащих, и оскорбления командиров, и отвратительную пищу, и изматывающую физическую работу. Но все не так, не ярко! Все, что происходило там - это неведомая доселе СЕРОСТЬ и тоска, о существовании которой внутри возлюбленной его Девушки-Жизни он и помыслить не мог.
На самом деле, он просто не знал, что хочет от той самой «службы», заплыл в нее по течению – и получил от нее именно такой результат. И, опухший от серости существования и умственного безделья, Валентин на восемнадцатом месяце службы конфликтанул с одним из офицеров, что закончилось нестрашным кровопролитием для последнего. «Губа», милиция, больница… И - вот тут он даже не понял – то ли доброта к нему медперсонала лечебницы (он ничего не просил и не симулировал!!!), то ли куда более серьезные причины в состоянии его – но парень был освобожден от службы досрочно. Он к тому времени перестал интересоваться тем, что происходит с ним и вокруг него, ему было ВСЕ РАВНО – дисбат, психушка, или что еще…  Но все свершилось именно так без вмешательства его воли. 
 Полтора года коту под хвост… Хотя нет. Безвозвратно, конечно, ничего не проходит. Тот подломленный, закачавшийся стержень Кремня в конце лета девяноста второго года, превратился весной девяноста четвертого в липкую, жидкоогненную массу, в сполохах которой все-таки угадывалась какая-то идея, какая-то последняя надежда на торжество света и возврат к прошлому посредством обретения будущего. Не до конца добитый Кремень вернулся в Первопрестольную…

Столица жила своей жизнью, и выглядела, как будто и не было этих пропавших полутора лет. Те же злые лица нищей толпы, те же беспорядочные торговые палатки, роскошные офисы бесчисленных банков, «репы» с золотыми цепями в черных бронированных джипах, ветер, именно такой,  «мусорный», как в песне культовой группы - несущий мусор, ошметки бумаги, сплюснутые жестяные банки, пыль, пыль и пыль, поземкой стелющуюся по улицам стольного града больной державы, никем не убираемым. Продолжали звучать выстрелы, уже из куда более совершенного и изощренного оружия, все чаще достигающие цели, которая всегда находилась. Может, меньше количества, меньше шума, чем два года назад, но качества, несомненно, больше. Девяноста четвертый отличался от последних диких лет тем, что где-то полгода назад, осенью, больному социуму было сделано грандиозное кровопускание без наркоза. Кровопускание, которое нисколько не вылечило лихорадившее  общество, но имело эффект некоей лоботомии, приуспокоившей неизлечимо больного на неопределенное время.
И с «телекранов», с плакатов на улицах, со сцен, из динамиков, выставленных в форточки квартир, офисов и торговых палаток, неслась, неслась и неслась пурга, с довольно звучным наименованием «поп-культура». ПОП – популярная (а не то, что первое приходит на ум), то есть, самая распространенная и востребованная. Именно этой культурой и жило общество. Начиная с двенадцатилетних детей, самозабвенно дергающихся под ритмы отовсюду играющих песенок и заканчивая интеллигентными пожилыми людьми, которых невозможно встретить в определенное время каждого дня на улицах, поскольку по телевизору ИДЕТ СЕРИАЛ!
И в этом сериале – ОНА! Богиня его, владычица влюбленного его духа и всей недолгой двадцатилетней жизни Валентина. Мать-подруга, мать-икона…
Он, еще не включая телека, увидел ее на лотках желтой прессы в глянцевых журналах и агрессивно окрашенных таблоидах. «Современная кинодива…», «…неожиданно засветившая звезда на небосклоне..», «.. самое таинственное явление в новом российском кинематографе…», «…зажженная и выпестованная талантливым молодым режиссером Григорием Панасенко…» - последнее было особенно непереносимо. Зажженная! ВЫПЕСТОВАННАЯ!!! И самым диким в этом вертепе желтой прессы было, зачастую попадающееся,  имя – ИРЭН Петлицына! У парня взорвалась голова. Мерзавец! Урод!! Конечно, это он и заплатил, и настоял, чтобы его родную и милую Иришку, Иру, Иринку обозвали в продажной прессе этим чуждым и нелепым именем. Конечно, сама она была «русской девочкой» с самых корней своих. А этот вертлявый придурок, защищающийся от враждебного мира за мириадами зеленых купюр, только он мог балдеть от этих американизмов, европеизмов, дьявол бы его побрал, этого Жорика… Так обозвать достойнейшую из смертных женщин!
И такая «лажа» с ее, Ирининой, точки зрения, способна была так больно потрясти уже совсем с нестойкой психикой ее сына.
А она, «новорожденная звезда», и сияла, и сверкала с телеэкранов по всей многострадальной стране. Один сериал, другой,.. о! вот уже даже фильм, демонстрируемый в кинотеатрах!... Убогие, никчемные творения кривого сознания режиссера. Он свою пустоту духа выносил на всеобщее обозрение в виде снимаемых сюжетов, киноэффектов, слабо намекающих на «голливуд», только куда более еще тупее и надуманнее… НО КАК ОНА ИГРАЛА!!! Играла саму себя, как всегда в жизни. (А в той самой Жизни Ирина могла быть каждой из своих ролей). Играла до слез, до хрипоты в голосе, играла самое разное, грандиозно украшающее ублюдочные творения «гениального молодого режиссера и продюсера».  Эта женщина никому и ничему не была верна, все это лажа,.. но ни в коей мере не изменяла себе! Отсюда и талант, и успех. Стать кинозвездой в сорок семь лет! Где еще, в какой стране и в какую эпоху это возможно?! Это в том-то возрасте, когда перестают думать о себе, опускаются, заболевают неожиданно, стареют.. Когда сознательная молодежь начинает в транспорте уступать места.  Иришка была молода и полна сил, ее жизнь как будто только начиналась.
Валентин сразу понял, что имела она в виду в их последней предармейской встрече под словами «НЕ ЛАЖА». Когда-то в щенячьем детстве, когда он только начал «дружить» с матерью, было ей сказано: «А вот я – дурочка! Есть у меня мечта, актриса я… И почему же так и не пошла этой дорогой,.. что же мне мешает…. Даже не пойму…». ОНА ПРИШЛА К МЕЧТЕ! Не без помощи этого дурацкого Жорика. Ну… это и понятно. В движении по своему пути всегда кто-то играет роль тягловой силы, материального воплощения идеи.
Иришка не искала материального, оно само ее находило. Она имела и пользовалась, как естественной, «лажевой» необходимостью. Она ИГРАЛА, КАК ЖИЛА! Как и Аленка… Поэтому так они и влюбились друг в друга (не вполне, скажем прямо, платонически) с единственной в их жизни общей встречи. 
Придя в своих мыслях к этому воспоминанию, Валентин твердо решил разыскать Аленку. Он совсем не знал, где… в этом НОВОМ для себя мире.
Ирина играла в кино, как Жила… Алена играла и писала музыку, как Жила… А что делал он, Валентин? Трусливо гнал от себя эти мысли…

Продолжение
http://www.proza.ru/2009/05/19/134