Корректировщик

Состав шел мимо полустанков лесов, станций. А по составу шел мужчина. 
Он был высокий, загорелый. Светлые чуть волнистые волосы. В глубине
умных проницательных глаз таилась добрая улыбка. Он не был красавцем
Но сразу располагал к себе. Шел и заглядывал в купе как будто кого-то
искал.  Открыв очередную дверь,  вошел и сказал: 
– Здравствуйте, девчата. 
Так просто как будто они были его знакомые.  В купе их было четверо. А мужчина продолжал:
– Обошел весь состав, пока вас нашел.
– А мы разве знакомы? – спросила Галина крупная, темноволосая, красивая девушка, сидевшая у окна.
– Не совсем, – сказал мужчина. – Вы со мной вовсе не знакомы, но я искал именно вас. Вы же никуда не торопитесь, нет? Я вам сейчас все объясню. Только разговор получится длинный. Время у нас есть.  Вы мне разрешите заказать чай? 
Он положил на стол кулек; из него высыпалось печенье. Сам вышел в коридор. Через пять минут в купе вплыла проводница с разносом, на котором дымились пять стаканов. Она поставила стаканы на стол и вышла, пропустив в дверь незнакомца.
– Ну, вот, меня зовут Евгений Михайлович. Вас Галя, вы Валечка, вы Катя, а вы Настя. Девчата были поражены; он совершенно точно назвал их имена. Первой опомнилась более опытная Галина:
– Да вы просто билеты у проводницы посмотрели.
Мужчина засмеялся:
– Пусть так, пейте чай, ешьте печенье – оно очень вкусное, только выслушайте меня. Я корректировщик. Я сам себя так называю, и сам себя на эту должность назначил. Что я делаю? Да просто живу, работая, и выполняю свой долг так, как я его понимаю. Вы можете в это верить или нет – это не важно. Но, пожалуй, надо все объяснить; иначе вы не поймете. Мне было лет восемь, когда в наш дом переехала эта семья: муж с женой молодые, веселые, вечно занятые и баба Гаша. Так ее называли все. Знал ее весь двор. Когда застраивали микрорайон, то как-то так получилось, что среди зданий сохранился участок земли, поросший деревьями. В основном это были тополя и березы. Он был не таким уж и большим. Но нам – малышне – казался целым лесом, где было даже не страшно заблудиться. Между деревьями земля была покрыта густой, изумрудно-шелковой травой. В глубине поставили деревянный теремок для детворы. Вот в этот домик и приводили Галя с Сашей свою бабушку. Ставили рядом со столиком термос, кастрюльку, и сидела бабуля целый день возле резного окна. Всегда с каким-нибудь вязанием или с вышивкой. Потом на стену домика Саша прибил шкафчик, где стояли тарелочки, лежали ложечки и кружечки. Баба Гаша всегда в черном платочке, выглядывала в окно, наблюдая жизнь двора.
– Ну, чисто баба Яга, – говорили соседи.  Но вскоре к ней привыкли и даже полюбили. Ей можно было поплакаться на свое житье. Посоветоваться в сложные моменты своей жизни. Да просто денег занять или оставить коляску с ребенком, чтобы сбегать налегке в магазин. Она и соску сунет в рот крикуну, и пеленки меняла по необходимости. С ней советовались даже мужчины. Почему-то они относились к ней с особым уважением. Иногда приходили в домик с бутылкой; предлагали выпить бабе Гаше. Она доставала закуску, выпивала всегда только одну крохотную рюмочку, и долго терпеливо слушала подвыпившего мужика, глядя ему в лицо умными глазами. Ей доверялись и рассказывались такие секреты, какие не доверялись никому. Тайны хранить она умела. Умела лечить застарелые недуги. Мы – малыши – гордились тем, что в нашем дворе живет настоящая Баба Яга. Пока было светло, девчонки во всю хозяйничали в домике; на окна вешались занавесочки, на пол стелились половички. По лавочкам и полу ставилась кукольная мебель. Кукол укладывали спать в кроватки, ходили к друг другу в гости. Драк и ссор не было. Баба Гаша зорко приглядывала за этим. Вечером детей загоняли по домам,  а баба Гаша продолжала сидеть на своем месте. Иногда даже зажигалась свеча и ставилась на стол. Это было не часто, только когда молодые задерживались на работе. Первое время женщины пытались зазвать ее к себе, соблазняя чаем, тортом, интересным сериалом. Но по гостям Гаша не ходила. Телевизор смотреть терпеть не могла, и в разговоре получалось так, что соседка выкладывала ей все,  а о ней, и ее семье, не узнавала ничего. Меня она притягивала, как магнит; была в ней какая-то тайна. Но так как я был непоседа, она меня прогоняла. Однако вскоре я научился часами лежать у стен домика, подслушивая ее тихий говор, когда не было девчонок; и вот почему.
Однажды поздно вечером,  возвращаясь домой, зная, что достанется мне под первое число за брюки, измазанные глиной, за долгое отсутствие, я услышал, как тетя Гаша что-то говорит. Я тихо подкрался к домику и заглянул в него. На коленях у тети Гаши сидела Лариска. Совсем никчемная девчонка, как считали мы – мальчишки. Она боялась всего: собак, лягушек, пауков, и паутины, темноты и черных кошек. К тому же она была плакса и ябеда. Сразу же бежала жаловаться мамочке, если обрызгать ее водой из лужи, или того хуже – жаловалась отцу. Он был участковым милиционером. Она училась в музыкальной школе и мечтала стать знаменитой пианисткой. И надо отдать ей должное, уже неплохо играла. Ее родителей в тот день, как я узнал, не было дома. Отец был на дежурстве, а мать застряла в аэропорту, встречая родственницу. Самолет прилетел поздно, когда автобусы уже не ходили.
Лариска сидела на коленях у бабы Гаши, совсем как маленькая. Сложив руки на коленях и прижавшись головой к бабе Гашиной груди. Они смотрели, как пламя свечи играет в стеклянном шаре, а баба Гаша говорила. «Нет,  моя хорошая, пианисткой, тем более знаменитой, ты не будешь». Лариска, аж вскинулась, соскочила с колен, повернулась лицом к бедной старушке. 
– Буду!
И топнула ногой. Баба Гаша покачала головой. 
– Ты на меня не топочи, ишь какая топотунья, выискалась. Садись обратно, замерзнешь. Родителей твоих сегодня дома не будет. Ничего, будешь у нас, мои скоро подъедут. Я же не говорю, что ты совсем играть не будешь; будешь!
Лариска снова забралась к ней на колени.
– Играть будешь, но знаменитой пианисткой не станешь, –  продолжила свой монолог баба Гаша, оглаживая Ларискину голову рукой. Та засопротивлялась было, но под властным нажимом ласковых рук опять затихла. Вот твой первенец будет гениальным пианистом. Только запомни: никогда насильно не заставляй его заниматься. Даже иногда, если он будет баловаться с инструментом, прогоняй его, поняла?
Лариска подняла голову, заглянула в глаза старухи, и сказала:
– А, бабушка, я догадалась, ты мне сказку рассказываешь, да? А почему я не стану знаменитой пианисткой, я же с инструментом не балуюсь, я его люблю.
– Не балуешься, потому что он для тебя не живой, – загадочно ответила баба Гаша. А вот сын твой душу каждого инструмента слышать будет. И они ему добровольно с радостью будут отдавать самое лучшее, что у них есть.
– Они что, разве живые? – удивилась Лариска.
– Конечно, – серьезно сказала баба Гаша. Все живое. Вот у Федоровых телевизор часто ломается, почему?
– Почему? – спросила Лариска. 
– Да потому, что они каждый день ругаются, и даже дерутся. Негативной энергией в  друг друга швыряются. Случайно и в него попадают, вот и летит техника. Ведь она все остро и тонко чувствует.
Я чуть не задохнулся в беззвучном хохоте. Вот дает старая.
– Ну, а дальше, бабушка. 
– Плохо, детка, вздохнула в ответ старушка. Скоро ты сломаешь ручку. Да еще в таком неудобном месте».
– Я не хочу – сказала Лариска. 
– А что сделаешь, если корректировщика рядом не будет, еще раз вздохнула бабушка.
Тут во двор, ярко осветив домик, въехала машина. Из кабины выскочила Галя. Полная, подвижная, веселая.
– А это что за подкидыш?  – обняла она Лариску.
Потом быстро собрав кастрюльки, свечи и подхватив под руку бабу Гашу, потащила их к подъезду. Шумно, весело подгоняя впереди Лариску:
– Пойдем, пойдем. У меня есть такая бабушкина кукла. Она тебе всю ночь будет бабушкины сказки рассказывать.
Они крылись в подъезде. А я пошел домой. Отец уже спал. Мать, открыв дверь, приложила палец к губам:
– Тихо. 
Я прокрался на кухню. Быстро поел, юркнул в постель; и вовремя. Потому что услышал, как отец заворочался, потом поднялся и пошел в туалет, а, выйдя оттуда, спросил:
– Женька дома?
– Да спит давно, – соврала мама.
– Давай, давай, выгораживай, – заворчал отец. – Спит давно. Если бы давно, ты бы уже и тарелку помыла, и крошки со стола стерла.
Он подошел к моей кровати. Я затаился, стараясь дышать ровно. «Спит, – решил отец. – И как ему энергии хватает носиться неизвестно где целый день». – Весь в тебя, – польстила мама отцу, – такой же выносливый.
– Пронесло, – расслабился я, и мгновенно провалился в сон, напоследок успел подумать: какие они у  меня хорошие.
А утром мне попало от отца. Он увидел мои измазанные глиной брюки.
– Ведь тебе мать вчера утром чистые брюки давала, – гремел отец, подходя ко мне с ремнем.
Мама старалась его успокоить.
– Миша, не надо, он их постирает.
Но отец кричал:
– Отойди, а то и тебе достанется!
Но мама загораживала меня грудью.
– Миша, Миша, успокойся, оттесняла она от меня, машущего ремнем отца. Но пару раз мне вскользь все же досталось, а вот маме ремень как змея  обвил руку. Она посмотрела удивленно обиженно на отца и заплакала. Он сразу утих. Засуетился, принес мокрое полотенце, приложил к руке, и, стоя перед ней на коленях, стал просить:
– Наташенька, прости! Ну, прости!  А она, плача, говорила:
– Мне больно, но я ведь взрослая, а он еще маленький, ему ведь страшно.
Я стирал в ванной свои брюки, злился и бубнил:
– Моих друзей не заставляют стирать, и пол они в доме не моют. 
– А ты не бубни, – засмеялась мама, – у нее был отменный слух; я не знаю, к чему их готовят мамы, – это их дело, а я тебя готовлю к жизни. Чтобы ты все умел делать».
Брюки почему-то долго не отстирывались.
– Да, не могу я их отстирать, – психанул я.
– Миша, спокойно, – я услышал, как мать поцеловала отца и подошла ко мне.
– Слова не могу – нет, есть слово не хочу.
Она добавила в ванну воды. Под ее руками глина как по волшебству поползла с брючин.
– Постираешь, выполощешь на два раза и покажешь мне. Если будет идеально чисто, дам денег на кино; в «Шахтере» такой детектив идет – закачаешься.
Я аж задохнулся от счастья. Я знал, что сегодня там идет фильм «Терминатор-1». Надо ли говорить, что я так старался, что джинсы у меня даже немного цвет потеряли. Я прошелся по ним одежной щеткой, да еще с хозяйственным мылом, а потом стиральным порошком. Потом тщательно прополоскал и понес на проверку. Отец крутил, крутил, проверяя каждый шовчик, но придраться было не к чему.
– Умеет, бродяга, – покрутил отец головой. 
– Ты же сам меня учил, что надо щеточкой, и я рукой показал, как это делается. – Ладно, вали. Наташа, дай ему денег на двоих, пусть с Витькой идут, а то у одного могут деньги отобрать, а двоих не тронут.
Мама для виду поворчала, но деньги даже на мороженное дала. Я знал, что мама ворчит, чтобы папа почувствовал себя в доме хозяином; как я сказал, так и будет. Хотя в общем-то настоящей хозяйкой в доме была мама, только папа об этом, похоже, не догадывался. И он никогда не обижал маму, по крайней мере, я никогда этого не видел. Но я отвлекся.
Про кино, что вам говорить. Кто его видел, тот знает, какой это классный фильм. Я потом еще раз пять его смотрел. Мечтал: вот бы самому таким стать, как Терминатор: сильным, ловким и знающим будущее.
Когда мы с Витькой возвращались из кино, то из подъезда навстречу нам выскочила Ларискина мама. Глаза у нее были заплаканные. В руках у нее была сумка. Пробежав мимо нас, она села в милицейскую машину, и шофер, включив сирену и мигалку, помчался по улице. Возле бабы Гашиного домика толпились соседки. Ида – соседка с первого этажа – авторитетно рассказывала:
– Лариска пошла в магазин, а тут Джек из подъезда выскочил. Вы же знаете, какой он дурной.
Джек – это огромный черный пес. Он большой, и хотя еще щенок, но вымахал с теленка. Глаза у него добрые на огромной лобастой голове. Он, как и все дети, любит играть. Когда Лариска, увидев его, с визгом полетела к выходу, Джек, решив, что с ним играют, с веселым лаем кинулся следом.
Они выскочили из подъезда, и Лариска побежала к кукольному домику. В дверях стояла баба Гаша и кричала ей:
– Да, стой ты, стой! Ничего он тебе не сделает!». А когда Лариска упала, неловко подвернув кисть, горестно покачала головой. Она подняла плачущую Лариску, завела к себе и достала из шкафчика бинт.
– Ну, чисто колдунья, – тараторила Ида.
Она была польщена тем вниманием, с которым ее слушали. Бабы Гаши в домике не было. Она поехала с Лариской и ее родителями в больницу.
– Она ей дала в левую руку стеклянный шар, и сказала: гляди в него. А сама взяла ее за больную ручку. Я сама это видела. Ручку торчала совсем в другую сторону, чем положено. Баба Гаша взяла ее за руку и стала крутить. Каждый пальчик потянет, повернет. Поставила кисть правильно и забинтовала, а потом отца вызвала. А Лариска за ней, как заколдованная ходила, и даже не плакала. Она заревела только тогда, когда отец приехал, и все повторяла, я не хотела, я нечаянно. Ида вздохнула:
– Наверно, боялась, что отец ругаться будет. Теперь, наверно, калекой будет.
– Типун тебе на язык, – сорока, плюнула соседка тетя Тоня. – Каркаешь под руку. Может еще все обойдется! Мало ли дети руки, ноги подворачивают. Может вывих или связки порвала». Н
Но не обошлось. Лариске сделали операцию, поставили пластину, и все это время баба Гаша была рядом. Лариска боялась без нее оставаться. Рука зажила быстро. Врачи сказали, что это благодаря тому, что кисть грамотно и вовремя поправили, и все косточки правильно сложили.
– Ну и бабуля, чистый рентген», – уважительно говорили врачи.
Лариска даже музыкальную школу закончила. Правда, пианисткой она уже быть не хотела. Она решила стать хирургом, и поступила в медицинский институт. Из нее получился великолепный врач-травматолог. Но это было потом – позднее. Я никому не рассказывал о подслушанном разговоре. А через неделю, дождавшись, когда в домике никого кроме бабы Гаши не было, зашел к ней. Она не удивилась тому, что я пришел. Вроде даже ждала. Я сел на лавочку. Баба Гаша достала термос, поставила на стол две кружки и налила в них чай. Мы молча пили чай с булочками. А потом она достала свечку и зажгла ее. На улице уже темнело. Она поставила перед свечой стеклянный шар. Я протянул руку и взял его. Он был теплый и вроде совершенно прозрачный, только в середине его двигались неясные тени. Я внимательно его разглядывал. «Вроде бы обыкновенная стекляшка», – решил я.
– Это потому, что ты еще глядеть не умеешь, – тут же откликнулась баба Гаша. – А научиться можно?» – спросил я.
– У тебя есть дар, у тебя это получится. Ты его для выгоды никогда употреблять не станешь. Только хорошенько подумай. Ведь у тебя будет совсем другая жизнь. Для того чтобы быть корректировщиком, надо совсем позабыть о себе. Своей жизни у тебя не будет. Ты должен быть в том месте, где требуется твоя помощь. Будут срываться свидания, тебя будут увольнять с работы. А помочь всем ты все равно не сможешь. Это самое тяжелое в нашем деле», – вздохнула баба Гаша. Я поглядел на нее и впервые заметил, какая она старая, и какие у нее мудрые глаза полные боли. Это была не ее боль, а всех живущих в наших домах, а может и еще где-то. Ведь где-то жили они прежде, чем переехали в наш двор.
– Ну, ну, –  заворчала баба Гаша, – ты еще жалеть меня начни. Она отобрала у меня шар и поставила его на стол перед свечой. – А теперь ступай домой, да отцу шлем отнеси. Скажи, чтобы починил.
И она подала мне мотоциклетный шлем. Где уж, в какой аварии он побывал.
– Скажешь, что баба Гаша починить просила.
Дома я прямо с порога выпалил бабушкину просьбу. Отец только вздохнул, беря шлем в руки. На другой день я пошел вместе с отцом на завод. Послонялся по двору завода, потом отец поставил меня рубить проволоку. А сам занялся шлемом. Он быстро поставил поверх шлема блестящую пластину, ловко закрепив ее сбоку шурупами. Я рубил проволоку. Это была несложная, и даже веселая работа. А отец, надев готовый шлем на голову, возился с железом. Вдруг послышался какой-то скрежет, визг, и, подняв голову, я увидел, что с потолка падает труба. Она падала прямо на голову отца. Я, не успев ничего подумать, прыгнул вперед и изо всех сил толкнул его в спину. Он упал на вытянутые руки. Труба, громыхнув по станку, упала одним концом вверх, и опять повалилась вниз, чиркнув вскользь по шлему на голове отца. И уже не страшно гукнув, осталась лежать на полу уже не опасная. Так – старый кусок железа.
Отец сидел на полу, оглушено крутил головой и матерился, забыв, что я нахожусь рядом. Сбежались мужики. Прибежала крановщица Зина.
– Да, – говорил дядя Коля, вертя шлем в руках  (на пластине была глубокая царапина), – раскроило бы тебе голову до самых ушей, если бы не шлем. А так, отделался легким сотрясением. И испугом. Выходит: она тебе жизнь спасла, – заключили мужики, узнав, для кого он ремонтировал шлем. Вечером отец купил торт и понес шлем бабе Гаше.
Они долго сидели о чем-то разговаривая, но подслушивать я не стал. Я и сам не знаю почему. Просто чувствовал, что нельзя мне это знать. И вообще, настроение у меня было какое-то странное. Так я маялся с неделю. А потом отец отвел меня в секцию борьбы – карате, и я серьезно увлекся спортом.
По утрам мы с Витькой бежали на пробежку.  Потом обливались холодной водой и растирались до красна полотенцем. А потом каждый занимался своим делом. А вечером я шел в кукольный домик, где на закате баба Гаша зажигала свечу, ставила перед ней стеклянный шар,  и я до одури вглядывался в него. Сначала в нем был только туман, мелькало что-то неясное. Но с каждым днем видения становились все отчетливее. И, наконец, в один из вечеров шар стал плоским. В нем четко проступил виадук, по лестницам торопился народ. Около перил стоял кто-то знакомый, только я никак не мог узнать этого пацана. А когда он повернулся навстречу девушке, я знал в нем себя. Она весело сбегала вниз. Я, вернее пацан в шаре, напряженно чего-то ждал. Вдруг ее каблук зацепился за железную скобу, обрамлявшую ступеньку, и девушка полетела головой вперед. Мальчишка в шаре ловко поймал ее за руку, которой она пыталась удержаться за перила. Но было видно, что она не смогла бы дотянуться до них. Схватив ее за руку, второй рукой мальчишка цепко держался за перила. Красавица только ловко повернулась на одной ножке и второй рукой коснулась степеней. Налетевший ветерок высоко задрал ее широкую юбку. Она торопливо поправила ее. Выпрямилась и повернулась к мальчику.
– А трусики-то беленькие, – беззвучно крикнул мальчишка, но я понял его. Мальчишка отпустил руку девушки и побежал наверх. Надо ли говорить, как я волновался, как готовился. Я даже руки мелом натер, чтобы не скользили. Но все получилось как в шаре. Даже фразу я крикнул ту же самую. Просто от волнения ничего другого в голову не пришло. 
– Дурак! – крикнула девушка, а потом тихо сказала: – Спасибо.
Дальше так и пошло. У меня появилась тайна и благородная цель. А надо ли говорить, как мальчишки ценят это. Иногда надо было сказать какую-нибудь фразу. Иногда просто свистнуть. Задачи были разные, но одно я заполнить на всю жизнь, потому что это был такой ужас. Когда я сделал все как надо, то долго рыдал, спрятавшись ото всех. Я помню все. В памяти как наяву вижу, как идут они пятеро маленьких детишек. Им по два-три года. Ведет их молоденькая, хорошенькая воспитательница, почти девочка, а я врываюсь в их группку, пробегаю, расталкивая на две тройки, встречаюсь взглядом с темноволосым малышом. Убедившись, что это он, незаметно чиркаю его по щеке стеклом. Убегаю, ожидая за спиной визг или плач. Залетаю в подъезд, и кидаюсь к окну. Вижу, как стоит он, маленький, худенький. С его щеки на белую рубашку падают крупные, тяжелые капли крови. Пальчики на руках почти прозрачные. Он развел ручки в сторону, и так остался стоять беспомощный и несчастный.  Глаза широко открыты. Рот открывается и закрывается. Личико морщится, и видно как ему больно. Но он перемогается, и не плачет и не кричит. И тут раздается сердитый женский крик. «Курица, чего ты стоишь и смотришь. Его же в больницу надо срочно везти. «Но я не могу, у меня еще четверо». «Ну, так я отвезу, решительно заявляет женщина. «Я не могу вам его отдать». Можешь, вот тебе мой паспорт!». Женщина решительно открывает  сумку и достает паспорт. Сует его совсем растерявшейся воспитательнице и берет малыша на руки. Он обнимает ее тоненькими ручонками за шею и неожиданно звонко говорит: мама! Его головка падает ей на плечо. Видно он потерял сознание, а может, и нет. Подъезжает машина. Женщина садиться в нее, и они уезжают.
Дело сделано. Мальчишка обрел родителей. Они сына, а я занозу в сердце. Он мне потом часто снился.
Рассказчик – немолодой уже человек, обвел девчат взглядом. Они слушали его по-разному. Крупная, вальяжная Галина, что сидела у окна, смотрела на него скептически. Дескать: ври, ври, только ничего у тебя не выйдет; ни познакомиться, ни телефончика.
Валентина утирала слезы. Ее вид говорил: ну, и что, что врет, а, может,  нет? А так жалко. Катенька тоже плакала. Только Настя слушала серьезно и внимательно.
А мужчина продолжал:
– Ну, вот, а недавно я одному молодому человеку любовные письма на машинке отстучал. Надо было. А сегодня она приезжает. Он ее встречать будет. И я вас прошу: побудьте корректировщиками, очень надо. Ведь это так просто – помочь другому. Он ее никогда не видел, да ее и нет. Это я писал. Поверьте, это серьезно. Подойдите к нему, ободрите, можете и не целовать, и говорить ничего не надо.
Поезд подошел к конечной остановке. Мужчина поднялся с сидения. Вагон остановился. Вон тот парень. Виталиком зовут. Да вы его узнаете. У него шрам на щеке. Евгений Михайлович показал на высокого, стройного паренька с цветами, что стоял посреди перрона. Он стоял и оглядывал всех женщин, что проходили мимо. Казалось, что он искал кого-то. Было непонятно, к кому обращается Евгений Михайлович. Галина фыркнула:
– Щас, разбежалась!».
И поплыла к выходу.
Валечка всхлипнула еще раз, вытерла глаза и нос и сказала:
– Мне его, конечно, жалко. Но я не могу. Я его не знаю.
И она стала возиться с узлами.
– Да меня и встречают».
А Настя решительно молча двинулась к выходу. Она вышла из вагона, подошла к парню и сказала:
– Ну, здравствуй!
– Сумасшедшая, вскрикнула зареванная Катенька. Да что же это она делает? И обе прилипли к окну. Они смотрели, как смотрят сериал. Потому что за окном происходили события, которые бывают только в кино. Настя погладила парня по щеке. Она ласково провела пальцем по шраму на его правой щеке. А он, взяв ее ручку в свою большую ладонь, поднес ее к губам и поцеловал. Потом он подхватил ее чемодан, и взял ее под ручку. Он бережно повел ее к машине. Открыл перед ней дверцу, усадил, и сам сел за руль. Они уехали.
– Ты почему не пошла?» – спросили девушки в унисон друг друга.
– Потому что это не ваша судьба, – ответил Евгений Михайлович.
– А это еще ничего не известно, – сказала Валечка. – Может, он еще на ней и не жениться. Может, она ему еще и не понравится, чем она лучше меня? Все говорят, что я красивая».
– Может и красивее, но не счастливее, – ответил корректировщик. Недели не пройдет, как они подадут заявление в загс. А уж как ее любить будут его родители. Вы уж девчата, не завидуйте ей. Лучше порадуйтесь за нее. Жалко, мне не придется на их свадьбе гулять.
– А почему? – вцепилась Катенька в его рукав. Уезжаю я, девочки. Улетаю завтра.
И он вышел, оставив девчат в полном недоумении. Девчата, собрав вещи, тоже вышли из вагона. Они шли по перрону, и вроде по-новому видели мир.
– А знаешь, сказала Катенька, – я тоже буду корректировщицей.
– У тебя ничего не получится, у тебя нет такого шара.
– Ты ничего по-моему не поняла, ответила Катя. – Шар тут не при чем. Пусть я не буду знать, когда и что произойдет, но глаза-то у меня есть. Я буду очень внимательной. Ведь это так просто. Если видишь, что кому-то плохо и нужна помощь, то, если можешь – помоги. Ведь иногда достаточно просто выслушать. Сказать что-то ободряющее, или просто кому-то улыбнуться: «Не грусти, все будет хорошо!».
– Ты думаешь, с сомнением сказала Валя».
– Уверенна! – ответила Катенька и пошла по перрону легко и свободно, как человек, у которого появилась главная цель в жизни.

СУПЕРСОЛДАТ
Ася домывала туалет. Она не обращала внимания на запах. Да, не так уж и пахло. Она не брезговала никакой работой. Делала ее машинально, думая о своем. О том, что ей уже скоро тридцать, а ничего хорошего в жизни она не видела. У нее не было даже ребенка. Нет, она не была разборчивой. Просто, от пьяницы какого-нибудь рожать не хотела. Ей нельзя рисковать. А на трезвую голову с ней бы ни один мужчина спать не захотел. Ведь ей в насмешку дали кличку ночная красавица. У нее была идеальная фигура, красивые руки и ноги. Руки, правда, красные и шершавые от бесконечного мытья пола, но хорошей формы и с длинными пальцами. И училась в школе она на отлично. Но на хорошую работу ее не брали, едва взглянув на ее лицо. У нее было уродливое родимое пятно ромбовидной формы, которое почти закрывало левый глаз, начинаясь со лба и заканчиваясь на щеке. Оно было созо-красным. Когда она волновалась, оно набухало и подрагивало. Это было до того неприятно, что люди старались не смотреть на нее и скорее от нее отделаться. С детства ее дразнили, она дралась, на нее жаловались, и постепенно даже родители отдалились от нее. Хоть они ее и жалели, но явно тяготились ею, чувствуя свою вину.
Повзрослев, она стала жить одна в крохотной комнатке, работая на трех работах. С утра она мела двор, работая дворником. Благодаря этой работе она имела жилье. Потом мыла пол в интернате для слепых. Там она и питалась. А совсем поздно вечером убирала и мыла туалет на вокзале. Все заработанные деньги она клала на книжку. Ее ребенок не должен был ни в чем нуждаться. Для нее вся проблема была в том, от кого его родить.  Ася вздохнула, ополоснула ведро, поставила его в угол, аккуратно развесила тряпки. Потом сняла и аккуратно расправила резиновые перчатки. Она их берегла. Если они порвутся раньше срока, то новые придется покупать на свои деньги.
Поздно вечером она вышла с вокзала и отправилась домой. По дороге, свернув за угол, она неожиданно споткнулась о тело, лежащего ничком мужчины. Он был страшно избит. В неверном свете уличного фонаря лицо его напоминало кровавую маску. Он простонал:
– Помогите мне подняться. Мне надо уйти.
Ася помогла ему встать, и почти потащила, спеша окунуться в спасительную темноту. Она дотащила его до своего дома, завела в свою квартиру  и уложила на кровать. Потом, взяв тряпку, быстро протерла ступени в подъезде, и размела метлой снег, чтобы не было видно следов. Затем промела несколько дорожек к остальным подъездам. Ей стало жарко. Руки и ноги у нее тряслись, а спина гудела от усталости. От такой работы она устала просто смертельно. Поэтому, придя домой, она сразу даже не раздеваясь, прилегла на постель рядом с мужчиной и провалилась в сон. Проснулась она от того,  что кто-то осторожно трогает ее родимое пятно. Прикосновение было бережным. Пальцы сухие и прохладные как бы покалывали ее кожу. Она продолжала притворяться спящей, сквозь ресницы разглядывая мужчину. Он, несмотря на разбитое лицо, был очень красивым. Правда, глаза заплыли синяками, но такие длинные черные ресницы Ася видела впервые. Он уже успел умыться. В комнате витал запах кофе. Мужчина отошел к столу и вернулся, неся кружечку в руках. Ася села на кровати. Мужчина пододвинул табурет и поставил кружку на блюдце. Только теперь Ася увидела, что на табурете стоит тарелка с бутербродами. Хлеб был намазан маслом, а сверху были тоненькие пластики колбасы.
– Это мне? – удивилась Ася.
Чтобы кто-то принес ей кофе в постель. Такое ей даже и не снилось.
– Тебе – просто ответил мужчина.
То что с ней сразу перешли на ты ее не удивило. С никто и никогда не церемонился.
– А ты есть будешь, или уже поел? Она хотела проверить: не станет ли он брезговать.
– Конечно.
Мужчина принес и себе чашку. Впервые Ася ела с кем то, и не чувствовала скованности и беспокойства. Может, оттого, что она была дома, и он был как бы ее гостем. Конечно, гости хорошо, но ей пора идти на работу.
– Ты как, пойдешь домой, или останешься у меня? – спросила Ася мужчину.
– А можно остаться? – обрадовано спросил мужчина. 
– Если нужно, оставайся, только я документы возьму с собой, а больше красть у меня нечего, – прямо сказала Ася. 
– Правильно, – сказал мужчина, а у меня даже документов нет. А зовут меня Костя.
– Ну, я пошла.
Ася закрыла дверь на ключ. В обед она принесла ему поесть в кастрюльке, которую попросила на кухне у поварихи Веры.
Когда она вернулась, он спал. Разбитые губы уже взялись корочкой, и она опять подивилась и немного позавидовала тому, что хоть и разбито лицо у человека, а все равно он очень красив. Опухоли на глазах уже немного опали и выглядели как темно-синие тени, перечеркнутые черными ресницами. Видно почувствовав взгляд, он открыл огромные глубокие глаза, в которых еще плавал сон и улыбнулся ей.
– Вот, на, поешь.
Она достала из-за пазухи хлеб в целлофановом пакете, и испугалась, что он пахнет потом. Но Костя вытряхнул хлеб на тарелку, достал с полки вторую тарелку, налил себе суп из кастрюльки, и спросил:
– А ты ела?
– Да, да, я уже поела, а ты ешь быстрей, а то мне еще посуду назад нести, я ее взяла под честное слово, – тараторила Ася, боясь совсем растеряться и начать заикаться. Когда с ней это случалось, она совсем нерестовала соображать, что делает. Тогда родимое пятно набухало, тряслось; чувствуя это, она терялась еще больше. Глаза у Кости перестали улыбаться. Он стал серьезным. «Вот сейчас, он, скрывая тошноту, встанет из-за стола, и уйдет, – подумала она.
Но он поднялся, подошел к ней, обнял и участливо сказал:
– Ну, что ты, дурочка моя, ну, успокойся.
И притянул ее к себе. Она уткнулась ему в грудь и заплакала, беззвучно сотрясаясь от рыданий. Она понимала, что надо взять себя в руки и перестать. Что долго он не будет стоять рядом и ласково поглаживать ее волосы. Но она ничего не могла с собой поделать. Наверно, все невыплаканные с детства слезы прорвали плотину. Она плакала и плакала, бессознательно цепляясь за его свитер. Он присел на кровать, посадил ее к себе на колени и тихонько покачивал, как маленькую, бормоча что-то на каком-то иностранном языке. Наверно, она уснула на какое-то время.
– Ой, да что это я? Мне же еще пол мыть надо и кастрюльку отнести.
Она заторопилась в интернат. Занеся кастрюлю на кухню, она столкнулась с главврачом. Та остановила ее, и старательно глядя мимо ее лица, спросила:
– Кто это у тебя живет?
«Конечно, это повариха доложила ей» – поняла Ася. Недаром ее звали Верка-стукачка. Неожиданно для себя Ася спросила:
– Это что – отражается на моей работе?
– Нет, насчет твоей работы у меня замечаний нет, но ты что-то осмелела в последнее время, – сказала главврач, впервые заглянув ей в глаза. Ася, испугавшись, отвела взгляд и уставилась в пол.
– Ну, ладно, идите, работайте, – удовлетворенно сказала главврач.
И ушла. С уборкой Ася управилась мигом, словно у нее еще выросло две руки. Казалось, что работа, как по волшебству делалась сама. Закончив уборку, Ася полетела домой как на крыльях. Там ждал ее он – ее первый мужчина. Ее красавец. Синяки у него уже сошли. Разбитые губы зажили. Дней через десять после того, как Костя поселился у нее, Асю на улице остановил дядя Леша. Вообще для всех он был Алексей Иванович, потому что он был начальником милиции. Но Асины родители были дружны с ним с детства, и он знал Асю с пеленок и сочувствовал их горю. У него у самого была больная жена и Ася частенько помогала ей по дому, мыла и убирала, за что он ласково называл ее красавицей. Они к ней привыкли, и принимали ее вроде как за племянницу или дальнюю родственницу. Ей же эта дружба давало маленькое преимущество. Ее боялись трогать. Как же – родственница самого начальника милиции.
– Ася, кто это у тебя живет?» – строго спросил дядя Леша.
Ася растерялась: Его зовут Окин Константин Иванович. Мужчина, – для
чего-то добавила она.
– Ну, ясно, что не женщина, – строго сказал дядя Леша. – Но тебе то он кто?
– Муж – брякнула Ася и испугалась.
– Понятно, – протянул дядя Леша. – Гражданский!
– Да!.
– Регистрироваться, значит, не хочет?
– Хочет, хочет, но не может», – торопливо сказала Ася.   
У нее в голове вдруг сложился сумасшедший план, как помочь своему Костику. – Женат,  что ли? – спросил дядя Лена.
– Нет! Но на него напали, избили и ограбили.
– Что же он в милицию не заявил?
– Да его же избили. Он сам не мог, а я боялась. Кто меня слушать будет. Дядя Леша, миленький, – повалилась Ася на колени, – помогите ему, пожалуйста, документы получить.
Дядя Леша испугался.
– Ты чего это? Встань сейчас же!
Он попытался поднять ее с колен. А она продолжала плакать и просить. Говорила, что будет делать все, что ей прикажут, что заплатит сколько нужно.  – Да успокойся ты, наконец! – прикрикнул на нее, вконец рассердившись, дядя Леша. Он немного подумал, потом сказал:
– Ладно, в воскресенье ждите, зайду.
Он не обманул. В воскресенье зашел, познакомился с Костей, расспросил: кто, когда и за что его избили. Костя их не знал, как не знал и причину нападения. Может просто отморозки, напившись, напали на первого встречного, желая показать свою храбрость друг перед другом.
Дядя Леша сказал Асе:
– Я попробую вам помочь. Но ты понимаешь, что даже мне даром никто ничего не сделает.
– Сколько? – спросила Ася.
Дядя Леша подумал, потом достал ручку, оторвал от газеты клочок и написал сумму. Показав ее Асе,  тщательно порвал листок.
– Согласна, – сказала Ася.
– Ну, тогда осталось выяснить: куда тебя прописать?
Дядя Леша вопросительно посмотрел на Костю.
– А у Аси нельзя разве, или жилплощадь не позволяет?
– Ну, жилплощадь-то позволяет, да в каком качестве, – хитро прищурился дядя Леша.
– Ну, если Ася не против, то в качестве мужа.
Дядя Леша как-то потяжелел лицом, плотно сел на стул и сказал:
– Ладно, мужик, колись: кого ты убил или ограбил?
– Никого, – ответил Костя, глядя прямо ему в глаза.
– А почему ты на ней жениться хочешь? У тебя что, глаз нет? Ты что не видишь, что она уродина?
 Костя вскочил и рассерженно заходил по комнате. Потом остановился против дяди Леши и запальчиво сказал:
– Я видел настоящих уродин; с лица пасхальное яичко, а в душу заглянешь – змея». «Наверно, в прежней жизни какая-то красавица здорово достала его» – подумала Ася. Подумала и подивилась тому, что в такой момент способна думать о чем то еще.
Алексей Иванович пристально взглянул в рассерженное Костино лицо, потом встал и пожал ему руку.
– Может тебе и с работой помочь? – спросил он. Что умеешь делать?
– Могу машины ремонтировать, телевизоры, компьютеры налаживать.
– Ладно, об этом поговорим позже. А сейчас пойдем со мной.
– Куда это вы его? – испугалась Ася.
–  Да, не бойся, ко мне пойдем, мой телевизор посмотрит, что-то он у меня барахлить начал.
– Я тоже пойду с вами, тете Вале помогу, – решительно сказала Ася.
– Пойдем, – рассмеялся дядя Леша. Вишь, как беспокоится. Женишься на ней, не пожалеешь. Она за тобой на край света пойдет, двери стальные руками разорвет, – продолжал дядя Леша, – совершенно не подозревая, что говорит пророческие слова.
Ася жила как во сне и боялась проснуться. У нее был законный муж. Она ждала ребенка. Даже начавшиеся головные боли она приняла как компенсацию за свое счастье. Она готова была вытерпеть и не такое. Но долго терпеть дикую боль ей не пришлось. Однажды, заглянув в ее глаза, и увидев, что зрачки у нее стали огромными от муки, Костя сказал:
– Терпеть не надо. Я умею боль снимать». Он заставил ее лечь на спину и кончиками пальцев стал тихонько касаться родимого пятна. Ася опять ощутила легкое покалывание. Боль уходила куда-то внутрь головы и становилась все меньше. Она лежала и слушала сказку. Костя рассказывал ее ей, как маленькой.
Он говорил, что где-то в черной пустоте космоса на очень далекой планете живут Ульпиты. Они очень похожи на людей. И у них есть боги. Их семеро. Они очень большие. У них круглые головы с большими клювами. Иногда они выходят из своего жилища и слетаются в долину. А живут они в жерле вулкана. После того как они поселились в нем, он перестал трясти Землю. Конечно, их планета называется не Земля, – добавил Костя, – но так тебе будет понятнее слушать, а мне рассказывать. Летают они совершенно бесшумно. Но даже, если бы они летали с огромным шумом, от них невозможно спрятаться. Они, при каждом вылете, забирают к себе семерых. Уносят их на спинах, обхватив руками, которые высовываются из их тел. Ульпиты, которых уносят, цепенеют от страха. Наверно, они умирают от одного прикосновения богов. Так думают все, кто видел стеклянные глаза жертв. Но однажды с гор так же бесшумно спустились не боги, а красивые женщины. Они были бы божественно красивы, если бы не уродливые наросты на их лицах. Эти пятна были красного и синего цвета. Начинались они на лбу, а заканчивались на щеках, захватывая нос. Нос у них очень напоминал клюв богов, только был намного меньше. Цыпеи – так прозвали их в народе. Они быстро захватили власть в Ульпитии. Не прошло и года, как вся планета принадлежала им. Наросты на лицах стали считаться эталоном красоты, .и многие красавицы из народа стали делать себе накладные клювы. Они были или треугольные или ромбовидные. Вообще то цыпеи не очень досаждали народу. Плати дань, как они требуют, и они даже замечать тебя не будут. Но иногда цыпеи начинали буйствовать. Говорили, что в это время у них начинались сильные головные боли. В это время они крушили все. Тела их становились как сталь. Горе тому, кто попадался на их пути. Живыми из их железных рук вырваться было невозможно. Но однажды, один мальчик, видя, что его мать попала в страшные объятия, и через мгновения от нее полетят кровавые ошметки, с отчаяния ткнул пальцем в кровавый клюв. Цыпея замерла, выпустила свою жертву,  подставила свой клюв под тонкие пальчики ребенка. Так были открыты рокты. Способность снимать боль была очень редка. От пальцев Рокт исходили слабые токи или лучи. В темноте, когда Рокт делал усилие, кончики его пальцев светились, и слышалось слабое потрескивание. Цыпеи выискивали детей с такими способностями. И если кто обладал эти свойством, то становился сродни богам.
Рокту разрешалось и прощалось все. Цыпей всегда было семь. Потомства они не давали, хоть и держали у себя того, кто им нравился. На смену умершей цыпеи из вулкана спускалась новая. Конечно, эту сказку Костя рассказывал не один вечер. Как только боль отпускала, Ася засыпала. Но когда наступал новый приступ, требовала продолжение. Так ей было легче. И страх отпускал ее. Слыша ласковый голос мужа, она знала, что она не одна в холодной пустоте, что смыкалась над ней. Однажды, подойдя к зеркалу, она увидела, что родимое лицо исчезло с ее лица. Вместе с родимым пятном исчезла страшная, так мучавшая ее в последнее время, боль. На месте багрового нароста осталось только небольшое розовое пятнышко, напоминавшее по форме кленовый листочек.
Потом родился Сашенька. Это было крохотное, нежно-розовое существо с густыми черными волосиками и длинными, загнутыми вверх ресницами. У него были цепкие маленькие пальчики, которые в темноте иногда искрили. Полтора года пролетело незаметно. Однажды, выйдя из магазина, Ася увидела перевернутую коляску, в которой до этого лежал ее ребенок. Костя, который оставался рядом с коляской и держал сумку, тоже не было. На Земле лежали разбросанные продукты. Все говорило о том, что здесь произошла драка. Ася запрокинула голову и закрыла глаза. Так они иногда играли с мужем в прятки. Он прятался, а она пыталась определить, где он находится. И она отчетливо услышала его зов. Ему отчаянно была нужна ее помощь. Она повернула голову в сторону откуда слышался его призыв. В голове у нее раздался щелчок. Ее тело стало стальной пружиной. Она не сомневалась и не раздумывала. Стальные ноги несли ее с огромной скоростью. Мир кругом изменился; из голубого стал черным, и только пятно света, как звезда, притягивало ее к себе. Асю не остановили железные, глухие ворота. Она просто не заметила их. Мгновение, и они лежали на земле. Существа, а их было много, державшие ее Костю, разлетелись в разные стороны. Это был не бой, а избиение. Ася работала кулаками, как машина. Она вспомнила все; недаром в молодости пересмотрела все фильмы с Джекки Чаном, Чаком Норисом, Сталлонне и Шварцнегерром. Железные наручники на Косте она просто разорвала, как если бы они были бумажные. Повернувшись на крик: «Мама!», она увидела двухметровую женщину, что держала одной рукой, как щенка, ее сына. В другой руке у нее было оружие. Она наводила его на Асю., но ребенок, дергаясь и крича, мешал ей прицелиться. Ася полетела к ней. Мимо нее промелькнуло несколько вспышек. Но она была уже рядом. В эту минуту она испытала такую лютую ненависть, что ей показалось, что у нее из глаз вырываются ослепительные лучи. Боясь обжечь своей ненавистью сына, она не глядела на него. Ее глаза встретились с взглядом женщины. Столкнулись, смяли ее, опрокинули и подожгли. Женщина с алым клювом закричала, выронила оружие и схватилась за глаза. Ася едва успела подхватить сына. Она опомнилась, и лучи погасли. С изумлением смотрела она на то, что от женщины осталась только кучка пепла. Больше их никто и никогда не беспокоил. А то что иногда за Асей пытались ухаживать другие мужчины только смешило их обоих. И невдомек людям на Земле было, что в черной бездне космоса  несся корабль, с которого сквозь пространство летело предупреждение: «Никогда и никто не должен высаживаться на планету, которую ее жители называют Земля, и что даже приближаться к ней опасно, потому что даже у самого маленького ее жителя есть суперсолдат, который его охраняет. Он непобедим, и зовут его на земном языке – мама!»

ДЫНДА
Дында сидела в своем убежище. Это была маленькая пещерка вымытая водой. Обнаружила она ее случайно. Однажды, убегая от мальчишек, которые дразнили ее, она залезла в яму с грязной водой. Мальчишки потеряли ее из вида. Ей были слышны их голоса, как они перекликаются, пытаясь найти ее. В страхе, что они ее обнаружат, она поползла по вязкому дну. Ноги ее вязли в глине, и тут она заметила, что над водой есть козырек, под которым можно спрятаться. Она тихонько скользнула под него и от неожиданности вскрикнула, свалившись в липкую грязь. Тут же она услышала, как Витька крикнул:
– Тихо, пацаны, она где-то здесь.
Она лежала тихо, тихо, стараясь не дышать.
– Тут какая-то яма, – послышался голос Сашки. – Может она под водой сидит?
– Нет, тут мелко, – сказал Сашка, потыкав в дно длинным прутом.
Он его вырезал для удилища. Постояв немного у ямы, ребята вновь разбрелись в поисках по кустам. Дында осторожно поползла на четвереньках по темному проходу. Под ногами тихонько журчала вода. Мокрые брюки неприятно холодили ноги. Сверху иногда падали капли. Дында потрогала потолок, нависающий над ней. Она была шероховатой и плотной. Девочка двинулась дальше. Заинтересовавшись таинственным лазом, про мальчишек она уже забыла. Ей было интересно: куда приведет этот лаз. Что это? Нора или тоннель, прорытый водой. Ползти пришлось довольно долго. Лаз постепенно понижался. Дында уже хотела вернуться обратно в яму, но обнаружила, что не так-то просто это сделать. Из-за тесноты развернуться было невозможно, а пятиться долго и неудобно. Стало так страшно, что она заплакала. А вдруг она застрянет здесь или ее завалит. Но всхлипы так жутко прозвучали в тишине, что она затаила дыхание и услышала слабый плеск воды впереди. Она догадалась, что там вода выходит на поверхность. Обрадованная Дында, быстро заработала руками. Впереди появился слабый свет. Еще немного и Дында вылезла в маленькую пещерку. Здесь вода сворачивала в сторону и весело журчала, падая с большой высоты. Спуститься здесь было невозможно; лаз был слишком маленьким. Дында посидела на сухом камне, который углом выпирал из груды слежавшихся камней. Вообще-то ее звали Линда, но из-за того, что маленькой свалившись с дерева, она поломала переносицу, она говорила в нос, да еще картавила и вместо  Линда, она говорила Дында. Кличка плотно пристала к ней.
Пещера стала ее тайной. В нее она пряталась, когда ей было очень уж плохо. Она была гораздо умнее ребят своего возраста. Да и вообще, девочка в 14 лет уже не ребенок. Дында вздохнула, и достала из коробки, что принесла с собой, фото. Там она была снята еще до того, как покалечилась. Раньше ее отец любил ее фотографировать. Она была очень красивая девочка. У нее были широко расставленные родникового цвета глаза и длинные загнутые кверху густые ресницы и маленький, четко очерченный рот. Она и сейчас была привлекательной, но нахально глядящие на мир дырочки ее носа, портили ее.
То что у других закрыто у нее было выставлено на обозрение: хоть повязку носи. Нельзя сказать, что родители не любили ее. Они ее любили, конечно, но их как-то раздражало ее уродство. Когда у нее родился брат, то они почти перестали обращать на нее внимание. Дында очень любила своего братишку. У нее не было к нему ревности, как бывает в иных семьях.
Послышалось тоненькое щебетание.
– А явилась, – улыбнулась Дында. Вокруг нее закрутились яркие огоньки. Это была ее вторая тайна. В этой, обнаруженной ей пещере, жили эльфы. Они ей нравились. Они скоро стали ее друзьями, немного надоедливыми, но безобидными. Когда она их долго не видела, то ее тянуло в пещеру. Ей казалось, что она слышит их плачь. Когда она приходила, они окружали ее. Они тоже скучали по ней. Дында это знала точно, Они даже становились менее яркими, если она долго не приходила. А однажды после драки с мальчишками, когда она пришла с синяком под глазом, красная и злая, один эльф осторожно приблизился к ней и прижался к больному месту. Он прикоснулся очень бережно. Ей стало вдруг легко и приятно. Эльф был как теплый, пушистый котенок, и глаз сразу перестал болеть, а эльф вдруг засветился ярко, ярко, отливая голубым светом.  Другие эльфы окружили его, и они закрутились вихрем в веселой пляске. Потом их сияние стало ровным, и среди них уже нельзя было отличить того, который коснулся ее. После этого случая они стали липнуть к ней, как комары, и Дында шутливо прогоняла их. Они ей не очень мешали, но после их «поцелуев» она чувствовала некоторую слабость. Иногда даже руки и ноги начинали дрожать. Наверно, они были не такие уж безобидные. Дында читала как-то об энергетических вампиров. Но на не боялась их, потому что они знали меру.
Дында протянула руку, и один огонек опустился к ней на ладонь. Дында стала гладить его как кошку. Не совсем, конечно, гладить, а делать вид, что гладит. Эльфы очень это любили. И вдруг она услышала голос:
– Дында, кто это?
Голос прозвучал, как гром, и от испуга она сжала ладонь. Руку ее прожгло, и теплая волна стала подниматься к голове. Дында не обратила на это внимание. Потому что голос, спросивший ее, принадлежал ее злейшему врагу. Это был Сашка, по кличке – Сыщик. Так его прозвали за то, что он все про всех знал. Он мечтал быть следователем и не скрывал этого. Он давно ее выслеживал и вот выследил. В руках его был фонарик.
– Ну, что тебе надо, что я тебе сделала, зачем ты за мной ходишь? – закричала она.
– А что нельзя, – спросил Сашка.
Он вылез из тоннеля и по хозяйски прошелся вдоль стены. Посветил фонариком по сторонам.
– А там, что?
Он показал на отверстие в стене под потолком.
– Не знаю, – буркнула Дында.
– Вот, я всегда говорил, что нет в тебе любопытства. Ленивая ты, – сказал Сашка. Нет бы принести веревку и посмотреть. – А это кто?
Эльфы при его появлении спрятались наверху.
– Эльфы, – хмуро сказала Дында.
Все рухнуло. Теперь у нее все отнимут. В пещере мальчишки сделают штаб. Эльфов переловят. А Сашка продолжал:
– Это ты так думаешь. Их не бывает. Это надо выяснить, кто они. А может это новый вид жуков и очень опасный?».
– Да, нет, – сказала Дында, – я сними знакома уже два месяца.
– Два месяца, – поразился Сашка.
Он обошел Дынду кругом, с интересом разглядывая, как будто видел ее впервые. Ей стало неудобно. Она не любила, когда на нее обращали внимание.
– Да, сказал Сашка, недооценил я тебя.
– Чего вылупился? – грубо спросила Дында. И тут в ее голове раздался спокойный голос.
– Просто ты ему нравишься.
– Что?» – спросила Дында. Она спросила голос, но Сашка решил, что она спрашивает его.
– Недооценил, – повторил он, – ты оказалась хитрее, чем я думал. Это же надо  два месяца за нос меня водить. Дынде было не до него. «Что со мной, неужели я схожу с ума. Этот голос.
–Успокойся, – опять отчетливо зазвенело в ее голове. С тобой все в порядке, просто ты заставила меня войти в твое тело. Мне деваться было некуда. Иначе бы я погиб.
– А это не опасно, – испугалась Дында.
– Совершенно не опасно.
– Я боюсь!
– Не бойся, я сам перепугался чуть не до смерти». – Думал, растворюсь и конец мне». Но твое тело оказалось нейтрально моему. Правда, я еще не совсем в нем разобрался. Вы устроены не так как мы – не рационально. Как будто вы слеплены из множества мелких клеток, которые все время движутся. Есть и погибшие, и их куда-то волокут маленькие бактерии. Интересное построение.
Девочка чувствовала странное тепло, которое двигалось по ее телу. Это было немного неприятно, но, в общем-то, терпимо.
– Ты что, оглохла? – дошел до нее голос Сашки. Она совсем про него забыла. Он сидел перед ней на корточках и внимательно вглядывался ей в глаза.
– Да не оглохла, просто задумалась.
– Не ври, ты с кем-то говорила.
– А где эльф, которого ты держала в руке? Куда он делся?
– Улетел, – беспечно махнула Дында рукой.
– Я бы увидел, если бы он вылетел, – серьезно сказал Сашка. Ты же знаешь, что я все замечаю.
– Да, ну тебя, – сказала Дында, и чтобы сменить тему предложила: – Полезли наверх. Я сама хотела туда слазить, но одной туда мне не достать.
– Ладно, – сказал Сашка, – отложим пока этот вопрос. Но потом я все равно выясню, куда он делся».
Он как всегда был бесцеремонен и нагл, если хотел что-то узнать. А упрямее его, наверно, во всем свете не было.
– Полезли, – согласилась Дында. А как?
– Я встану возле стены и подсажу тебя. С моих плеч ты легко туда заберешься. Я тебя подтолкну. Он прислонился к стене, сомкнув руки за спиной. Дында взялась руками за его плечи. Они были горячие и твердые, хотя и не были полными, а скорее худыми. Она поставила ногу на сцепленные пальцы и вот она уже стоит на его плечах. Сашка даже не покачнулся. Ей не было страшно, хоть он и был высокого роста. Она вцепилась в край отверстия. Сашка поднял руку, и она встала на его ладонь. Впервые он обратил внимание, какая у нее маленькая ножка. До этого он никогда не задумывался об этом. Она неуверенно нажала ногой на ладонь, подтягиваясь на руках, и вползла в тоннель, как в трубу. В тоннели было светло, по стенам сидели огоньки. Сколько их было. И совсем крохотные и побольше.
– Ну, что там, – спросил снизу Сашка.
– Вроде круглой трубы, – ответила она, – стены гладкие , как отполированные и много огоньков. –– Слушай, а ты мне не могла что-нибудь сбросить, ну, хоть какую-нибудь веревку, умоляюще спросил он.
– Но у меня же нет, – виновато сказала Дында.
– Придумал, – воскликнул Сашка.
Он сбросил с себя свитер и швырнул его Дынде.
– Если ты свяжешь их рукавами, то, думаю, хватит. Даже если они и порвутся, то тут падать невысоко.
– Ну, давай, чего ты?
– Но у меня под свитером ничего нет кроме майки».
– Подумаешь, что я девчонок не видел. Только ты рукав на кулак намотай, сколько можно. Мне главное дотянуться, а там я уж влезу.
Дында сняла свой свитер, связала рукава и проверила их на прочность.  Она сбросила эту импровизированную веревку вниз.
– Так, – сказал Сашка, – теперь ложись на спину и упрись ногами в камень, а то я тебя выдерну оттуда как пробку.
Замечание было резонно, и Дында сделала, как он сказал. Она почувствовала, как рукав натянулся, и Сашка начал подниматься. Она судорожно стиснула пальцы, но рукав выползал из ее кулака. Второй рукой она пыталась зацепиться за голый камень, упираясь ногами и всем телом в стену лаза.
– Ну, все, – подумала она, – сейчас мы грохнемся, и я опять себе что-нибудь поломаю. Но Сашка уже броском подтянулся и плюхнулся прямо на нее. Прикосновение его тела было как ожог. Но это длилось лишь мгновение, потому что он как ящерица скользнул мимо нее. Лаз был
Нешироким, и им пришлось ползти. Потом он постепенно расширился и привел их к еще одной, совсем крохотной комнате.
Там было полно огоньков, и стояла странная машина. Она, скорее, напоминала яйцо и была прозрачная.
– Это наш корабль, – сказал голос в голове у Дынды, – но он разрушен. Снесло верх, из-за поломки чего Дында не поняла. В вашем языке нет подходящего понятия. Вы такие непохожие на нас, что мы даже вначале не обращали на вас внимания. Думали, что вы животные, как все на других и вашей планете.
Голос говорил медленно, как бы с трудом подбирая слова.
– Вы совсем, совсем другие.
Она почувствовала толчок в плечо. 
– Ты что опять стоишь, как истукан? – дошел до нее Сашкин голос. – Глаза вытаращены и рот открыт.
Она медленно перевела на него взгляд. Он опять внимательно вглядывался в ее лицо. 
– Мы всегда связаны между собой напрямую. Всегда знаем мысли и чувства друг друга. Нам не надо открывать рот и издавать звуки, которые ничего не значат для нас. Мы общаемся напрямую. Сашка обхватил ее за плечи и встряхнул.
– Ну, чего ты?
Лицо его было испуганное и тревожное.
– Подожди, – с трудом сказала Дында, – не мешай, я разговариваю.
– С кем? – шепотом спросила Сашка.
– С огоньком, который был в моей ладони. Теперь он где-то здесь. Она неуверенно ткнула себя в лоб.
– Да, ну. Сашку трясло.
– Ты, что – испугался?
– Да, нет, просто холодно здесь, – неуверенно сказал Сашка.
– Он не боится, – сказал голос. Вы, как и мы, излучаете энергию, но сами не ощущаете этого. Делитесь ею друг с другом, не замечая. Наиболее подходящие энергии притягивают вас. Вы это называете любовью. Его тянет к тебе, а он сопротивляется. Из-за этого его тело как бы хочет взорваться и по нему идет дрожь. Странно, но у вас даже тело враждует само с собой. Нет единства; голова одно, а тело другое. Знаешь, а ты бы могла нам помочь.
– Как? – спросила Дында.
– Очень просто. То, что вы называете мыслями – это тоже энергия. Для нее нет ни времени, ни расстояния, ни преград. Ты бы могла отправить нас домой. К сожалению, не всех. Некоторые так ослабли, что не смогут даже с твоей помощью улететь.
– Что я должна сделать? – спросила Дында.
– Ты сядешь в наш аппарат и постараешься отключиться.
– Уснуть?
– Нет, не совсем так. Это как бы умереть, но ты не бойся, я буду тебя держать. А когда все улетят, я все верну на свои места. Только ты не должна сопротивляться».
– Хорошо.
Дында посмотрела на Сашку. Она про него совсем забыла. При нем ничего не получится. Надо как-то отправить его отсюда. Если она ему хоть немного нравится, то, что он любит ее, такой мысли она даже не допускала, мало ли что говорит голос. Сам же сказал, что они совсем другие. Что они могут в нас понимать. А если в него посадить огонек? Она только успела об этом подумать, как голос сказал:
– Не получится, он закрыт наглухо. Это ты открыта почти полностью, и в тебе нет сопротивления, потому к тебе так тянет многих.
Дында не стала спорить. Зачем? Но вот как заставить Сашку оставить ее здесь одну. Она задумчиво посмотрела на него. Он уже совсем успокоился.
–Знаешь что, – сказала Дында, – я попробую залезть в их корабль. Интересно, как человек себя в нем чувствует?
– Давай, лучше я, – сказал Сашка.
– Да ты не поместишься. Я и то, наверное, не влезу.
Говоря это, она подошла к прозрачному корпусу корабля, и быстро забралась в него. В нем было удобно.
– Ну, как? – спросил Сашка.
– Ничего, - сказала она, – только я, по-моему, прилипла; не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Сашка хотел помочь ей вылезти или просто вытащить ее оттуда, но не смог даже дотянуться до нее. Аппарат окружило сияние. Оно отталкивало его от корабля. Он растерялся. А Дында смотрела на него своими большими глазами, которые стали прозрачными, как вода под ярким солнцем, и попросила его одними губами:
– Приведи мальчишек. Вы справитесь. Только взрослых не зови. Со мной все будет хорошо. Эльфы меня не тронут. Я ведь с ними уже два месяца знакома – и ничего.
Сашка убежал. Он полз, а потом бежал и все повторял, что если бы они хотели сделать с ней что-то плохое, то уже давно бы сделали. И верил и не верил в это. Когда он собрал мальчишек, был уже вечер. Они взяли фонари, веревки, и даже пару коротких досок. Вдруг ее придется спускать сверху без сознания. Но доски понадобились совсем для другого дела. На них они спустили аппарат. Не бросать же его там. Она сидела в аппарате в полной темноте и как бы спала. Когда ее осветили фонарями, она открыла глаза. Наверное, от света фонарей им показалось, что ее глаза светятся. Они помогли ей вылезти из аппарата.
– А где огоньки? – спросил Генка. Нам Сашка сказал, что здесь будут огоньки. Это что-то вроде светящихся жуков. Я  даже дихлофос с собой взял.
– Он еще сказал, чтобы мы не удивлялись, – добавил Петька.
– Не знаю, – сказала Дында, – наверно улетели, пока я спала.
– Спала, – поразились мальчишки.
– А что еще делать, когда пошевелиться не можешь. Я ждала вас, ждала, а потом уснула.
– И тебе не было страшно?
– Было, – послушно сказала Дында, – я даже поплакала немного.
– Девчонка, – снисходительно сказал Генка, – чуть чего и сразу реветь. Ты бы лучше посмотрела, куда жуки девались. Ведь это же какой-то неизвестный вид, может быть. Может, если мы их найдем, то прославимся.
– Не думаю, – сказала Дында, пожав плечами, - светлячки как светлячки. Только, может, покрупнее обычных.
– Слушай, а что с твоим лицом?
Дында быстро закрыла нос руками. Мальчишки они и есть мальчишки, даже почти спасая ее, они не могут забыть про ее уродство. Но под руками она ощутила не прежние отверстия; у нее стал нормальный нос.
– Да ты не прячь, не прячь, - потребовал Славка. И попытался оторвать ее ладони от лица.
– Не тронь ее, – налетел на него Сашка.
Он сшиб Славку на землю. Тот поднялся и с удивлением посмотрел на Сашку.
– Влюбился, влюбился, – он отбежал в сторону, и оттуда, показывая на Сашку пальцем, завопил:
– Жених, жених!
Генка, отряхивая брюки и рубашку, буркнул:
– Ты Славка, все равно, как маленький. Пора бы уж и повзрослеть. Ну, чего ты пальцем тычешь? В такую красавицу, да не влюбиться. Дураком надо быть, правда, пацаны?
Славка с изумлением переводил взгляд с одного на другого, и не мог понять: шутят они или говорят серьезно. Вроде серьезно.
– Ну, а что с аппаратом делать будем? Да и странный он какой-то: больше стеклянную банку напоминает.
– Нет, нет – это корабль, только мы для него большие очень, но он любую форму принять может.
– А ты откуда знаешь? – спросил Петька.
– Я не знаю, я так думаю.
– Ну, ладно, уже поздно, – сказал Петька, сейчас отнесем его к сыщику в сарай, а завтра разберемся.
Но и назавтра разобраться так и не смогли. Повертели во все стороны, покурили и бросили. Других мальчишеских дел было полно. И забыли.
Только на другое лето Линда огорошила всех, выехав на странной машине. Это была даже не машина, а просто кресло без колес. Двигалось оно непонятно как, скользя над землей. Даже трава под ним не мялась. А как это происходило, было непонятно. У пацанов, если нечего открутить, передвинуть, интерес пропадает. Пытались угнать ее у Линды. Без толку. Ну, сядешь ты в кресло, а как им управлять, если ни руля, ни кнопок – ничего. Линда говорит, что мысленно им управляет. А как это? Да и не слушается оно никого, кроме Линды. А с Сашкой она теперь подружилась, и пацаны завидуют ему. Такая девушка. Во-первых, после истории со спасением у нее открылся дар – людей лечить. К ней стали приезжать больные отовсюду. Даже клинику открыли. Потом пошли разговоры, что это шарлатанство. Даже комиссия приезжала проверять ее способности. А за что зацепиться, если ни трав, ни лекарств ничего нет. Денег тоже не берет.  Ну, то, что денег не берет, в это долго поверить не могли. Даже бандиты подъехать к ней хотели, чтобы данью обложить. Сам, ну вы знаете, кто, так она у него что-то неизлечимое нашла – предложила избавить. Предупредила, что это очень опасно. А тому, видать, деваться некуда было – согласился. И что вы думаете; вылечила. Теперь ее вообще никто не трогает. Я же говорю, даже клинику открыли.
А Сашка решил стать врачом. Все между ними хорошо. Только одного узнать не может: куда огоньки делись? Линда  вместо ответа смеется: кто смог улетели, а кто не смог – здесь, и на грудь показывает, и здесь – на голову, и здесь – на ладошки. Тем и людей лечу. Некоторые с ними остаются. Но трудно открытых найти. Мало таких. Только с сумасшедшими это легко, да и то не со всеми. Она и таких лечит. А Сашка этому научиться мечтает. Правда, трудно ему с его характером это будет. Но он упрямый. Верит, что у него все получится.

УЩЕЛЬЕ ДЕМОНОВ
Сегодня небо синее, синее. День солнечный, но прохладно. Цветет черемуха. Каждое дерево выглядит взрывом белых, душистых ветвей. Кажется, земля вскипает волнами черемуховых кистей. Мы идем к ущелью демонов по едва видимой горной тропке.. Это место страха. Кое-где уже видны первые робкие зеленые стрелки травы. Нас шесть человек. Сказав дома, что класс едет на экскурсию, мы приехали к чертовой петле.
Брат Генки Векшина – дальнобойщик – довез нас до поворота. Сюда мы приехали из-за Сашки. Он приезжий из Москвы. Вообще-то все парни из нашего поселка хотя бы раз в жизни побывали здесь. Это традиция. Как ритуал посвящения в мужчины. Кругом все еще живое, цветущее, но нам уже не по себе; неуютно и тревожно. Здесь даже комары не летают. Чем дальше мы шли, тем чувство страха становилось все сильнее, тянуло вернуться. Но вот, наконец, и Чертовы ворота. Нагромождение камней в этом месте резко переходило в пологую долину. Огромная глыба, неизвестно по какой причине откатившаяся в сторону от общего вала, открывала туда узкий проход. В проеме было видно черное, голое, словно обоженное пространство.  Вид его вызывал шок, как удар хлыстом.
Ребята знали, если пройти сквозь эти ворота, человека охватывает волна ужаса, тоски и безысходности. Хочется повернуться и бежать отсюда, не помня себя. Вернее, лететь стрелой. Таких и зовут Стрелки. Здесь редко кому удается пройти несколько метров по направлению к дереву. Потом и они опускаются на четвереньки и начинают выть, затравленно оглядываясь по сторонам. А потом, подвывая, ползут обратно. Таких называют Волчата. Это звание почетно. Таких немного. И только один Генка Векшин дошел до дерева и принес кисть ягод. Ему дали кличку Вожак. Он никого и ничего не боится, кроме Валечки Вертихвостки. Он любит ее. И ягоды съела она. Говорят, от того так ярко
по- изумрудному блестят ее глаза. А из косточек, которые немного крупнее, чем косточки у обычной черемухи, Генка сделал Валечке цепочку. Хорошо просушив косточки, он покрыл их бесцветным лаком. Серебряное переплетение проволоки эффектно смотрится на черной поверхности косточек. Ночью они светятся зеленоватым светом, и это немного жутко, но Валечке нравится. Цепочка и сейчас на ее красивой шее. Она идет под ручку с Сашкой. Сашка очень красив. Он среднего роста. Широко расставленные синие глаза прячутся за густыми длинными, черными ресницами. Его многие не любят. Все девчата как с ума посходили после его приезда. Еще бы: золотые кудри кольцо в кольцо,  черные брови, высоко поднимающиеся к вискам, яркие, четко очерченные пухлые губы, и лицо чистое, белое, как у ребенка. Такое кого хочешь сведет с ума. Но еще никто из девчат не может похвастаться, что целовался с ним. Монах, одним словом. Вот его-то мы и ведем сегодня к ущелью.
Вчера к нему приехал какой-то парень, искал его, сказал, что он его брат. А сам совсем на него не похож. Сказал, что его зовут Роман.  Высокий, черный, как грач, но тоже хорош. Только красота его какая-то дикая, цыганская. На танцах он перетанцевал почти со всеми девчонками, но провожать никого не пошел. Он безуспешно искал Сашку. А тот сидел у Генки. Был хмур и подавлен, и ночевать домой не пошел.
Он и сейчас не такой как всегда. Губы плотно сжаты, в глазах тоска. А Вертихвостке хоть бы что. Трещит за троих, подсунув свою ручку под Сашкин локоть, а Генка хмуро шагает рядом. Но вот и ворота. Здесь все как всегда. Черные валуны с нашей стороны еще кое-где отливают зеленым, а с обратной угольно черны. Нас тоскливо томит безнадежность и хочется домой. Генка первый проходит, вернее, протискивается между камнями. Он за последний год раздался в плечах. За ним спокойно проходит Сашка. Они идут к дереву. Идут, как ходят против ветра. Генка иногда оглядывается на Валечку. По его лицу даже на таком расстоянии видно как катятся крупные капли пота. Сашка не оглядывается. Медленно они приближаются к дереву и скрываются за ним. Такого еще не бывало.
Неожиданно начинает плакать Люська Скупердяйка. Вообще-то она девчонка ничего, только очень сильно экономная, если не сказать очень жадная. Вертихвостка тут же присоединяется к ней. Громко причитая: «Все! Они уже не вернуться!»
Они цепляются за камни Чертовых ворот, как будто пытаясь пройти дальше. Но вскоре ребята возвращаются и с ними, к нашему изумлению, идет девчонка. На вид ей лет шестнадцать. Мальчишки мокрые, как будто побывали под дождем и пахнут черемухой: терпко и свежо.
– Пошли купаться, – говорит Генка.
И первый бежит вниз. Все с удовольствием бегут за ним. Чем дальше от ворот, тем сильнее чувствуем мы радость жизни. Но вот и озеро видно впереди. Вода в нем всегда теплая. Оно даже зимой не замерзает. Но в нем нет ничего живого. Может,  оттого, что иногда вода из него уходит полностью. Как будто пробку из ванны открывают, и вода уходит меж камней под землю, а потом опять наполняется.
Сашка с Генкой бегут рядом. Сзади, чуть отстав, Люська с Валечкой. Следом за ней неизвестная девчонка и все остальные. Девчонка в джинсах и в диковинной кофте. Воротник у кофты начинается от шей и заканчивается почти на бедрах. Спереди кофта застегнута на голубые пуговицы и странно топорщится на лопатках.
Возле озера Сашка останавливается , оглядывается на девчонку и улыбается ей светло и радостно. Потом, дурачась, боком сваливается в воду прямо в одежде. Это видит Валечка, и словно невзначай толкает незнакомку в спину. Та падает странно медленно. Ворот приподнимается, и сам по себе шевелится, как будто под ним кто-то пытается высвободиться.
Вылазит девчонка из воды медленно и сразу поправляет свой воротник, стараясь его натянуть и расправить. А нам по видно, что под прилипшей тканью у девчонки большой ребристый горб. Всем неудобно за Вертихвостку. От неловкости мы начинаем шумно суетиться, собирая дрова. Скоро вечер, и нам хочется есть и обсушиться. Мы пристаем к Генке с Сашкой с вопросами: дошли ли они до края пропасти, и что видели там. Но они, как сговорились, отвечают одинаково: сходи – и все сам увидишь. А девчонка только усмехается. Она молча сушится у костра. Поворачиваясь к огню то одним, то другим боком, то спиной. Нам опять кажется, что под воротником у нее что-то шевелиться как бы устраиваясь поудобнее. Мы быстро съедаем не то суп, не то картошку с тушенкой. Это сварила Люська. Пьем почти черный чай. Он густой, пахучий и очень вкусный. Готовить Люська умеет. Чем она его заваривала, мы не знаем. У нее свои секреты; в травах она разбирается, как бог. И вот сидим вокруг костра, смотрим на огонь и молчим. Надо ставить палатки, но мы устали и нам не хочется шевелиться.   
– Ребята, – неожиданно говорить девчонка, – здесь оставаться опасно. Ночью будет сильная гроза. Я вас отведу ко мне в пещеру». И к нашему изумлению, она начинает так решительно командовать, что мы под ее руководством, почти строем друг за другом отправляемся, не отставая,  за ней. Идем недолго. Мы все готовы поклясться, что этой пещеры раньше не было. Мы же раньше здесь кругом все облазили. Тем не менее: пещера очень большая и удобная. По стенам кругом что-то вроде лавок. Посреди костер, вход не широкий. В пещере тепло.
– Устраивайтесь, – говорит девчонка. И заводит руки назад, поправляя воротник привычным жестом. В это мгновение она напоминает кузнечика. Так же как локти у нее торчат коленки, словно у кузнечика.
Мы устраивается на лавках. После того как прошлись по вечерней прохладе, спать расхотелось. Олег предлагает, чтобы кто-нибудь что-нибудь рассказал.
Он страшно любит слушать разные истории, хотя сам больше молчит. Он полноват, и напоминает обликом медведя. Но как и медлительность медведя обманчива, так и его лучше не трогать. Он крепок и быстр.
– А пусть эта девчонка нам что-нибудь расскажет, – предлагает Катенька, и обводит всех открытым взглядом серых глаз. – Мы друг друга знаем с детства, а про нее не знаем даже, как ее зовут.
– Нет, нет, – протестует девчонка. Я совсем не умею рассказывать.
– Тогда я пошел домой, – заявляет Сашка, поднимаясь.
– Ну, хорошо, – сдается девчонка, – только не уходи.
Мне ее жалко. Это ж надо; у нее чудесная фигурка, очень необычное лицо. Огромные глаза с тяжелыми густыми ресницами. Взмах ресниц, как взмах крыльев бабочки. Сначала поднимаются ресницы в уголках глаз, потом волной взлетают ресницы и у края.  Внизу лицо резко сужается к подбородку. Скулы почти не выражены.
Девчонка сидит задумавшись. Потом вздыхая, открывает было рот, чтобы начать рассказ. Но ее опережает Вертихвостка.
– Только про любовь! – громко говорит она. Мы смеемся. Ее голова всегда только любовью и занята. Быть бы ей не раз битой, если бы не Генка. У нее есть очень нехорошая черта. Стоит ей поссориться с какой-нибудь девчонкой, как она уводит у нее парня. А делать это она умеет. По части интриг ей нет равных. – Хорошо, – говорит девчонка, – я вам расскажу про ущелье Демонов красивую легенду. – Все началось со встречи невероятной, невозможной.
В это время снаружи в пещеру доносится гром и шум начавшегося дождя. А в пещере сухо и тепло. Вокруг полумрак, лишь в круге света от костра белеет лицо странной рассказчицы. Ее глаза прозрачны, как морская вода в солнечный день. Взгляд их завораживает, и этот медленный взмах ресниц, кажется, плывешь в волнах прекрасного сна.
Мы почти видим эту встречу. Встречу, которая произошла, по словам рассказчицы, несколько лет назад где-то в горах, возле огромной пещеры у сидящего на камне странного гиганта.
– Его внимание привлекло шуршание падающих камешков. Подойдя к скале, он услышал прерывистое дыхание, и поднял голову. Из-за скалы появилась рука. Она судорожно цеплялась за камни. Пальцы, вжимаясь, сантиметр за сантиметром, продвигали тело вперед.
Девушка держалась на скале чудом; вопреки всем законам тяготения земли. И тут он понял: в чем дело: это ветер, прижимая ее тело к камню, держал ее. Он замер, почти не дыша. Даже он не имел возможность помочь: все равно бы не успел. Достаточно ветру ослабеть; его воображение услужливо нарисовало дальнейшее: скала гладкая, все ускоряющее падение, может быть крик, глухой звук падения внизу. А потом звенящая тишина.
Он тряхнул головой, выходя из ступора, и увидел, что нога ее уже твердо стала на камень. Рывок, и перед входом в ангар появилась женщина. Худенькая, в стареньком спортивном костюме, босиком. В прозрачных глазах на самом донышке капля любопытства. Она не могла оказаться здесь, не могла миновать барьер, который посылает излучение во все стороны, действуя на инстинкт самосохранения. Любое существо бежит от барьера прочь, чувствуя, что здесь смертельно опасно. А этой хоть бы хны. Она внимательно осматривается по сторонам. Он огорчено вздыхает. Ничего хорошего здесь нет. Туннель, забитый отходами их кораблей. Его маленькая яхта и он сам, как черный, огромный, сидящий на камне монумент. Руки его упираются локтями в колени. Пальцы заканчиваются длинными когтями, которые переливаются красным цветом. Это контактеры.
Ее взгляд медленно скользит по предметам. Странно: ее совсем не заинтересовали алмазы – отходы работы их кораблей. А ведь он знал, что они ценятся здесь. «Наверно, просто не разбираясь, она приняла их за битое стекло», – подумал он. Кажется, ее заинтересовала яхта. Она больше похоже на большой камень. Все предметы с их планеты, могут принимать какой угодно облик. Мимикрия, первое требование к кораблю. По инструкции он должен был рассеяться как призрак, или превратиться в камень, но он, напуганный, чуть было не случившимся с ней несчастьем, упустил момент. Теперь – самое разумное – продолжать претворяться статуей.
Но как она выберется отсюда? В это время он увидел, что она подошла к груде алмазов. Зачерпнула их, как воду, полюбовалась и высыпала обратно. И тут он понял: как она прошла барьер. Ей не нужна была жизнь. Она закончила ее, скользнув вниз по камням к входу в пещеру.
Он вскочил. Женщина резко вскинула голову на его движение. Раскинула руки, и, убегая от него, кинулась в пропасть. Да, она заканчивала со всем и хотела только тишины и покоя. Последним ее желанием было проверить: правду ли говорит легенда. Про ущелье Демонов она слышала в детстве. Про несметные богатства, что хранятся в пещере.
Он знал что давным-давно был случай: ребенок, совсем крохотная девочка, и от того бесстрашная, по расщелине заползла в ангар к отходам с их кораблей. Расщелину заделали, а девочку вернули наверх. Вообще-то, ее надо было лишить памяти. Но ведь она была еще так мала, совсем ребенок. А на их планете дети не рождались уже много лет. Жизнь угасала. Нет, они не умирали, но, победив смерть, они лишились воспроизводства. Постепенно теряя интерес ко всему, жители покидали свои дома, свою планету. Первыми исчезли женщины. Когда правительство спохватилось, оказалось,  что на планете, пригодной для жизни в свое удовольствие остались только мужчины. Да и их было не так уж много. Они с удивлением наблюдали,  как в природе жизнь бьет ключом, рождаясь и умирая. Они же могли только наблюдать; бессмертные, потерявшие смысл и интерес к жизни.
Поэтому они не смогли причинить зла этому крохотному чуду. Да и не смогла бы эта девочка кому-нибудь что-то рассказать. Просто, когда ее бережно поставили на траву, она весело зашагала  прочь от пропасти, оставляя на зеленой траве песчинки с босых мокрых ножек. Ну, описалось дите. Никто не обратил внимания, на ее крепко сжатые кулачки, в которых она уносила драгоценные камушки. Неделю все жители деревушки ползали по траве, выискивая блестящие песчинки. Они дошли до края пропасти.
Пришлось установить барьер. Он остановил жителей.  Но родилась легенда про ущелье Демонов и пещеру, в которой лежат несметные сокровища. По легенде демоны воруют красивых девушек и приносят в пещеру. Красавица выбирает среди них себе мужа. Демоны приносят ей все, что она захочет, выполняют любое ее желание. Когда она выбирает себе одного из них, то он возвращает ее людям, а сам становится простым человеком. Но,  покидая пещеру, красавица забывает про все, что было прежде.
Демон живет с ней до тех пор, пока она не умрет. Сам же он бессмертен. После ее смерти он с плачем носится по ущелью. Страшно сверкают его глаза, освещая камни, от воя дрожат деревья. Потом демон постепенно успокаивается, забывает ее, и ворует себе новую девушку. И так будет до тех пор, пока от демона не появится ребенок. Тогда он погибает.
Если все сделать точно, как по легенде, он не нарушит раз и навсегда установленного Устава, который на протяжении долгого времени остается неизменным.
Подойдя к ущелью, он  бросился вниз. Падая с двойным ускорением, помогая себе малым двигателем костюма, он почти поймал ее тело. Вот сейчас обхватит ее руками и плавно промчится по дну ущелья, гася инерцию падения. Уже пальцы одной его руки легли ей на грудь. Второй рукой он подхватил ее за бедра, готовясь сделать поворот.
Женщина оглянулась с удивлением. Ее глаза были широко открыты; в них был восторг полета, они были бездонны. Ему бы еще хватило высоты и времени, чтобы спасти ее, если бы он не отвлекся. Но он, заглянув ей в глаза, не увидел торчащего дерева. Ее тело с размаху влепилось в дерево, сделало оборот и полетело вниз вместе с деревянными осколками.
Он получил удар ее ногами и был отброшен на камни. Его почти размазало по ним. Пришел он в себя от музыки: тихой, вибрирующей, незамысловатой. Боли не было. Так, маленький дискомфорт. Так и должно было быть. Они давно отказались лечить старые тела. Зачем? Долго и не продуктивно. Проще разобрать тело на атомы, и отлить ту же форму с прежним содержанием. Если сделать это быстро, то сущность любого существа не почувствует даже боли. В отличие от тела, сущность или душа, как говорят люди, очень стойкое образование. Даже они не полностью познали, почему, подчиняясь каким законам, одни души могут жить бесконечно долго, другие – только определенное количество дней.
Мысли текли вялые, бесцветные. Но так бывает всегда. Сейчас он отлежится, дождется полной ясности сознания и уберется отсюда, не оглядываясь.
Он постарается не увидеть того, что осталось от женщины. Корабль спасает только своих. Собирает все до последней капли, но только свое.
– Где я?!
Чей-то голос прозвучал рядом с ним слабо и тихо.
– Это что? Рай!
Он повернул голову. Рядом в голубом тумане плавала обнаженная женщина. Женщина их планеты. Она была такая хрупкая, нежная, беззащитная. Совсем не похожая на их женщин.
– В чем дело? – послал он мысленно вопрос кораблю.
– Состав ваших тел смешался, у нас не было времени разбирать, где чей атом».
Все правильно, компьютер спешил. Видно часть его тела, скорее всего голова, попала на ее разбившиеся остатки. Компьютер всосал все вместе. А уж потом начал пересортировку. И вот она плавает рядом, и пошло оно все к чертям, как говорят на Земле. Пока шло восстановление, они были настроены на одну волну. Ее жизнь, мысли, чувства, все, что она помнила и хранила: ее память были ему открыты. Хоть он и не всегда понимал ее. Наверное, и в нем ей многое тоже не удастся понять.
Он видел ее молоденькой, очень хорошенькой и доверчивой до глупости. Ее замужество. Нет, муж любил ее по-своему. Но в их открытом маленьком ресторанчике требовалась и повариха, и посудомойка. Официанток они не нанимали. Дела шли неплохо. Она выматывалась на работе, и ей было не до ласк и любви. На муже лежали обязанности закупать продукты и руководить работой ресторана. Вечерами за стойкой, наблюдая за беготней молоденьких официанток, он сладко жмурился, как мартовский кот. А дни мелькали, складываясь в годы. Чтобы выдержать конкуренцию, приходилось крутиться. За десять лет она отдохнула только раз и то только лежа в больнице. Поднимая бак с помощью Нины официантки, она неожиданно упала в обморок. Она помнила страшную боль от ожога. Потом муж, держа вату с нашатырем у ее носа, просил подписать какую-то бумагу. И она подписала, не читая. «Ведь он ее так любит», – думала она. «Так заботится о ней, покупает цветы, украшения, правда, что-нибудь не очень дорогое. Утром будит, ласково целуя в носик или в уголки губ. Ну, и что, что рано. К семи должно быть готово «дежурное блюдо».
В больнице она пролежала две недели. Ей сказали, что у нее был выкидыш. Она даже не очень расстроилась, ведь они еще такие молодые. Ожог зажил быстро, и она вернулась к работе.
За время ее отсутствия муж купил посудомоечный аппарат и нанял посудомойку. Работать стало легче. Появилось много свободного времени  и сил. Вечерами она иногда гуляла в парке. Там было много мам с колясками и детьми. Однажды она собралась поехать в гости к подруге. Надела модные ботинки. Муж сам покупал ей одежду и обувь. Это были дорогие и модные вещи. Ей вдруг опять стало плохо. Закружилась голова, ее затошнило. Она присела в кресло и откинулась на спинку. Свет был выключен, ведь она уже собиралась уходить. Кресло было глубокое. Ее почти не было видно. Она запрокинула голову. Потолок медленно кружился, вызывая тошноту. Она сидела и думала: что со мной? Постепенно кружение прекратилось, но она не шевелилась, боясь повторения. За окном стемнело.
Послышались шаги мужа, и открылась дверь. Она хотела окликнуть его, но увидела, что он не один. Она продолжала сидеть в кресле, крепко зажмурив глаза, и слушала, как из спальни доносятся до нее звуки, понятные любому взрослому человеку. Кругом было черно и пусто. Странно, но она уснула. Проснувшись, она решила, что это просто страшный сон. Умылась, причесалась, протянула руку за губной помадой и вдруг увидела шпильки. У нее были короткие волосы. За стрижкой легче ухаживать. Значит, неизвестная гостья не приснилась ей; она была. «Ну, что ж, проверюсь, если беременная, то буду беречься, и брошу работу пока не рожу». Так думала она, торопливо шагая до поликлиники. Но то, что она услышала от врача, ошеломило ее, отняв последний шанс. Той подписью в бумаге она лишила себя возможности иметь детей. «Все правильно, тогда он не могли позволить себе эту роскошь – нанять лишнего человека». И муж все решил за нее. Сейчас он мог без нее обойтись. Лучше бы он ее убил. Но как раз этого он не мог сделать.
Ее папа – умница, покупая здание ресторана, так составил бумаги, что все принадлежало ей. В случае ее смерти, он терял все.
«Развестись с ним. Что это изменит? Ресторан ей одной не нужен. Много ли ей надо. Только теперь она поняла, что впустую растратила жизнь, гоняясь за призрачным счастьем. Готовилась жить, а жила чужой жизнью.
Вернувшись в ресторан, она молча выслушала мужа. Он был взбешен. Ресторан не работал. Ничего не готово, а она болтается неизвестно где. Она смотрела на него спокойно, но как бы со стороны. Молодой, красивый, немного полноватый; со временем, наверно, вырастет брюшко. Глаза теплого, медового цвета; такие обычно ласковые, сейчас сердито блестят. Брови широкие, изогнутые, гневно сдвинуты. Прямой, породистый нос. Губы твердого, красивого рисунка. Выглядит моложе своих лет, полон сил и энергии. Она слушала его, а в ушах звучал крик женщины, там  – в спальне.
После визита в свою поликлинику, она побывала еще у платного врача. Ей осматривала пожилая женщина долго и тщательно. У нее были усталые и печальные глаза. Она стала говорить ей, что ей надо лечь в клинику на обследование и какое-то время полечиться. Но она поняла по мелькнувшей жалости в ее глазах, что она уже знает о тщетности этих усилий.
– Сколько мне осталось? – спокойно спросила она.
Врач пожала плечами:
– Бывает по-разному, но лет пять, если лечиться,  с гарантией, а может и дольше.
Она тяжело вздохнула. Неожиданно зазвонил телефон. Врач послушала и сказала:
– Иду!
Она попрощалась с ней, проводив до двери, и торопливо пошла по коридору. Зачем ей было идти за ней. Крик она услышала еще в коридоре. Он был жалобный и безнадежный. Он то усиливался, переходя порою в визг и хрип. То почти стихал, как вой ветра зимой за окном. И вдруг оборвался на самой высокой, почти звенящей ноте. Оборвался резко, будто лопнула струна. Наступила тишина. Плотная, как вата и полная черных снежинок. Они медленно кружились.
Она пришла в себя уже на кушетке.
– Я так же буду мучиться?
– Скорее всего нет, – ответила врач. У вас усталое и больное сердце.
– Да, что с тобой?
Муж держал ее за плечи. Глаза его уже не были сердитыми. Он внимательно вглядывался в ее лицо, как бы пытаясь прочесть ее мысли.
– Ты сама на себя не похожа. Тебе плохо? Может вызвать скорую?
– Зачем ты это сделал?
– Что?» – он сделал недоумевающее лицо. 
– Лишил меня возможности иметь детей.
Он растерялся, опустил голову. Потом сказал:
– Я за тебя боялся.
– Неправда! – возмущенно вскрикнула она, – ты боялся потерять бесплатную работницу!
– Нет! Нет! – протестующе поднял он руку, ты не должна так думать.
– Той операцией ты спровоцировал появление опухоли. Собственно, ты меня убил! Уходи, я не хочу тебя видеть!»
Она переоделась в старенький спортивный костюм. Это все, что она смогла найти из своих старых вещей. Она не хотела, чтобы на ней было, что-то купленное им. Надела старенькие туфли-лодочки, которые нашла в диване. Она не знала, каким чудом они попали туда. Наверное, она в свое время сунула их туда и забыла.
Потом пошла в ресторан. На кухне гремела кастрюлями молодая, ладная Зинаида. «Вот и замена, - усмехнулась она. Ей было противно. Деньги муж ей дал, даже не спрашивая: зачем они нужны. Она объехала всех своих немногочисленных знакомых. Говорила, что проезжала мимо, по дороге на пикник, забежала на минутку. У нее было такое чувство, когда закрывалась очередная дверь, что она обрывает нити, привязывающие ее к жизни. Мир сужался, и вот он превратился в точку, – которой была она. «Все, делать больше нечего, жить незачем, – решила она. «Нет, вдруг вспомнила она: осталось еще одно дело, на которое у нее раньше не было времени.
Когда-то в детстве она слышала легенду об ущельи Демонов, в котором лежат несметные сокровища. Она даже самой себе не могла объяснить, почему ее тянуло в это ущелье. Смешно, но в глубине души ей очень хотелось верить, что демоны существуют, и она завидовала этим красавицам, которых похищали демоны.
Она примерно знала, где находится это место. Но не думала, что в пещере что-то есть. Но когда зашла в пещеру, там была гора настоящих, драгоценных камней. Даже не верилось, что это алмазы. Так, осколки битого стекла сверкали и переливались под лучами солнца, проникавшего в пещеру. А еще там лежала большая глыба посреди выпуклого свода, а у стены сидела огромная черная статуя со сверкающими почти живыми глазами. У нее были длинные, острые когти. Их кончики отливали зловещим, красным светом. Казалось, с них капает кровь. Конечно, это была статуя демона, или сам демон. Кто его знает. Вот только она не была красавицей, а только донельзя усталой и больной женщиной. Всех их сокровищ не хватит, чтобы купить ей здоровье. Последнее, что ей осталось, – это испытать чувство полета. Ущелье глубоко, лететь ей долго, и смерть будет мгновенной.
В последние минуты ей показалось, что демон вскочил. И она, убегая, как птица взмахнула руками. Она летела свободная от всего. Легкая, как пушинка. У нее ничего не болело. Вот, примерно, все, что он смог понять. Слишком они были разные. Ему непонятно было ликующее чувство самоотдачи, почти растворение в другом человеке. Такое заманчивое. Он никогда не испытывал ничего подобного. Он опять взглянул на женщину. Восстановление почти закончилось. Женщина осторожно дотронулась до его головы. Потрогала прядь длинных, черных волос. Провела рукой по ребристой поверхности его груди. Он улыбнулся ей. Ее глаза испуганно расширились. Он заговорил с ней ласково, успокаивающе. Он говорил, что теперь должен жениться на ней.
– Нет, нет! – сказала женщина.
– Почему, нет? – удивился он. – Я не люблю тебя! Он засмеялся.  – Я приму любой облик, какой ты захочешь. Никто не узнает. 
– Я буду знать. 
– Ты все забудешь.
– Я знаю: вы лишаете памяти, но прошу: не делай этого. 
– Хорошо, – согласился он, – твое слово для меня закон.
Восстановление было закончено. Ему было пора возвращаться. Компьютер сотворил какое-то легкое одеяние для женщины. Голубое, блестящее, оно окутывало ее ласково и нежно. Она выглядела еще красивее, хоть это и казалось уже невозможным. Длинные золотые, блестящие волосы она закрутила тяжелым узлом на затылке. Они на яхте  поднялись наверх, и он оставил ее на тропинке, ведущей к дороге. Все было так же, как до того, когда она пришла сюда. Конечно, если не считать совершенно нового, здорового тела. А еще маленькая сумочка полная драгоценных камней. На вид ей было лет семнадцать. Так определил компьютер ее возраст по биологическому циклу ее клеток. Так как она должна была выглядеть. Уже возвращаясь домой и, делая отчет о полете, он обнаружил вопиющее нарушение Устава. Оказывается, в то время, когда клетки были перемешаны, произошла непонятная реакция, в результате которой появилось еще четыре живых существа. Одно из них осталось в теле женщины, так как полностью соответствовало набору ее хромосом. Наверно, развиваясь, оно убьет ее. Три – отличные от первого - были помещены в инкубатор. Исправлять что-либо было поздно. Слишком много времени прошло. Он решил молчать. Скоро по его дому ползали, щебетали, а потом стали летать три прелестных существа. Все три были девочки. Они только слегка отличались от прежних женщин. Чуть нежнее и другого цвета.
– Ну, как вам сказка? – спросила зачарованно молчащих ребят девчонка. Правда, про любовь почти ничего нет.
Она оглядела ребят. Не спал ни один. Только Сашка спросил:
– А что с твоими сестренками случилось?
Девчонка засмеялась:
– Да все нормально, я думаю. Отец недавно прилетал, в панике вся планета. У них месячные начались, а у их женщин этого не было. Я объяснила: в чем дело, а там пусть сами разбираются. Но думаю, планета возродиться.
– А ты что, веришь, что это правда?
– От первого до последнего слова, – серьезно сказала девчонка.
– А почему ты в пропасть прыгнул? – неожиданно спросила девчонка Сашку. Он помрачнел.
– Расскажи, может, я тебе помогу.
– Из-за любви одного козла ко мне, – усмехнулся Сашка. Он преследует меня, что ему нужно, я не могу понять. Недавно увидел меня из машины, когда мимо проезжал. В милицию мать ходила, а там только смеются. Мол, подфартило твоему парню, Артур его миллионером сделает. Он же отец всей мафии. Да еще к тому же привык с детства, все, что хочет, обязательно получать. Я еле сбежал от него.
– Дурачок, – от меня, как от счастья сбежать невозможно, – раздался приятный мужской голос из темноты у входа.
На свет костра вышел мужчина в белом костюме. Сашка побелел, казалось, жизнь ушла из его тела. Деваться ему было некуда. Скорее всего, пещера оцеплена. Даже до пропасти не добежишь. Сейчас его свяжут и увезут к Артуру, а там уж он добьется своего.
– Подожди, Артур, тут можно двух зайцев убить. И парня заберем, и алмазами разживемся.
Из темноты вышел черноволосый, подвижный, высокий парень. Было в нем что-то диковатое, цыганское. 
– А, и ты здесь! Куда ты пропал в последнее время, – спросил Артур.
– Да вот, красавчика твоего искал.
– А мы его вперед нашли. От Артура еще никто не уходил. А в эти сказки я не верю. Тем более, что добраться до них не просто. Здесь говорят, идет какое-то излучение все время. На что мне будут нужны камни, если я здоровье потеряю. Артур не нищий, чтобы рисковать своей жизнью. Берите моего мальчика, но чтобы он не пострадал.
И тут раздался голос девчонки:
– Да ты просто трус.
– Кто? Я?!
– Ты даже в стрелки не годишься – девчонка презрительно засмеялась, – не то что в волчата. До вожака тебе и вовсе не дотянуться.
Может, если бы эти слова сказала не девчонка, а кто-нибудь из его банды, Артур не попался бы на эту дешевую провокацию. Но в последний день он столько слышал про походы в ущелье, и с какой гордостью парни рассказывали, что они прошли ворота и почти дошли до дерева. Артур никогда ничего не боялся, а тут какая-то соплячка перед его парнями обвиняет его в трусости. Выход был только один.
– Хорошо, – сказал он, – располагаемся на ночлег.
– Хозяин, синоптики обещают что-то невероятное, говорят, страшная гроза будет!
– Ладно, спускайтесь вниз, – ответил ему Артур. Ищите укрытие, или возвращайтесь домой.
– Только поспешайте, – добавила девчонка, – может, еще успеете. У вас не больше двух часов. Когда рассветет, вы тут ничего не узнаете.
В пещеру набились мордатые, все  похожие друг на друга парни. Они бесцеремонно согнали всю нашу компанию в угол пещеры. Сами заняли лавки или выступы из камней.
Валечка стала цепляться за Генку. Она страшно напугана.
Девчонка, сказала:
– Ребята, ничего не предпринимайте! Просто, сидите тихо
– И мы вас не тронем, – расхохотался Артур.
Парни занесли столик, появилась водка, закуска, карты. Артур держался возле Сашки. Девчонка прошла мимо парней, как проходят мимо пустого места. Подошла к Сашке, и, взяв его за руку, сказала:
– Успокойся, все будет хорошо. Не для того я тебя из пропасти доставала, чтобы ему отдать.
Она уселась рядом с Сашкой. Время тянулось томительно медленно.
Глубокой ночью вся банда Артура убралась. За стенами пещеры была томительная тишина, хотелось спать. Голова Сашки склонилась девчонке на плечо. Это не понравилось Артуру. Он резко подтянул Сашку к себе.
– Ничего, – сказала девчонка, – клади ему голову на колени, ничего в этом плохого нет. И мне удобнее будет.
Она села с другой стороны Артура, спокойно подняв огромного, как шкаф детину.
– Хозяин, чего она? – обиженно тянет детина.
– Пересядь, – коротко сказал Артур.
Странная получилась картина, даже умилительная. Артур похож на отца, к которому на колени склонили головы его дети: мальчик и девочка. Он гладит их волосы, лаская Сашкины кудри, и золотую головку девчонки. Так прошел час, потом другой. Все в пещере заснули.
Проснулись мы от грохота. За стенами пещеры творилось что-то невообразимое. Выход из пещеры все время светился синим светом. Молнии хлестали землю почти без перерыва. Скала трясется. Видно как по земле катятся огромные глыбы. По воздуху пролетают вырванные с корнем вековые деревья. Кажется, что стены пещеры стали прозрачными.  И видно как гроза выворачивает камни; все летит, свистит и грохочет.
Детина стоит на коленях около девчонки. Он сунул огромную голову ей под мышку, плача в голос читает молитву. А она ласково гладит его по голове, и что-то шепчет, и похожа на мать, успокаивающая своего ребенка. Артур крепко обнимает Сашку, который совершенно спокоен. Только их глаза одинаково горят восторгом перед мощью грозы. Только тут мы замечаем, что они удивительно похожи друг на друга. Только у одного черные, коротко остриженные волосы, а у другого золотые кудри, которые ореолом окружают голову. Кажется, что они даже светятся.
Воздух кругом потрескивает, насыщенный электричеством. Нам кажется, что потрескивают и наши тела, легкие и как будто пустые – одна оболочка без содержания. Сколько это длится, сказать трудно. Но все заканчивается так же внезапно, как и началось.
С рассветом мы выходим из пещеры. Кругом нее ничего нет. Она одна возвышается над гладким, словно вылизанным камнем. Поверхность камня почти отшлифована и блестит свежими сколами. Впереди нет ни валунов, ни кустов, ни деревьев. Нет и Чертовых ворот. Осталась лишь гладкая дорога, которая тянется далеко, далеко и обрывается у горизонта, почти упираясь в небо.
– Пошли, – говорит Артур Сашке.
– Пошли», – откликается девчонка.
И мы идем по гладкой поверхности скалы. Тело легкое, наполненное восторгом. Кажется, что гроза передала нам часть своей энергии; хочется смеяться, прыгать, как воздушные шары. И все ведут себя очень неадекватно, как дети, забыв про возраст. Валечка просто визжит от восторга. Люська хохочет:
– Ребята, побежали наперегонки!
А впереди нее несется детина.  Силы просто распирают его. Нет никакого страха. Тем более, что рядом носятся какие-то пичуги, хватая комаров. Вокруг летают стрекозы, жуки и даже бабочки. Почти у края пропасти перед нами открывается огромная яма. Далеко внизу лежит, переливаясь гранями, груда камней. Она такая огромная, что становится даже страшно; кажется, что она шевелится, поднимается, протягивает лапы.
Потом выясняется, что не кажется: она на самом деле шевелится, поднимается. Камни катятся, звенят.
– Что это? – спрашиваем мы испуганно.
– Это открылся клапан озера, – отвечает девчонка. – Сейчас все смоет подчистую.
– Опаньки, – говорит детина. – Жалко, ну, хоть бы один камешек остался!
– Ладно, – говорит девчонка, – возьми, поиграйся.
И подает ему голубой, красивый камень.  А внизу уже беснуется вода. Она чистая, прозрачная и безжалостная. Поднимаясь все выше, она постепенно мутнеет и заполняет пещеру почти до краев. Далеко внизу слышен хрустальный звон и шум падающей воды. Это длится недолго.
Все: уборка закончена. Пора по домам. Только тут до нас доходит, что тот рокот, который мы слышим, это не шум воды, а грохот лопастей вертолета. Он уже приземлился, и из него выскакивают люди и бегут к нам. Наверное, мы что-то проглядели. Потому что Артур со своими ребятами грузится в вертолет. Перед тем как садится в кабину, Артур спрашивает Сашку:
– А может, все-таки полетишь со мной?
– Нет, – отвечает Сашка, – я потом к тебе приду вместе с мамой.
Вертолет улетает.
 Да, забыла рассказать, детина, перед тем как сесть в вертолет, разбегается, подпрыгивает, и запускает камень в сторону пропасти. Все так и ахнули.
– Придурок, что ты сделал?! Тебе бы денег на всю жизнь хватило. И тебе, и твоим детям!
– Хватило бы! – захохотал детина. Да я бы с этим камушком и до вечера не дожил! Не такой уж он и придурок.
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Мы – пятеро – лежим на краю пропасти, глядя вниз. Далеко, далеко внизу среди камней прыгают, беснуясь, струи воды. Напротив нас гряда скал. Прямо против пещеры камень, как разрублен ударом сабли. Пролом очень глубок и оттуда, как в трубу дует тугой, холодный ветер. Солнце освещает ущелье.
Девчонка вместе с Сашкой стоят на самом краю. Она частенько поглядывает на часы. Мы чего-то ждем: такого, чего не видели, а может, никогда, по словам девчонки, не увидим.
И вот это происходит. Все ущелье наполняется светом радуг. Свет возникает, захватывая все большее пространство. И уже это не ущелье демонов, а страна тысячи радуг. Есть совсем маленькие, а есть огромные – во все небо. Они пересекаются, переплетаясь, их пронизывают какие-то блики, высверки снизу. Это алмазы играют среди воды, отбрасывая свет своими гранями. Это так красиво, но длится недолго. Видать изменяется угол падения. Радуга тускнеет и исчезает.
И тут мы услышали снизу крик. «Эй, вы там, наверху, вы, что – оглохли? Помогите мне вылезти». Мы поднялись с земли и подбежали к яме. И увидели, что там внизу, на самом ее дне, стоял Роман. Он был весь мокрый, с его одежды стекали струи воды.
– Ты как туда попал? – спросил Сашка.
– А я ночью сюда спустился.
– А как же вода тебя не смыла?
– А я умный, – захохотал Роман, клацая зубами.
– Да ведь он совсем замерз, – ахает девчонка. 
– Ты права, красавица. Бросьте мне какую-нибудь веревку. 
Но у нас нет веревки, быстро за ней не сбегаешь. 
– Ладно, – сказала девчонка, и отстегнула свой воротник; он упал на землю, а девчонка прыгнула вниз.
Мы стояли, остолбенев. Она спустилась вниз на почти прозрачных, но видно крепких, сильных крыльях. Сначала она подняла наверх рюкзак, потом Романа.
Едва встав на ноги, он сделал шаг к Сашке. 
– Здорово брат – сказал он, и крепко пожал ему руку.
– Брат? – удивился Сашка.
– Да брат, – уверено повторил Роман. У нас матери разные, а отец один – Артур.  – А почему мне мама об этом не сказала?
– Об этом знала, видно, только она одна, но сохранила эту тайну до самой смерти, да еще сам Артур догадался, когда тебя уже взрослого увидел.
Женщина, которая тебя вырастила, это не твоя родная мать, она твоя тетя.  А твоя мама умерла при родах. А твой отец даже не знал, что она беременна. «Теперь понятно, почему он за мной гоняется», – облегченно вздохнул Сашка.
 Осталось рассказать совсем немного.  Ущелье Демонов сейчас самый модный аттракцион на Земле. Приезжают и прилетают со всех концов Земли. Записываются на билеты за месяц вперед. Стоит билет дорого, но есть изюминка; все, что ты найдешь – твое. Некоторым везет.
Генка погиб при постройке лифтов в ущелье.
На дне расчистили площадку и открыли крохотный пивной бар – «У вожака». Детина женился на Люське. Ему все завидуют. Она родила пятерых детей. Валечка живет с ними, занимаясь детьми.
Артур купил новый остров, открытый в районе Бермудского треугольника. Сашка с девчонкой улетели с ним. Роман открыл в яме аттракцион «Пещера Али-Бабы». Народ валит валом. Билеты не очень дорогие. Он там организовал много аттракционов. Самый крутой – «Тарзанка» – полет над пропастью.
В конце каждого дня он выбирает самого маленького ребенка. Перед ним открывают большой сундук. Из которого он, наугад, достает подарок.
Детина работает в институте. Ведущий профессор у них мать девчонки. Теории у них совсем дикие. Например, такая: если взять твердое вещество и сжимать его атомные решетки, не ломая их, то при этом выделяется огромное количество энергии, но как это делают – неизвестно. Все так засекречено.
А Детина организовал охрану института. Он самый большой авторитет. Его боятся все. Ходит легенда, что однажды, в грозу, он стоял на коленях, сунув голову под мышку Божьей матери. И, что она, пожалев его, подарила ему оберег. Может это и так. Кто его знает.

ТРИАЛ
Вся эта история началась с того, что в палату, ко мне поступило четверо парней. Их подобрали на пустыре. Да, вы, наверно, знаете: пустырь, что находится за институтом; там еще через дорогу магазин для новобрачных. Говорили, что они там баловались с взрывчаткой или еще с чем-то.
Люди увидели очень яркую голубую вспышку. Мужчина, который вызвал «скорую» говорил, что это было похоже на замыкание. Полыхнуло над ними, и вверх облако поднялось и пропало. Подбежал, а они лежат. И никаких повреждений у них не было, кроме странного рубца на переносице. Рубец был в форме треугольника. Острые его концы терялись в бровях, а закругленный след кончался в выемке между глаз. У парней была полная потеря памяти. Они даже не помнили, кто они такие. Впрочем, память у них восстановилась очень быстро. Точно так же, как и прошел рубец. Кстати, не оставив никакого следа. Троих парней я выписал через неделю. А вот с четвертым пришлось повозиться. Высокая температура, бред для врача дело знакомое. Удивляло общее его состояние. Иногда он лежал, как мертвый. Пульс почти не прощупывался. Лицо приобретало голубоватый оттенок. На месте рубца появилось темное пятно. В темноте оно слабо светилось. Рентген ничего не показал. Руку со странным браслетом он держал сжатой в кулак. Когда мы пытались разжать ему пальцы, то состояние его резко ухудшилось. Он чуть не умер. Больше попыток узнать, что он держит в кулаке, я не делал. Через две недели он пришел в себя. К этому времени мы уже знали, что его зовут Володя. Учится он в институте в другом городе. Помог установить его личность браслет.
Кстати, парни, что были подобраны вместе с ним, его не знали. Капитан милиции подозревал, что они просто не хотят сознаваться в чем-то. Но это их дело. Трупов нет, ущерба нет, а остальные домыслы к делу не относятся.
Дали описание браслета и парня по телевизору. Он оказался очень популярным в своем городе, как репетитор. За один вечер мог любого подготовить к экзаменам. Как он это делает толком никто объяснить не мог. Но это я узнал позже. Стали приезжать посетители его проведывать. Вот тут то и выяснилось, что он может подготовить к экзаменам по любому предмету и профилю знаний. За один вечер он гарантировал железную пятерку. Правда, деньги брал большие, но отбоя от желающих не было. Соглашался подготовить не всякого, а кто понравится. Суммы брал тоже разные.
Вот что рассказывал Александр, кстати, тоже врач. Он ему сказал, что на месяц надо японский магнитофон. Александр достал. Назначено ему было на вечер. Когда пришел, Володя посадил его на стул носом чуть ли в стену, на которой висел большой экран. Свет потушил и включил что-то вроде кинопроектора. На экране тень от головы.
– Сижу, любуюсь своими ушами, рассказывал Александр. – Немного жутковато стало, как на приеме у зубного врача. Думаю: черт его знает, вдруг идиотом сделает; мало ли, хоть и говорят, что ни с одним ничего плохого не случилось. А он подошел, по плечу хлопнул:
– Не бойся, – все хорошо будет.
Отошел, чем-то щелкнул, и последнее, что Александр помнил в этот день, яркую вспышку света, что накатила на него и как бы дрожала часто, часто. 
Проснулся на другой день. Мать ругается:
– Допился, спасибо, добрый человек до дома довел.
Голова ясная, а в ней полнейший вакуум. На экзамены шел и костерил себя последними словами. Когда стал отвечать, все ждал трудных вопросов. Но экзамены неожиданно сдал легко. Да и потом на лекциях часто ловил себя на мысли, что многое из того, что говорит профессор  ему знакомо.
Через месяц я выписал своего больного, а еще через месяц поехал его разыскивать; любопытство – мой самый большой недостаток. Я не мог ни спать спокойно, ни работать. Разыскал его я очень быстро. Он совершенно не удивился моему визиту, но сначала говорить о браслете, и о том, что с ним случилось, отказался наотрез. Только после того, как я сказал столько сидел с ним, кровь свою влил. Был такой случай, когда я не знал, что еще сделать, чтобы его спасти. Группа крови у нас была одинаковая. После этих моих откровений, он сказал, что подумает, и чтобы я пришел вечером.
Делать нечего, пошел я бродить по городу. Где ходил, не знаю. Магазины я не люблю, кинотеатры меня тоже не привлекают. Бродил, бродил, и забрел в какой-то сквер, и там задремал на скамеечке.
Проснулся от разговора. Говорили две старушки. Начала разговора я не слышал. Говорили о каком-то парне, что вот, повадилась к нему ходить голубая девочка. Сначала-то все хорошо было. Еду ему носила, в комнате убирала. Что комната у него чудная теперь. Двери сами открываются, мебель движется, и может даже заговорить. Одна рассказывала, а вторая ахала, и делала вид, что верит.
– Вот ходила она, ходила, – рассказывала старушка, – да и одурманила его; стал парень пропадать. Пропадет  появиться, потом опять пропадет и опять появится, а два месяца назад совсем пропал и ни слуху о нем, ни духу. И куда делся, никто не знает. Как ушел из дома, так и до сих пор нет
Старики, что дети, во всякую чушь верят.
Посидел еще немного. Старушки ушли. Когда проходили мимо, та, что рассказывала, усиленно приглашала вторую:
– Ты приходи, я тебе ту квартиру покажу, я в том же доме живу – в 14-ом – приходи.
До вечера было еще далеко. Я снова пошел бродить. Шел, шел, остановила табличка на доме – номер 14. Сел на скамейку напротив подъезда. Посидел, увидел, что идет женщина, несет тяжелые сумки, встал, помог ей их донести. Она предложила зайти выпить чаю. За чаем разговорились. Оказывается, точно ничего бабка не выдумала, пропал парень, и про голубую девчонку женщина тоже знала. Становилось интересно.
– Кто хоть видел-то ее, – спросил я.
– Многие видели, а вы у ребятишек спросите, – посоветовала женщина. Некоторые даже дружили с ней, только говорить про то не любят; она не велела. Да вы хоть Вовку спросите».
– А почему вы говорите, что дружили, – осторожно поинтересовался я.
– Да, как же, ведь ее тоже уже месяца два, а может больше, никто тоже не видит. Раньше-то она почти каждый день у кого-нибудь появлялась. У кого малыша спать уложит, кому «скорую» вызовет. А вот у Зинки мужика так напугала, что он пить бросил. Да Зинке-то от этого не легче. Непонятный какой-то стал. Так-то вроде ничего – работает хорошо, деньги большие получать начал, да все книжки читает, как свободная минута, так за книжку. Да добро бы художественную – это еще как-то понять можно, а ведь он читает книги по физике, химии, электронике, и ведь как читает – не оторвешь. Похудел, и по ночам, Зинка жаловалась, подскакивать начал. Да и с ней чудит. То цветы купит – принесет, то в ресторан пригласит, и главное – сам в магазин заходить начал. Раньше-то за бутылкой только и ходил, а сейчас: то вазу красивую принесет, то что-нибудь из вещей для жены, и все так виновато смотрит.
– Зинка забежит иногда ко мне, – рассказывала женщина, – жалуется: раньше-то она не боялась. Кому такой алкоголик нужен, а теперь боится: или сам уйдет, или уведут. Ну, он у нее парень видный. Она против него не смотрится. Как и женился-то он на ней – непонятно.
Чай был горячий, пироги вкусные сидеть было приятно, и уходить не хотелось, а тут еще Вовка пришел. Загорелый, светловолосый – не в мать. У той жесткие на вид волосы туго скручивались в колечки, их так и хотелось потрогать, а у Володьки волосы лежали мягкими послушными перышками. Но мужичек был себе на уме, хоть и по-детски открыт. Он немного поломался, когда мать попросила рассказать про случай с голубями. Вот его рассказ.
Конечно, я не могу рассказать, как рассказывал Вовка: это надо было видеть, но общее впечатление, я думаю, передать смогу. По Вовкиному рассказу – это была странная девочка. Черт его знает, что в ней было не так. Но она запоминалась сразу и чем-то тревожила, заставляя пристально вглядываться в нее. Взрослых это раздражало, а мы – мальчишки – терпели ее, как терпят дождь, когда он мешает играть. Странно, но ее никто ни разу ни ударил, и не обозвал. Может, останавливали глаза на худом личике, и выражение жалости с них. Она, например, терпеть не могла, когда при ней обижали более слабых или маленьких. Или если наказывали незадачливого «пекаря». Есть такая игра. Когда ставят банку и сбивают ее палкой. Да, наверно, вы тоже играли в нее. Если пекарь» не отголившись, пытался уйти домой, а пацанам еще хотелось играть, и было досадно. Такому мальчишке продевали палку между связанных ног и трясли его на этой палке. Вот также и в тот раз, казалось, что ничто не спасет Вовку от наказания. Уже два брата-близнеца продевали орудие мести у него между поцарапанных коленей, и тут прозвучал звонкий голос.
– Мальчики, посмотрите – голуби!
Мы задрали головы. Точно, в небе кувыркалась стайка голубей.
– Подумаешь, невидаль, – сплюнул Глеб – один из братьев. – Поднимай!
– А хотите, они опустятся сюда? – неожиданно спросила девочка.
– Куда это? – недоверчиво переспросил Колька, помогавший брату наказывать провинившегося, и опустил другой конец палки.
Вовка тут же отскочил в сторону. Совсем сбежать он все-таки не решался, да и стало интересно, что дальше будет. 
– А хоть Вовке на голову, – улыбнулась девчонка.
Глеб оглядел ее с ног до головы. Она была худенькая в белом платье, и светлые кудри венчиком стояли вокруг головы. Платье было коротковато, сильно открывая тоненькие ножки с острыми коленями, но белые туфельки стояли твердо, и не собирались удирать.
– Давай, – сказал Глеб, – но смотри, если обманешь!
Девчонка подняла ручки, и стали видны белые трусики, но никто не засмеялся. Она могла и голышом прогуляться по двору, или сидеть в песочнице и возиться с формами. Пока что это была мелюзга, на которую мальчишки не обращали внимания. Голуби, казалось, застыли в небе, а потом один за другим спиралями пошли к земле. Чем ближе они опускались, тем ниже опускала руки девчонка, постепенно сжимая их в кулачки. Вот голуби уже над Вовкиной головой. Странная девчонка резко разжала кулачки, вздохнула с облегчением, и вытерла лицо, как умылась. А птицы осыпали мне  голову и плечи. Они казались ошарашенными, вертели головами, вытягивали шеи и переступали лапками.
– Я не мог сдержать радостную улыбку, рассказывал Вовка. И все ребята тоже улыбались идиотскими улыбками.
– Все! – тихонечко вдруг сказала девчонка, стоящая сзади нас.
Голуби, как по команде шарахнулись, и взмыли резко в небо. А когда мы оглянулись, ее уже не было. Потом я видел как Глеб с Колькой, остановив эту девчонку во дворе, пытались от нее что-то добиться, а она все ниже опускала голову, и носком что-то чертила на песке. Потом стала тереть глаза кулачком. Глеб сплюнул и потянул брата за рукав.
– Ну, ее; еще разревется.
– А она, я потом видел, и не думала реветь. Только они ушли, разулыбалась и попрыгала к девчонкам. И они играли там в зеленых человечков.
– В кого? – с удивлением спросил я.
– Да в человечков, – повторил Вовка, и прикусил язык, видать, пожалев, что случайно проболтался о какой-то игре. Большего от него я не смог добиться. Потом он пошел провожать меня до остановки автобуса. По дороге я купил себе и ему мороженного, и мы очень серьезно поговорили с ним за жизнь. Парень оказался толковым, и мы договорились встретиться еще, и что он покажет мне город.
Володя был уже дома. Мне показалось, что он даже обрадовался моему появлению. На столе стояла бутылка, лежала нарезанная тоненькими пластиками колбаса, дымилась картошка. У Володи была двухкомнатная квартира – наследство от родителей, как коротко оборвал он мои расспросы; ты же не за этим сюда приехал. Мы сели за стол, выпили, закусили, потом выпили еще. Володя ел вяло, был рассеян. Потом вздохнул:
– Ну, ладно, все равно кому-то рассказать надо. Запутался я. Уж сколько лет бьюсь, с пацанов еще. Четверо нас в тот вечер в квартире было. Мать мне игру – хоккей настольный купила. Вот в нее-то мы и играли. Хорошо помню, как мой нападающий по шарику ударил, а шарик вверх подскочил, но не упал обратно, а завис в воздухе.
– Вот это да, магнит что ли ты где повесил? – спросил меня Славка.
– Это тот, что у окна лежал – светленький – уточнил я.
– Точно, подтвердил Володя, – так вот, когда шар завис в воздухе, Генка попятился; интуиция у него поразительная. Он уже тогда первым опасность почувствовал и к дверям рванул. Вот ему-то тяжелее всех и пришлось. А шарик стальной стал надуваться, как резиновый и светиться. У Генки лицо позеленело, глаза из орбит стали вылазить, а меня, как заклинило. Бывает иногда со мной такое. Мать говорила, что мозги куриными становятся: все вижу, слышу, а сделать ничего не могу.
Вот и стоял, как дурак, переводил взгляд с шарика на Генку. А Петька тот под стол нырнул. Он потом говорил, что сам не знает: почему так сделал, но не от страха. Чего мы у себя дома могли бояться? Потом шарик посветлел и больше стал. Потом вдруг не стало ни комнаты, ни стола, а мы четверо вроде как в этот шар попали, а там светло. Только свет твердый и распадается как бы слоями. Вот нас между этих слоев и стало прокатывать. Генка вперед всех вырубился
И только голова, как у куренка болталась. А я сознание не терял. Чувствовал, что меня катает и стискивает что-то мягкое, но ни дышать не дает, ни слова сказать. Даже мыслей не осталось. Только какое-то светлое чувство шевельнулось, когда я пирамидку увидел. Может, это было воспоминание о радости от игры, когда я коробку взял и жалость, что вот даже и не наигрался, как следует, а вот уже и помираю. Не знаю, как мне это удалось: только я руку протянул через это все это и крепко сжал пирамидку, и сразу наступила чернота и пустота. Только будто кто-то по голове гладит и успокаивает, но ни голоса не слышу, ни прикосновения не ощущаю. Это вроде бы как изнутри из головы идет, а тела нет: одна голова большая, большая.
Соседи рассказывали, что у нас в комнате творилось что-то странное; дверь открыть в комнату было невозможно: – за дверями возился кто-то большой, и мебель трещала. А потом, когда соседи к нам вошли, мебель была как новенькая. Только это была не та мебель, которая у нас была раньше. Но что странно. Родители ничего не заметили. Может, им просто не до того было, когда с их сыном такое случилось.
Потом они рассказывали, что мы лежали на полу. Генка был почти у самой двери без сознания, с поломанными ребрами и ожогом на спине. Петька был под столом. Он пострадал меньше. Хоть руки и ноги у него были с вывихами, но без ожогов. Может, стол его как-то прикрыл. Хотя я помню хорошо, что когда нас раскатывало в лепешку, в шаре никакой мебели не было. У Славки обгорели волосы, ресницы и пальцы.  Со мной же ничего не случилось. Никаких повреждений. Даже прибавилось. Только я про это смог сказать через месяц. Первые два дня все пытался рассказать про это, а потом понял, что если не хочу попасть в психушку, надо помалкивать.  Долго гадали, что же это такое было. И как при обгоревших стенах мебель даже без подпалин, а у нас ожоги. Ну, потом придумали шаровую молнию и успокоились. Главное, назвать как-нибудь помудренее, а уж теорию можно под что хочешь подвести. Вот и живем мы с этим. Я и пирамидка. Шестнадцать лет мы пытались разгадать, что же это такое с нами было. Славка физик и химик одновременно,  Генка геолог и историк, Петька врач нейрохирург, ну, а я – все это вместе взятое. Кое что мы уже открыли и поняли. Только сейчас я один остался. И с головой у меня, наверное, не все в порядке.
– Почему же один, ведь ребята живы?
– Ну да, для дома, для работы они живы, только про все, что связано с игрой, с шариками, с нашими исследованиями они начисто забыли. Понимаешь, я им говорю, а они на меня так странно смотрят, как вроде за дурака принимают. Успокаивают: ты главное не волнуйся, со временем все пройдет. А я и сам стал подумывать: может правда у меня сдвиг по фазе, а? Ты заешь, я бы, может быть, и согласился с эти, я не гордый, но пирамидку куда денешь?
И он осторожно поставил маленькую пирамидку на стол. Была она белая, очень изящная, вроде как спираль, только круто скрученная, в середине кристалл, а легкая. Когда я ее взял, то рука непроизвольно вверх дернулась.
– Что легка? А сейчас?
Он взял пирамидку в руки, сжал кулак и тут же поставил ее обратно.
– Возьми еще раз.
Я попытался легко подхватить эту вещицу, да не тут то было. Как магнитом ее тянуло к столу. С огромным трудом мне удалось приподнять ее.
– Ну и как ты это объяснишь?
– Объяснить не могу, легче сделать. Хотя догадываюсь, но никто в это не поверит. А, ладно, пойдем, – как бы на что-то решившись, сказал Володя.
Он привел меня на площадку к подвалу.
– Мы тут с ребятами что-то вроде лаборатории оборудовали. Славка, Генка, Петька, ну с теми, что в больнице лежали. И представляешь, что самое обидное, после больницы я их в подвал привел, а они головами вертят, даже восхищаются. Особенно Славка, говорит: ну ты, Володька, даешь, вот это лабораторию отгрохал. Вроде бы он не сам мне расчеты делал. Я его носом в его же тетради сунул, а он только удивляется. Потом рассмотрел что написано его рукой, да и манера решать уравнения  или вычерчивать графики у всех своя. Я сначала то думал, что они придуряются  как при милиции, мол, ничего не знаем, не помним.  Спрашиваю: да вы что, серьезно? А Петька говорит: «Ты, Володя, успокойся. Давайте сядем и все обсудим. Ты нам расскажи, что к чему».
Все это Володя говорил, возясь с замками и запорами. Двери были двойные. Сначала одна дверь, закрытая на простой замок, потом другая. Вот вторая дверь выглядела солидно. Железная и оборудованная кодом, как у сейфа, если не сложнее, напичканная разной электроникой. Наконец она открылась, и сразу же зажегся свет. Помещение было просторное со шкафчиками, столами и верстаком, поделенное на отдельные уголки.
– Пойдем ко мне.
Мы прошли мимо стола заставленного какими-то приборами, мимо уголка фотолаборатории и попали в самый дальний угол. Там стояли четыре кресла с новенькой обивкой, и полированный столик. Всю стену занимала панель с экраном посредине. Экран мягко светился. От взгляда на него стало спокойно и хорошо. Мы сели и он продолжил:
– Рассказал я им все с самого начала. Слушали молча, почти не двигаясь. Только Петька несколько раз до переносицы дотронулся.  Генка даже пошутил, ты что, боишься, что нос отвалится или проверяешь, не потерял ли его? Видать жест немного раздражал его.
– Жест покажи.
Володя недоуменно посмотрел на меня, и молча дотронулся до точки между бровей.
Я так и думал, прошедший рубец как-то видно напоминал о себе.
– Знаешь, мне кажется, что что-то сделали с их головами. Они помнят все не относящееся к событиям не связанным с пирамидкой, – медленно сказал я,  –расскажи, что вы делали на пустыре? 
– Догоняли одного товарища. Он усмехнулся. – Шустрый, между прочим, удрал. Рядом был, да кто же знал, что у него там такое, черт его знает что. Не машина, не вертолет. Больше всего напоминал обыкновенную дождевую каплю, только светящуюся. Засветилась эта капля и тут же в небо убралась. Вроде как на ниточке привязанная была. Будто кто ее бросил и тут же убрал. А после нас вдруг ослепило,  и пришел я в себя уже на койке.
– У вас у всех были рубцы вот здесь, – и я повторил показанный им жест. Вот только странно, что у тебя это не сработало. Может быть из-за твоей игрушки. Вспомни, может, ты заслониться успел или еще что?
– Нет, медленно сказал Володя, – я увидел, что что-то вроде спицы или раскаленного гвоздя в меня летит, но так быстро, что я заслониться не успел, только молнией мысль мелькнула, что хорошо бы щитом от него заслониться и вроде бы видел, как спица ткнулась во что-то и согнулась. Но все равно, мне видно кожу пробило. Сразу вспышка и больше ничего не помню. Ну, а потом очнулся оттого, что ты тормошил меня, спрашивал: Володя, ты меня слышишь, если слышишь, открой глаза.
– Ты их и открыл. Ты знаешь, как я обрадовался. Взгляд у тебя сразу осмысленный был. А то ты в бреду такую чушь порол. Требовал остановить безногого и все повторял: за ноги его хватай, за ноги. Про каплю тоже что-то было.
– Безногий. Мы думали, что он на самом деле безногий. Он все на колясочке передвигался. Удобная такая, как кресло. Сидел спокойно, до пояса покрывалом накрыт. Никаких колес. По крайней мере, их не видно было и скользил в любую сторону легко, даже изящно. А в последний раз он уже на своих двоих был и довольно хорошо бегал. Да мы бы его все равно догнали, но в темноте потеряли, потому что со света да в тьму.
– А зачем он вам нужен то был?
– Да это не он нам, а мы ему.
– А кто он?
– А бог его знает.   
– Да где вы его видели, где живет.
– Где живет, не знаю, а видели мы его на экране.
– Так это телевизор. Я был разочарован.
– Да не совсем так. Володя усмехнулся. Конечно, это и телевизором может быть, но на самом деле совсем не телевизор. Я и сам не знаю толком, что это такое. Просто несколько дней снилась мне схема и так четко, и объемно, и поворачивалась во все стороны, и видно ее было насквозь. Просто измучился, чтобы отвязаться сделал, любопытно было, что в результате получится. Только она у меня больше получилась. Вот за этим экраном вся электроника. Когда сделал и включил, на экране появилась девчонка, посмотрела внимательно и головой кивнула, и так спать захотелось, прямо сил никаких нет. А на экране вечерняя передача идет, что-то неинтересное, то ли концерт какой. Задремал я, а иногда урывками поглядывал. Потом какая-то комната появилась, а в ней приборы. Помню, девчонка ходит, приборы двигает. Все в угол их сдвигает, бесшумно так. Подвинет, что-то там поделает, и прибор исчезает, а по экрану полосы идут. Потом все рассеивалось, и она следующий прибор в угол двигала. Я сначала сквозь дрему на это смотрел, двигаться не хотелось, и мысли такие ленивые, а под конец, подумал, что это фантастика какая-то идет, да и уснул. Проснулся, опять какая-то программа телевизионная как обычно идет. Вот так мы и смотрели телевизор до тех пор, пока один раз случай странный не вышел. Показывали выставку  китайского фарфора. Славка у экрана сидел, а я ему и говорю смехом: «Славка, смотри какой кофейничек, подай-ка его сюда. Он руку протянул, шутя, да и снял его со стола. Мы глаза вытаращили, а он испугался и обратно его сунул, и сидим, друг на друга смотрим. Если идет кино или еще что-то, снятые не в наши дни, то бесполезно – наткнешься на экран. А вот если это идет прямая трансляция, то хоть людей из телевизора вытаскивай. Ну, вытаскивать мы не пробовали, да и не трогали ничего из вещей, а вот дотронуться до головы или хлопнуть по плечу – это было. Смешно так, он головой завертит, кого тронешь, и понять не может: кто же его задел. Вечерами мы с ребятами чаще всего собирались, спорили, схему разбирали; получалось так, что экран как бы пустое место и что за ним происходит находится как бы в двух шагах, а то и ближе. Иногда появлялась девчонка,  потом стал появляться этот парень. Мы комнату его видели, вечно возится, собирает что-то, иногда вместе с девчонкой.
– Девчонка хоть хорошенькая?
– Да ничего, у меня где-то фото есть.
Он достал из ящика стола фотографию. Я взял ее в руки, взглянул, и тут же узнал ее.
Это было два года назад. Привозили ко мне эту девочку. Она была в очень плохом состоянии. Диагноз: дистрофия. Худа – кожа, да кости, а вот глаза, никогда не забуду выражения спокойствия, доброты и жалости в них. Так, наверное, смотрят ангелы. К процедурам относилась безразлично. Даже
как будто не замечала их. А вылечилась странно. К одной больной пришла сестра. Баба скандальная – ужас. Такой крик подняла, все отделение взбудоражила. Лена до этого дремала, а тут глаза открыла и впервые проявила интерес. Подняла руку и тихо попросила:
– Приведите эту женщину ко мне.
Ну, попросили мы эту женщину зайти к Лене. А она встала перед кроватью и орет, что специально привели, чтобы мне стыдно было. Это вам должно быть стыдно: ребенка до такого состояния довели. А Леночка руку подняла и попросила:
– Дайте вашу руку, пожалуйста.
И так умоляюще посмотрела, что даже эту бабу проняло. Молчком руку ей протянула. А девочка ухватилась за эту красную шершавую руку как за спасение. А потом попросила, чтобы мы их одних оставили. Через полчаса из дверей палаты вышел совсем другой человек. Мы впервые видели, что эта женщина улыбается чуть растерянно, и  голос у нее был тихий, когда спросила, а можно ей завтра еще прийти к Леночке? 
Она приходила каждый день в течение недели пока Лену не забрал отец. Она дочь лесника и всегда жила в лесу. В школу ходила в деревушки. Несколько километров туда и обратно каждый день. В город приехала к тетке помочь, у той малыш тяжело  заболел. Уж как тетка переживала, убивалась. И все оправдывалась, что кормила ее хорошо, а она все таяла и к врачу идти не хотела, пока малыш здоров не будет. Когда мы ее забрали, малыш здоров был, а она совсем больная была.
– Адрес знаешь?
– Да, помню.
– Все, решено. Завтра едем.
Ну как собирались, да добирались рассказывать долго. Но ехать стояло, хотя бы для того, чтобы посмотреть на ту красоту, что мы увидели. В одном мы засомневались сразу. В том, что маленькая девочка могла каждый день в такую даль ходить в школу. Позже выяснилось: нет, правда, ходила, только не по дороге, а по прямой. Или, как в деревне говорили: напрямки.
Я, мало того, любопытный, но еще и дотошный. За что многие не любят, но так и не смог выяснить, где проходят эти прямки. Скорее всего, в деревне их не знали, потому что к леснику пешком никто не ходил. Предпочитали на лошаденке, потому что на машине к нему не проехать. Уж больно крутой перевал в долину, где раскинулась тайга. Гора не гора, снег летом не лежит, но зимой одолеть даже на лыжах сложновато.
– Да, ну вас, любопытный какой, отмахнулась от меня одна девчонка. – Это же Ленка, она, если захочет, и полетит запросто.
Подружка ее оборвала:
– Ты бы Зинка языком не молола, а то вспухнет, забыла, про кого говоришь.
– А что вы имеете в виду, – прицепился я к ней. Она: – Да ничего плохого я не говорю, что она ведьма или колдунья, ой, да отстаньте от меня, что я вам справочное бюро что ли.
И это в деревне, где, как правило, все про всех знают. Да и поделиться знаниями всегда найдется охотница.
А красота начиналась почти с перевала. Ну, перевал, это слишком сильно для возвышенности звучит. Но почти от высшей точки вдоль дороги тянулись куста шиповника с огромными цветами. Я таких цветов не видел нигде. Сверху плоды были уже почти спелые, посредине завязь, а у самой земли покачивались нежно-розовые и почти малиновые соцветия, гудели пчелы. Дальше кое-где росли ранетки. На полянке попадалась земляника. Короче, смешались три летних месяца. Дальше, больше чудес. Изгороди возле дома не было. Мальчишка предупредил нас, как стали подъезжать к подворью: не пугайтесь и не вздумайте бежать. А пугаться было чего; из-за кустов вылез медведь. Лошадь стала храпеть и пятиться. Возница с трудом удержал ее. Медведь осмотрел нас и скрылся.
– Побежал докладывать, – засмеялся возница.
– А если пойти следом?
– Даже не думай, разозлится, может и ребра поломать, а вот детей маленьких боится, особенно девчонок. Как-то сюда на пасеку детсад привозили с прицелом, так она меду не даст, все в колхоз сдают. А детям отказать не сможет. Так они и молока и меда с хлебом наелись. А моя сестренка с подружкой как-то улизнули от воспитательницы, и зашли на усадьбу. А там мишка еще совсем молодой был. Встал на задние лапы, да к девчонкам. Те визжать. Так мишка на задницу с испугу сел, а потом с ревом в дом кинулся. Девчонка из дома выскочила, посмотрела на визгух, да и говорит:
– Чтоб вас пчела ужалила, так мишку испугали, – да и ушла.
Когда детишки домой приехали, все ничего, а те говорить не могут: языки вспухли.
К лошади, отодвинув колючие ветви, подошла девчонка. Я узнал ее сразу, хотя она совсем не напоминала ту изможденную, почти прозрачную девочку, что лежала у нас в больнице. И она узнала меня. Пригласила в дом. Возница, загрузив фляги с медом с помощью лесника, уехал.  Дом, выглядевший снаружи маленьким, внутри оказался неожиданно просторным.
В доме нас встретила невысокая, вся какая-то ладненькая, округлая, жена лесника. Веселая, говорливая женщина. Когда мы спросили: как ее отчество? Она сказала: – Да, зовите просто – Аннушкой. Чай мы не в городе живем, у нас просто, без церемоний. Она была рада гостям: – А то ведь здесь и поговорить не с кем, мой леший молчит больше, слова не добьешься. Так-то он у меня очень хороший, только все равно как немой. Хоть и влюбилась я в него с первого взгляда, как в лесу встретила. За муж за него ни за что бы не пошла, если бы не Леночка. Он же ее, леший, в лесу, в охотничьем домике нашел. Вернее, не он, а его собака в углу в тряпках откопала. Она уже не плакала, когда он ее до своего дома довез. Уж если кому жить, то все в его пользу сложится.
– Так вы ей не родные? А как же она в домик попала?
– Так кто ж это знает. Ну, выходила я ее на коровьем молочке, поправилась девчонка. Хорошенькая такая, полненькая стала. А мне все это время в лесу жить пришлось. Ну, а если парень с девушкой одни в лесу, да еще в одном доме, до греха недалеко. Потом уж, когда можно было Леночку в деревню везти, то отвезли в милицию, сообщили. Хоть и тяжело было, но пришлось ее в дом ребенка сдать – власти настояли. Забрать-то забрали, да я, к счастью, частенько ездила ее проведать. Вижу, что дело плохо. Угробят они ребенка. Так я ее украла. Оставила записку и украла. Они не скоро приехали, власти-то.  А мой сказал: – Моя Леночка, не отдам.
Милиционер то сначала вроде бы заартачился, а мой только карабином покачал, так того и сдуло. Боялись с ним связываться. Ему тайга мать родная. Да кому она была нужна, хворая, таяла на глазах. Потом уж бумаги оформили. Так и записали: меня мамой, его отцом. Мы с ним расписались потом. Так и живу с тех пор в лесу. Первое время так тяжело было. И наплачусь за день с Леночкой, и насмеюсь. Потом он уж и радио провел и телевизор – это уже они вдвоем с Леночкой сделали. Веселее стало. И как я первые года выдержала, не знаю. Верите, нет, сбегала несколько раз, хоть он и не держал меня. Сбегу, а дороги не знаю. Это сейчас она наезженная немного, а раньше-то тайга непроходимая была. Видели, шиповник вдоль дороги, ранетки, яблоньки, груши дикие. Это же мой леший насадил. Сбегу, заблужусь, он меня найдет, обратно приведет. А потом показал дорогу по шиповнику, по яблонькам, как по вехам дошли до деревни.
Оставил меня с Леночкой у мамы, кивнул и ушел. Первые-то дни я радовалась: люди кругом, а потом смотрю: в гости подружки забегают. Любопытно им, и уж больно им девчонка нравится. Норовят потискать, полоскать, а она потом вроде и не плачет, а смотрю: тает на глазах. А однажды смотрю, а глаза у нее вроде уж и не живые. Так, на донышке капелька жизни осталась.
Схватила я ее, замотала кое-как, и не помню, как по тайге бежала. Бегу и сама голошу в голос, молитвы читаю, реву. Как и добралась, не знаю. Видать, господь за руку довел. С тех пор с нею в деревню ни ногой. Подросла, стала в школу ходить. Леший в первый день ее в школу на лошади привез прямо к линейке. Говорят, картина была. Наш Воронок черный, аж лоснится. Леший в фуражке зеленой и в форме, и наша красавица. На ней все с иголочки. Форма голубенькая, воротничок и нарукавники белые. Туфельки тоже беленькие она перед школой одела. Сама светленькая, а глаза как родничок. Стоит лошадь, на ней мой леший, а на руках у него кукла. Леночка-то, столько народу увидев, замерла: не шелохнется, не моргнет. Сначала ее за куклу приняли, так куклой первое время и звали.
Женщина рассказывала, а сама споро собирала на стол. Чего только на нем не появилось. И дымящаяся, вся обсыпанная укропом и еще какой-то зеленью картошечка. Сало нежно-розовое, грибочки, огурчики, домашняя колбаса. Женщина сновала по комнате, а рот ее не закрывался. Мы сидели, как зачарованные. Прямо как гипнотизировал этот ласковый, душевный, плавный голос.
И вдруг он оборвался. На пороге возник высокий черноволосый мужчина. Глаза у него были такие черные и дремучие, что мурашки бежали по коже от его взгляда, а рядом стояла тоненькая, вся какая-то ледящая девочка. Да, это была она – Леночка. С румянцам на щеках, с блестящими, живыми, прямо искрящимися смехом и радостью глазами.
Поговорить в этот вечер толком не пришлось. Хозяева усердно потчевали нас. Особенно старалась хозяйка, уговаривая попробовать то одно, то другое. Потом включили телевизор, а потом так захотелось спать; сказывалась дорога. Только на следующий день я смог показать фото Леночке. Она внимательно рассмотрела его и заволновалась: кто это? Я был поражен. Несомненно, на фото была Леночка или другая девочка, как две капли воды похожая на нее. На мой вопрос: неужели это не она? Девочка нетерпеливо ответила: конечно, нет! Я никогда не была в этом городе, и я не ношу вещи купленные в магазине. Я все шью себе сама. Неужели вы не понимаете, может, это моя сестра двойняшка. Леночка развила такую бурную деятельность, что стало видно, что в лесном доме она была хозяйкой. Несомненно, она была осью, вокруг которой все крутилось.
На следующей неделе мы были у Вовки. Я рассудил так, что навряд ли мать знала, где живет голубая девочка. А Вовка точно должен был это знать. Я не ошибся. Девчонка просто подошла к нему и попросила проводить ее до дома. Дескать, ей одной скучно. Вовка с радостью согласился. Он болтал всю дорогу, стараясь занять попутчицу, а мы осторожно ехали на машине сзади, пропуская далеко их вперед.  Следить за ними было нетрудно: Леночка была в красном платье.
Это было недалеко. Дом был старый, но крепкий,  с толстыми кирпичными стенами, которые поднимались на пять этажей. Леночка простилась с Вовкой у двери своей квартиры. Он был явно разочарован тем, что его не пригласили в дом. Когда Вовка скрылся за домами, мы тоже вошли в подъезд. Вместе позвонили в дверь. Нам открыли сразу, как будто ждали.
– Ну, наконец-то появилась! – радостно сказала старая женщина, просияв всеми морщинками. Вышедший из другой комнаты еще не старый мужчина крепко обнял Лену, расцеловал в обе щеки, и затормошил:
– Ну, рассказывай, где была?
Он вроде и ругал ее за долгое отсутствие, и в то же время спрашивал, все ли у нее в порядке, не обидел ли кто?
– Да ты, сынок, совсем ошалел от радости, не видишь, не одна Триал пришла, с друзьями. С ним всегда так. Проходите, проходите. Ты, наверное, голодная?
– Да, мама, – неожиданно сказала Лена.
Женщина посмотрела удивленно.
– Что это ты детство вспомнила. Так ты меня только совсем маленькой называла. А может, случилось что?
Она внимательно вгляделась в Лену, и вдруг побледнела. Вся кровь отхлынула от ее старенького кое-где в старческих веснушках лица.
– Ты не Триал. Кто ты? Где моя девочка?
– Да ты что, мама, – удивился мужчина.
– Нет, Толик, – твердо сказала женщина, – это не Триал. Я же ее с младенчества нянчила. Да, это девушка, как две капли воды на нее похожа, но это не она.
Пришлось объяснять, кто мы и почему к ним пришли. Что мы сами ищем Триал и может, да, наверное, так и есть, что они сестры двойняшки. Но то, что мы услышали, делало историю двух девочек еще таинственнее.
Вот то что мы узнали о, скорее всего, сестре Лены. Странным было уже само имя и то как эта девочка появилась у бабы Гаши и Толика походило на бред или фантастику.
Вот примерный пересказ того, что мы услышали от бабы Гаши. Рассказывала она так живо, что я ясно представил, что происходило в тот день.
Уже двенадцатый час, а его все нет. Агафья Петровна стояла у окна, и устало смотрела в ночь. Ну, где он? Где его искать? Опять, наверное, придет пьяный. Она присела на диван. Было очень тихо. Мягко ступая подошла Принцесса и бесцеремонно прыгнула к ней на колени. Агафья машинально погладила ее по пушистой черной спинке. Кошка недовольно глянула на нее голубыми глазами, как бы говоря: ведь знаешь, что не люблю я этого.  «Ладно, ладно, не буду, лежи уж». Кошка удовлетворенно улеглась и замурлыкала, прищурив загадочные глаза. Принцесса. Агафья усмехнулась. А ведь принес он тебя в дом таким жалким комочком. Достал из-за пазухи мокрую, грязную. Агафья сначала даже не поняла, что это? И цвет у нее был какой-то пегий. А теперь вот выросла, отмылась. И не подумаешь, что кто-то мог вот такую царственную , строгую кошку выкинуть, как ненужную вещь.
От кошки шло мягкое тепло и, наверное, Агафья задремала, потому что вскинулась от звука входной двери. Ну, наконец-то. Конечно, пьян. Вон его как заносит, и дверь сам закрыть не может. Опять, наверное, какого-то приволок, какого-нибудь приблудыша. Сколько он уже перетаскал собак и кошек. И ведь подбирает самых несчастных, каких-то заброшенных, несчастных. Подрастают, поправляются. Одни сами уходят. Кругом вон какое приволье. Других приходится пристраивать среди друзей и знакомых.
Ну, точно, принес; голос заискивающий, виноватый.
– Мать, иди сюда.
Агафья поднялась и вышла в прихожую. Когда она увидела, что держит ее Толик в руках, то ужас ледяной волной окатил ее с головы до задрожавших коленей. Надо было шагнуть и взять то, что принес сын, а ноги будто приросли к полу. В голове было пусто до звона, только затылок тупо болел. «Что это я, может, он еще жив?»
Голова ребенка бессильно свисала на бок. Ручки и ножки болтались, как у тряпичной куклы. А сын стоял, жалко улыбался, и его качало из стороны в сторону.
– Вот, подобрал, – наконец, слепил он фразу заплетающимся языком. – Я там на пустыре в сугроб свалился, – бормотал он вслед матери».
Скорей, так. Положить на постель, растереть грудку, ручки, ножки. Сделать искусственное дыхание. Тельце не застывшее, может, еще можно оттереть. Ничего, ничего, миленькая. Если хоть капелька живого в тебе есть, я вытащу тебя.
Агафья терла, тормошила холодное тельце, дула в приоткрытый ротик. Ничего. А сын нависал над ней большой, нескладный, дышал перегаром.
– Да, уйди ты. Ложись спать.
Скорее в ванную. Два тазика, холодную, но не сильно, почти тепленькую и погорячей.  Сначала Агафья, придерживая под грудку, растирала чуть потеплевшее тельце в первом тазу, потом во втором. Наконец-то Агафья уловила слабый звук, как будто мяукнул котенок. «Давай, давай, плачь. Плачешь, значит жива. Не бойся, никто не проснется. Дом старый, звукоизоляция хорошая. Теперь тебя в сухое».
Агафья содрала с кровати простынь, сложила ее пополам и завернула в нее малышку. Девочка уместилась на ней вся с головкой и теперь напоминала кокон бабочки с круглым личиком.  «Завернула, теперь на подушку тебя, а второй  простыней накрыть. Не тяжеловато ли».
Подушки у Агафьи были большие на половину кровати. Девочка в подушках лежала как в мягком гнезде, только голова белым пятнышком выделялась на ярком ситце.  «Теперь на кухню. Слава богу, – думала Агафья, – что у меня в холодильнике всегда есть свежее молоко. Вскипятить. Где же он ее взял? Неужели, правда, в сугробе нашел? Но ведь это не кошка. Детей на улицу не выбрасывают. Что это она замолчала? Ах, вот оно что: пригрелась».
Малышка лежала тихо и смотрела на Агафью все понимающими глазами, и вдруг ее губки дрогнули, и она улыбнулась ей. Улыбка была слабая, и, наверное, от этого так полоснуло жалостью сердце. «Бедненькая, сейчас я тебе молочка принесу, тепленького».
Девочка сосала жадно и торопливо, и молоко быстро убывало из бутылки.
– Не торопись, подавишься.
Малышка поперхнулась, но соску не выпустила. Личико посинело, но трудно проглотив, младенец продолжал торопливо сосать. Тем более, что Агафья быстро повернула ее на бочек и легонько постукала по спинке. Может, врачи и не рекомендуют, да уж и наши бабушки не глупее были.
– Что это ты затихла, уж не захлебнулась ли?
Агафья тронула ребенка за носик. Малышка повертела головой и, тихонько посапывая, продолжала спать. «Устала бедненькая.  А как там сын?».
 Так и есть. Носки и брюки снял, на большее сил не хватило. Так и спал, сидя на полу у кровати. Голова свисала на грудь и чуть на бок. Губы набрякли, отвесились. Руки тяжелые со вздувшимися венами. Умелые, рабочие ненужно лежали между колен.
Агафья стащила матрац на пол, повалила сына, как бревно, на бок, и с трудом закатила его на постель. Подсунула под голову подушку и укрыла одеялом. Тоже промерз насквозь. Наверное, всю дорогу кувыркался. Ведь весь в снегу пришел. Хорошо хоть завтра воскресенье, на работу не идти. Агафья поднялась с колен, подняла мокрую одежду, и пошла в ванную. Пока стирала, думала: «Ну, почему он у нее такой слабый, не защищенный. Как его приблудыш. А ведь одно время был как орел. Деятельно, весело, напористо шагал по жизни. Бережно, с готовностью выполнял любой каприз своей Валечки – миниатюрного создания с голубыми глазами и вздернутым носом. Агафья радовалась, глядя на них, прощая невестке все. И то что помыкала она мужем, и лень ее, и вечное любование собой в зеркало.
Себя Валечка любила самозабвенно. Принимала обожание мужа, как должное, и не очень-то задумывалась, а хорошо ли ему. Так же легко, не задумываясь, беспощадно глядя невинными глазами на Толика, заявила:
– Прости, я люблю другого.
И укатила со своим новым знакомым. Тот был красавец. Высокий, с густыми кольцами золотых кудрей, с ласковыми карими глазами, с твердыми губами красивого рта. Вот тогда Агафья впервые увидела жалкое, бессмысленное, залитое пьяными слезами лицо сына. Запил он сразу. И сколько не просила, ругалась, уговаривала его,  продолжал пить. С работы его не выгоняли только за редкий талант. Любой механизм в его руках начинал работать, даже, казалось бы, самый безнадежный.
Валентина вернулась через месяц. Агафья сначала обрадовалась. Думала: «Ну, вот, постепенно все успокоится, наладится, и будут они жить по-старому. Сначала вроде бы так и было. Сын бросил пить, и почти так же выполнял все, что хотела и требовала его жена. Правда, без той радостной готовности. Валентина забеспокоилась, стала ласковой, даже заботливой. Еще больше времени уделяла своей внешности.
Разрыв произошел сразу, в один день. После того, как Валентина вернулась из больницы, избавившись от ребенка. «Уходи от нас» – это все, что он ей сказал. Он и всегда-то был не очень разговорчив.
– Толечка, ну, куда я пойду. Зачем тебе чужой ребенок? Я от тебя рожу.
– Уходи!
– Ах, так, я уйду, но запомни, на коленях умолять будешь вернуться!
Она еще верила в силу своей красоты, в свою власть над ним. Он не искал ее, не просил вернуться, а когда она пришла сама, взяв за плечо, вывел и захлопнул за ней дверь. И сколько потом она не просила, не писала ему, не умоляла, подкараулив на улице, он отвечал: нет! Лицо его каменело.
– Ну, посмотри на меня, это же я, твоя Валечка. Я ведь тебя люблю. Ну, ошиблась. Но нельзя же ошибку всю жизнь казнить!
Пополневшая, цветущая, в расцвете бабьей красоты, стояла она перед нескладным, не очень-то красивым человеком, и чувствовала бессилие. Тот, кто готов был ради нее с радостью жизнь отдать, был как камень тверд и холоден. От его равнодушия ей становилось страшно. И она начинала чувствовать себя старой и никому не нужной.
Вот тогда-то он начал таскать домой своих найденышей. То воробья, подбитого мальчишками, то мышь, помятую кошкой. Наверное, пожалев, отнял у какой-то кошки ее обед, то собаку. Но больше всего было котят. Так, как раньше – каждый день, он не пил. Раз или два раза в год, но тогда пил недели две без перерыва.
Агафья повесила носки и рубашку сына на веревки, натянутые в ванной и прилегла рядом с малышкой на кровати. Уснула сразу.
Он проснулся от головной боли. Вставать не хотелось, но страшно хотелось пить. Поднялся, пошел в ванну, напился из-под крана холодной воды. Проходя мимо спальни матери, увидел, что у нее горит свет. Зашел и остолбенел. Рядом с матерью на подушке лежал ребенок. Он был завернут во что-то белое, но его тельце просвечивало через пеленку голубым, а от лица струился свет, отчего в комнате было светло.
Толик тряхнул головой. Допился, уже галлюцинации начались. Все, пора завязывать. Надо же, светится.
Он побрел в свою спальню, лег в постель. Уже засыпая, подумал: надо же. Когда он утром зашел к матери, то пришел в недоумение: что, опять ему мерещится. Потому что мать держала на руках того же  ребенка и кормила из бутылочки.
– Чей это?
– Откуда я знаю, где ты его взял.
– Я?!!!
– А то кто же.
Она заплакала: – Толик, вспомни, где ты взял ее?
Он, ошарашенный, присел на диван, и опять подумал: надо же. Постой, он вышел с работы в половине шестого; доделывал станок. Около трамвайной остановки встретил Женьку, тот затащил его к себе. Выпили они крепко. Женька проводил его до трамвая. Сойдя на своей остановке, он почему-то решил, что через пустырь ближе, и полез по сугробам. Идти было неудобно. Ноги проваливались и разъезжались. Он падал, поднимался, но упрямо шел вперед.
Вдруг он услышал гром. Зимой-то. Зимой грома не бывает. Он придирчиво оглядел небо. И тут, из низко нависших туч, вывалился какой-то предмет и стал плавно опускаться. Толик проводил его взглядом, пока он не погрузился в снег, и с чувством исполненного долга, повернувшись, пошел к дому. Но тут в спину ему ударил отчаянный плач. Ребенок плакал, как будто звал на помощь. И он бросился на этот зов, не рассуждая, откуда он здесь мог взяться. Постой, а ведь он и тогда светился голубым, поэтому он так быстро его нашел. Потом он бежал домой, прижимая к себе ребенка, стараясь прикрыть его полами куртки. Наверное, он совсем очумел, потому что не догадался снять куртку и завернуть в нее голенькую малышку. Последнее, что он вспомнил, это как хлопнула дверь подъезда. Значит, он все-таки донес ее.
Потом соседи долго пытались выяснить: чья это девочка.  Пришлось сказать, что нашел в подъезде. Сказать, что она свалилась с неба, он даже матери не решился. Да и сам с трудом верил в это, но другого вспомнить не мог.
 На ребенке ничего не было, кроме странного медальона. На треугольнике,  третий угол у которого был закруглен, была изображена выпуклая спираль с глазком в середине. Цепочка крепилась  к острым углам треугольника. На обратной стороне было изображено три палочки и две буквы А и Л. Что обозначала эта надпись они не смогли узнать. По сведениям милиции за последний год не было ни одного не раскрытого случая пропажи детей.
На теле ребенка не было никаких особенных примет. За то время, пока пытались выяснить хоть что-нибудь о ребенке, Агафья до того привыкла к девочке, что когда ей предложили сдать ее в дом малютки, возмутилась:
– Да что мы одного ребенка воспитать не сможем!
Препятствием в первое время служило то, что сын пьет. Но он поклялся, что если девочку оставят, он в рот больше эту гадость не возьмет. Свое обещание он сдержал.
Назвали девочку Триал. Имя это родилось внезапно. Придя с работы, и не увидев ребенка в кроватке, Толик спросил: а где, не зная как назвать, он запнулся, ну, она, три АЛ, имея в виду странную надпись на медальоне.
Так и называли в первое время, а потом и в выданном свидетельстве о рождении так написали. Флегматичной женщине в загсе, которая по просьбе милиции заполняла документы, было все равно, какое имя писать. Она только спросила: на конце два л или одно. Решили писать одно.
Медальон был на очень короткой цепочке. Через голову снять его не удалось. Кусачки металл не брали. При усилии на кусачках крошился металл, а на цепочке не оставалось даже следа, а ребенок очень беспокоился и начинал кричать.  Решили снять, когда она подрастет и перестанет бояться.
Первое время я относился к ней настороженно и с любопытством, ожидая чего угодно, таинственного и необыкновенного, но это была обыкновенная девчонка. А после ее странной болезни я и думать забыл о какой-то отчужденности.
Температура поднялась внезапно. Девочка металась на кровати и на руках у Агафьи. Только у меня на руках затихала, прижавшись головенкой к груди. Мне казалось, что от меня в нее переходят какие-то токи. Я прямо физически ощущал это. Проходило немного времени, и на меня наваливалась такая слабость, что трудно было даже сидеть. Я укладывал ее на кровать рядом с собой, и мы засыпали, хоть я и боялся придавить ее во сне, но не спать не мог. А на другой день все повторялось. За неделю, что она болела, я потерял килограмм двадцать. Но зато она поправилась, опять была тихой, ласковой как котенок, и прямо светилась вся мне навстречу.
А потом она начала ходить. Ей было все равно, как и на чем. Она могла спокойно передвигаться на одной ноге и руке, используя другую руку  и ногу для чего-нибудь еще. Мы покатывались со смеху, когда она двигаясь, как рачок, забиралась под стол, прижимая рукой куклу, а ногой поднимая скатерть. Но очень скоро она поняла, что ногами ходить удобнее, а руками лучше брать. Она пыталась брать все, и везде лезла. Правда, скоро поняла, что посуда бьется, да к тому же может обжечь, а деревянный ящик со стеклами может так тряхнуть, что отлетишь, и будешь долго лежать, слушая, как папа с бабушкой ахают и удивляются, что ее не убило током.
Зато как интересно было вынимать разные штучки из отключенного телевизора. Их было так много, и они были все такие разные. Правда, бабушка очень расстроилась, а папа сказал: ничего, новый купим. Новый был цветной, но уже неинтересный; он был почти такой же. Зато из старого можно было кое-что сделать. И она делала игрушки. Одна из них целый день пела, сообщала время и ползала на колесах снятых с заводной машинки. На другой игрушке вспыхивали новогодние лампочки с разбомбленной елочной гирлянды.
Пришлось нам выделить ей отдельную комнату. Мы с ней часто решали вместе, что сделать. Возиться с проволокой, паяльником, сопротивлениями, чипами она могла больше чем с куклами. Хотя и с ними она играла, приспосабливая их к своим требованиям. Они у нее ходили, улыбались и пели маленькие песенки.
Сначала она собирала схемы, аппараты знакомые и понятные мне. Но чем дальше, тем труднее мне было понять назначение того или другого аппарата.
Одни, придумав, и собрав, поиграет с ними день и разберет. Другие отправлялись искать себе место у стены, располагаясь в одном ей понятном порядке, больше она их не трогала.
К третьему классу ее комната напоминала внутренность космического корабля, с креслом посередине. Вот тогда и произошел случай, за который ее прозвали волшебницей.
На восьмое марта учительнице подарили хрустальную вазу. Поставив цветы в воду, учительница что-то объясняла, а Малахова Нина писала на доске. Услышав гудок автобуса, она бросилась к окну, посмотреть, кто приехал. Учительница обернулась на звон разбитого стекла, и увидела, что ее новая ваза разлетелась на мелкие кусочки. У Нинки затряслись руки, и она с плачем повторяла: – Я нечаянно! А сама  руками сгребала осколки в кучу. Она даже не заметила, что порезала руку. Учительница подошла к ней и строго сказала:
– Прекрати сейчас же плакать,  ничего страшного, это со всяким может случиться.
Вот тогда-то и подошла к осколкам Триал. Внимательно посмотрев на них, она медленно провела руками, ловко собрав их один к другому. Потом стала мять их, как будто это был мягкий прозрачный пластилин. Изумленная учительница потом рассказывала:
– Стоит и лепит, как  будто так и надо, а потом ставит вазу  и руками давай шарить по полу. А я и слова сказать не могу.
Нина плакать перестала. Ребятишки притихли, шеи вытянули, с задних парт повскакивали, ближе подошли. А она выпрямилась, вода у нее в ладошках высоко стоит, дрожит, но не проливается. Она ладони к вазе наклонила, воду вылила, цветы поставила и улыбнулась. Все засмеялись. Не знаю, как я смогла урок закончить. Главное, что дети ничего в этом странного не увидели. Вроде каждый день на их глазах вазы лепят, и воду, пролитую, всю до капли собирают. Я спрашивала потом Колю Ферганского, а он ответил: – Это же Триал; она все может.
Я и раньше замечала, что она очень странная девочка, но такого даже от нее не ожидала. Вы, главное, на вазу гляньте. Рисунок ведь на ней не тот что был. На той обыкновенные ромбики и лучи веером располагались. А эта ведь, что морозное стекло. Где, в каком магазине вы видели такой рисунок? Как изогнутые елочные лапы, а сплетены-то как. Не поймешь, где начинается, где заканчивается рисунок. И все вроде бы сколько не поворачивай все впервые видишь, а играет-то как. Где вы видели, чтобы хрусталь так сверкал.
Правда, ваза была изумительная. Где только люди такую красоту достают.
Но я отвлекся. Можно было бы еще много рассказать.
К тому, что Триал, уйдя в свою комнату, куда-то исчезала, дома скоро привыкли. Бабушка с папой чересчур любили свою единственную. Она странно ворвалась в их жизнь, наполнив ее новым смыслом.
Они привыкли к тому, что она может делать странные, непривычные для других вещи. Но кругом, если приглядеться, столько людей имеют разные способности. Один шевелит для чего-то ушами, другой гнется, как резиновый, вот и Триал имеет свои способности. Главное от них никому никакого труда, а только польза. Все, чтобы она не делала, воспринималось как вполне нормальные вещи.
Когда мы вышли от новых знакомых, была уже глубокая ночь. Толик с бабушкой просили нас остаться, но мне было невтерпеж. Я как гончая чувствовал, что разгадка где-то близко, но мы что-то упустили.
Мы вернулись в подвал к Володе. Туда пришли Петька, Славка, Генка. Я Володя и Леночка сидели в креслах, а ребята сидели на столе. Сидели и думали, что делать дальше.
Петька включил телевизор. Он долго крутил колесо настройки. На экране мелькали то кадры из кино, то реклама, то красивые виды. Когда на экране появилась комната, Генка сказал:
– Стоп, оставь, посмотрим, может парень появится, квартира-то его.
– Точно, – сказал Славка, – вон и кресло его в углу стоит.
Но в комнате было тихо и ничего не двигалось.
– А если не оттуда, а туда, – неожиданно сказал я.
– Как это? – не понял Славка.
– Ну, если кофейник может оттуда, а мы туда можем попробовать.
Пока мы соображали: о чем речь, Леночка просто шагнула в комнату, и вот уже стоит в ней, прислушиваясь. Это оказалось так просто, как вроде перешагнул через порог. Квартира оказалась закрытой изнутри. Мебель при толчке легко скользила в любую сторону. Вся квартира была просто нашпигована всякой электроникой. За нами следом бегал прибор, всасывая маленькие соринки с наших следов. Он счастливо гудел и водил дружбу с мусорным контейнером. Время от времени он подбегал к нему и опрокидывал в него свою емкость. Еще он дружил с розеткой. Подбегал к ней, вытягивал гибкий тросик, втыкался в нее и затихал, как бы изнемогая от блаженства.
– Ну, и где искать хозяина, – спросил Володя, персонально ни к кому не обращаясь.
Кресло в углу сдвинулось с места и подъехало к Володе. Он сказал:
– Благодарю, – и сел в кресло.
Шлем, что был на спинке кресла, надвинулся ему на голову. Сначала он сидел как бы прислушиваясь, потом на его лице проступило удивление. Шлем отодвинулся и Володя сказал: – Невероятно, он на самом деле был безногим.
– А потом у него что, ноги выросли, – съезьявил Генка. Точно. Но ведь это невозможно.
– Выходит, что возможно. Триал это сделала. Но как?
Больше в этот день мы ничего нового не узнали.
Кресло сказало, что он ушел за стальным шариком.
– За каким?
Кресло немного подумало и изрекло: – За ключом.
Потом оно упорно молчало, видать отключилось.
– А где тот шарик из игры?
– Да в коробочке лежит.
Но в коробке его не оказалось.
Так вот зачем он приходил. Ему был нужен этот шарик. Шарик – ключ. Но к чему?
Я остался ночевать у Володи. Леночка ночевала в квартире космического парня. А наутро появился он сам вместе с копией Лены. Она изумленно смотрела на Лену: – Откуда ты взялась.  Кто ты?
Знакомство их мало что прояснило. Правда, мы узнали, с чего все началось. Действительно Алексу был нужен этот шарик.
Шестнадцать земных лет назад корабль с другой планеты опускался на Землю. Причина была неординарная: на нем ждали пополнения. Экипаж по земным понятиям состоял из одних женщин. На их планете не существовало разделение на  мужской и женский пол. Да, когда-то в древности оно было, но случилась катастрофа вселенского масштаба. Из-за взрыва сверхновой звезды многие планеты были сорваны со своих орбит. В очень короткий срок сблизились две планеты на которых существовал разум. Только на одной это были существа похожие на людей, а на другой это были разумные растения.
Это было ужасное время: один разум уничтожал другой. Потом как-то все утряслось. Выжили обе расы благодаря тому, что растения оказались более гибкими и смогли быстрее приспособиться к изменившимся условиям. Растения захватывали людей. Есть растение хищник – росянка. Примерно так же они захватывали живые существа и не перерабатывали их. Нет, они их не съедали. Просто проникая в структуру их клеток, перестраивали их. Для первого поколения это был мучительный процесс. Зато дальше пошло легче.
 У существ появилась способность отращивать утраченные конечности и быстро приобретать твердость камня. А растения научились передвигаться, и у них появились плоды, которые при рождении могли выбирать место, где им предстояло расти. Но время катастроф послужило толчком освоению космоса. Самые старые растения достигали гигантских размеров. Они утрачивали подвижность и становились очень прочными. Тогда они покидали планету и летели в сторону взрыва сверхновой звезды. Отсутствие воздуха их не пугало. На их планете его никогда не было. Под жестким излучением, которое несло много информации, они приобретали новые свойства и возвращались за экипажем. Если таковой набирался, то они пускались в путь.
Произошедшая в прошлом катастрофа, произвела изменения на генном уровне. Жажда получения информации или проще – любопытство, толкала их в глубины космоса. Ну, это слишком сложно, да нам в данный момент и не нужно. А вот что было с парнем. Когда он шагнул в комнату и схватил стальной шарик, то изображение сменилось. Наверное, кто-то из парней успел повернуть ручку настройки.
Вместо комнаты Алекс попал на берег горной речки. Плохо было, что берег был засыпан каменным крошевом. Бежать по нему босиком было не очень приятно. А бежать надо было быстро; парни были взбешены и быстро догоняли его. Вдруг он услышал возглас: сюда, скорей! Из-за камня появилась Триал. Он спрятался за грядой камней. Алекс не понимал, как они смогли проникнуть в запредельное пространство, но это не меняло сути, он подумал: «Надо увести парней в сторону от девчонки». Он то, ладно, сможет от них уйти. Но тут  обнаружил, что ее нет рядом. Может, спряталась меж камней. Алекс быстро шел вперед. Земля под ногами стала ровнее, и он прибавил скорость.
Парни перекликались между собой.
– Ты его видишь или нет?
– Да где-то здесь, куда ему деваться.
Мы перекликались и вскоре поняли, что потеряли незнакомца. Голоса  наши разносились эхом. Потом их как отрезало. Не слышно стало никаких звуков. Кругом стояла чернота и пустота. Было ощущение, что нас накрыло колпаком, отрезав все звуки и свет. Тишина была полнейшая.
Мне врачу впервые в жизни пришлось испытать состояния, когда перестаешь ощущать свое тело. Я остановился. Тишина и темнота казались бархатными. Шагнул вперед, и тут вспыхнуло. Свет неестественный голубой, яркий до боли. Он осветил какой-то пустырь и дома недалеко. Место было уже другое. Ночь кругом осветилась, и ясно были видны фигуры моих знакомых, застывших в самых нелепых позах. Они оказались почти рядом. Я находился в середине как бы большого воздушного шара или капли, стены которого оставались прозрачными и как бы текли, мчались куда-то. Полыхнуло красным. Черные фигуры попадали на землю, и Земля стремительно провалилась вниз.
К горлу подкатила тошнота, и больше я ничего не помнил.
Очнулся, снова темнота и тихо. Встал, неуверенно шагнул, не видя куда, и на что ступаю. Под ногой что-то дернулось. От неожиданности взмахнул обеими руками и… полетел. Это было как во сне. Ощущая легкость полета, радостно замахал руками, и полетел, поплыл в неизвестность. Махал, махал руками и домахался. Врезался во что-то так, что не скоро пришел в себя. Лицо саднило, видно ободрал. Хорошо хоть в глаза не попало. Шея болит, кругом
по-прежнему темно. Хотя, кажется, темнота чуточку посерела. Решил, пока не рассветет, не двигаться. Очень хотелось есть. Прошло часа два, а может меньше, и небо стремительно стало наливаться синевой. Свет, нарастая, быстро становился все более ослепительным. Я сидел на склоне между гор. Встал, оттолкнулся ногой и взлетел в воздух. Это было чудо. Летел, лавируя между камней, огибая валуны, покрытые чем-то зеленым вроде пены. На ощупь растительность напоминала плотный ковер и пощипывала руки. Когда обогнул выступающий бок горы и выплыл на равнину.
На равнине были деревья. Они скорее напоминали губки. Все в них было рыхло и расплывчато. Цвет зелени был слишком насыщенный и резал глаза. Подул тугой ветер. Он быстро набирал силу. Перспектива исказилась. Среди деревьев было потише. Я встал с подветренной стороны и прижался спиной к дереву. Ствол его был мягким и теплым. Ветер выл и посвистывал. Скоро ствол дерева не казался мне таким уж мягким. Оно сжималось, собираясь в тугой комок, и прижималось к земле. Скоро лесок стал напоминать биллиардный стол с зелеными шарами. Только шары были огромных размеров и очень твердые.
Прятаться от ветра становилось все труднее, а он все нарастал и набирал силу. Я лег на землю и прижался плотнее к стволу. Но вскоре мне показалось, что дерево отодвинулось от меня. Шар стал покачиваться и я испугался, что он меня раздавит. Пришлось отодвинуться. Ветер выл, и я с трудом удерживался на земле. Прятаться от него становилось все труднее, а он все нарастал и набирал силу. Вдобавок ко всему становилось все жарче. Ветер жаркой ватой залеплял рот и нос. Приходилось отворачивать лицо, чтобы была возможность дышать. Было б легче, если бы ветер дул в одну сторону. Но он внезапно резко менялся. Кругом все стало белесым, заволокло туманом. Порывом ветра меня переместило к дереву. Я схватился за него, прижался к его круглому боку. Дерево дрогнуло, покачнулось и взлетело в воздух. Чтобы не задохнуться и не сорваться я распластался на нем и прижался лицом к его твердой поверхности. Куда оно летело, я не видел. Видно от жары поверхность его пошла трещинами. Они быстро расширялись. Когда дерево покачивалось, стал слышен странный звук. Как будто внутри что-то перекатывалось. Вдруг что-то неслышно ударило меня в щеку и скользнуло мимо. И тут же я ощутил еще несколько ударов. Несмотря на трудность и неизвестность я поймал овальный предмет. Скоро в белесом тумане шар-дерево ударилось о землю. От удара я слетел и вырубился. Пришел в себя от того,  что кто-то пытается вырваться из моего сжатого кулака. От неожиданности  сжал его еще сильнее и почувствовал, как мягкое нежное семя стало вмиг твердым и колючим. Разжал ладонь, сел и положил колючку на землю. Ветер стих, туман рассеялся, и опять сияло солнце, а все вокруг зеленело и пенилось.
Колючка вдруг шевельнулась. Острые шипы стали вытягиваться. Другие же наоборот теряли свою колючесть. Оно приподнялось над землей и быстро побежало по поверхности. Впрочем, отбежало недалеко. Видно, найдя, что ему больше подходит, ввинтилось в землю, и запенилось, начав увеличиваться в размерах.
Огляделся кругом. Горы были далеко на горизонте. Туман сдвинулся к другому краю равнины, которая тянулась без конца. Сверху яростно пылало синее солнце. Или это синева неба подкрашивало его белый свет. Туман на горизонте темнел, сжимался, и скоро впереди громоздились огромные тучи. Они загремели, засверкали и с грохотом свалились за горизонт. А в небе появилась сверкающая точка, которая быстро приближалась ко мне. Скоро можно было рассмотреть странный корабль или самолет. Оно формой напоминало и то и другое одновременно. Вернее его форма странно и быстро менялась. Скоро корабль завис над поверхностью. В его стенке образовался проем, и из него призывно махала Триал. Рядом с ней стоял Володя и бывший безногий, которого мы так безуспешно пытались преследовать.  Володя протянул мне руку и втащил  внутрь.
Это не опишешь. Я сразу вспомнил рассказ Володи, как его с ребятами раскатывало внутри шара. Четкой границы не было. Было бесконечное пространство и объемы как бы вложенные одно в другое. Все очень пластично и не имело четкой формы. Это напоминало картину, когда в мыльной пене выдуваешь пузыри. Внутри огромного пузыря появляется пузырь поменьше. Их становится все больше и больше. Отодвигаются стенки основного пузыря. Сейчас я понимаю, как нелегко было кораблю сложить свои огромные размеры и не раздавить ребят и не взорвать планету. Они даже почти справились с температурой неизбежно растущей оттого,  что одно пространство как бы втискивается в другое.  Ну, это долго рассказывать и объяснять. Алекс, у которого так чудесно выросли ноги после врачевания Триал,  сказал нам, чтобы мы не ломали голову, все равно не поймем.
А вот способ наблюдать за другими мирами у них классный.
Посылается, нет, не корабль; корабль летит себе спокойно, а как бы луч – копия корабля. Он проектируется на поверхность того, что встретится. А экипаж, находясь в безопасности на своем корабле, одновременно как бы находится и на копии. Это чем-то напоминает солнечный зайчик. Отражаясь, он уже несет информацию. Но рождается полное ощущение того, что ты находишься в непосредственной близости от изучаемого объекта. Можешь приблизиться, отодвинуться или задержаться. Бесчисленные НЛО, может, и есть такие объекты. Я пока что не знаю.
А на планете мы долго задерживаться не могли. Слишком враждебный климат на ней для землян. Мы по их меркам слишком мягкие, водянистые; сродни их растениям, только не можем твердеть. Да и было срочное дело на Земле. Дело в том, что Триал является дочерью Земли, а не этой неизвестной мне планеты. Я понял, что узнать как это получилось, мы можем только подключив обоих к компьютеру (так я для ясности назвал маму одной из девочек).
Подключиться мы можем отсюда. Выяснилось, что, то что мы считали телевизором, на самом деле таковым не являлось. Странно, как Володя смог его сделать, – сказал Алекс. Для того, чтобы построить этот прибор схема через ключ-маяк передавалась Триал. Я высказал догадку, что может, через пирамидку Володя смог сигнал принять?
– Через какую пирамидку? – встревожился Алекс. – Володя покажи.
– Господи, какое счастье. Это же командир экипажа. Его надо вернуть на корабль. Его все считали погибшим при внедрении в пространство.
Володя непроизвольно сжал руку.
– Не отдам. Я так к ней привязался.
Алекс вскинул обе руки.
– Нельзя, прекрати представлять, как она выглядит. Поставь ее на стол. Но видно было уже поздно. Из разжатой ладони на пол струилось прозрачное вещество. Коснувшись пола, оно почти мгновенно приняло облик женщины. Она была прекрасной и обнаженной. Без тени смущения она оглядела свои руки и тело.
– Ну, наконец-то. А то я так устала.
– Ну, вот, – огорченно сказал Алекс, – теперь и с ней придется возиться. Да, ладно, теперь мы быстро девчонок подключим.
Володя, сняв с кресла покрывало, накинул его на женщину. Она огладила его руками. Материал зашевелился, как живой. Он как бы стекал по ее телу. Через мгновение она уже стояла в платье, почти в таком же, как у Леночки. Только цвет остался такой, каким было покрывало.
Ну, конечно, теперь все понятно. Вот от чего двоился сигнал. Но это же здорово. У нас есть все. Сегодня же попробуем узнать, что случилось и почему.  Ну, конечно, так сразу у нас не получилось. Про подготовку рассказывать сложно, да и зачем. Короче, вот как это было.
Когда новое существо внесли и положили в охотничьем домике, то оно было оставлено одно. Оно было продолговатой формы, розовое, светящееся и по всему, радостное и счастливое. А рядом лежало в тряпках мокрое, почти холодное тельце. В домике было тихо и темно. Кроме их двоих никого не было. Второе существо слегка пошевелилось  и издало слабый звук. Он был исполнен отчаяния и почти безнадежен. Белое существо вытянуло конечность и прикоснулось ко второму. Оно не испугалось холода отчаяния и слабости второго существа. Оно было слишком юным и счастливым. Постепенно они слились в одно продолговатое светящееся существо. Первое поделилось своей жизненной энергией со вторым. Им пора было разделяться, но второе не отпускало первое. Оно тянуло и тянуло жизненную силу. Между ними началась борьба за жизнь. Победило второе. Оно махало всеми четырьмя конечностями и посылало такие громкие сигналы, что было услышано. Его забрали и унесли. И никто не заметил,  что в тряпках осталось еще одно слабое и безмолвное.
Оно приобрело несвойственную для себя форму, и еще не умело ею пользоваться. А корабль, взлетев над Землей, и приготовившись к прыжку, обнаружил, что существо не сливается с кораблем в одно целое.
Чтобы спасти экипаж и корабль от разрушения его пришлось отпустить на  Землю. На шею ей был одет маяк. Также оставили для связи ключ. Это вкратце обо всем, что происходило.
Когда мы пытались узнать, что же было с этими двумя девочками, мы сделали одну ошибку. Подключив их одновременно, мы узнали, что и как происходило. Но как определить теперь, кто из них человек, а кто растение? Да, да, то что было положено на тряпки в охотничьем домике было семенем. Правда, из-за возраста носителя и, наверно, из-за долгого пребывания в космосе, оно было намного крупнее, чем положено. И наши и их ученые спорят до сих пор, кто из них кто, и как это могло произойти.
А что такое игра в зеленых человечков я тоже узнал. Это ребятишки вместе с Триал срывали зеленые листочки и представляли, что это маленькие, зелененькие человечки. Если их крепко сжать между ладонями, подержать, а потом положить и подуть на них, они сворачивались в трубочки, из них высовывались ручки и ножки и они оживали. Только это не у всех получалось. Лучше всего у маленьких детей. Наверное, потому, что они не знают, что это невозможно, но у них получается оживлять даже неживое. Вот и вся история.
А теперь приготовьтесь к высадке. Мы прибываем, – сказал Алекс.
– В этом госпитале лечат всех слепых, безногих, безруких. Метод новый, но излечение стопроцентное. Правда, некоторые, остаются не совсем довольны: бывают побочные эффекты. Иногда это лишняя пара рук, или хвост и новые способности. Но на всех не угодишь. Лично я доволен, – Алекс с улыбкой похлопал по своей ноге.
Во всяком деле найдутся энтузиасты. После того как я написал книгу о новом методе клонирования , профессор Сибирев выдвинул смелую теорию, что возможно пришельцы из космоса уже были на нашей планете. Легенды о многоруких, хвостатых и рогатых не могли родиться на пустом месте. Какая-то основа была. Может, хотели как лучше. Их не поняли. Они улетели. А легенды остались. Ищет доказательства, может и найдет. Он упрямый.