Пионерская страшилка, рассказанная на ночь

Ночью палата в детском санатории "Дюна" оживает. В палате лежат шестеро мальчиков-сердечников. За неестественную синеву кожи староста палаты Каширин и его верный ординарец Витёк, по прозвищу Святой отец называют остальных обитателей палаты "утопленниками". Когда затихают последние звуки, замолкают голоса воспитателей, нянечек и вожатых,  с койки у самого окошка приподнимается староста палаты Серёга Каширин. В отличие от  других обитателей палаты Серёга коренаст, приземист, с не по годам развитой мускулатурой. Загорелое до кирпичной красноты лицо, в темноте напоминает фотонегатив. Серёга прислушивается и, не уловив чутким ухом никаких посторонних шумов, кроме стрёкота цикад за окном, взглядом обшаривает всю палату  по часовой стрелке и приступает к еженочному ритуалу:
- Значит та-ак, - растягивая гласные  говорит Серёга, - кто сегодня начнёт? Давай ты, Хохуля, - указательный палец его упирается в крайнюю от стены кровать.
Хохуля - длинный, тощий мальчик, лежащий напротив Кашина, уткнулся лицом в стенку. У него очень подвижные, сильно выступающие из-под тонкой кожи суставы.  На спор он может согнуть руки в локтевых суставах в противоположную от естественного изгиба сторону. Хохулей его прозвали из-за хронического бронхита. Он иногда непроизвольно кашляет, издавая при этом звук напоминающий "Хо-хо". Хохуля слегка заикаясь и запинаясь, высоким, ломким голосом начинает свой рассказ:
-  Значит, было так. В одной коммунальной квартире жила одинокая женщина, а за стеной соседка с сожителем. И решили они женщину извести. То каустика под дверь насыплют, то толчёного стекла в боты , то крысиного яда в суп подмешают. Женщина уже и в милицию обращалась, а ей менты-то и говорят: "Вот  когда отравят, тогда и займёмся вашим делом". А соседи тем временем девочку из детского дома взяли на воспитание, и женщина из-за стенки каждый день слышит звуки, наподобие плача или стона. Стало ей страшно, и решила она разведать, что же там  у них творится. Прокралась она тихонько по коридору, встала под дверь и слушает, а за дверью всё стихло. На следующий день пришла женщина с работы, а из соседской комнаты стук раздаётся, будто кто-то  за стенкой дрова рубит. Не выдержала тут женщина подошла к  соседским дверям и вежливо так попросила: "Нельзя ли потише?". Всё стихло, а только по квартире дух поплыл, сладковатый такой запах, пряный, наваристый, духовитый. А поутру женщина- то и спрашивает соседку: "Где же  девочка?" А та ей в ответ: "Да на деревню бабушке отправили на свежий воздух, да на молоко парное, пускай порадуется сиротка". Забила женщина тревогу и вновь в милицию бежит, а тама ей: "Что это вы, гражданочка органы от их прямых, должностных обязанностей по пустякам отвлекаете, найдётся девочка, сказали ж вам,  отправили в деревню на поправку. Вот как опекуны заявят о пропаже, так, по закону, суток через трое подадут заяву, тогда начнём искать". Так и ушла ни с чем, а вечером пошла ведро на помойку выносить, глядь, а в бачке  платок соседкин, а в нём какая-то поклажа. Рванула она узел, платок то развязался, а там  голова девчонки. Ну, женщина, понятное дело, теми же ногами обратно в отделение. Взломали дверь менты: повсюду кровь и  человеческие кости, а на электроплитке кастрюля с человечиной…
- Ну и что дальше было? - с нетерпением перебивает Хохулю Каширин.
- Оказалась шайка людоедов, - икнув от неожиданности, пояснил Хохуля и на всякий случай добавил: "Это быль".
Гоша лежал на спине и рассеянно, вполуха слушая Хохулину сто первую рассказку, изучал замысловатую трещину на потолке, напоминающую реку Амазонку со всеми её притоками.
Откуда-то издалёка до него доносился голос Серёги:
-  Давай, Святой отец, настала твоя очередь, валяй трави свою страшилку, только чур без подъёбок твоих обычных.      
Святым отцом называли  Витька Смоленского. Он лежал на второй по ходу от стенки койке. Это был толстенький чернявый мальчик, похожий на отца Жозефа из французской пародии на фильм "Три мушкетёра". Несмотря на флегматичную комплекцию, он весьма артистичен, подвижен и очень смешно изображает отца Жозефа. Гоша любил слушать его, всегда неожиданные, короткие импровизации с изображением всех персонажей в лицах и неожиданной концовкой. Витёк выскочил на середину палаты и начал:
- Едет таксист со смены в парк, а у бордюра тётка голосует, совсем почти без ничего. Ну,  в смысле, из одежды только туфли и чулки на поясе, а верх весь голый. Водила с понтом дела подруливает к ней, врезает лихо по тормозам и сажает, а  на ней ни карманов,  ни сумки в руках. Водила ей: мол, как платить то будешь. А та в ответ:
- Любовью.
Водила смотрит, клёвая чувиха, на том и сговорились. Водила рад, что долго разводить на трах не надо, сама согласная.
-  Куда везти-то? -  спрашивает тётку.
-  Ехай впёрёд, а там я покажу, - ответствует чувиха.
Они проехали по Староневскому на площадь  и  далее по набережной к Лавре, а там по набережной Обводного  к Тамбовской улице и по Растанной и оказались на Волковском кладбище.
Водила тут почувствовал какую-то подставу, да и с чувихой что-то не то происходит, но вида не показал. А  та и рада стараться, гоняет почём зря, кругами по погосту. Водиле это дело надоело, и круге на четвёртом он тормозит машину и говорит чувихе: "Всё, хватит, выходи, дальше не поеду", а тётка, хрипло так хохочет, свистит в четыре пальца, и со всех сторон, из склепов живые мертвецы повылезали и машину оцепили. Стучат по кузову, по стёклам, пытаются проникнуть внутрь машины. Водила понял, что ещё немного, разобьют стекло и всё, хана, порвут. Хотел дать по газам, да лайба, как назло, заглохла не заводится никак, а баба всё хохочет. Шофер хватает её за горло и орёт:
- Отпусти меня. Что тебе надо?
Тут баба навалилась на него всем телом, а тело-то всё в  пятнах разложенья, дух такой, как из могилы, и хрипло так шипит:
- Отдай своё сердце.
 Произнося последнюю фразу, Витёк  неожиданно прыгнул на соседнюю койку у стенки, где лежит Мелкий и, схватив его за грудину, зашипел в самое ухо.
Мелкий действительно был самым младшим мальчиком в палате, просто в младших группах места не нашлось. От неожиданности Мелкий резко отпрянул в сторону и сильно ударился головой о стенку. От боли и обиды он, уткнувшись лицом в подушку, заплакал, потом вдруг вскочил и выбежал из палаты.
- Зассал, как баба, - комментирует Серёга, щас воспедрилле доложит. Ну да ладно, кто следующий?
Следующим оказывается, лежащий у входа, Соловьяненко.  Из-за фамилии его прозвали Соловей. Соловей похож на мальчика-старичка: рыхлая, дряблая, бледная кожа, весь морщинистый какой то,  помятый,  а на лилипутском лице очень светлые маленькие глаза, неопределённого цвета, отчего взгляд казался пустым. Гоше в его компании становилось не по себе. Он всячески старался избегать его липких рукопожатий, но главное, состояло в том, что Гоше становилось физически нехорошо от этого пустого, но в то же время проницательного взгляда Соловьяненко. Гоше казалось, что у Соловьяненко нет возраста, что он был всегда таким вот вечным старичком. Голос у Соловья был  старческий, скрипучий.  Слова он не произносил, а цедил с большими паузами, с нарочитой ленцой,   будто  успел, так много повидав на этом свете устать. Гоша не мог в темноте видеть лица Соловья, однако, как только тот начал говорить, перед ним ясно нарисовался образ- Соловей с его квазиблаженной, а на  деле змеиной улыбочкой, и странным взором, живущим в почти прозрачных глазах.
- Одного мужика "кондратий" хватил, ну в смысле инсульт. Ни рукой не может шевельнуть, ни ногой, говорить тоже не может, одним словом паралич разбил. Несколько дней провалялся он  без движения в собственных испражнениях и только пузыри ртом пускал. Потом сестра позвонила по телефону и, почуяв неладное вызвала слесаря. Слесарь взломал дверь, и сестра обнаружила уже почти дошедшего мужика. Вызвали неотложку, и мужика, понятное дело сразу в больничку забрали и поместили в отделение для доходяг, а к  нему на хату, как вороньё родственнички слетелись, чтоб значит наследство делить. Да только мужик- то неожиданно оклемался и даже начал передвигаться по стенке, подволакивая парализованные ноги. Может, помогли укольчики сердобольной сестрички, а,  может, волчья охота к жизни, да только мужик совсем почти излечился, заговорил и начал составлять завещание. Первым пунктом завещания был строгий наказ не предавать его земле, пока не появятся явные признаки разложения, а всё своё движимое и недвижимое имущество  завещал доброй сестричке. Вызвали нотариуса, благо в подобных заведениях он всегда под рукой, нотариус заверил завещание и запечатал в конверт, до момента оглашения последней воли усопшего. Вскоре мужик умер. Как только родственники узнали последнюю волю усопшего, то все разом пришли в ярость, мужика в отместку похоронили на собачьем кладбище, а на сестричку подали в суд. Суд признал за сестричкой все права на наследство, а через полгода, как только вступила в права наследования, она решила на добрую и вечную память перезахоронить мужика по-человечески. Могилу вскрыли, а когда откинули крышку гроба, то взору их предстала, леденящая душу картина. Лицо мужика перекошено страшной гримасой, рот открыт в предсмертном крике, а стенки гроба покарябаны, отросшими до гигантских размеров ногтями.
Неожиданно для самого себя Гоша перебил Соловья:
- Что-то в твоей страшилке дебет с кредитом не прёт?
Гоша не знал, что такое дебет с кредитом, просто так его мама говорила. А ему, почему-то очень захотелось сейчас же уличить Соловья во лжи.
- Не хочешь, не верь, а только это взаправду было, - спокойно возразил Соловей.
Это спокойствие, почему-то больше всего и возмутило Гошу.
- Как же его могли похоронить, если он живой был? - не унимался Гоша.
Вся палата затихла, ожидая Соловьёвского ответа. Тот выдержал долгую паузу и, наконец, сказал, отворачиваясь к стене:
- А вот когда помрёшь, тогда узнаешь.
Тут в палату вихрем ворвалась воспитательница.
- Так, что у вас здесь? Почему не спим? Смоленский, опять маленьких обижаем? Снова хотим полы мыть?
- Никакого такого законного права не имеете детский труд эксплуатировать! - вступился за товарища староста Каширин.
- А с тобой, Каширин завтра особый разговор будет.
Воспитательница выглянула за дверь и жестом пригласила Мелкого, стоящего за дверью:
- Проходи, Костя, не бойся, больше тебя здесь никто не тронет, а вам всем спать.
Воспитательница затворила дверь. В коридоре гулкой дробью застучали её удаляющиеся шаги. Мелкий тихонько пробрался к кровати и, погрузившись в скрипучую панцирную сетку, накрылся с головой одеялом.
- Продал таки, гадюка, - тихо заворчал Каширин, а эта гестаповка весь кайф сломала, лучше бы в бабскую палату пошли девок пастой мазать.
Последние слова Каширина повисли в воздухе и палату  накрыла  тишина.
Все засыпают. Не спиться только Гоше. Никак не идут из головы последние слова, сказанные Соловьём. "Помрёшь - узнаешь", гулким эхом отдаётся в Гошиной голове.   "А действительно, -подумал Гоша, - вот так живёшь, живёшь и вдруг раз - и нет тебя. Маму жалко, как она без меня? Пропадёт, она ведь такая неприспособленная к жизни". Слёзы, помимо воли, наворачиваются Гоше на глаза. Он вспомнил, как мама провожала его в санаторий, как она и с последних сил крепилась, чтобы не заплакать. Как потом он ехал в поезде и вместе со всеми пел: "Наш паровоз вперёд летит, и в "Дюнах" остановка, иного нет у нас пути, в руках у нас путёвка". Песня выходила  грустной. "Вот  так закопают и не будет больше ничего, ни  небушка, ни солнышка, ни мамы, ни паровоза, ни вожатой Вали, ни друзей".
Когда только прибыли  в санаторий, Гошу поселили в большую палату, где кроме него было ещё человек десять. Палата была рассчитана на десять коек, но Гоша прошляпил момент, когда все занимали места и ему не хватило койки. Пришлось завхозу доставить дополнительную кровать со склада и  установить её в проходе, у стенки. В первый вечер, когда всё утряслось, и обитатели палаты собирались отходить ко сну, Гоша облачился в полосатую шёлковую пижаму и был крайне удивлён реакцией всех мальчиков-однопалатников.  Пижама вызвала такое гомерическое  ржание, что на смех сбежались обитатели других палат.  На следующее утро его иначе как Пижама никто не называл. Но потом  было не так уж плохо. Иногда, ранним утром ребята вместе с пионервожатой Валей ходили на встречу солнца. Сначала они спускались вниз по песчаным дюнам через духовитый сосновый лесок и  у самой линии прибоя выстраивались в ожидании восхода. Едва завидев  над заливом  у горизонта первые солнечные протуберанцы,  пионеры хором восклицали: "Здравствуй, солнце! ". При этом Гоше казалось, что вместе с первыми солнечными лучами сквозь него струится, невидимая глазу красота и радость.  Потом на утренней линейке, под руководством Вали, разделившись на ровные квадраты,  отряды поочерёдно скандировали: "Всем, всем доброе утро!". Но всё хорошее быстро заканчивается.
Однажды, надышавшись холодным морским воздухом, тепличный Гоша простудился и слёг. Врач измерила температуру и положила его, как инфекционного больного, в отдельную палату изолятора. Весь день Гоша лежал, неподвижно глядя в потолок, думал о маме, о Вале и плакал. Когда его выписали, кровать из палаты вынесли. Гошу поселили в палату с трудными подростками. Трудные к этому времени уже сдружились, по принципу: "На миру и смерь красна", а Гоша, вместе с мелким Костей был инородным телом. Он не умел играть в футбол, не тискал страшилки, не травил байки и анекдоты, а главное не участвовал в ночных набегах на спальни девочек. Его не то что бы обижали, а просто не замечали.
Гоша, предаваясь мрачным мыслям, неподвижно лежал на спине, изучая трещину на потолке. Незаметно   он погрузился в странное состояние, пограничное между сном и явью. Вокруг, перешёптываясь между собой, суетятся какие-то люди. Гоша, боясь пошевелиться, ещё сильнее зажмуривает глаза и засыпает. Проснулся он от холода, исходящего откуда-то изнутри тела. Щель  на потолке в виде реки Амазонки исчезла, а вместо неё над головой белел саван. Гоша пытается подняться, но руки и ноги остаются неподвижны,  каждое движение причиняет нестерпимую боль, как будто сотни иголок разом впиваются в тело. При этом голова свободно вращается в обе стороны, но приподнять её  невозможно, мешают скованные плечи. В мертвой тишине  он слышит стук собственного сердца, которое готово  выскочить из груди. Гоша пытается кричать. Звук собственного голоса,  повиснув в скованной спазмом гортани, кажется незнакомым. Гоша погружается в пустоту.
 Проснулся он в отдельной палате изолятора. От локтевого изгиба тянулась трубка к цилиндру с прозрачной жидкостью. Судя по положению солнца, был полдень. За окном послышалось какое-то движение. Потом показалась голова Витька Смоленского. Голова то появлялась в прямоугольнике окна, то исчезала. Наконец, голова Витька окончательно нарисовалась в окне. Скорее всего, он влез на плечи Каширина.
- Слышь, Пижама, открой окошко, разговору накопилось, - Витёк начал осторожно , но настойчиво постукивать костяшками пальцев в стекло.
Гоша приподнялся с койки, чтобы растворить окно. Держала трубка, заканчивающаяся иглой, вставленной в вену и приклеенной с помощью липкой ленты к запястью. Гоша вытащил иглу из вены и оторвал трубку от руки. Из вены потекла кровь, а из трубки закапала какая-то жидкость. Он подошёл к окну и попытался сдвинуть шпингалет, но окно оказалось глухим. Витёк продолжал нетерпеливо стучать в стекло. Гоша растеряно развёл руками. Витёк махнул рукой и спрыгнул с плечей Каширина. Через некоторое время Гоша услышал крадущиеся шаги Витька и бодрый басок Каширина, что-то говорящий дежурной сестричке. Дверь отворилась, и в палату вошёл Витёк. Оглянувшись, он порывисто вскочил в палату и, осторожно притворив дверь, в несколько прыжков достиг Гошиной кровати. Присев в ногах у Гоши, Витёк сказал, указывая на дверь:
- Там пока Серёга сестричку отвлекает. Слышь, Пижама, нас с Серёгой из-за тебя выгнать хотят.
- Из-за меня? - удивился Гоша.
- А из-за кого же ещё? Мы вчера ночью решили приколоться. Сходили в палату к девчонкам, взяли портновских булавок, им для шитья выдают, и решили тебя, типа к шконке пришпилить. Хохулю на шухер поставили, а мы с Серёгой и Соловьём  начали тебя прикалывать в шесть рук, а ты, главное дело лежишь такой в пижаме, как пионэр на спине, руки по швам, лучше позы для этого дела не придумаешь, глаза зажмурил. Мы даже сначала подумали, что ты придуриваешь, а потом вдруг как  вскочишь, а ты ничего, уснул. Ну, мы ещё по верху койки  простынку натянули, как будто ты в гробу. Вдруг среди ночи ты как заорёшь, будто резанный. Все повскакивали со шконок, воспиталка прибежала и вопит: "Что у вас здесь?!". Ну,  мы тебя быстренько обратно раскололи, а ты весь синий и еле дышишь. Воспидрилла, сама перепугалась, вызвала врачиху, Ну, тебя на носилки и сюда, в изолятор, а воспиталка на нас тянет, мол, что вы с ним сделали? Так ты скажи ей, что  сам прикололся, и мы здесь ни при чём, а то нас попрут.
- Как же я скажу? Кто же поверит, что можно самому пришпилиться?
В палату  вбежала сестричка и с порога начала причитать:
-   Ой, кто это у меня здесь. Врач приказала к больному никого не пускать, меня же с работы выгонят. Ну- ка марш отсюда, - сестричка решительно направилась  к Витьку.
Витёк медленно встал и, напоследок повернувшись к  Гоше, сказал:
- Ну вобщем,  придумай что-нибудь сам, на то ты и голова.
Гоше польстило, что его назвали головой. Ему вдруг внезапно стало хорошо, потому что он жив, потому   что за окном светит солнышко, потому что скоро, наверное, его выпустят отсюда, и он увидит  маму, которая придёт его навещать. Вновь он пойдёт встречать солнце с вожатой Валей и с ребятами. Сестричка  принесла обед с супом, котлетами, компотом, и Гоша впервые за много суток съел всё без остатка, с большим аппетитом.
Через несколько дней Гошу выписали. Первыми, кто ему встретились, были  Серёга и Витёк.
-  Ну чё,  надумал? - хором спросили они.
- Значит план такой, - начал Гоша, - когда воспитательница начнёт рассматривать ваш вопрос,  я встану и скажу: "Скоро первенство по футболу,  а кто, по вашему,  будет отстаивать честь нашего санатория на чемпионате? Получается, кроме Каширина и Смоленского,  некому. Предлагаю взять их на поруки. Кто заданное предложение прошу поднять руки.
- Здорово, - в один голос воскликнули Смоленский и Каширин, - ну ты прям голова! 
Гоша в ответ только скромно потупил взгляд. Вечером следующего дня состоялось собрание. Гоша, на всякий случай заготовил для ребят шпаргалки с возможными вопросами воспитательницы и ответы на них. После ужина все собрались в актовом зале. Сначала выступил приезжий лектор, с лекцией о международном положении, все дружно осудили кровавую хунту Пиночета и поддержали Луиса Корвалана и Анжелу Дэвис. Потом на сцену вышла воспиталка и сказала:
- В нашем санатории произошёл возмутительный случай. Двое мальчиков прикололи своего товарища булавками к кровати, отчего он потерял сознание. Кто хочет высказаться по данному вопросу. Гоша поднял руку.
- Да, Георгий, что ты хотел сказать? Гоша встал и с дрожью в голосе начал:
-    Вот у нас скоро чемпионат по футболу, а играть-то кто будет?
О футболе потом, перебила его воспитательница.- Так, Каширин расскажи нам, как ты дошёл до жизни такой? 
Серёга встал, достал шпаргалку и принялся внимательно рассматривать мелкие буквы. Такого вопроса в памятке не было.
- Ну, что скажешь? Мы ждём.
- Что говорить- то? - окончательно растерялся Каширин.
- Я не знаю что, - пожала плечами воспитательница, - ну  так ты будешь говорить или нет?
Серёга неожиданно, начиная с грязной шеи, начал багроветь, глаза сузились, и он с интонацией хулигана, процедил сквозь зубы:
- Да чё ты до меня докопалась, кошёлка локшёвая?
На следующий день Серёгу и Витька отчислили  из санатория.
В этот же день приехала Гошина мама и, не смотря на уговоры врачей довести курс лечения до конца, забрала Гошу домой.