Триал

Вся эта история началась с того, что в палату, ко мне поступило четверо парней. Их подобрали на пустыре. Да, вы, наверно, знаете: пустырь, что находится за институтом; там еще через дорогу магазин для новобрачных. Говорили, что они там баловались с взрывчаткой или еще с чем-то.
Люди увидели очень яркую голубую вспышку. Мужчина, который вызвал «скорую» говорил, что это было похоже на замыкание. Полыхнуло над ними, и вверх облако поднялось и пропало. Подбежал, а они лежат. И никаких повреждений у них не было, кроме странного рубца на переносице. Рубец был в форме треугольника. Острые его концы терялись в бровях, а закругленный след кончался в выемке между глаз. У парней была полная потеря памяти. Они даже не помнили, кто они такие. Впрочем, память у них восстановилась очень быстро. Точно так же, как и прошел рубец. Кстати, не оставив никакого следа. Троих парней я выписал через неделю. А вот с четвертым пришлось повозиться. Высокая температура, бред для врача дело знакомое. Удивляло общее его состояние. Иногда он лежал, как мертвый. Пульс почти не прощупывался. Лицо приобретало голубоватый оттенок. На месте рубца появилось темное пятно. В темноте оно слабо светилось. Рентген ничего не показал. Руку со странным браслетом он держал сжатой в кулак. Когда мы пытались разжать ему пальцы, то состояние его резко ухудшилось. Он чуть не умер. Больше попыток узнать, что он держит в кулаке, я не делал. Через две недели он пришел в себя. К этому времени мы уже знали, что его зовут Володя. Учится он в институте в другом городе. Помог установить его личность браслет.
Кстати, парни, что были подобраны вместе с ним, его не знали. Капитан милиции подозревал, что они просто не хотят сознаваться в чем-то. Но это их дело. Трупов нет, ущерба нет, а остальные домыслы к делу не относятся.
Дали описание браслета и парня по телевизору. Он оказался очень популярным в своем городе, как репетитор. За один вечер мог любого подготовить к экзаменам. Как он это делает толком никто объяснить не мог. Но это я узнал позже. Стали приезжать посетители его проведывать. Вот тут то и выяснилось, что он может подготовить к экзаменам по любому предмету и профилю знаний. За один вечер он гарантировал железную пятерку. Правда, деньги брал большие, но отбоя от желающих не было. Соглашался подготовить не всякого, а кто понравится. Суммы брал тоже разные.
Вот что рассказывал Александр, кстати, тоже врач. Он ему сказал, что на месяц надо японский магнитофон. Александр достал. Назначено ему было на вечер. Когда пришел, Володя посадил его на стул носом чуть ли в стену, на которой висел большой экран. Свет потушил и включил что-то вроде кинопроектора. На экране тень от головы.
– Сижу, любуюсь своими ушами, рассказывал Александр. – Немного жутковато стало, как на приеме у зубного врача. Думаю: черт его знает, вдруг идиотом сделает; мало ли, хоть и говорят, что ни с одним ничего плохого не случилось. А он подошел, по плечу хлопнул:
– Не бойся, – все хорошо будет.
Отошел, чем-то щелкнул, и последнее, что Александр помнил в этот день, яркую вспышку света, что накатила на него и как бы дрожала часто, часто. 
Проснулся на другой день. Мать ругается:
– Допился, спасибо, добрый человек до дома довел.
Голова ясная, а в ней полнейший вакуум. На экзамены шел и костерил себя последними словами. Когда стал отвечать, все ждал трудных вопросов. Но экзамены неожиданно сдал легко. Да и потом на лекциях часто ловил себя на мысли, что многое из того, что говорит профессор  ему знакомо.
Через месяц я выписал своего больного, а еще через месяц поехал его разыскивать; любопытство – мой самый большой недостаток. Я не мог ни спать спокойно, ни работать. Разыскал его я очень быстро. Он совершенно не удивился моему визиту, но сначала говорить о браслете, и о том, что с ним случилось, отказался наотрез. Только после того, как я сказал столько сидел с ним, кровь свою влил. Был такой случай, когда я не знал, что еще сделать, чтобы его спасти. Группа крови у нас была одинаковая. После этих моих откровений, он сказал, что подумает, и чтобы я пришел вечером.
Делать нечего, пошел я бродить по городу. Где ходил, не знаю. Магазины я не люблю, кинотеатры меня тоже не привлекают. Бродил, бродил, и забрел в какой-то сквер, и там задремал на скамеечке.
Проснулся от разговора. Говорили две старушки. Начала разговора я не слышал. Говорили о каком-то парне, что вот, повадилась к нему ходить голубая девочка. Сначала-то все хорошо было. Еду ему носила, в комнате убирала. Что комната у него чудная теперь. Двери сами открываются, мебель движется, и может даже заговорить. Одна рассказывала, а вторая ахала, и делала вид, что верит.
– Вот ходила она, ходила, – рассказывала старушка, – да и одурманила его; стал парень пропадать. Пропадет  появиться, потом опять пропадет и опять появится, а два месяца назад совсем пропал и ни слуху о нем, ни духу. И куда делся, никто не знает. Как ушел из дома, так и до сих пор нет
Старики, что дети, во всякую чушь верят.
Посидел еще немного. Старушки ушли. Когда проходили мимо, та, что рассказывала, усиленно приглашала вторую:
– Ты приходи, я тебе ту квартиру покажу, я в том же доме живу – в 14-ом – приходи.
До вечера было еще далеко. Я снова пошел бродить. Шел, шел, остановила табличка на доме – номер 14. Сел на скамейку напротив подъезда. Посидел, увидел, что идет женщина, несет тяжелые сумки, встал, помог ей их донести. Она предложила зайти выпить чаю. За чаем разговорились. Оказывается, точно ничего бабка не выдумала, пропал парень, и про голубую девчонку женщина тоже знала. Становилось интересно.
– Кто хоть видел-то ее, – спросил я.
– Многие видели, а вы у ребятишек спросите, – посоветовала женщина. Некоторые даже дружили с ней, только говорить про то не любят; она не велела. Да вы хоть Вовку спросите».
– А почему вы говорите, что дружили, – осторожно поинтересовался я.
– Да, как же, ведь ее тоже уже месяца два, а может больше, никто тоже не видит. Раньше-то она почти каждый день у кого-нибудь появлялась. У кого малыша спать уложит, кому «скорую» вызовет. А вот у Зинки мужика так напугала, что он пить бросил. Да Зинке-то от этого не легче. Непонятный какой-то стал. Так-то вроде ничего – работает хорошо, деньги большие получать начал, да все книжки читает, как свободная минута, так за книжку. Да добро бы художественную – это еще как-то понять можно, а ведь он читает книги по физике, химии, электронике, и ведь как читает – не оторвешь. Похудел, и по ночам, Зинка жаловалась, подскакивать начал. Да и с ней чудит. То цветы купит – принесет, то в ресторан пригласит, и главное – сам в магазин заходить начал. Раньше-то за бутылкой только и ходил, а сейчас: то вазу красивую принесет, то что-нибудь из вещей для жены, и все так виновато смотрит.
– Зинка забежит иногда ко мне, – рассказывала женщина, – жалуется: раньше-то она не боялась. Кому такой алкоголик нужен, а теперь боится: или сам уйдет, или уведут. Ну, он у нее парень видный. Она против него не смотрится. Как и женился-то он на ней – непонятно.
Чай был горячий, пироги вкусные сидеть было приятно, и уходить не хотелось, а тут еще Вовка пришел. Загорелый, светловолосый – не в мать. У той жесткие на вид волосы туго скручивались в колечки, их так и хотелось потрогать, а у Володьки волосы лежали мягкими послушными перышками. Но мужичек был себе на уме, хоть и по-детски открыт. Он немного поломался, когда мать попросила рассказать про случай с голубями. Вот его рассказ.
Конечно, я не могу рассказать, как рассказывал Вовка: это надо было видеть, но общее впечатление, я думаю, передать смогу. По Вовкиному рассказу – это была странная девочка. Черт его знает, что в ней было не так. Но она запоминалась сразу и чем-то тревожила, заставляя пристально вглядываться в нее. Взрослых это раздражало, а мы – мальчишки – терпели ее, как терпят дождь, когда он мешает играть. Странно, но ее никто ни разу ни ударил, и не обозвал. Может, останавливали глаза на худом личике, и выражение жалости с них. Она, например, терпеть не могла, когда при ней обижали более слабых или маленьких. Или если наказывали незадачливого «пекаря». Есть такая игра. Когда ставят банку и сбивают ее палкой. Да, наверно, вы тоже играли в нее. Если пекарь» не отголившись, пытался уйти домой, а пацанам еще хотелось играть, и было досадно. Такому мальчишке продевали палку между связанных ног и трясли его на этой палке. Вот также и в тот раз, казалось, что ничто не спасет Вовку от наказания. Уже два брата-близнеца продевали орудие мести у него между поцарапанных коленей, и тут прозвучал звонкий голос.
– Мальчики, посмотрите – голуби!
Мы задрали головы. Точно, в небе кувыркалась стайка голубей.
– Подумаешь, невидаль, – сплюнул Глеб – один из братьев. – Поднимай!
– А хотите, они опустятся сюда? – неожиданно спросила девочка.
– Куда это? – недоверчиво переспросил Колька, помогавший брату наказывать провинившегося, и опустил другой конец палки.
Вовка тут же отскочил в сторону. Совсем сбежать он все-таки не решался, да и стало интересно, что дальше будет. 
– А хоть Вовке на голову, – улыбнулась девчонка.
Глеб оглядел ее с ног до головы. Она была худенькая в белом платье, и светлые кудри венчиком стояли вокруг головы. Платье было коротковато, сильно открывая тоненькие ножки с острыми коленями, но белые туфельки стояли твердо, и не собирались удирать.
– Давай, – сказал Глеб, – но смотри, если обманешь!
Девчонка подняла ручки, и стали видны белые трусики, но никто не засмеялся. Она могла и голышом прогуляться по двору, или сидеть в песочнице и возиться с формами. Пока что это была мелюзга, на которую мальчишки не обращали внимания. Голуби, казалось, застыли в небе, а потом один за другим спиралями пошли к земле. Чем ближе они опускались, тем ниже опускала руки девчонка, постепенно сжимая их в кулачки. Вот голуби уже над Вовкиной головой. Странная девчонка резко разжала кулачки, вздохнула с облегчением, и вытерла лицо, как умылась. А птицы осыпали мне  голову и плечи. Они казались ошарашенными, вертели головами, вытягивали шеи и переступали лапками.
– Я не мог сдержать радостную улыбку, рассказывал Вовка. И все ребята тоже улыбались идиотскими улыбками.
– Все! – тихонечко вдруг сказала девчонка, стоящая сзади нас.
Голуби, как по команде шарахнулись, и взмыли резко в небо. А когда мы оглянулись, ее уже не было. Потом я видел как Глеб с Колькой, остановив эту девчонку во дворе, пытались от нее что-то добиться, а она все ниже опускала голову, и носком что-то чертила на песке. Потом стала тереть глаза кулачком. Глеб сплюнул и потянул брата за рукав.
– Ну, ее; еще разревется.
– А она, я потом видел, и не думала реветь. Только они ушли, разулыбалась и попрыгала к девчонкам. И они играли там в зеленых человечков.
– В кого? – с удивлением спросил я.
– Да в человечков, – повторил Вовка, и прикусил язык, видать, пожалев, что случайно проболтался о какой-то игре. Большего от него я не смог добиться. Потом он пошел провожать меня до остановки автобуса. По дороге я купил себе и ему мороженного, и мы очень серьезно поговорили с ним за жизнь. Парень оказался толковым, и мы договорились встретиться еще, и что он покажет мне город.
Володя был уже дома. Мне показалось, что он даже обрадовался моему появлению. На столе стояла бутылка, лежала нарезанная тоненькими пластиками колбаса, дымилась картошка. У Володи была двухкомнатная квартира – наследство от родителей, как коротко оборвал он мои расспросы; ты же не за этим сюда приехал. Мы сели за стол, выпили, закусили, потом выпили еще. Володя ел вяло, был рассеян. Потом вздохнул:
– Ну, ладно, все равно кому-то рассказать надо. Запутался я. Уж сколько лет бьюсь, с пацанов еще. Четверо нас в тот вечер в квартире было. Мать мне игру – хоккей настольный купила. Вот в нее-то мы и играли. Хорошо помню, как мой нападающий по шарику ударил, а шарик вверх подскочил, но не упал обратно, а завис в воздухе.
– Вот это да, магнит что ли ты где повесил? – спросил меня Славка.
– Это тот, что у окна лежал – светленький – уточнил я.
– Точно, подтвердил Володя, – так вот, когда шар завис в воздухе, Генка попятился; интуиция у него поразительная. Он уже тогда первым опасность почувствовал и к дверям рванул. Вот ему-то тяжелее всех и пришлось. А шарик стальной стал надуваться, как резиновый и светиться. У Генки лицо позеленело, глаза из орбит стали вылазить, а меня, как заклинило. Бывает иногда со мной такое. Мать говорила, что мозги куриными становятся: все вижу, слышу, а сделать ничего не могу.
Вот и стоял, как дурак, переводил взгляд с шарика на Генку. А Петька тот под стол нырнул. Он потом говорил, что сам не знает: почему так сделал, но не от страха. Чего мы у себя дома могли бояться? Потом шарик посветлел и больше стал. Потом вдруг не стало ни комнаты, ни стола, а мы четверо вроде как в этот шар попали, а там светло. Только свет твердый и распадается как бы слоями. Вот нас между этих слоев и стало прокатывать. Генка вперед всех вырубился
И только голова, как у куренка болталась. А я сознание не терял. Чувствовал, что меня катает и стискивает что-то мягкое, но ни дышать не дает, ни слова сказать. Даже мыслей не осталось. Только какое-то светлое чувство шевельнулось, когда я пирамидку увидел. Может, это было воспоминание о радости от игры, когда я коробку взял и жалость, что вот даже и не наигрался, как следует, а вот уже и помираю. Не знаю, как мне это удалось: только я руку протянул через это все это и крепко сжал пирамидку, и сразу наступила чернота и пустота. Только будто кто-то по голове гладит и успокаивает, но ни голоса не слышу, ни прикосновения не ощущаю. Это вроде бы как изнутри из головы идет, а тела нет: одна голова большая, большая.
Соседи рассказывали, что у нас в комнате творилось что-то странное; дверь открыть в комнату было невозможно: – за дверями возился кто-то большой, и мебель трещала. А потом, когда соседи к нам вошли, мебель была как новенькая. Только это была не та мебель, которая у нас была раньше. Но что странно. Родители ничего не заметили. Может, им просто не до того было, когда с их сыном такое случилось.
Потом они рассказывали, что мы лежали на полу. Генка был почти у самой двери без сознания, с поломанными ребрами и ожогом на спине. Петька был под столом. Он пострадал меньше. Хоть руки и ноги у него были с вывихами, но без ожогов. Может, стол его как-то прикрыл. Хотя я помню хорошо, что когда нас раскатывало в лепешку, в шаре никакой мебели не было. У Славки обгорели волосы, ресницы и пальцы.  Со мной же ничего не случилось. Никаких повреждений. Даже прибавилось. Только я про это смог сказать через месяц. Первые два дня все пытался рассказать про это, а потом понял, что если не хочу попасть в психушку, надо помалкивать.  Долго гадали, что же это такое было. И как при обгоревших стенах мебель даже без подпалин, а у нас ожоги. Ну, потом придумали шаровую молнию и успокоились. Главное, назвать как-нибудь помудренее, а уж теорию можно под что хочешь подвести. Вот и живем мы с этим. Я и пирамидка. Шестнадцать лет мы пытались разгадать, что же это такое с нами было. Славка физик и химик одновременно,  Генка геолог и историк, Петька врач нейрохирург, ну, а я – все это вместе взятое. Кое что мы уже открыли и поняли. Только сейчас я один остался. И с головой у меня, наверное, не все в порядке.
– Почему же один, ведь ребята живы?
– Ну да, для дома, для работы они живы, только про все, что связано с игрой, с шариками, с нашими исследованиями они начисто забыли. Понимаешь, я им говорю, а они на меня так странно смотрят, как вроде за дурака принимают. Успокаивают: ты главное не волнуйся, со временем все пройдет. А я и сам стал подумывать: может правда у меня сдвиг по фазе, а? Ты заешь, я бы, может быть, и согласился с эти, я не гордый, но пирамидку куда денешь?
И он осторожно поставил маленькую пирамидку на стол. Была она белая, очень изящная, вроде как спираль, только круто скрученная, в середине кристалл, а легкая. Когда я ее взял, то рука непроизвольно вверх дернулась.
– Что легка? А сейчас?
Он взял пирамидку в руки, сжал кулак и тут же поставил ее обратно.
– Возьми еще раз.
Я попытался легко подхватить эту вещицу, да не тут то было. Как магнитом ее тянуло к столу. С огромным трудом мне удалось приподнять ее.
– Ну и как ты это объяснишь?
– Объяснить не могу, легче сделать. Хотя догадываюсь, но никто в это не поверит. А, ладно, пойдем, – как бы на что-то решившись, сказал Володя.
Он привел меня на площадку к подвалу.
– Мы тут с ребятами что-то вроде лаборатории оборудовали. Славка, Генка, Петька, ну с теми, что в больнице лежали. И представляешь, что самое обидное, после больницы я их в подвал привел, а они головами вертят, даже восхищаются. Особенно Славка, говорит: ну ты, Володька, даешь, вот это лабораторию отгрохал. Вроде бы он не сам мне расчеты делал. Я его носом в его же тетради сунул, а он только удивляется. Потом рассмотрел что написано его рукой, да и манера решать уравнения  или вычерчивать графики у всех своя. Я сначала то думал, что они придуряются  как при милиции, мол, ничего не знаем, не помним.  Спрашиваю: да вы что, серьезно? А Петька говорит: «Ты, Володя, успокойся. Давайте сядем и все обсудим. Ты нам расскажи, что к чему».
Все это Володя говорил, возясь с замками и запорами. Двери были двойные. Сначала одна дверь, закрытая на простой замок, потом другая. Вот вторая дверь выглядела солидно. Железная и оборудованная кодом, как у сейфа, если не сложнее, напичканная разной электроникой. Наконец она открылась, и сразу же зажегся свет. Помещение было просторное со шкафчиками, столами и верстаком, поделенное на отдельные уголки.
– Пойдем ко мне.
Мы прошли мимо стола заставленного какими-то приборами, мимо уголка фотолаборатории и попали в самый дальний угол. Там стояли четыре кресла с новенькой обивкой, и полированный столик. Всю стену занимала панель с экраном посредине. Экран мягко светился. От взгляда на него стало спокойно и хорошо. Мы сели и он продолжил:
– Рассказал я им все с самого начала. Слушали молча, почти не двигаясь. Только Петька несколько раз до переносицы дотронулся.  Генка даже пошутил, ты что, боишься, что нос отвалится или проверяешь, не потерял ли его? Видать жест немного раздражал его.
– Жест покажи.
Володя недоуменно посмотрел на меня, и молча дотронулся до точки между бровей.
Я так и думал, прошедший рубец как-то видно напоминал о себе.
– Знаешь, мне кажется, что что-то сделали с их головами. Они помнят все не относящееся к событиям не связанным с пирамидкой, – медленно сказал я,  –расскажи, что вы делали на пустыре? 
– Догоняли одного товарища. Он усмехнулся. – Шустрый, между прочим, удрал. Рядом был, да кто же знал, что у него там такое, черт его знает что. Не машина, не вертолет. Больше всего напоминал обыкновенную дождевую каплю, только светящуюся. Засветилась эта капля и тут же в небо убралась. Вроде как на ниточке привязанная была. Будто кто ее бросил и тут же убрал. А после нас вдруг ослепило,  и пришел я в себя уже на койке.
– У вас у всех были рубцы вот здесь, – и я повторил показанный им жест. Вот только странно, что у тебя это не сработало. Может быть из-за твоей игрушки. Вспомни, может, ты заслониться успел или еще что?
– Нет, медленно сказал Володя, – я увидел, что что-то вроде спицы или раскаленного гвоздя в меня летит, но так быстро, что я заслониться не успел, только молнией мысль мелькнула, что хорошо бы щитом от него заслониться и вроде бы видел, как спица ткнулась во что-то и согнулась. Но все равно, мне видно кожу пробило. Сразу вспышка и больше ничего не помню. Ну, а потом очнулся оттого, что ты тормошил меня, спрашивал: Володя, ты меня слышишь, если слышишь, открой глаза.
– Ты их и открыл. Ты знаешь, как я обрадовался. Взгляд у тебя сразу осмысленный был. А то ты в бреду такую чушь порол. Требовал остановить безногого и все повторял: за ноги его хватай, за ноги. Про каплю тоже что-то было.
– Безногий. Мы думали, что он на самом деле безногий. Он все на колясочке передвигался. Удобная такая, как кресло. Сидел спокойно, до пояса покрывалом накрыт. Никаких колес. По крайней мере, их не видно было и скользил в любую сторону легко, даже изящно. А в последний раз он уже на своих двоих был и довольно хорошо бегал. Да мы бы его все равно догнали, но в темноте потеряли, потому что со света да в тьму.
– А зачем он вам нужен то был?
– Да это не он нам, а мы ему.
– А кто он?
– А бог его знает.   
– Да где вы его видели, где живет.
– Где живет, не знаю, а видели мы его на экране.
– Так это телевизор. Я был разочарован.
– Да не совсем так. Володя усмехнулся. Конечно, это и телевизором может быть, но на самом деле совсем не телевизор. Я и сам не знаю толком, что это такое. Просто несколько дней снилась мне схема и так четко, и объемно, и поворачивалась во все стороны, и видно ее было насквозь. Просто измучился, чтобы отвязаться сделал, любопытно было, что в результате получится. Только она у меня больше получилась. Вот за этим экраном вся электроника. Когда сделал и включил, на экране появилась девчонка, посмотрела внимательно и головой кивнула, и так спать захотелось, прямо сил никаких нет. А на экране вечерняя передача идет, что-то неинтересное, то ли концерт какой. Задремал я, а иногда урывками поглядывал. Потом какая-то комната появилась, а в ней приборы. Помню, девчонка ходит, приборы двигает. Все в угол их сдвигает, бесшумно так. Подвинет, что-то там поделает, и прибор исчезает, а по экрану полосы идут. Потом все рассеивалось, и она следующий прибор в угол двигала. Я сначала сквозь дрему на это смотрел, двигаться не хотелось, и мысли такие ленивые, а под конец, подумал, что это фантастика какая-то идет, да и уснул. Проснулся, опять какая-то программа телевизионная как обычно идет. Вот так мы и смотрели телевизор до тех пор, пока один раз случай странный не вышел. Показывали выставку  китайского фарфора. Славка у экрана сидел, а я ему и говорю смехом: «Славка, смотри какой кофейничек, подай-ка его сюда. Он руку протянул, шутя, да и снял его со стола. Мы глаза вытаращили, а он испугался и обратно его сунул, и сидим, друг на друга смотрим. Если идет кино или еще что-то, снятые не в наши дни, то бесполезно – наткнешься на экран. А вот если это идет прямая трансляция, то хоть людей из телевизора вытаскивай. Ну, вытаскивать мы не пробовали, да и не трогали ничего из вещей, а вот дотронуться до головы или хлопнуть по плечу – это было. Смешно так, он головой завертит, кого тронешь, и понять не может: кто же его задел. Вечерами мы с ребятами чаще всего собирались, спорили, схему разбирали; получалось так, что экран как бы пустое место и что за ним происходит находится как бы в двух шагах, а то и ближе. Иногда появлялась девчонка,  потом стал появляться этот парень. Мы комнату его видели, вечно возится, собирает что-то, иногда вместе с девчонкой.
– Девчонка хоть хорошенькая?
– Да ничего, у меня где-то фото есть.
Он достал из ящика стола фотографию. Я взял ее в руки, взглянул, и тут же узнал ее.
Это было два года назад. Привозили ко мне эту девочку. Она была в очень плохом состоянии. Диагноз: дистрофия. Худа – кожа, да кости, а вот глаза, никогда не забуду выражения спокойствия, доброты и жалости в них. Так, наверное, смотрят ангелы. К процедурам относилась безразлично. Даже
как будто не замечала их. А вылечилась странно. К одной больной пришла сестра. Баба скандальная – ужас. Такой крик подняла, все отделение взбудоражила. Лена до этого дремала, а тут глаза открыла и впервые проявила интерес. Подняла руку и тихо попросила:
– Приведите эту женщину ко мне.
Ну, попросили мы эту женщину зайти к Лене. А она встала перед кроватью и орет, что специально привели, чтобы мне стыдно было. Это вам должно быть стыдно: ребенка до такого состояния довели. А Леночка руку подняла и попросила:
– Дайте вашу руку, пожалуйста.
И так умоляюще посмотрела, что даже эту бабу проняло. Молчком руку ей протянула. А девочка ухватилась за эту красную шершавую руку как за спасение. А потом попросила, чтобы мы их одних оставили. Через полчаса из дверей палаты вышел совсем другой человек. Мы впервые видели, что эта женщина улыбается чуть растерянно, и  голос у нее был тихий, когда спросила, а можно ей завтра еще прийти к Леночке? 
Она приходила каждый день в течение недели пока Лену не забрал отец. Она дочь лесника и всегда жила в лесу. В школу ходила в деревушки. Несколько километров туда и обратно каждый день. В город приехала к тетке помочь, у той малыш тяжело  заболел. Уж как тетка переживала, убивалась. И все оправдывалась, что кормила ее хорошо, а она все таяла и к врачу идти не хотела, пока малыш здоров не будет. Когда мы ее забрали, малыш здоров был, а она совсем больная была.
– Адрес знаешь?
– Да, помню.
– Все, решено. Завтра едем.
Ну как собирались, да добирались рассказывать долго. Но ехать стояло, хотя бы для того, чтобы посмотреть на ту красоту, что мы увидели. В одном мы засомневались сразу. В том, что маленькая девочка могла каждый день в такую даль ходить в школу. Позже выяснилось: нет, правда, ходила, только не по дороге, а по прямой. Или, как в деревне говорили: напрямки.
Я, мало того, любопытный, но еще и дотошный. За что многие не любят, но так и не смог выяснить, где проходят эти прямки. Скорее всего, в деревне их не знали, потому что к леснику пешком никто не ходил. Предпочитали на лошаденке, потому что на машине к нему не проехать. Уж больно крутой перевал в долину, где раскинулась тайга. Гора не гора, снег летом не лежит, но зимой одолеть даже на лыжах сложновато.
– Да, ну вас, любопытный какой, отмахнулась от меня одна девчонка. – Это же Ленка, она, если захочет, и полетит запросто.
Подружка ее оборвала:
– Ты бы Зинка языком не молола, а то вспухнет, забыла, про кого говоришь.
– А что вы имеете в виду, – прицепился я к ней. Она: – Да ничего плохого я не говорю, что она ведьма или колдунья, ой, да отстаньте от меня, что я вам справочное бюро что ли.
И это в деревне, где, как правило, все про всех знают. Да и поделиться знаниями всегда найдется охотница.
А красота начиналась почти с перевала. Ну, перевал, это слишком сильно для возвышенности звучит. Но почти от высшей точки вдоль дороги тянулись куста шиповника с огромными цветами. Я таких цветов не видел нигде. Сверху плоды были уже почти спелые, посредине завязь, а у самой земли покачивались нежно-розовые и почти малиновые соцветия, гудели пчелы. Дальше кое-где росли ранетки. На полянке попадалась земляника. Короче, смешались три летних месяца. Дальше, больше чудес. Изгороди возле дома не было. Мальчишка предупредил нас, как стали подъезжать к подворью: не пугайтесь и не вздумайте бежать. А пугаться было чего; из-за кустов вылез медведь. Лошадь стала храпеть и пятиться. Возница с трудом удержал ее. Медведь осмотрел нас и скрылся.
– Побежал докладывать, – засмеялся возница.
– А если пойти следом?
– Даже не думай, разозлится, может и ребра поломать, а вот детей маленьких боится, особенно девчонок. Как-то сюда на пасеку детсад привозили с прицелом, так она меду не даст, все в колхоз сдают. А детям отказать не сможет. Так они и молока и меда с хлебом наелись. А моя сестренка с подружкой как-то улизнули от воспитательницы, и зашли на усадьбу. А там мишка еще совсем молодой был. Встал на задние лапы, да к девчонкам. Те визжать. Так мишка на задницу с испугу сел, а потом с ревом в дом кинулся. Девчонка из дома выскочила, посмотрела на визгух, да и говорит:
– Чтоб вас пчела ужалила, так мишку испугали, – да и ушла.
Когда детишки домой приехали, все ничего, а те говорить не могут: языки вспухли.
К лошади, отодвинув колючие ветви, подошла девчонка. Я узнал ее сразу, хотя она совсем не напоминала ту изможденную, почти прозрачную девочку, что лежала у нас в больнице. И она узнала меня. Пригласила в дом. Возница, загрузив фляги с медом с помощью лесника, уехал.  Дом, выглядевший снаружи маленьким, внутри оказался неожиданно просторным.
В доме нас встретила невысокая, вся какая-то ладненькая, округлая, жена лесника. Веселая, говорливая женщина. Когда мы спросили: как ее отчество? Она сказала: – Да, зовите просто – Аннушкой. Чай мы не в городе живем, у нас просто, без церемоний. Она была рада гостям: – А то ведь здесь и поговорить не с кем, мой леший молчит больше, слова не добьешься. Так-то он у меня очень хороший, только все равно как немой. Хоть и влюбилась я в него с первого взгляда, как в лесу встретила. За муж за него ни за что бы не пошла, если бы не Леночка. Он же ее, леший, в лесу, в охотничьем домике нашел. Вернее, не он, а его собака в углу в тряпках откопала. Она уже не плакала, когда он ее до своего дома довез. Уж если кому жить, то все в его пользу сложится.
– Так вы ей не родные? А как же она в домик попала?
– Так кто ж это знает. Ну, выходила я ее на коровьем молочке, поправилась девчонка. Хорошенькая такая, полненькая стала. А мне все это время в лесу жить пришлось. Ну, а если парень с девушкой одни в лесу, да еще в одном доме, до греха недалеко. Потом уж, когда можно было Леночку в деревню везти, то отвезли в милицию, сообщили. Хоть и тяжело было, но пришлось ее в дом ребенка сдать – власти настояли. Забрать-то забрали, да я, к счастью, частенько ездила ее проведать. Вижу, что дело плохо. Угробят они ребенка. Так я ее украла. Оставила записку и украла. Они не скоро приехали, власти-то.  А мой сказал: – Моя Леночка, не отдам.
Милиционер то сначала вроде бы заартачился, а мой только карабином покачал, так того и сдуло. Боялись с ним связываться. Ему тайга мать родная. Да кому она была нужна, хворая, таяла на глазах. Потом уж бумаги оформили. Так и записали: меня мамой, его отцом. Мы с ним расписались потом. Так и живу с тех пор в лесу. Первое время так тяжело было. И наплачусь за день с Леночкой, и насмеюсь. Потом он уж и радио провел и телевизор – это уже они вдвоем с Леночкой сделали. Веселее стало. И как я первые года выдержала, не знаю. Верите, нет, сбегала несколько раз, хоть он и не держал меня. Сбегу, а дороги не знаю. Это сейчас она наезженная немного, а раньше-то тайга непроходимая была. Видели, шиповник вдоль дороги, ранетки, яблоньки, груши дикие. Это же мой леший насадил. Сбегу, заблужусь, он меня найдет, обратно приведет. А потом показал дорогу по шиповнику, по яблонькам, как по вехам дошли до деревни.
Оставил меня с Леночкой у мамы, кивнул и ушел. Первые-то дни я радовалась: люди кругом, а потом смотрю: в гости подружки забегают. Любопытно им, и уж больно им девчонка нравится. Норовят потискать, полоскать, а она потом вроде и не плачет, а смотрю: тает на глазах. А однажды смотрю, а глаза у нее вроде уж и не живые. Так, на донышке капелька жизни осталась.
Схватила я ее, замотала кое-как, и не помню, как по тайге бежала. Бегу и сама голошу в голос, молитвы читаю, реву. Как и добралась, не знаю. Видать, господь за руку довел. С тех пор с нею в деревню ни ногой. Подросла, стала в школу ходить. Леший в первый день ее в школу на лошади привез прямо к линейке. Говорят, картина была. Наш Воронок черный, аж лоснится. Леший в фуражке зеленой и в форме, и наша красавица. На ней все с иголочки. Форма голубенькая, воротничок и нарукавники белые. Туфельки тоже беленькие она перед школой одела. Сама светленькая, а глаза как родничок. Стоит лошадь, на ней мой леший, а на руках у него кукла. Леночка-то, столько народу увидев, замерла: не шелохнется, не моргнет. Сначала ее за куклу приняли, так куклой первое время и звали.
Женщина рассказывала, а сама споро собирала на стол. Чего только на нем не появилось. И дымящаяся, вся обсыпанная укропом и еще какой-то зеленью картошечка. Сало нежно-розовое, грибочки, огурчики, домашняя колбаса. Женщина сновала по комнате, а рот ее не закрывался. Мы сидели, как зачарованные. Прямо как гипнотизировал этот ласковый, душевный, плавный голос.
И вдруг он оборвался. На пороге возник высокий черноволосый мужчина. Глаза у него были такие черные и дремучие, что мурашки бежали по коже от его взгляда, а рядом стояла тоненькая, вся какая-то ледящая девочка. Да, это была она – Леночка. С румянцам на щеках, с блестящими, живыми, прямо искрящимися смехом и радостью глазами.
Поговорить в этот вечер толком не пришлось. Хозяева усердно потчевали нас. Особенно старалась хозяйка, уговаривая попробовать то одно, то другое. Потом включили телевизор, а потом так захотелось спать; сказывалась дорога. Только на следующий день я смог показать фото Леночке. Она внимательно рассмотрела его и заволновалась: кто это? Я был поражен. Несомненно, на фото была Леночка или другая девочка, как две капли воды похожая на нее. На мой вопрос: неужели это не она? Девочка нетерпеливо ответила: конечно, нет! Я никогда не была в этом городе, и я не ношу вещи купленные в магазине. Я все шью себе сама. Неужели вы не понимаете, может, это моя сестра двойняшка. Леночка развила такую бурную деятельность, что стало видно, что в лесном доме она была хозяйкой. Несомненно, она была осью, вокруг которой все крутилось.
На следующей неделе мы были у Вовки. Я рассудил так, что навряд ли мать знала, где живет голубая девочка. А Вовка точно должен был это знать. Я не ошибся. Девчонка просто подошла к нему и попросила проводить ее до дома. Дескать, ей одной скучно. Вовка с радостью согласился. Он болтал всю дорогу, стараясь занять попутчицу, а мы осторожно ехали на машине сзади, пропуская далеко их вперед.  Следить за ними было нетрудно: Леночка была в красном платье.
Это было недалеко. Дом был старый, но крепкий,  с толстыми кирпичными стенами, которые поднимались на пять этажей. Леночка простилась с Вовкой у двери своей квартиры. Он был явно разочарован тем, что его не пригласили в дом. Когда Вовка скрылся за домами, мы тоже вошли в подъезд. Вместе позвонили в дверь. Нам открыли сразу, как будто ждали.
– Ну, наконец-то появилась! – радостно сказала старая женщина, просияв всеми морщинками. Вышедший из другой комнаты еще не старый мужчина крепко обнял Лену, расцеловал в обе щеки, и затормошил:
– Ну, рассказывай, где была?
Он вроде и ругал ее за долгое отсутствие, и в то же время спрашивал, все ли у нее в порядке, не обидел ли кто?
– Да ты, сынок, совсем ошалел от радости, не видишь, не одна Триал пришла, с друзьями. С ним всегда так. Проходите, проходите. Ты, наверное, голодная?
– Да, мама, – неожиданно сказала Лена.
Женщина посмотрела удивленно.
– Что это ты детство вспомнила. Так ты меня только совсем маленькой называла. А может, случилось что?
Она внимательно вгляделась в Лену, и вдруг побледнела. Вся кровь отхлынула от ее старенького кое-где в старческих веснушках лица.
– Ты не Триал. Кто ты? Где моя девочка?
– Да ты что, мама, – удивился мужчина.
– Нет, Толик, – твердо сказала женщина, – это не Триал. Я же ее с младенчества нянчила. Да, это девушка, как две капли воды на нее похожа, но это не она.
Пришлось объяснять, кто мы и почему к ним пришли. Что мы сами ищем Триал и может, да, наверное, так и есть, что они сестры двойняшки. Но то, что мы услышали, делало историю двух девочек еще таинственнее.
Вот то что мы узнали о, скорее всего, сестре Лены. Странным было уже само имя и то как эта девочка появилась у бабы Гаши и Толика походило на бред или фантастику.
Вот примерный пересказ того, что мы услышали от бабы Гаши. Рассказывала она так живо, что я ясно представил, что происходило в тот день.
Уже двенадцатый час, а его все нет. Агафья Петровна стояла у окна, и устало смотрела в ночь. Ну, где он? Где его искать? Опять, наверное, придет пьяный. Она присела на диван. Было очень тихо. Мягко ступая подошла Принцесса и бесцеремонно прыгнула к ней на колени. Агафья машинально погладила ее по пушистой черной спинке. Кошка недовольно глянула на нее голубыми глазами, как бы говоря: ведь знаешь, что не люблю я этого.  «Ладно, ладно, не буду, лежи уж». Кошка удовлетворенно улеглась и замурлыкала, прищурив загадочные глаза. Принцесса. Агафья усмехнулась. А ведь принес он тебя в дом таким жалким комочком. Достал из-за пазухи мокрую, грязную. Агафья сначала даже не поняла, что это? И цвет у нее был какой-то пегий. А теперь вот выросла, отмылась. И не подумаешь, что кто-то мог вот такую царственную , строгую кошку выкинуть, как ненужную вещь.
От кошки шло мягкое тепло и, наверное, Агафья задремала, потому что вскинулась от звука входной двери. Ну, наконец-то. Конечно, пьян. Вон его как заносит, и дверь сам закрыть не может. Опять, наверное, какого-то приволок, какого-нибудь приблудыша. Сколько он уже перетаскал собак и кошек. И ведь подбирает самых несчастных, каких-то заброшенных, несчастных. Подрастают, поправляются. Одни сами уходят. Кругом вон какое приволье. Других приходится пристраивать среди друзей и знакомых.
Ну, точно, принес; голос заискивающий, виноватый.
– Мать, иди сюда.
Агафья поднялась и вышла в прихожую. Когда она увидела, что держит ее Толик в руках, то ужас ледяной волной окатил ее с головы до задрожавших коленей. Надо было шагнуть и взять то, что принес сын, а ноги будто приросли к полу. В голове было пусто до звона, только затылок тупо болел. «Что это я, может, он еще жив?»
Голова ребенка бессильно свисала на бок. Ручки и ножки болтались, как у тряпичной куклы. А сын стоял, жалко улыбался, и его качало из стороны в сторону.
– Вот, подобрал, – наконец, слепил он фразу заплетающимся языком. – Я там на пустыре в сугроб свалился, – бормотал он вслед матери».
Скорей, так. Положить на постель, растереть грудку, ручки, ножки. Сделать искусственное дыхание. Тельце не застывшее, может, еще можно оттереть. Ничего, ничего, миленькая. Если хоть капелька живого в тебе есть, я вытащу тебя.
Агафья терла, тормошила холодное тельце, дула в приоткрытый ротик. Ничего. А сын нависал над ней большой, нескладный, дышал перегаром.
– Да, уйди ты. Ложись спать.
Скорее в ванную. Два тазика, холодную, но не сильно, почти тепленькую и погорячей.  Сначала Агафья, придерживая под грудку, растирала чуть потеплевшее тельце в первом тазу, потом во втором. Наконец-то Агафья уловила слабый звук, как будто мяукнул котенок. «Давай, давай, плачь. Плачешь, значит жива. Не бойся, никто не проснется. Дом старый, звукоизоляция хорошая. Теперь тебя в сухое».
Агафья содрала с кровати простынь, сложила ее пополам и завернула в нее малышку. Девочка уместилась на ней вся с головкой и теперь напоминала кокон бабочки с круглым личиком.  «Завернула, теперь на подушку тебя, а второй  простыней накрыть. Не тяжеловато ли».
Подушки у Агафьи были большие на половину кровати. Девочка в подушках лежала как в мягком гнезде, только голова белым пятнышком выделялась на ярком ситце.  «Теперь на кухню. Слава богу, – думала Агафья, – что у меня в холодильнике всегда есть свежее молоко. Вскипятить. Где же он ее взял? Неужели, правда, в сугробе нашел? Но ведь это не кошка. Детей на улицу не выбрасывают. Что это она замолчала? Ах, вот оно что: пригрелась».
Малышка лежала тихо и смотрела на Агафью все понимающими глазами, и вдруг ее губки дрогнули, и она улыбнулась ей. Улыбка была слабая, и, наверное, от этого так полоснуло жалостью сердце. «Бедненькая, сейчас я тебе молочка принесу, тепленького».
Девочка сосала жадно и торопливо, и молоко быстро убывало из бутылки.
– Не торопись, подавишься.
Малышка поперхнулась, но соску не выпустила. Личико посинело, но трудно проглотив, младенец продолжал торопливо сосать. Тем более, что Агафья быстро повернула ее на бочек и легонько постукала по спинке. Может, врачи и не рекомендуют, да уж и наши бабушки не глупее были.
– Что это ты затихла, уж не захлебнулась ли?
Агафья тронула ребенка за носик. Малышка повертела головой и, тихонько посапывая, продолжала спать. «Устала бедненькая.  А как там сын?».
 Так и есть. Носки и брюки снял, на большее сил не хватило. Так и спал, сидя на полу у кровати. Голова свисала на грудь и чуть на бок. Губы набрякли, отвесились. Руки тяжелые со вздувшимися венами. Умелые, рабочие ненужно лежали между колен.
Агафья стащила матрац на пол, повалила сына, как бревно, на бок, и с трудом закатила его на постель. Подсунула под голову подушку и укрыла одеялом. Тоже промерз насквозь. Наверное, всю дорогу кувыркался. Ведь весь в снегу пришел. Хорошо хоть завтра воскресенье, на работу не идти. Агафья поднялась с колен, подняла мокрую одежду, и пошла в ванную. Пока стирала, думала: «Ну, почему он у нее такой слабый, не защищенный. Как его приблудыш. А ведь одно время был как орел. Деятельно, весело, напористо шагал по жизни. Бережно, с готовностью выполнял любой каприз своей Валечки – миниатюрного создания с голубыми глазами и вздернутым носом. Агафья радовалась, глядя на них, прощая невестке все. И то что помыкала она мужем, и лень ее, и вечное любование собой в зеркало.
Себя Валечка любила самозабвенно. Принимала обожание мужа, как должное, и не очень-то задумывалась, а хорошо ли ему. Так же легко, не задумываясь, беспощадно глядя невинными глазами на Толика, заявила:
– Прости, я люблю другого.
И укатила со своим новым знакомым. Тот был красавец. Высокий, с густыми кольцами золотых кудрей, с ласковыми карими глазами, с твердыми губами красивого рта. Вот тогда Агафья впервые увидела жалкое, бессмысленное, залитое пьяными слезами лицо сына. Запил он сразу. И сколько не просила, ругалась, уговаривала его,  продолжал пить. С работы его не выгоняли только за редкий талант. Любой механизм в его руках начинал работать, даже, казалось бы, самый безнадежный.
Валентина вернулась через месяц. Агафья сначала обрадовалась. Думала: «Ну, вот, постепенно все успокоится, наладится, и будут они жить по-старому. Сначала вроде бы так и было. Сын бросил пить, и почти так же выполнял все, что хотела и требовала его жена. Правда, без той радостной готовности. Валентина забеспокоилась, стала ласковой, даже заботливой. Еще больше времени уделяла своей внешности.
Разрыв произошел сразу, в один день. После того, как Валентина вернулась из больницы, избавившись от ребенка. «Уходи от нас» – это все, что он ей сказал. Он и всегда-то был не очень разговорчив.
– Толечка, ну, куда я пойду. Зачем тебе чужой ребенок? Я от тебя рожу.
– Уходи!
– Ах, так, я уйду, но запомни, на коленях умолять будешь вернуться!
Она еще верила в силу своей красоты, в свою власть над ним. Он не искал ее, не просил вернуться, а когда она пришла сама, взяв за плечо, вывел и захлопнул за ней дверь. И сколько потом она не просила, не писала ему, не умоляла, подкараулив на улице, он отвечал: нет! Лицо его каменело.
– Ну, посмотри на меня, это же я, твоя Валечка. Я ведь тебя люблю. Ну, ошиблась. Но нельзя же ошибку всю жизнь казнить!
Пополневшая, цветущая, в расцвете бабьей красоты, стояла она перед нескладным, не очень-то красивым человеком, и чувствовала бессилие. Тот, кто готов был ради нее с радостью жизнь отдать, был как камень тверд и холоден. От его равнодушия ей становилось страшно. И она начинала чувствовать себя старой и никому не нужной.
Вот тогда-то он начал таскать домой своих найденышей. То воробья, подбитого мальчишками, то мышь, помятую кошкой. Наверное, пожалев, отнял у какой-то кошки ее обед, то собаку. Но больше всего было котят. Так, как раньше – каждый день, он не пил. Раз или два раза в год, но тогда пил недели две без перерыва.
Агафья повесила носки и рубашку сына на веревки, натянутые в ванной и прилегла рядом с малышкой на кровати. Уснула сразу.
Он проснулся от головной боли. Вставать не хотелось, но страшно хотелось пить. Поднялся, пошел в ванну, напился из-под крана холодной воды. Проходя мимо спальни матери, увидел, что у нее горит свет. Зашел и остолбенел. Рядом с матерью на подушке лежал ребенок. Он был завернут во что-то белое, но его тельце просвечивало через пеленку голубым, а от лица струился свет, отчего в комнате было светло.
Толик тряхнул головой. Допился, уже галлюцинации начались. Все, пора завязывать. Надо же, светится.
Он побрел в свою спальню, лег в постель. Уже засыпая, подумал: надо же. Когда он утром зашел к матери, то пришел в недоумение: что, опять ему мерещится. Потому что мать держала на руках того же  ребенка и кормила из бутылочки.
– Чей это?
– Откуда я знаю, где ты его взял.
– Я?!!!
– А то кто же.
Она заплакала: – Толик, вспомни, где ты взял ее?
Он, ошарашенный, присел на диван, и опять подумал: надо же. Постой, он вышел с работы в половине шестого; доделывал станок. Около трамвайной остановки встретил Женьку, тот затащил его к себе. Выпили они крепко. Женька проводил его до трамвая. Сойдя на своей остановке, он почему-то решил, что через пустырь ближе, и полез по сугробам. Идти было неудобно. Ноги проваливались и разъезжались. Он падал, поднимался, но упрямо шел вперед.
Вдруг он услышал гром. Зимой-то. Зимой грома не бывает. Он придирчиво оглядел небо. И тут, из низко нависших туч, вывалился какой-то предмет и стал плавно опускаться. Толик проводил его взглядом, пока он не погрузился в снег, и с чувством исполненного долга, повернувшись, пошел к дому. Но тут в спину ему ударил отчаянный плач. Ребенок плакал, как будто звал на помощь. И он бросился на этот зов, не рассуждая, откуда он здесь мог взяться. Постой, а ведь он и тогда светился голубым, поэтому он так быстро его нашел. Потом он бежал домой, прижимая к себе ребенка, стараясь прикрыть его полами куртки. Наверное, он совсем очумел, потому что не догадался снять куртку и завернуть в нее голенькую малышку. Последнее, что он вспомнил, это как хлопнула дверь подъезда. Значит, он все-таки донес ее.
Потом соседи долго пытались выяснить: чья это девочка.  Пришлось сказать, что нашел в подъезде. Сказать, что она свалилась с неба, он даже матери не решился. Да и сам с трудом верил в это, но другого вспомнить не мог.
 На ребенке ничего не было, кроме странного медальона. На треугольнике,  третий угол у которого был закруглен, была изображена выпуклая спираль с глазком в середине. Цепочка крепилась  к острым углам треугольника. На обратной стороне было изображено три палочки и две буквы А и Л. Что обозначала эта надпись они не смогли узнать. По сведениям милиции за последний год не было ни одного не раскрытого случая пропажи детей.
На теле ребенка не было никаких особенных примет. За то время, пока пытались выяснить хоть что-нибудь о ребенке, Агафья до того привыкла к девочке, что когда ей предложили сдать ее в дом малютки, возмутилась:
– Да что мы одного ребенка воспитать не сможем!
Препятствием в первое время служило то, что сын пьет. Но он поклялся, что если девочку оставят, он в рот больше эту гадость не возьмет. Свое обещание он сдержал.
Назвали девочку Триал. Имя это родилось внезапно. Придя с работы, и не увидев ребенка в кроватке, Толик спросил: а где, не зная как назвать, он запнулся, ну, она, три АЛ, имея в виду странную надпись на медальоне.
Так и называли в первое время, а потом и в выданном свидетельстве о рождении так написали. Флегматичной женщине в загсе, которая по просьбе милиции заполняла документы, было все равно, какое имя писать. Она только спросила: на конце два л или одно. Решили писать одно.
Медальон был на очень короткой цепочке. Через голову снять его не удалось. Кусачки металл не брали. При усилии на кусачках крошился металл, а на цепочке не оставалось даже следа, а ребенок очень беспокоился и начинал кричать.  Решили снять, когда она подрастет и перестанет бояться.
Первое время я относился к ней настороженно и с любопытством, ожидая чего угодно, таинственного и необыкновенного, но это была обыкновенная девчонка. А после ее странной болезни я и думать забыл о какой-то отчужденности.
Температура поднялась внезапно. Девочка металась на кровати и на руках у Агафьи. Только у меня на руках затихала, прижавшись головенкой к груди. Мне казалось, что от меня в нее переходят какие-то токи. Я прямо физически ощущал это. Проходило немного времени, и на меня наваливалась такая слабость, что трудно было даже сидеть. Я укладывал ее на кровать рядом с собой, и мы засыпали, хоть я и боялся придавить ее во сне, но не спать не мог. А на другой день все повторялось. За неделю, что она болела, я потерял килограмм двадцать. Но зато она поправилась, опять была тихой, ласковой как котенок, и прямо светилась вся мне навстречу.
А потом она начала ходить. Ей было все равно, как и на чем. Она могла спокойно передвигаться на одной ноге и руке, используя другую руку  и ногу для чего-нибудь еще. Мы покатывались со смеху, когда она двигаясь, как рачок, забиралась под стол, прижимая рукой куклу, а ногой поднимая скатерть. Но очень скоро она поняла, что ногами ходить удобнее, а руками лучше брать. Она пыталась брать все, и везде лезла. Правда, скоро поняла, что посуда бьется, да к тому же может обжечь, а деревянный ящик со стеклами может так тряхнуть, что отлетишь, и будешь долго лежать, слушая, как папа с бабушкой ахают и удивляются, что ее не убило током.
Зато как интересно было вынимать разные штучки из отключенного телевизора. Их было так много, и они были все такие разные. Правда, бабушка очень расстроилась, а папа сказал: ничего, новый купим. Новый был цветной, но уже неинтересный; он был почти такой же. Зато из старого можно было кое-что сделать. И она делала игрушки. Одна из них целый день пела, сообщала время и ползала на колесах снятых с заводной машинки. На другой игрушке вспыхивали новогодние лампочки с разбомбленной елочной гирлянды.
Пришлось нам выделить ей отдельную комнату. Мы с ней часто решали вместе, что сделать. Возиться с проволокой, паяльником, сопротивлениями, чипами она могла больше чем с куклами. Хотя и с ними она играла, приспосабливая их к своим требованиям. Они у нее ходили, улыбались и пели маленькие песенки.
Сначала она собирала схемы, аппараты знакомые и понятные мне. Но чем дальше, тем труднее мне было понять назначение того или другого аппарата.
Одни, придумав, и собрав, поиграет с ними день и разберет. Другие отправлялись искать себе место у стены, располагаясь в одном ей понятном порядке, больше она их не трогала.
К третьему классу ее комната напоминала внутренность космического корабля, с креслом посередине. Вот тогда и произошел случай, за который ее прозвали волшебницей.
На восьмое марта учительнице подарили хрустальную вазу. Поставив цветы в воду, учительница что-то объясняла, а Малахова Нина писала на доске. Услышав гудок автобуса, она бросилась к окну, посмотреть, кто приехал. Учительница обернулась на звон разбитого стекла, и увидела, что ее новая ваза разлетелась на мелкие кусочки. У Нинки затряслись руки, и она с плачем повторяла: – Я нечаянно! А сама  руками сгребала осколки в кучу. Она даже не заметила, что порезала руку. Учительница подошла к ней и строго сказала:
– Прекрати сейчас же плакать,  ничего страшного, это со всяким может случиться.
Вот тогда-то и подошла к осколкам Триал. Внимательно посмотрев на них, она медленно провела руками, ловко собрав их один к другому. Потом стала мять их, как будто это был мягкий прозрачный пластилин. Изумленная учительница потом рассказывала:
– Стоит и лепит, как  будто так и надо, а потом ставит вазу  и руками давай шарить по полу. А я и слова сказать не могу.
Нина плакать перестала. Ребятишки притихли, шеи вытянули, с задних парт повскакивали, ближе подошли. А она выпрямилась, вода у нее в ладошках высоко стоит, дрожит, но не проливается. Она ладони к вазе наклонила, воду вылила, цветы поставила и улыбнулась. Все засмеялись. Не знаю, как я смогла урок закончить. Главное, что дети ничего в этом странного не увидели. Вроде каждый день на их глазах вазы лепят, и воду, пролитую, всю до капли собирают. Я спрашивала потом Колю Ферганского, а он ответил: – Это же Триал; она все может.
Я и раньше замечала, что она очень странная девочка, но такого даже от нее не ожидала. Вы, главное, на вазу гляньте. Рисунок ведь на ней не тот что был. На той обыкновенные ромбики и лучи веером располагались. А эта ведь, что морозное стекло. Где, в каком магазине вы видели такой рисунок? Как изогнутые елочные лапы, а сплетены-то как. Не поймешь, где начинается, где заканчивается рисунок. И все вроде бы сколько не поворачивай все впервые видишь, а играет-то как. Где вы видели, чтобы хрусталь так сверкал.
Правда, ваза была изумительная. Где только люди такую красоту достают.
Но я отвлекся. Можно было бы еще много рассказать.
К тому, что Триал, уйдя в свою комнату, куда-то исчезала, дома скоро привыкли. Бабушка с папой чересчур любили свою единственную. Она странно ворвалась в их жизнь, наполнив ее новым смыслом.
Они привыкли к тому, что она может делать странные, непривычные для других вещи. Но кругом, если приглядеться, столько людей имеют разные способности. Один шевелит для чего-то ушами, другой гнется, как резиновый, вот и Триал имеет свои способности. Главное от них никому никакого труда, а только польза. Все, чтобы она не делала, воспринималось как вполне нормальные вещи.
Когда мы вышли от новых знакомых, была уже глубокая ночь. Толик с бабушкой просили нас остаться, но мне было невтерпеж. Я как гончая чувствовал, что разгадка где-то близко, но мы что-то упустили.
Мы вернулись в подвал к Володе. Туда пришли Петька, Славка, Генка. Я Володя и Леночка сидели в креслах, а ребята сидели на столе. Сидели и думали, что делать дальше.
Петька включил телевизор. Он долго крутил колесо настройки. На экране мелькали то кадры из кино, то реклама, то красивые виды. Когда на экране появилась комната, Генка сказал:
– Стоп, оставь, посмотрим, может парень появится, квартира-то его.
– Точно, – сказал Славка, – вон и кресло его в углу стоит.
Но в комнате было тихо и ничего не двигалось.
– А если не оттуда, а туда, – неожиданно сказал я.
– Как это? – не понял Славка.
– Ну, если кофейник может оттуда, а мы туда можем попробовать.
Пока мы соображали: о чем речь, Леночка просто шагнула в комнату, и вот уже стоит в ней, прислушиваясь. Это оказалось так просто, как вроде перешагнул через порог. Квартира оказалась закрытой изнутри. Мебель при толчке легко скользила в любую сторону. Вся квартира была просто нашпигована всякой электроникой. За нами следом бегал прибор, всасывая маленькие соринки с наших следов. Он счастливо гудел и водил дружбу с мусорным контейнером. Время от времени он подбегал к нему и опрокидывал в него свою емкость. Еще он дружил с розеткой. Подбегал к ней, вытягивал гибкий тросик, втыкался в нее и затихал, как бы изнемогая от блаженства.
– Ну, и где искать хозяина, – спросил Володя, персонально ни к кому не обращаясь.
Кресло в углу сдвинулось с места и подъехало к Володе. Он сказал:
– Благодарю, – и сел в кресло.
Шлем, что был на спинке кресла, надвинулся ему на голову. Сначала он сидел как бы прислушиваясь, потом на его лице проступило удивление. Шлем отодвинулся и Володя сказал: – Невероятно, он на самом деле был безногим.
– А потом у него что, ноги выросли, – съезьявил Генка. Точно. Но ведь это невозможно.
– Выходит, что возможно. Триал это сделала. Но как?
Больше в этот день мы ничего нового не узнали.
Кресло сказало, что он ушел за стальным шариком.
– За каким?
Кресло немного подумало и изрекло: – За ключом.
Потом оно упорно молчало, видать отключилось.
– А где тот шарик из игры?
– Да в коробочке лежит.
Но в коробке его не оказалось.
Так вот зачем он приходил. Ему был нужен этот шарик. Шарик – ключ. Но к чему?
Я остался ночевать у Володи. Леночка ночевала в квартире космического парня. А наутро появился он сам вместе с копией Лены. Она изумленно смотрела на Лену: – Откуда ты взялась.  Кто ты?
Знакомство их мало что прояснило. Правда, мы узнали, с чего все началось. Действительно Алексу был нужен этот шарик.
Шестнадцать земных лет назад корабль с другой планеты опускался на Землю. Причина была неординарная: на нем ждали пополнения. Экипаж по земным понятиям состоял из одних женщин. На их планете не существовало разделение на  мужской и женский пол. Да, когда-то в древности оно было, но случилась катастрофа вселенского масштаба. Из-за взрыва сверхновой звезды многие планеты были сорваны со своих орбит. В очень короткий срок сблизились две планеты на которых существовал разум. Только на одной это были существа похожие на людей, а на другой это были разумные растения.
Это было ужасное время: один разум уничтожал другой. Потом как-то все утряслось. Выжили обе расы благодаря тому, что растения оказались более гибкими и смогли быстрее приспособиться к изменившимся условиям. Растения захватывали людей. Есть растение хищник – росянка. Примерно так же они захватывали живые существа и не перерабатывали их. Нет, они их не съедали. Просто проникая в структуру их клеток, перестраивали их. Для первого поколения это был мучительный процесс. Зато дальше пошло легче.
 У существ появилась способность отращивать утраченные конечности и быстро приобретать твердость камня. А растения научились передвигаться, и у них появились плоды, которые при рождении могли выбирать место, где им предстояло расти. Но время катастроф послужило толчком освоению космоса. Самые старые растения достигали гигантских размеров. Они утрачивали подвижность и становились очень прочными. Тогда они покидали планету и летели в сторону взрыва сверхновой звезды. Отсутствие воздуха их не пугало. На их планете его никогда не было. Под жестким излучением, которое несло много информации, они приобретали новые свойства и возвращались за экипажем. Если таковой набирался, то они пускались в путь.
Произошедшая в прошлом катастрофа, произвела изменения на генном уровне. Жажда получения информации или проще – любопытство, толкала их в глубины космоса. Ну, это слишком сложно, да нам в данный момент и не нужно. А вот что было с парнем. Когда он шагнул в комнату и схватил стальной шарик, то изображение сменилось. Наверное, кто-то из парней успел повернуть ручку настройки.
Вместо комнаты Алекс попал на берег горной речки. Плохо было, что берег был засыпан каменным крошевом. Бежать по нему босиком было не очень приятно. А бежать надо было быстро; парни были взбешены и быстро догоняли его. Вдруг он услышал возглас: сюда, скорей! Из-за камня появилась Триал. Он спрятался за грядой камней. Алекс не понимал, как они смогли проникнуть в запредельное пространство, но это не меняло сути, он подумал: «Надо увести парней в сторону от девчонки». Он то, ладно, сможет от них уйти. Но тут  обнаружил, что ее нет рядом. Может, спряталась меж камней. Алекс быстро шел вперед. Земля под ногами стала ровнее, и он прибавил скорость.
Парни перекликались между собой.
– Ты его видишь или нет?
– Да где-то здесь, куда ему деваться.
Мы перекликались и вскоре поняли, что потеряли незнакомца. Голоса  наши разносились эхом. Потом их как отрезало. Не слышно стало никаких звуков. Кругом стояла чернота и пустота. Было ощущение, что нас накрыло колпаком, отрезав все звуки и свет. Тишина была полнейшая.
Мне врачу впервые в жизни пришлось испытать состояния, когда перестаешь ощущать свое тело. Я остановился. Тишина и темнота казались бархатными. Шагнул вперед, и тут вспыхнуло. Свет неестественный голубой, яркий до боли. Он осветил какой-то пустырь и дома недалеко. Место было уже другое. Ночь кругом осветилась, и ясно были видны фигуры моих знакомых, застывших в самых нелепых позах. Они оказались почти рядом. Я находился в середине как бы большого воздушного шара или капли, стены которого оставались прозрачными и как бы текли, мчались куда-то. Полыхнуло красным. Черные фигуры попадали на землю, и Земля стремительно провалилась вниз.
К горлу подкатила тошнота, и больше я ничего не помнил.
Очнулся, снова темнота и тихо. Встал, неуверенно шагнул, не видя куда, и на что ступаю. Под ногой что-то дернулось. От неожиданности взмахнул обеими руками и… полетел. Это было как во сне. Ощущая легкость полета, радостно замахал руками, и полетел, поплыл в неизвестность. Махал, махал руками и домахался. Врезался во что-то так, что не скоро пришел в себя. Лицо саднило, видно ободрал. Хорошо хоть в глаза не попало. Шея болит, кругом
по-прежнему темно. Хотя, кажется, темнота чуточку посерела. Решил, пока не рассветет, не двигаться. Очень хотелось есть. Прошло часа два, а может меньше, и небо стремительно стало наливаться синевой. Свет, нарастая, быстро становился все более ослепительным. Я сидел на склоне между гор. Встал, оттолкнулся ногой и взлетел в воздух. Это было чудо. Летел, лавируя между камней, огибая валуны, покрытые чем-то зеленым вроде пены. На ощупь растительность напоминала плотный ковер и пощипывала руки. Когда обогнул выступающий бок горы и выплыл на равнину.
На равнине были деревья. Они скорее напоминали губки. Все в них было рыхло и расплывчато. Цвет зелени был слишком насыщенный и резал глаза. Подул тугой ветер. Он быстро набирал силу. Перспектива исказилась. Среди деревьев было потише. Я встал с подветренной стороны и прижался спиной к дереву. Ствол его был мягким и теплым. Ветер выл и посвистывал. Скоро ствол дерева не казался мне таким уж мягким. Оно сжималось, собираясь в тугой комок, и прижималось к земле. Скоро лесок стал напоминать биллиардный стол с зелеными шарами. Только шары были огромных размеров и очень твердые.
Прятаться от ветра становилось все труднее, а он все нарастал и набирал силу. Я лег на землю и прижался плотнее к стволу. Но вскоре мне показалось, что дерево отодвинулось от меня. Шар стал покачиваться и я испугался, что он меня раздавит. Пришлось отодвинуться. Ветер выл, и я с трудом удерживался на земле. Прятаться от него становилось все труднее, а он все нарастал и набирал силу. Вдобавок ко всему становилось все жарче. Ветер жаркой ватой залеплял рот и нос. Приходилось отворачивать лицо, чтобы была возможность дышать. Было б легче, если бы ветер дул в одну сторону. Но он внезапно резко менялся. Кругом все стало белесым, заволокло туманом. Порывом ветра меня переместило к дереву. Я схватился за него, прижался к его круглому боку. Дерево дрогнуло, покачнулось и взлетело в воздух. Чтобы не задохнуться и не сорваться я распластался на нем и прижался лицом к его твердой поверхности. Куда оно летело, я не видел. Видно от жары поверхность его пошла трещинами. Они быстро расширялись. Когда дерево покачивалось, стал слышен странный звук. Как будто внутри что-то перекатывалось. Вдруг что-то неслышно ударило меня в щеку и скользнуло мимо. И тут же я ощутил еще несколько ударов. Несмотря на трудность и неизвестность я поймал овальный предмет. Скоро в белесом тумане шар-дерево ударилось о землю. От удара я слетел и вырубился. Пришел в себя от того,  что кто-то пытается вырваться из моего сжатого кулака. От неожиданности  сжал его еще сильнее и почувствовал, как мягкое нежное семя стало вмиг твердым и колючим. Разжал ладонь, сел и положил колючку на землю. Ветер стих, туман рассеялся, и опять сияло солнце, а все вокруг зеленело и пенилось.
Колючка вдруг шевельнулась. Острые шипы стали вытягиваться. Другие же наоборот теряли свою колючесть. Оно приподнялось над землей и быстро побежало по поверхности. Впрочем, отбежало недалеко. Видно, найдя, что ему больше подходит, ввинтилось в землю, и запенилось, начав увеличиваться в размерах.
Огляделся кругом. Горы были далеко на горизонте. Туман сдвинулся к другому краю равнины, которая тянулась без конца. Сверху яростно пылало синее солнце. Или это синева неба подкрашивало его белый свет. Туман на горизонте темнел, сжимался, и скоро впереди громоздились огромные тучи. Они загремели, засверкали и с грохотом свалились за горизонт. А в небе появилась сверкающая точка, которая быстро приближалась ко мне. Скоро можно было рассмотреть странный корабль или самолет. Оно формой напоминало и то и другое одновременно. Вернее его форма странно и быстро менялась. Скоро корабль завис над поверхностью. В его стенке образовался проем, и из него призывно махала Триал. Рядом с ней стоял Володя и бывший безногий, которого мы так безуспешно пытались преследовать.  Володя протянул мне руку и втащил  внутрь.
Это не опишешь. Я сразу вспомнил рассказ Володи, как его с ребятами раскатывало внутри шара. Четкой границы не было. Было бесконечное пространство и объемы как бы вложенные одно в другое. Все очень пластично и не имело четкой формы. Это напоминало картину, когда в мыльной пене выдуваешь пузыри. Внутри огромного пузыря появляется пузырь поменьше. Их становится все больше и больше. Отодвигаются стенки основного пузыря. Сейчас я понимаю, как нелегко было кораблю сложить свои огромные размеры и не раздавить ребят и не взорвать планету. Они даже почти справились с температурой неизбежно растущей оттого,  что одно пространство как бы втискивается в другое.  Ну, это долго рассказывать и объяснять. Алекс, у которого так чудесно выросли ноги после врачевания Триал,  сказал нам, чтобы мы не ломали голову, все равно не поймем.
А вот способ наблюдать за другими мирами у них классный.
Посылается, нет, не корабль; корабль летит себе спокойно, а как бы луч – копия корабля. Он проектируется на поверхность того, что встретится. А экипаж, находясь в безопасности на своем корабле, одновременно как бы находится и на копии. Это чем-то напоминает солнечный зайчик. Отражаясь, он уже несет информацию. Но рождается полное ощущение того, что ты находишься в непосредственной близости от изучаемого объекта. Можешь приблизиться, отодвинуться или задержаться. Бесчисленные НЛО, может, и есть такие объекты. Я пока что не знаю.
А на планете мы долго задерживаться не могли. Слишком враждебный климат на ней для землян. Мы по их меркам слишком мягкие, водянистые; сродни их растениям, только не можем твердеть. Да и было срочное дело на Земле. Дело в том, что Триал является дочерью Земли, а не этой неизвестной мне планеты. Я понял, что узнать как это получилось, мы можем только подключив обоих к компьютеру (так я для ясности назвал маму одной из девочек).
Подключиться мы можем отсюда. Выяснилось, что, то что мы считали телевизором, на самом деле таковым не являлось. Странно, как Володя смог его сделать, – сказал Алекс. Для того, чтобы построить этот прибор схема через ключ-маяк передавалась Триал. Я высказал догадку, что может, через пирамидку Володя смог сигнал принять?
– Через какую пирамидку? – встревожился Алекс. – Володя покажи.
– Господи, какое счастье. Это же командир экипажа. Его надо вернуть на корабль. Его все считали погибшим при внедрении в пространство.
Володя непроизвольно сжал руку.
– Не отдам. Я так к ней привязался.
Алекс вскинул обе руки.
– Нельзя, прекрати представлять, как она выглядит. Поставь ее на стол. Но видно было уже поздно. Из разжатой ладони на пол струилось прозрачное вещество. Коснувшись пола, оно почти мгновенно приняло облик женщины. Она была прекрасной и обнаженной. Без тени смущения она оглядела свои руки и тело.
– Ну, наконец-то. А то я так устала.
– Ну, вот, – огорченно сказал Алекс, – теперь и с ней придется возиться. Да, ладно, теперь мы быстро девчонок подключим.
Володя, сняв с кресла покрывало, накинул его на женщину. Она огладила его руками. Материал зашевелился, как живой. Он как бы стекал по ее телу. Через мгновение она уже стояла в платье, почти в таком же, как у Леночки. Только цвет остался такой, каким было покрывало.
Ну, конечно, теперь все понятно. Вот от чего двоился сигнал. Но это же здорово. У нас есть все. Сегодня же попробуем узнать, что случилось и почему.  Ну, конечно, так сразу у нас не получилось. Про подготовку рассказывать сложно, да и зачем. Короче, вот как это было.
Когда новое существо внесли и положили в охотничьем домике, то оно было оставлено одно. Оно было продолговатой формы, розовое, светящееся и по всему, радостное и счастливое. А рядом лежало в тряпках мокрое, почти холодное тельце. В домике было тихо и темно. Кроме их двоих никого не было. Второе существо слегка пошевелилось  и издало слабый звук. Он был исполнен отчаяния и почти безнадежен. Белое существо вытянуло конечность и прикоснулось ко второму. Оно не испугалось холода отчаяния и слабости второго существа. Оно было слишком юным и счастливым. Постепенно они слились в одно продолговатое светящееся существо. Первое поделилось своей жизненной энергией со вторым. Им пора было разделяться, но второе не отпускало первое. Оно тянуло и тянуло жизненную силу. Между ними началась борьба за жизнь. Победило второе. Оно махало всеми четырьмя конечностями и посылало такие громкие сигналы, что было услышано. Его забрали и унесли. И никто не заметил,  что в тряпках осталось еще одно слабое и безмолвное.
Оно приобрело несвойственную для себя форму, и еще не умело ею пользоваться. А корабль, взлетев над Землей, и приготовившись к прыжку, обнаружил, что существо не сливается с кораблем в одно целое.
Чтобы спасти экипаж и корабль от разрушения его пришлось отпустить на  Землю. На шею ей был одет маяк. Также оставили для связи ключ. Это вкратце обо всем, что происходило.
Когда мы пытались узнать, что же было с этими двумя девочками, мы сделали одну ошибку. Подключив их одновременно, мы узнали, что и как происходило. Но как определить теперь, кто из них человек, а кто растение? Да, да, то что было положено на тряпки в охотничьем домике было семенем. Правда, из-за возраста носителя и, наверно, из-за долгого пребывания в космосе, оно было намного крупнее, чем положено. И наши и их ученые спорят до сих пор, кто из них кто, и как это могло произойти.
А что такое игра в зеленых человечков я тоже узнал. Это ребятишки вместе с Триал срывали зеленые листочки и представляли, что это маленькие, зелененькие человечки. Если их крепко сжать между ладонями, подержать, а потом положить и подуть на них, они сворачивались в трубочки, из них высовывались ручки и ножки и они оживали. Только это не у всех получалось. Лучше всего у маленьких детей. Наверное, потому, что они не знают, что это невозможно, но у них получается оживлять даже неживое. Вот и вся история.
А теперь приготовьтесь к высадке. Мы прибываем, – сказал Алекс.
– В этом госпитале лечат всех слепых, безногих, безруких. Метод новый, но излечение стопроцентное. Правда, некоторые, остаются не совсем довольны: бывают побочные эффекты. Иногда это лишняя пара рук, или хвост и новые способности. Но на всех не угодишь. Лично я доволен, – Алекс с улыбкой похлопал по своей ноге.
Во всяком деле найдутся энтузиасты. После того как я написал книгу о новом методе клонирования , профессор Сибирев выдвинул смелую теорию, что возможно пришельцы из космоса уже были на нашей планете. Легенды о многоруких, хвостатых и рогатых не могли родиться на пустом месте. Какая-то основа была. Может, хотели как лучше. Их не поняли. Они улетели. А легенды остались. Ищет доказательства, может и найдет. Он упрямый.