И кровь останется на твоей щеке

Они долго не разговаривали, но потом закрутились в своем одиозном вальсе. Они танцевали,они смеялись и кричали. Они так громко смеялись, что им казалось что только они и могут смеяться. Просто закрой глаза пошире - и ты услышишь. Им хорошо, не трогайте их. Они там,они рядом. Но песок слишком быстро,слишком быстро,так быстро что я его почти не замечаю. Он проистекает.словно лезвие горного потока,расчленяющего каменного Будду. Они одни,но их много. Они многолики. Еще глоток и теперь еще дальше. Дальше от пыли и смога. Дальше от гноя и блевотины,с кусочками завтрака. От крови и плазмы. Крови - густой,темной словно вишневый сок,словно сироп от кашля. Взгляды играли словно первые скрипки оркестра на этом любовном лиьретто. Или скорее адажио - все это одна чертовщина. Все это концентраты. Никто не ищет. И это прекрасно. Никто не найдет - и это еще лучше. Блять, да мне больше достанется! Немного витамина с, мальчики,витамина с - и ваши движки загудят с новой силой. Витамин с! Ох, черт,моя печень. Она словно заблудшая духовность - именно духовность,а не душа. Душа наверно есть у каждого,или хотя бы каждый так думает. А духовность - нужно постигать,если конечно она тебе нужна. Ведь без духовности вообще все покрывается тонким слоем жидкого дерьма. У буковски это был стиль, у Керуака - экстаз и бич, у Кизи - чувство вины, у Уэлша - отдышка, у Хофманна - визионерство. И все они курили, курили те же папиросы что мы теперь пытаемся закумарить. Страдание - это неправильный путь, путь ведущий в призрачную пустоту, синюю - я бы даже сказал с легким кулуаром смерти и ужаса. Он когда-нибудь сожрет нас всех, идиотов и грешников, поглотит и разжует.
Я поцелую тебя. Вече, я поцелую тебя. И губы мои вопьются в твою кожу.словно клыки в мягкую, трепещущюю плоть. Я не отпряну, а лишь вопьюсь еще сильнее - и кровь,кровь потечет по твоей щеке, и замостит твою нежную кожу, забрызгает твое белое, истертое платье твоей уставшей молодости. Он окрасит твои белоснежные, бриллиантовые зубы черной густой и липкой кровью. И глаза твои утонут в крови, лишь капли будут настилать мир вокруг тебя, обрамляя его бруалиновым красным и черным цветом, цветом боли и страха, богатства и любви, цветом смерти и предательства, цветом обмана и желания, цветом, покорившим Францию и уничтожившим Рим. Цветом, знаменующим первую встречу прощанием, знаменующим зрелость в пороке, безнравственность в стенании. Я поцелую тебя и птицы взмахнут своими черными крыльями, дабы оторваться от своих насиженных холодных веток, дабы воспарить и вскоре припасть к свежей плоти, дабы утолить голод, дабы насытить свое маленькое сердце чужой, непролитой кровью. И воспарив, и взмахнув, пролетят они над нашими висками, и крылья их буду словно касаться наших весков, но далеко мы слишком будем тогда, когда время прийдет за нами, и будет стоять в прихожей, сиротливо потирая ладони. Но ладони эти вовсе не замерзли, а остыли только прощания, и не греет уже горячность встреч и пряность расставаний - и устало в тот миг время, и растаяли в то мнгновение миллионы чужих мыслей, и растаяв обратились они в ледяные воды селигера, и сотни ручьев хлынули тогда по застывшим бороздам крови. И смывали они кровь,стекавшую в лощины,стекавшую в промежности и на груди. Но раздался крик и она поняла, что усталость уже не оправдывает её, и что не может она двигаться дальше и двигать фигуры, на доске своего пути. И залили тогда ручьи ледяные и леденящие струи мои борозды и извилины - и мгла, гиенная мгла теплоты прошла волной по телу, по каждому сантиметру моего тела - от ногтей до волос.
Но только тогда он отпустил, впившись ладонь в её спину так.словно хищный коршун впивается в маленькое тельце жертвы. О какая боль и слада пронзили её в то мнгновение! Она хотела сдержаться, выпустив лишь влажный стон, но испустила великий крик отчаяния и безысходности, в стремлении быть порабощенной собственной похотью. И этот крик пораженного геркулеса, это крик разъяренного Ахиллеса, это вопль убивающего Каина, этот визг умирающей любви, это стон возрождающегося безумия+Мир никогда не обретет мира, пока мужчины не упадут в ноги своим женщинам, и не попросят прощения. Вино никогда не кончится в бутылке, пока на улице есть еще хоть один трезвый. Он вышел из нее, но конец, забрызганный липкой перламутровой спермой, еще зиял, возликуя тем самым победу над католичеством. Деревянные кресты слишком малы. Голубой совсем не подходит к розовому, хоть и нежному как грудь любимой женщины. Снова закат гонзо-разума. Снова рассвет ультранасилия.