Переселение

  Её звали Адра. Адрастея. Так её назвал хозяин. И она была очень общительной, но и очень шаловливой собакой.
 
 Она ещё что-то в очередной раз погрызла, не слушалась, или ещё что-то, но какая-то вспышка злобы, беспричинной и непонятной, скрутила его. Как-будто кто-то иной вселился в него – дикий и беспощадный.
  Лишь утром её отвязали от дверной ручки в прихожей, где за непослушание она сидела уже наказанная за шалости.
  Когда он открыл глаза, она подняла голову и виновато повиляла ему хвостом. Потом поднялась, встала на задние лапы и долго смотрела в окно. Он ещё с раздражением подумал, что вот сейчас выпустит её на улицу – пусть бегает, где хочет, до вечера. Но выпустить он её не успел. Он заметил то,  что она погрызла и загнав  её в прихожую, начал бить.
  Сначала руками. Потом пару паз пнул ногами. Она прятала лохматую мордаху с длинными, бархатистыми ушами, под обувную вешалку и терпела. Терпела молча.
  А потом два раза вскрикнула. Даже не вскрикнула, а то ли простонала, то ли вздохнула. Горько и устало. И всё. И умерла.
  Он ещё открыл дверь и попытался вытолкнуть её на улицу. Но она уже не могла туда убежать. Ей это было уже не нужно. Сначала он подумал, что что-то ей сломал. Он испугался, встал на колени и посмотрел ей в глаза. И она посмотрела ему в глаза стекленеющими глазами. В последний раз.
  Он бил и убил свою собаку. Собаку, которую искренне любил. Потом он  долго и искренне плакал. Он просил прощения у неё, у Бога, у всех…
  А она лежала, холодная и окостеневшая, посреди комнаты и ей это было уже всё равно…
  Время – великий лекарь – смягчило и притупило горькое воспоминание о непредумышленном убийстве. Он продолжал жить и насущные проблемы отдаляли произошедшее.
   Но нет-нет, а сжималось его сердце в судорожном порыве горя и боли, и слёзы наворачивались на его глаза.

…Анна родилась и выросла рядом с такими же как она. Училась в школе, жила. Но – странно – всё всегда казалось ей незнакомым, нереальным. И игры её сверстников и действия людей и политика и экономика…Доходило до того, что даже собственные руки и ноги казались ей чужими…

  …С Павлом она столкнулась на улице, у газетного киоска. И только она увидела Павла – будто что-то толкнуло её в мозг – вот он! Гад! И непонятная злоба, жажда отомстить этому, совершенно незнакомому человеку, поднялась в душе её.
  Как-то неосознанно, машинально, она пошла за ним и отметила, где живёт этот непонятно-ненавистный человек.
  И каждый вечер неведомая сила тянула её к дому Павла и заставляла поджидать  его у подъезда. Она даже каким-то шестым чувством, знала где находится его окно и глядела на светящийся прямоугольник, и странные чувства боролись и переполняли её душу.

И как-то раз, когда фонари, оставляя желтые пятна на горбатом асфальте, грустно качали вечеру прозрачными головами, а деревья шелестели, сквозь наступающий сон о прошедшем, осеннем, сыром и слякотном дне, Павел вышел.
  Холодный ветер всхлипывал под ногами, а Павел шёл с мусорным ведром и что-то насвистывал себе под нос. Анна напряглась и вдруг осознала, что низко и грозно рычит. Она удивилась ещё больше, когда поняла, что крадучись тронулась вслед за Павлом. Непонятные слёзы навернулись у неё на глаза и комок застрял в горле, а зубы скрежетнули и сжались мёртвой хваткой челюстей.
  Она проскользнула вбок и вправо, лёгкой, уверенной трусцой слегка обогнала его, и заглянула ему в лицо. Он улыбался чему-то своему, помахивая ведром. Он подошёл к мусорным контейнерам, когда она, сделав небольшой крюк, вышла около мусорки и затаилась в тени. Она все ещё несказанно удивлялась себе, когда фонарный свет вновь упал ему на лицо, и она вдруг вспомнила, как его зовут – Павел.
  Откуда она это знает, она не успела понять, потому, что дикая злоба захлестнула её с ног до головы. С неумолимо сверкающими в темноте глазами, с поднявшейся на мощном загривке, шерстью, она снова глухо зарычала. Ей показалось, что что-то произошло с её руками и ногами, со всем телом, когда острые когти вонзились ей в ладони. Её когти.
  Зубы клацнули в вечерней тишине, когда она вдруг поняла, ЧТО она должна сейчас сделать.
  Павел неожиданно перестал улыбаться. Взгляд его упал на едва видимую в свете фонаря, намалёванную мелом на асфальте неуклюжую собачёнку. Губы его дрогнули. Он поднял голову к небу,  когда Анна сделала предпрыжковый шаг и оскалилась. Павел тихо проговорил:
-Адрочка…Бедная ты моя…Где ты теперь?...
  Он как раз поворачивался, когда Анна прыгнула.
 Она увидела его лицо, грустное, с наворачивающимися слезами. Она вдруг поняла, что он может успеть увернуться, отпрыгнуть или ударить, мощно и смертельно. Но она поняла и ещё одно. Она вдруг осознала, что безумно любит его, что она предана ему до последнего вздоха, до последнего её волоска, до последней клеточки.
  Она вспомнила его тёплые, добрые руки, которые были первым, что она узнала в своей жизни, руки пахнущие молоком из соски и пищей.. Она вспомнила его ласковый голос, который хоть и бранил, но и хвалил, его глаза, с которых она слизывала, в трудные минуты, солёные и горькие слёзы. И его тёплый нос, его тёплое тело, о которое она грелась, когда он брал её к себе на диван в холодные, зимние ночи, его ноги, о которые она тёрлась, ласкаясь... и которые её убили…
  И она поняла, что он не сделал никакой попытки как-то защитится, что он стоит беззащитный, с опущенными руками.
  Сердце её сжалось и боль молнией пронзила её душу. И огромный оборотень извернулся в стремительном прыжке, уклоняясь от цели, и лишь в последнее мгновение она заметила острый угол мусорного контейнера и услышала, как Павел диким голосом кричит:
-Не туда! Нет, Адруся-я!!!
  "Он понял. – успела подумать она, - Я люблю его…»
 А Павел, стоя на коленях над распростёртым телом, с поднятыми к небу руками и рыдая, не видел, как её чистая душа, отделившись от ненужного теперь тела, медленно возносится в тёмное небо, к яркому, вечному свету, ждущему её в конце её долгого пути, к звенящим в высоте чистым и ясным голосам, поющим среди звёзд о доброте и счастье, которые всё таки есть, и которые живут в глубине каждого из нас.
  И не видел он , как она улыбнулась ему, и как последний раз, нежно, так не по-собачьи, погладила его бедовую голову, и как ласково провела по его, любимым чертам…
  И лишь на мгновение ему вдруг показалось, будто в руку ему ткнулся холодный, мокрый нос….