Алкино счастье

 
    Всю ночь в городе шел мелкий осенний дождь. Он стучал по крышам, барабанил в окна, моросил мелкими брызгами в лицо редким случайным прохожим. К утру, он стих, и наступило хмурое серое утро. От ветра и дождя на клумбах растрепались последние осенние цветы, отяжелели, склонились к земле пышные лиловые астры. Зашумели машины, зазвенели трамваи, и в городе началась обычная утренняя жизнь. Своя жизнь началась и за окнами серого мрачноватого здания, стоящего на стыке двух улиц. По коридорам засновали женские фигуры в белом, с серыми от бессонной ночи лицами, запищали младенцы, проснулись их матери – словом, началась обычная дневная жизнь большого родильного дома.

   Алка очнулась от тяжёлого забытья, повернулась со спины на бок и скрипнула зубами от неожиданной боли внизу живота. Затем обвела вокруг себя взглядом, ещё не понимая, где она, потом подозрительно глянула на свой живот, он показался ей резко похудевшим, она даже одеяло откинула, потрогала рукой, как бы не веря себе: «Ой, господи, родила что ли?!» Посмотрела в окно - там совсем близко от неё были кусты сирени и чуть подальше клумбы, с мокрыми от дождя и приклонившимися к земле астрами. Она опять посмотрела вокруг и увидела длинный коридор, ряд кроватей со спящими женщинами и себя, лежащую на точно такой кровати, от чистой белой постели остро и специфически пахло. Она закрыла глаза и с ужасом стала вспоминать вчерашний день…

    В общем, всё было, как всегда, ничего особенного. С утра бабка на кухне жарила оладьи, а она ещё лежала на своём продавленном диване, когда к ней пришла Галка и пригласила к себе на день рождения, иначе она кровно на неё обидится.
 - Хватит сидеть и лить слёзы о своём Пете! - твёрдо заявила Галка, - Пойми, наконец, что ты ему не нужна такая!

   И Галка вскоре ушла, хлопнув дверью, а она наперекор всему опять ждала почтальона, всё ещё надеясь, что придёт долгожданное письмо, она ждала его с самого утра, и с самого утра, у неё начались какие-то неясные боли внизу живота, но она не придала им значения. Потом бабка позвала завтракать. Во время завтрака она всё поджимала губы и с жалостью глядела на Алку.
- Родишь скоро, как тогда? – читала Алка  в её глазах.
После обеда забежал Славик, посидел, покурил, поговорил о том, о сём. Напоследок скользнул взглядом по её огромному животу и, отведя глаза куда-то в сторону, спросил:
- Когда рожать думаете, миледи?
На что она, краснея, ответила:
- Не знаю, наверное, скоро.

  Разговор как-то не клеился, спрашивать о Петре Алка постеснялась, ей и так теперь было ясно, что она ему больше не нужна. Проводив Славика, легла опять на диван, но лежать было не удобно, к тому же беспокоила эта неясная боль в пояснице, она то утихала, то появлялась вновь.
Осенний день пролетел быстро, к вечеру бабка ушла посидеть к соседке, а к Алке опять нагрянула Галка на этот раз не одна, а со своим новым дружком Володей и всё-таки утащила её к себе, благо идти было не так уж и далеко.

 На столе у Галки красовались три портвейна и её всегдашняя закуска: винегрет, хлеб, нарезанный крупными ломтями и жареная картошка с салом. А за столом сидела подвыпившая компания: две крашенные девицы с взбитыми волосами и какие-то два хмыря. Один из них, рыжий, патлатый парень, бренчал на гитаре и пел хриплым голосом, неумело подражая Высоцкому, что-то блатное:
Ах, на горе уже лёд весенний,
Скоро там цветочки расцветут
А на заре меня молодого
Под конвоем поведут…

   Володя, уже хмельной, сидел с Галкой в обнимку, и всё косился на вздутый Алкин живот, и всё уговаривал её выпить. Алка поначалу пить не хотела, всё отнекивалась, но её всё-таки уговорили, и она выпила с полстакана тёмно-красной жидкости. Вскоре по телу пошло приятное тепло, боль успокоилась, и на душе стало как-то легче. Дальше она уже не отказывалась, пила вместе со всеми…
Поздно вечером засобиралась домой, несмотря на энергичные уговоры Галки заночевать у неё. Галка помогла ей одеться, застегнула сапоги, предложила проводить, но она отказалась, вышла в холодную мокрую темень и пошла по улице, не разбирая луж. Больше она ничего не помнила - дальше в памяти выходил полный провал. Как очутилась здесь, в больнице, она не знала.

   А было всё очень просто. Ночной патруль милиции объезжая этот окраинный район, крайне неблагополучный в криминальном отношении, в свете фар увидел лежащую прямо на тротуаре женщину. Это случилось недалеко от той улицы, где жила Галка…
Она была доставлена в роддом номер один, ночью у неё отошли воды, роды были стремительными, и в три часа пятнадцать минут она родила девочку весом три килограмма восемьсот граммов, у неё порвалась промежность, так что пришлось накладывать швы.

  Вот теперь она смутно вспомнила сверкающий никелем стол, белые простыни, лица врачей, острую боль и крик ребёнка…
Ей вдруг стало мучительно стыдно. Хотелось провалиться, сгореть от стыда. Голова трещала и кружилась. Она опять посмотрела в окно, и внезапно ей пришла в голову дикая идея: «Бежать! Сейчас же, окно ещё не заклеено. Вот сейчас встану, и... » - она поискала глазами, и на спинке кровати увидела пестрый ситцевый халат, а возле кровати старые кожаные шлёпанцы. «Вот сейчас…» - она попыталась сесть, но её охватила жгучая боль.

  «Ничего, это сейчас пройдёт» - устало подумала, подняла голову, осторожно огляделась Алка. Коридор был пуст. Женщины, лежащие на кровати, видимо, спали. Торопливо надела халат, встала, голова слегка кружилась и была необыкновенно лёгкой, дрожащими пальцами завязала на спине тесёмки халата и стала потихоньку открывать окно. Оно открылось удивительно легко. Тогда Алка влезла на подоконник и неловко прыгнула вниз…

  В животе как будто что-то оторвалось, она почувствовала резкую боль, и горячая струйка крови потекла по ногам. Голова закружилась, и к горлу подступил такой знакомый за время беременности комок тошноты, что она неловко повалилась набок. Тут её и подобрала пожилая нянечка, как раз в это время высыпавшая мусор из корзины в контейнер, стоящий во дворе. Вскоре беглянка была водворена  на место, а после завтрака её перевели в палату, где кроме неё лежало ещё шесть женщин. Они некоторое время с явным любопытством разглядывали Алку, словно невиданную диковину, потом неприязненно отвернулись, видно уже знали о случившемся, и продолжили свой оживлённый разговор. До обхода к ней подошла молоденькая акушерка и долго выпытывала о самом интимном, Алке пришлось отвечать да или нет на её довольно щекотливые вопросы: замужем она или нет, сколько у неё было беременностей, абортов и т.п., аккуратно записав всё это в карточку, акушерка ушла.
 
 После неё в палату вошёл, прихрамывая и тяжело опираясь на черную блестящую трость, грузный седой доктор. Он  присел к ней на краешек постели, спросил о самочувствии, потом попросил показать грудь, и когда она поспешно задрала рубашку, больно надавил ей на сосок, из которого так и брызнула тоненькая белая струйка. После осмотра врач поднялся, похлопал её по плечу, сказал, что всё хорошо, велел сцеживаться и отошёл  смотреть соседок по палате. Вскоре после него в палату вошла молодая красивая женщина со стетоскопом на шее, как оказалось врач-педиатр из детского отделения. Она сообщила всем сведения о новорождённых, потом посмотрела на Алку приветливо и спросила:
- Это вы поступили сегодня ночью?
Алка молча кивнула.
- У вас девочка, вес 3.800,  рост 52 сантиметра. Здорова. Состояние по шкале Ангар хорошее.

   Это известие о рождении дочери Алка встретила равнодушно и, когда на другое утро ей принесли на кормление ребёнка, она категорически отказалась кормить дочку, заранее решив, что ребёнка забирать из роддома не будет, а значит, незачем травить себе душу, незачем прикладывать к груди девочку.

  Целый день она лежала, стараясь не слушать шутки и анекдоты соседок, а к вечеру у неё появился жар и боль в груди, и, когда вечером же к ней пришла Галка с передачей, она спросила у неё сигарет. Галка осторожно подала пачку «Медео» и коробку спичек, благо палата находилась на первом этаже, и посетители отдавали передачи через окно. Сигареты и спички она спрятала под подушку, а ночью, когда боль в груди стала совсем нестерпимой, Алка не выдержала, надела халат, тихонько положила в карман сигареты и спички и вышла покурить в туалет.

  К утру прилив молока стал ещё сильнее, грудные железы распухли, стали тяжёлые и твёрдые, а из соска сочилась какая-то желтоватая жидкость, отчего рубашка на груди стала сначала мокрая, а потом высохла и задубела, как корка.
На утренний обход пришёл всё тот же старый доктор Иван Сергеевич. Он осмотрел всех, со всеми побеседовал и направился к Алкиной кровати.
  Опытный врач с тридцатилетним стажем, он сразу понял, что творится в её душе. Тысячи рожениц прошли через его умелые руки, за долгие годы работы Иван Сергеевич даже по внешнему виду научился определять социальное положение пациентки.  Когда её почти без чувств привезли на каталке в операционную, и ему пришлось заново накладывать ей лопнувшие на промежности швы и останавливать кровотечение после её неудачного побега, а она, вместо того чтобы кричать, как все, только до крови искусала себе губы. Иван Сергеевич всё старался понять, что же заставило эту молодую женщину совершить такой отчаянный поступок.
 
 Кто она? На алкоголичку вроде бы не похожа – лицо чистое, нежное, только синие тени под глазами после тяжелых родов, да тоненькая морщинка прорезалась на лбу. Почему отказывается от ребёнка, ему было понятно. Скорей всего не замужем, ребёнок случайный, жить негде, да мало ли что ещё может, случится с девушкой. Но каким-то профессиональным особым чутьём, интуицией что ли, он чувствовал, что проснётся в ней такой естественный, такой человеческий материнский инстинкт, и ему было жаль её, заблудившуюся в житейском море и уже начавшую тонуть, и хотелось всей душой ободрить её, помочь.

  Тщательно осмотрев Алку, Иван Сергеевич увидел и жалкое выражение лица, и ещё резче обозначившиеся тёмные круги под глазами, видимо следы бессонной ночи, и главное, молочные железы, они были твёрдые и горячие, с глянцево лоснившейся  и туго натянутой кожей.
- Сцеживаться! – коротко бросил он – Иначе будет мастит. Понимаешь? И ограничь потребление жидкости до одного литра в сутки  и, помолчав, тихо добавил, - Девочка теряет в весе. Сцеженного молока не хватает – постоял ещё с минуту возле неё, с укоризною и как-то по-отечески глядя на Алку, и ушёл.


   И опять целый день томительного одиночества в переполненной палате. Женщины сразу объявили ей молчаливый бойкот. В столовую ходила одна, садиться было нельзя, и есть приходилось стоя. Наскоро проглатывала она небогатый завтрак, запивая чаем, и уходила в палату. Соседки по палате сторонились её с первого дня. Они весело рассказывали анекдоты, часто с «картинками», дружно хохотали на всю палату, с нетерпением поджидая своих мужей и близких, умолкая только во время кормления. Когда подходило это время, все с нетерпением посматривали на дверь, вот, наконец, по коридору со стуком проезжала коляска, с аккуратно уложенными дружно орущими младенцами, в палату заходила румяная полная медсестра и выкладывала туго спелёнатые свёрточки на колени к мамашам.
И только Алка по-прежнему лежала одна, отвернувшись к стене, и всё перебирала в уме всю свою неудавшуюся девятнадцатилетнюю жизнь…

  Именно в эти часы и минуты тоски и одиночества  припомнилось ей бедное, полуголодное детство. Отца не знала совсем, мать умерла от рака, когда Алке исполнилось всего восемь лет, вспомнила, как жили они вдвоём с бабкой в ветхом домике с кустами сирени под окнами, недалеко от линии железной дороги, а мимо их дома день и ночь мчались со стуком куда-то поезда. От их стука звенели окна и посуда в старинном резном буфете, а в доме мерно тикали ходики, на полу лежали чистые домотканые половики, на кровати, аккуратно заправленной кружевным покрывалом, взметнулась вверх горка подушек в наволочках с кружевными прошвами.
 
  Жили чисто, но бедно, зимой постоянно не хватало дров, и бабка утюгом гладила на ночь постель, чтобы хоть немного согреть, перед тем, как ложиться. Вечерами было скучно, бабка пряла, вязала или штопала что-нибудь, а то, шевеля губами и надев очки с толстыми стёклами, читала старые церковные книги, которые достались ей от матери, и бережно хранила их. Алка же сидела в уголке с книжкой, или делала уроки на краешке стола, и начинала мечтать, уносясь далеко от их бедного домика. В мечтах она видела себя красивой стройной девушкой,  похожей на тех кинозвёзд, чьи фото она иногда покупала в киоске. Алке, ходившей в одном-единственном, перешитом мамином платье на школьные вечера, хотелось жить какой-то другой, красивой жизнью, красиво одеваться и вкусно есть, поэтому ей так хотелось быстрее стать взрослой и самостоятельной, самой зарабатывать деньги и потому, окончив восемь классов, решила она пойти в строительное училище, выучиться на штукатура.
 
 От девчат она слышала, что штукатуры неплохо зарабатывают, и это решило её выбор. Бабке сказала об этом, когда подала уже документы, та поохала, поворчала, но тоже решила, что так им будет легче.
В училище появились у Алки подруги: смазливые разбитные девчонки, она стала ходить на танцы, подражая девчонкам, научилась курить, стала дружить с парнями, гораздо старше себя и не заметила, как стала женщиной…  Ей было тогда  лет 16. Один раз, когда она была на вечеринке с танцами и вином, ночевать осталась там же, у подруги, утром проснулась, а рядом лежит рыжий Володя и волосатой рукой обнимает её за грудь…

  А потом пошло и поехало, сколько их было у неё потом, мужчин в её жизни, она не считала. Всех привлекало её свежее миловидное личико, упругое девичье тело, нежная грудь, длинные шелковистые волосы.
Часто устраивали вечеринки, на которых курили до одурения, пили «бормотуху», балдели. Спали тут же, кому с кем придётся, и каждый раз менялись кавалерами, так казалось интересней.

  Так пролетели два года учёбы, и она стала работать на объекте, половину получки отдавая бабке. Постепенно жить с бабкой стало совсем невыносимо для Алки, невыносимо стало её ворчание и молчаливый укор. Добрая старушка всё вздыхала и часто молилась, понимая сердцем, что неладное творится с внучкой, но ничего поделать с ней уже не могла и только уповала на бога, в которого всей душой веровала и надеялась, что всё-таки образумится  когда-нибудь девка. Алка же научилась грубить бабушке, ловко оправдываться, бесстыдно лгать и часто на все вопросы отвечала, что ночевала у подруги, откуда якобы ближе на работу. Проверять, где она действительно пропадает, старушка с больными ногами не могла, и Алка беззастенчиво пользовалась этим.


  Кавалеры делали ей небольшие подарки, угощали конфетами и вином, иногда давали денег, и она со стыдом, но принимала всё это.
Вскоре Алка перебралась жить в общежитие треста, благо там освободилось место в одной из комнат. Общежитие было квартирного типа, Алку поселили в небольшой комнате на двоих. Первое время она жила тихо, как мышка, боясь высунуть нос, никуда не ходила вечерами, и к ней никто не приходил. Но, увидев местные «порядки» и поближе познакомившись с обитателями и с соседкой по комнате, веселой голубоглазой Кларой, осмелела, и к ней тоже стали приходить гости, холостые и женатые… Коменданта в общежитии не было, никто за девчонками не следил, и они были предоставлены сами себе.
 
 Все они были примерно одного возраста, интересы и увлечения, маленькие радости были у них примерно схожи: кино, танцы по выходным дням, вечеринки, то в одной, то в другой комнате.
Соседка по комнате Клара Кольцова была полненькая круглолицая симпатичная блондинка 23-х лет. Она считалась самой старшей и опытной среди них, говорили, что где-то в деревне у родителей воспитывался её четырёхлетний сынишка, а Клара жила беззаботно и усом не вела.
  Опытная в любовных делах, Клара учила девчат, как надо вести себя с парнем, чтобы ему понравиться, что и как надо делать вдвоём. Для неё ничего не было запретного, она могла запросто разгуливать совсем голой по квартире, блистая загорелым точёным телом, расхаживая от своей комнаты до ванны или мыться вдвоём с кавалером совсем голенькими, и даже не запираясь.

  Иногда, когда становилось скучно, и друзья почему-то долго не приходили, Клара предлагала поехать поискать других кавалеров, и тогда они всей компанией ехали на вокзал, или к большому кинотеатру, или в другие людные места, а иной раз просто не спеша, прохаживались по главной улице города в вечернее время. Возвращались весёлые уже с кавалерами, те доставали выпивку, и застолье шумело далеко за полночь, расходились по комнатам уже с парнями, и нередко в одной комнате оказывалось по две парочки. Под утро кавалеров потихоньку выпроваживали и не выспавшиеся, злые шли на постылую работу, где целый день за совсем не большие деньги ишачили с мастерком в руках в холоде и грязи, зато теплее согревала мысль о предстоящем вечере с выпивкой и сытным ужином. Да, работа не радовала.
 
 Домой девушка приходила усталая и вся промёрзшая. Дома налаживала ванну и тщательно с удовольствием мылась, с наслаждением долго лежала в горячей мыльной воде, затем закручивала волосы на бигуди. После раскаляла сковородку, бросала туда шипящее масло, кружочки колбасы и разбивала пару яиц.
  Деньги расходились моментально. Особенно обидно было, что вкалывали, как черти, а зарабатывали так себе, а тряпки все такие дорогие, и одеться хочется до жути. Да и на выпивку приходилось тратиться, то с девчатами соберутся, выпьют после работы, то ребят в гости позовут, те хоть и приносили «пузыри», но и на стол приходилось тратиться, не встречать же гостей с пустыми руками. Накрывали на стол то в одной, то в другой комнате. Денег постоянно не хватало, бегают, бывало перед получкой друг к дружке пятерку или десятку сшибают.

   Одна только Клара не занимала ни у кого, у той всегда водились деньги, хоть и одевалась она получше других. Однажды, когда Алка в который раз попросила у нее денег до получки, Клара, подавая ей «четвертак», сказала:
 - Хочешь, я тебя со старичком познакомлю! Хохма, какой старикан, симпатичный такой дедуля и не жадный. Хочешь, поедем со мной, я в воскресенье с Галкой, девахой одной, к нему собираюсь.

  В воскресенье они и, правда, съездили к старичку, он жил в одном из отдаленных новых микрорайонов, в обычной серенькой пятиэтажке. Позвонили, дверь открыл краснолицый старик с рыжими крашеными волосами и масляными, голубыми глазками. Он явно обрадовался гостьям, пригласил девушек в комнату, увидев среди них новенькую, старичок сладко заулыбался, подал Алке руку и коротко представился:
- Миша, - и пригладил торчащие ёжиком волосы.  Девчонки вызвались у него похозяйничать – им видно было уже не впервой. Они быстро сварили сосиски, вскипятили чай с молоком. Сели обедать. За обедом Миша сладко улыбался и подкладывал на тарелку Алке горячие сосиски.
 
  Девчонки с жадностью ели, смеялись, потом пошли в комнату, уселись на тахту и стали смотреть телевизор. Телевизор был цветной с большим экраном и прекрасным изображением, передача была интересной, и девчонки смотрели с удовольствием, с одной стороны у Миши села Галка, а с другой Клара. Миша блаженно жмурился, как кот, и по очереди обнимал их обеих.
  Потом Клара и вовсе перебралась к нему на колени, обняла за шею и ласково терлась щекой об его колючую щеку. Старичку это доставляло  истинное удовольствие, он блаженно щурил голубые глазки и все сладко улыбался, время, от времени поглаживая полную Кларину ногу повыше колена, а ей хоть бы что сидит себе, как большая сытая кошка, только что не мурлыкает. Часа через два засобирались домой. Когда одевались в крохотной прихожей, Миша вдруг ласково ткнул пальцем в упругую Алкину грудь и сказал:
- А ты ничего, приходи, когда туго будет, чем могу – помогу.
 Алка почему-то молча кивнула. Домой возвращались без Клары – та осталась ночевать у Миши.

   Потом не раз они ездили туда перед получкой, а, освоившись, Алка и одна стала заглядывать к ласковому Мише, и хоть противны ей были прикосновения его холодных, потных рук, она ложилась к нему в постель, а он, дрожа от сладострастия, раздевал ее, ощупывал грудь, живот, бедра и тоненько, сладко хихикал, Алка мелко вздрагивала от его нечистых прикосновений, тошнота подкатывала к горлу клубком, но терпела.

  Прощаясь с ней, Миша аккуратно давал 2-3 десятки, жадно целовал мокрыми губами и все гладил ее высокую грудь. Алка знала, что она у него не одна, но все равно приходила. На деньги, добытые у Миши, она брала дешевой колбасы, халвы, конфет и обязательно бутылку «Яблочной», и они весело проматывали эти «красненькие», которыми рассчитывался Миша за ее молодость и красоту. Девчонки знали, что, и она теперь тоже ходит к Мише, но это их ничуть не смущало, как не смущало их и то, откуда у него столько денег, знали только, что работал он в какой-то ювелирной мастерской.

  И Алка не задумывалась, меняя кавалеров. Постепенно  такая жизнь стала ее засасывать, и она все реже и реже ходила к бабке…  А беда была уже совсем рядом. С ужасом стала замечать Алка, как с ней происходит нечто странное. По утрам ей ничего не хотелось, есть, тошнило, а однажды вырвало на работе в обед, сразу, как только вышла из столовой, только успела добежать до туалета. А вечером удивила всех девчонок: зашла в овощной магазин после работы, купила килограмм соленых помидор и все съела за ужином.
 Девчонки переглядывались:
- Что это тебя на солененькое потянуло?
 А самое главное – прекратились менструации, «гости» как называли это девчонки. Алка ждала три месяца, потом не выдержала и пошла в женскую консультацию. Гинеколог, пожилая женщина с усталым и строгим лицом, посмотрев ее, сказала:
- Беременность 16 недель, – и записав в карточку, добавила, - Замужем?
У Алки вдруг пересохло во рту от волнения. И Алка, растерявшись, пересохшими от волнения губами выдавила из себя:
- Замужем.
- Тогда нужно встать на учет, вот сдадите анализы и придете к нам.
Врач подала ей направления. Она вышла из кабинета, потерянная, оглушенная, отчетливо понимая, что с ней случилась беда. Вернуться сразу в общежитие, она сейчас просто не могла, поэтому, чтобы опомниться, прийти в себя и подумать, что же ей теперь делать, да и показаться сейчас на глаза девчонкам она была просто не в состоянии, поэтому решила две остановки пройти пешком через парк.

  В парке было тихо и прохладно, хотя ярко светило апрельское солнце, солнечные зайчики играли в просвете голых еще деревьев. Снег уже растаял, и лишь кое-где лежал под деревьями темными кучками. От земли подымался легкий пар, кругом раздавался веселый щебет пичужек. Алка присела на пустую скамейку, вдохнула полной грудью. От свежего воздуха, запаха земли и прелых листьев у нее вдруг закружилась голова, и она почувствовала дурноту. На душе стало так тоскливо и горько, что не выдержала и громко разрыдалась.
Сколько времени она сидела так, она не заметила, как вдруг услышала веселый мужской голос:
 - Фи, такая хорошенькая девочка и плачет! Ай, ай, как нехорошо! Кто вас обидел, леди?

  Она подняла голову и сквозь пелену слез увидела двух высоких парней.
Алка резко отодвинулась и отвернулась, слезы моментально высохли, но она все-таки вытащила из сумочки платочек и досуха вытерла пламеневшие щеки.
 -Кто посмел обидеть даму? Вы только укажите нам этого негодяя, -
продолжал тот же парень.
- Ну, так что, по рукам? – светловолосый парень, широко улыбаясь, подал Алке руку и продолжал кривляться:
- Да, два смелых рыцаря желают познакомиться с очаровательной незнакомкой. Знакомьтесь – это мой верный Санчо Панса, а короче Пётр. А это я – Славик.
Алка улыбнулась и тихо выдохнула своё имя и опять опустила голову.
- Итак, господа, знакомство состоялось, а теперь прошу вас отметить с нами этот замечательный день. В сей день два друга, сударыня, сдали последний семестровый экзамен института инженеров водного транспорта. Теперь предстоит дипломная работа. Да, перед вами молодые штурманы будущей бури.
Они пошли в ближайшее кафе, пили пиво, ели мороженое, разговаривали. Так пролетело несколько часов, а потом Пётр проводил её до дома – она решила ночевать у бабки. Постояли у ворот. Алка подумала, что он полезет целоваться, а он коротко простился и ушёл.

  Ночью Алка тихонько плакала под могучие бабкины храпы и обдумывала, как можно умереть легкой смертью, перебрала в уме все варианты, но так ни на чем, не остановившись, решила завтра же уйти из общежития. Под утро, наконец, успокоилась и крепко уснула.

  А затем потянулись длинной чередой безрадостные дни. Внешне вроде бы ничего не изменилось в ее жизни: так же работала, так же приходила усталая, но с каждой неделей Алка с ужасом чувствовала, что полнеет, что становятся узкими юбки и платья, а по утрам появилась тошнота и отвращение к еде.

  От бессонных ночей и бесконечных слез под глазами появились темные круги.
Вечерами, поужинав, сразу забиралась в постель. К подругам не тянуло. А время шло. Вскоре она почувствовала неясные толчки в животе, которые с каждым днем становились все сильнее и настойчивее. Это зарождалась в ней новая жизнь. Теперь, чтобы скрыть беременность, она старалась поменьше видеться с бабкой. Но скрыть беременность не удалось даже от ее подслеповатых глаз. Да и девчата на работе скоро все узнали об этом. Все теперь наперебой лезли с советами к ней в душу. Одни советовали вытравить ребёнка, предлагали всевозможные способы; другие – просто оставить малютку в роддоме.
 
  Алка отмалчивалась или огрызалась, а в душе царило смятение, она и сама не знала, что будет делать с ребёнком, и на что она будет жить – бабушкиной пенсии ей и самой не хватало на житьё-бытьё.
Подружек теперь она сторонилась, выпивать и гулять бросила, да она и раньше-то не особо была любительница всего этого. Вот только курить бросить никак не могла. О бывших своих дружках и не вспоминала, но никак не могла забыть те несколько часов, проведённые с Петром. И всё ждала его, даже самой себе, боясь  признаться в этом.
 
  И однажды вечером он пришёл, интеллигентный, высокий, модно и со вкусом одетый. У неё вдруг сильно заколотилось сердце, застучало в висках.  «Нашёл, надо же нашёл», - радостно твердила она про себя. «Значит, не забыл, значит, нужна, помнит, а всего и виделись-то один раз!»
Всегда такая смелая с парнями и бойкая на язычок, она сейчас не знала, что сказать и даже боялась посмотреть ему в глаза. Стояла перед ним, как провинившаяся школьница перед учителем. А он как будто не замечал её смущения.
- Это тебе витамины, - и протянул ей большой целлофановый пакет с румяными яблоками – Ты извини, мне сейчас некогда, пишу дипломную работу.
Ей захотелось угостить его чаем. Она вспомнила, что в сарае лежат ящики, перед каждой топкой бабка разбивала по одному. Сегодня бабушки не было дома, она с утра собиралась с соседкой в единственную в их городе церковь и до сих пор ещё не пришла. Накинув старый ватник, Алка пошла в сарай, но взяться за топор ей так и не пришлось. Пётр снял свою модную куртку и ловко,  как будто всегда этим занимался, стал разбивать ящики. Через полчаса уже весело шумел чайник, и в избе стало уютно и тепло. Смеркалось, а они всё сидели, не зажигая свет.
 
  Трещали дрова, гудела печь, бросая вокруг красные блики, а они сидели тесно, прижавшись, друг к другу. Вот, прогудев и простучав колёсами, промчался поезд. А они всё сидели, не зажигая свет. Наконец,  Пётр встал и засобирался домой. На прощание он взял её маленькие ладошки в свои и слегка коснулся их губами.

 И с этого вечера она больше не чувствовала себя такой одинокой. Пётр каждый вечер приходил в их маленький домишко, познакомился с бабушкой. Он приносил то яблок, то конфет, а один раз вытащил из спортивной сумки и подал ей объёмистый свёрток со словами:
- Померь, это тебе, - она ушла в свою комнату, развернула свёрток. Там оказался красивый вельветовый халат. Алка чуть не заплакала от радости:
- Где ты взял столько денег?
- Носи, заработал, - и он довольно засмеялся.

  Пётр приходил ненадолго и, посидев немного, уходил, приближалась защита диплома.
Так незаметно шло время. О будущем она старалась не думать, также не старалась выяснять отношения. Тем более что Пётр ничего не добивался от неё, никакой интимной близости. Их отношения больше напоминали дружбу. Она даже самой себе боялась признаться, что любит, давно уже любит его, любит сильно, нежно и горячо, но даже думать о том, что он женится на ней, она не решалась.

  А дни всё летели и летели. Отшумела весна весёлыми ручьями да звонкими капелями. Наступил май. Зацвели сады. Подходило время защиты диплома. Теперь он приходил к ней всё реже и реже и то ненадолго. После защиты диплома он должен был ехать по распределению на сибирскую реку Лену.

  Но вот всё позади: защита диплома, выпускной вечер с друзьями,  и стремительно приближался день его отъезда. И вот наступил их прощальный вечер. Они сидят вдвоём, а на столе самовар и горят две свечи. Бабушку она упросила заранее, и та ушла с ночёвкой к двоюродной сестре. Они пьют чай с тортом, принесённым Петром, и говорят бессвязными, отрывочными фразами:
- Дай слово, что будешь писать.

- Ну, конечно, не думай ни о чём, и не волнуйся Алёна, - ему почему-то нравится называть её Алёной.
- Главное, не волнуйся, тебе же вредно, - он легонько гладит её ладонь.
Они сидят рядышком. Чай давно остыл, а разговор их продолжается.
- Я приеду осенью, слышишь, ты только жди и пиши, ладно?
Ей хочется крикнуть: «Как я буду без тебя! Не уезжай, останься!», - но она молчит и только в глазах мольба. А он всё допытывается:
- Как у тебя сейчас с деньгами, до декрета дотянешь?
Алка не выдерживает и сквозь слёзы говорит ему:
- Брось меня, брось, забудь, слышишь? Зачем я тебе с ребёнком, да и мать не разрешит. Никогда не разрешит, чтобы мы были вместе!
- Не говори так, ты её совсем не знаешь, она у меня молодец. Дай я лучше посмотрю на тебя, ты стала ещё красивее и женственнее. – Он гладит её по волосам, как маленькую. Алка смущённо прячет свою голову у него на груди:
-  Как я буду без тебя?
- Ничего, потерпи. Я приеду, ты только будь умницей и не плачь. – Он осторожно вытирает слезинки с её щёк и целует в глаза.
- Ну, до свидания, любимая. Не провожай, не надо, - и уходит.
Стук калитки, лай собак, и темнота за окном. Всё…

  И опять потянулись бесконечные, тоскливые дни, недели, месяцы, а писем всё не было и не было. Теперь она была уже в декретном отпуске, ходила только в магазин, да в больницу и старалась замкнуться в новых своих ощущениях. А ребёнок жил и развивался в ней, переворачивался, бил ножками и знать ничего не хотел об этом трудном мире. Вот так и дожила Алка до того злополучного дня своих родов.

  В роддоме всё шло своим чередом: процедуры, обход, кормления, тихий час и длинные, бессонные ночи. По ночам, когда было особенно тяжело на душе, она тихонько вставала, доставала из-под матраца сигареты и спички и шла в туалет. На что бдительные соседки резонно замечали: «Пошла курить, кобыла».

  А грудь между тем всё тяжелела, налилась, затвердела и стала, как каменная. Все её попытки сцедить грудь ни к чему не привели. Она только измучилась и устала, беспомощно, битый час, теребя сосок и с болью выдавливая капельки жёлтого молозива. Всё было напрасно, грудь оставалась такой же каменной.
К вечеру у Алки начала подниматься температура.

  Неизвестно что было бы дальше, если бы на помощь не пришла опытная дежурная медсестра Надя. Она долго делала Алке массаж, мучительно больно разминая, раздавливая тугие комки молозива, а на ночь поставила ей банки на грудь, и хоть боль при этом была нестерпимая, к утру Алее стало намного легче. Но на другой день грудь опять окаменела. На этот раз Иван Сергеевич попросил Алку после обхода зайти в кабинет.

  Разговаривал опять он с ней недолго, опять повторил, что в роддоме не хватает сцеженного молока для всех младенцев, что её ребёнок потерял в весе более 400 граммов, и что ей самой будет легче, если она хотя бы в роддоме, всего несколько дней покормит свою девочку. Алка ничего не сказала, только кивнула головой в знак согласия и тихонько вышла из кабинета, а старый врач после её ухода лишь улыбнулся и потёр руки. Он то понимал, что, приложив к груди дочку, молодой матери гораздо труднее будет от неё отказаться.

  Вечером, не выдержав дёргающих болей, она сходила в детское отделение и попросила принести ей ребёнка на следующее кормление. Потом долго лежала, прислушиваясь к шагам в коридоре и, когда, наконец, прогремела коляска с детьми, впервые обрадовалась. Медсестра по очереди подносила детей и ловко подавала их мамашам, сидевшим с открытой грудью, но когда ей тоже положили на колени тугоспелёнутый свёрточек, Алка растерялась и никак не могла дать грудь ребёнку, а младенец морщил красное личико и всё ловил сосок, широко открывая ротик и вдруг громко, требовательно заплакал.
 
  Медсестра обернулась, подошла к ней, быстро двумя пальцами подхватила плоский коричневый сосок и ловко сунула ребёнку в ротик. Малышка будто только этого ждала, крепко стиснув челюсти, стала быстро сосать, захлёбываясь и не успевая глотать. Быстро и жадно насосавшись, ребёнок затих и уснул, не выпуская сосок из ротика.
Алка, боясь пошевелиться, лежала, испытывая облегчение, и смотрела на красное личико ребёнка.

  У девочки были темные ресницы, синие глаза и рыжие волосики. Внезапно ей почему-то захотелось посмотреть пальчики, ножки, но этого делать было нельзя. Какая-то тёплая волна нежности прошла внезапно по всей её озябшей душе. Она с сожалением и неохотно отдала ребёнка, когда закончилось кормление, а женщины вдруг оживлённо заговорили, засмеялись, и в палате заметно «потеплело».

   На другой день, в субботу, к ней нагрянула вся  их бригада в полном составе, да ещё строгая бухгалтерша Марья Сергеевна из местного комитета, она держала в руках сумку и красные гвоздики, и улыбалась. Алка тоже улыбалась, стоя у окна, а на глаза навёртывались слёзы. Немного погодя принесли большой целлофановый пакет с передачей, там были румяные яблоки, грецкие орехи, печенье, тёплые домашние плюшки и записка такого содержания: «Алка! Поздравляем с дочкой, как назовёшь? Держись молодцом. Пеленки и игрушки купили. Водиться тоже поможем. Не горюй! Есть ли молоко? Кушай орехи – очень полезно. Внизу  стояли подписи: Клава, Нина, Люся, Галя, Мария Сергеевна.


  С этого дня в душе у неё наступил перелом. Теперь она уже не ходила украдкой курить, спички и сигареты бросила в урну для мусора и с волнением ждала каждого часа кормления, тщательно к нему готовилась, мыла грудью. С душевным трепетом брала на руки дочурку, немного прижимая к себе тёплый свёрточек и давая грудь. Ребенок резко до боли сдавливал сосок розовыми беззубыми дёснами, и с каждым кормлением уходила боль, и Алка чувствовала облегчение, а ребёнок блаженно засыпал у неё на руках. Теперь девочка понемногу прибывала в весе, поправилась и она: на десятый день сняли швы, а ещё через два дня выписали из роддома.

  Забирать её с ребёнком пришла бабка. Она была в чёрном плюшевом жакете и светлом шерстяном полушалке с объёмистым узелком в морщинистых коричневых руках. Солидная пожилая медсестра развернула младенца и, показывая Алке, клеёнчатые браслетики на его ручках строго сказала:
- Смотрите хорошенько, мамаша, ваш?
Алка со страхом глянула на худенькое тельце девочки с крошечными вымазанными зачем-то зелёнкой ножками. Внезапная жалость обручем сдавила ей сердце, и она тихо, но твёрдо ответила:
- Мой! – и бережно приняла на руки ребёнка, ловко завёрнутого в пелёнки и голубое байковое одеяльце.

  На улице у неё голова закружилась от свежего воздуха и яркого не по-осеннему солнца.  После дождей погода установилась, и стояло тихое, и теплое бабье лето. Алка шла, крепко прижимая к груди свой свёрточек, и ей теперь было стыдно от мысли, что она хотела отказаться от дочки.
  Дома, первое, что бросилось ей в глаза – новенькая блестящая красная коляска для малыша и два увесистых свёртка с детским приданым.
- Это тебе девчата с работы вчера привезли, говорят от местного комитета, - коротко ответила бабка на её удивлённые взгляды. Слёзы чуть не брызнули у неё из глаз: «Девочки, мои родные, хорошие».
Уложив ребёнка, бабка вытащила из сундука новенькое стёганое одеялко, сшитое из разноцветных лоскутков, и подала Алке:
  - А это от меня, не горюй, внучка, не пропадём. Тут тебе ещё телеграмма от Пети и перевод, - бабка, тихо улыбаясь, протянула ей два бланка. – Ты вот чо, давай отдохни, да сходи на почту, получи деньги-то, уже два дня как принесла почтальонка.
- Что же ты сразу не сказала? – Алка бережно взяла в руки телеграмму, и печатные строчки запрыгали и поплыли у неё перед глазами: «Скоро приеду, жди, целую. Был на путине. Купи себе пальто и всё, что нужно. Твой Пётр». Второй бланк оказался почтовым переводом на 700 рублей.
- Ну-ка дай, гляну на правнучку-то, ишь спит. Ну, господь с вами. Пойду печку затоплю, зима скоро, холод в каждую щель лезет. А ты поешь, и ложись, отдыхай. Я вот управлюсь, да шанежек тебе напеку, - и ушла на кухню, шаркая войлочными туфлями.
«Совсем уже старая стала»,- глядя ей вслед, с грустью подумала Алка.


  А вечером они купали младенца в жарко натопленной кухоньке. Бабка достала новенькую, купленную накануне, белую детскую ванночку, тщательно вымыла её содой, ошпарила кипятком, затем налила туда тёплую воду. Потом она локтём проверила воду, перекрестила малютку, прошептав:
- Господи, благослови, -  и, бережно взяв девочку на руки, медленно погрузила её в воду до самой шейки. Алка стояла тут же наготове с пелёнкой в руках и смотрела, как священнодействует бабка.

  Искупавшись и насытившись, ребёнок сразу же уснул, а они с бабкой ещё долго сидели на кухне, и пили чай с малиновым вареньем. И Алка вдруг почувствовала, как между ней и бабкой рождается какая-то новая близость. В маленькой кухоньке было уютно и тепло, чайник шумел на плите, выводя свою нескончаемую песню…

  И впервые за долгое время Алке стало радостно и легко. Уже засыпая, кинула взгляд на коляску со спящим младенцем, подумала: «А как же я её назову? Может Аннушкой в честь мамы? Завтра с бабушкой посоветуюсь…» И уснула, намучившись за всё это время, и не слышала, как среди ночи заплакал ребёнок, и бабка укатила коляску к себе и тихонько качала, прибаюкивая, дитя человеческое, правнучку свою, живую кровинку.

  Старушке не спалось в эту ночь, вспомнила себя молодой и свои первые роды, дочку покойную Аннушку, мужа Степана, что с войны не вернулся. Многое ещё вспомнилось ей из своей трудно прожитой жизни, и скупая слеза покатилась по морщинистой, старушечьей щеке. Затем богу горячо помолилась. Ничего она уже для себя не хотела, знала старая, что жизнь её подошла уже к своему закату, а вот для Алки счастья хотела вымолить у бога. «Ничо»- думала она, - «Ничо, ребёночек, что ж может даже и к лучшему, образумится девка, а может и замуж выйдет. Парень-то уж больно хорош и любит, видно, внучку её непутёвую. Да ведь и то сказать, без отца, без матери росла девка. Деньги-то, деньги-то какие послал, видать, серьёзные намерения имеет. Жениться задумал. Ну, бог с ними, пускай женятся да живут, а я мешать им не стану, да и сколько мне осталось то теперь, господи, вот правнучку бог послал, доведётся понянчить и то ладно».

  С этими мыслями старушка, наконец, уснула. В комнате было тепло и тихо, и лишь спокойное дыхание спящих нарушало тишину, а в окно заглядывала яркая луна, равнодушно освещая этот прекрасный мир, полный радостей, страстей и горя.

1986 год


Рецензии
Спасибо, Танечка, что посоветовали прочитать этот рассказ, жалко девушку, запуталась она в этой жизни, неверные поступки чуть не привели ее к отказу от малышки, а это было бы для нее горем. Хорошо, что бабушка у нее была добрым и любящим человеком, я думаю, бабушка и забота о ребенке помогут ей по-новому взглянуть на жизнь и стать совсем другим человеком.
Мне очень нравятся Ваши рассказы.
Желаю Вам всего самого наилучшего в жизни и творчестве!
С искренним уважением,

Наталья Федотова 2   04.06.2014 19:11     Заявить о нарушении
Спасибо, дорогая Наташа, за Вашу рецензию.
Такие слова вдохновляют и помогают работать дальше.
Вам успеха, здоровья и хорошего отдыха.
С теплом и уважением.
Татьяна.

Татьяна Шмидт   19.07.2014 16:45   Заявить о нарушении
Спасибо, Танечка. Всего Вам хорошего, до новых встреч!

Наталья Федотова 2   19.07.2014 21:56   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.