Праздник

Предыдущая глава:
http://www.proza.ru/2009/05/21/42


     Павлуша появился около пяти часов вечера нагруженный двумя сумками. На покупки ушла б;льшая часть стипендии плюс остатки денег, заработанных прошлым летом на практике. По очевидным причинам тряхнуть мошной Павлуша отправился на городской рынок. Ходя между рядами и рассматривая ценники, Павлуша подумал, что словосочетание «рыночная экономика», постоянно упоминаемое в последнее время, представляет из себя фигуру речи оксюморон: как на этом рынке можно было что-либо сэкономить было ему непонятно. Однако отступать было некуда: день Благоговения вот-вот начнется. Название праздника Павлуше очень нравилось. Почему благоговения? Черт его знает, но звучит хорошо.

     Павлуша переходил от одного прилавка к другому. После зимы хотелось фруктов, ярких и сочных. Павлуша облизывался и некрасиво пускал слюни. Ему вспомнились среднеазиатские персики, настолько сочные, что нужно было снимать рубашку, перед тем как их есть. Персики появлялись в овощном ларке за общежитием в июне, во время летней сессии. Впрочем, персиков оставалось ждать еще месяца три. Выбрав среди загорелых труженников прилавка лица, внушавшие наименьшее недоверие, он купил у них яблоки, апельсины и несколько экзотических фруктов киви.

     Покинув рынок, Павлуша отправился за напитками. У одного из его приятелей был ценный знакомый, который в свою очередь был связан с неким коньячным цехом и в любой момент времени имел на руках несколько ящиков продукции. Кроме того, коньячный эмиссар владел волшебным дипломатом с этикетками, позволявшим по желанию клиента превратить необходимое количество бутылок в азербайджанский, дагестанский, молдавский или даже армянский коньяк любого наименования и звездного достоинства. Для друзей и знакомых цену он при этом великодушно не менял. Пережив некоторую внутреннюю борьбу между желанием пустить пыль в глаза и осознанием древней истины о том, что в вещах должна быть мера, Павлуша отклонил предложение кудесника обратить приобретаемый им напиток в коньяк «Васпуракан» восемнадцатилетней выдержки и довольствовался «Белым аистом» пяти лет от роду. Несколько пассов мастера, и преображение трех полулитровых амфор состоялась. «Ну, фрукты есть, коньяк есть», – думал Павлуша по пути домой. – «Можно отправлять кунака за невестами».

     Кунака он обнаружил в несвойственном ему созерцательном настроении.
     – О чем задумался, скотина? – приветливо спросил Павлуша.
     Фред безмолствовал: какая кручина залегла у него на сердце, осталось для соседа загадкой. Подобная интроспекция со стороны главного затейника в то время, когда он должен был приступать к выполнению своих обязанностей согласно заключенному контракту, озадачила Павлушу. Надо было что-то делать.

     – Фред, скажи мне, какие ассоциации вызывает у тебя слово «киви»?
     – Вроде птица такая есть..., – вяло ответил Фред.
     – Какая птица? – закричал на него Павлуша. – Ну, какая на фиг птица?  Серость! Киви – это крутой тропический фрукт, пища богов и миллионеров. И мы с тобой сейчас будем его есть! – Павлуша вывалил фрукты из сумки на стол.
     – Кстати, о птичках, они тоже имеются, – натюрморт пополнился бутылками. - Я думаю, достаточно для выполнения боевой задачи. А?

     Фред немного оживился. Павлуша взял одну из чужеземных диковин и разрезал на две половины.
     – Приди, сын мой, вкуси со мной от плода сего, и да пребудут с нами радость жизни и душевный покой.
     - Аминь!
     Друзья сосредоточенно жевали загадочный фрукт.
     – Кожура какая-то жесткая, а так ничего, – прокомментировал Фред.
     Павлуша, поддев ножом, сорвал крышку-бескозырку с одной из бутылок и плеснул коньяк в стаканы.
     – За День Благоговения!
     – Понеслась!

     Было бы преувеличением сказать, что субботние пьянки охватывали поголовно все население общежития. Вовсе нет – пили не в каждой комнате, и даже не в каждой второй. Скорее, действие концентрировалось на отдельных островах. Точная конфигурация островной цепи менялась: атоллы появлялись и исчезали. Но среди них возвышались неподвластные стихиям гранитные глыбы, прораставшие из глубин каждую неделю. Они определяли лицо всего субботнего архипелага и обеспечивали преемственность традиций. Аборигены и гости перемещались по архипелагу, участвуя в различных ритуалах, пока на одном из островов силы не покидали их.
 
     Приглашений на тисненой бумаге с ленточками рассылать не пришлось. Весть о Дне Благоговения разнеслась сама собой за полчаса. О начале праздника возвестили динамики на стенах комнаты. Громкая музыка на архипелаге была добрым знаком, и в комнату стали – так, на всякий случай - заглядывать любопытные. Оценив выставленные на стол запасы, гости присоединялись к благоговеющим. В комнате завертелся круговорот лиц – хорошо знакомых и совершенно посторонних. Фрукты исчезли быстро, чистить и жарить картошку было некогда и лень. Кто-то принес пару банок консервов, а когда они опустели, празднующие перешли исключительно на жидкое меню. Из открытой форточки столбом валил дым. Около двух десятков людей, постоянно меняющихся в составе, пили, смеялись, делились новостями и сплетнями, курили, танцевали и вели умные беседы. Павлуша разливал напитки. Фред то исчезал куда-то надолго, то появлялся снова, приводя с собой очередную компанию. Потом он, как радушный хозяин, обходил гостей и вращался.

     Коля Афанасьев, в эту субботу оказавшийся вместе с Новиковым в старом общежитии, спорил с очкастым Толиком Маракулиным. Фред подсел к ним, долго слушал, а потом поддержал тему:
     – Вот вы все о буддизме у Сэлинджера... А послушайте, чуваки, что я вам расскажу. Жил, значит, у нас во дворе один Сэлинджер, выдающийся был буддист...

     В комнате появилась Вероника Талицкая. Вдохновленный коньяком, Павлуша танцевал с ней, говорил ей на ухо что-то игривое, и попытался поцеловать. Вероника подставила щеку. Ей не хотелось обижать Павлушу, но на определенные вещи просто из вежливости она пойти не могла. На долю секунды у Павлуши перехватило дыхание и потемнело в глазах от острой ненависти к этой гордой девице. Злость вспыхнула молнией и тут же погасла. Нет, злиться тут нечего. Тут действовать надо. Вот что нужно делать. Нужно схватить Веронику за твердокаменную задницу, прижать к себе, так чтоб скрипнули каучуковые сиськи, и, глядя ей прямо в глаза сказать: дай мне, Вероника! Дай мне, ибо в нашем с тобой общении испытываю я некую трудность. Трудность чисто техническую, вызванную не недостатком материала, а малым дефектом в системе его доставки. Для устранения дефекта, я считаю, то есть я совершенно уверен, нам необходимо сегодня же, прямо сейчас заняться любовью. Хороший, душевный трах-тибедох – лучший способ сломать лед и наладить коммуникацию Дальше все пойдет гораздо проще. Пойдем, Вероника, к тебе в комнату, выгоним к чертовой матери твою соседку и займемся делом. И ты поймешь – я то, что надо. Дай мне, Вероника! Пусти, Мария! Я не могу на улицах. Отворитесь, гребаные хороссанские двери!

     Павлуша придал взору орлиное выражение и уже занес для атаки когтистую лапу, но в этот момент Вероника спросила: «Паша, а кто этот молодой человек, я что-то его раньше здесь не видела?» – она показала глазами на мускулистого великана. Павлуша сразу сдулся. «Это... это Новиков из второй общаги... Хочешь, познакомлю?». Через пять минут Игорь и Вероника танцевали, смеясь и болтая, а Палуша грустно курил, поминая недобрым словом парижского банковского служащего Пьера, который так и не узнал, что стал виновником серии мелодрам в далекой России.

     Праздник продолжался, гремела музыка, бесконечной вереницей циркулировали гости. Наконец часам к двенадцати ночи, запасы спиртного оскудели, и толпа разошлась, переместившись на другие острова. Утомленный Павлуша остался в комнате – перевести дыхание перед финишным рывком к полной нирване.


Продолжение:
http://www.proza.ru/2009/05/21/37