А сейчас я отпустил себе бороду...

     Я вышел из машины и сразу же увидел Таню.
Среди беспрецедентной посредственности и мельтешения ничтожных судеб она выделялась как конкистадор между недоносков.
Возможно было виновато солнце - несколько дней подряд шли дожди. Они навевали скуку и разрушали свежую побелку на городских стенах.
Сначала, этот акт формального опознания трансформировался в телесную судорогу, которая холодком прошлась по хребту и уперлась в загривок. Потом, уже опосредованный, бесстыдным комом застрял в горле, так и не став словом.
Я знал её раньше как любительницу задворков и захолустий, восхитительного знатока помоек, заваленных произведениями высокого искусства.
Устранившись из сиюминутной данности, чтобы хоть минуту побыть карикатурой на самого себя, я пошел за ней только затем, чтобы она узнала меня.
Согласен, поступок по своему бестактный и бесцеремонный, учитывая то, что наши старые мечты о жизни в райских кущах наткнулись на Стену Плача - от этого за версту тянуло дурным вкусом.
Однако, все разновидности таланта, как правило, бывают связаны с некоторой бесцеремонностью.

     Я на мгновение задумался о Паскале, который никогда меня не раздражал, в отличие от Ларошфуко или Лафонтена, которые раздражали всегда, а потом решительно нырнул в людской поток, пересекая его по диагонали как паром, нагруженный разными видами одиночества.
Возможно, это был самый неэффективный поступок сегодняшнего дня.
Мы скользили в ограниченном секторе города известного своей шумихой и вселенской пошлостью. Я вспомнил, как часто раньше у нас возникала потребность устроить в нем что-то наподобие гражданской Варфоломеевской ночи. (Да и знали ли вы когда-нибудь горожанина, который не был в душе серийным убийцей?) Мы шушукались и шутили по этому поводу до тех пор, пока какие-то изуверы не взорвали в нем несколько хрущоб, набитых спящими людьми. Тогда, если вы еще помните, Москва два утра подряд просыпалась под вопли и скрежет зубовный людей, которых убивали целыми домами, и москвичи отдельно стоящими многоэтажками , квартирами и семьями распылялись в атмосфере, мешаясь с бетонной пылью, дымом и облаками.
С тех пор я перестал любить облака, дым и панельную архитектуру.
И еще долго после взрывов мы с ней молились, испытывая тревоги, стыд и страхи за свои неумные шутки.

     Вот и теперь я карабкался среди горожан, несмотря на последнее утро июля, испытывая горячее стремление вместить свое тело внутрь собственного имени. Именно так я мог сполна ощутить его пигмейскую тесноту, которая, как я подумал, расскажет ей о полном крушении моих этических иллюзий.

     Мы скользили в ограниченном секторе города, поглядывая на шелестящих вокруг маразматиков, подростков и пустых бабенок. Моя мания без умолку тараторить сегодня дала осечку. Казалось, что я полностью исчерпал ресурсы своей натуры, но это меня не раздражало - мне понравилось выглядеть в ее глазах идиотом, готовым обнародовать все свои изъяны, только ради того, чтобы забавлять или злить её. Какие-то инстинкты еще пытались вынудить меня зацепиться за слова, однако такой поворот событий представился мне омерзительным до глубины души и недостойным нашего общего прошлого, и я обрек себя на угрюмое легкомыслие, наблюдая как она движется.

    Я так увлекся этим, что остальная реальность показалась мне несостоятельной: её можно было выразить одной формулой, одним словом или одним простым жестом. Меня возбуждал главный предикат - её походка - которая наполняла содержанием и смыслом эту неразобранную кучу хлама. Я постарался припомнить все моменты, когда ее не было рядом, начиная с минуты моего рождения и до сегодняшнего утра 31 августа 2007 года, но у меня ничего не получилось. Все мое внимание занимало то, как она идет - ноэтический балет , который был в это мгновение не просто моим высшим знанием, но театром и маской, субстанцией, акциденцией, видимостью и реальностью самой по себе.

     Она шла, нагромождая бытие, приводя в расстройство мою скуку, нанося большой урон моим мозгам, хую, каждым своим шагом взрывая в клочья понятия, чувства, ощущения - таков результат ее движения. Она шла, теряясь в толпе, а я ощущал себя опустившимся Гераклом, бомжем - жалкая краюха бытия, дилетант мысли навечно приговоренный оставаться в аду словесности, в этой словесной чуме, которая так часто заменяет мне жизнь.

     Естественно - она так и не узнала меня, поскольку, тогда в нашем прошлом существовании я носил светлые костюмы от Ermenegildo Zegna и ежедневно брился, а сейчас я отпустил себе бороду.
...Говорят, что борода меня страшно меняет....