История вторая, или Чрезвычайная ситуация

               

   
  Николай Фомич  кайфовал! Он не хотел, да, и не пытался вспомнить, когда в последний раз включал свой допотопный телевизор «Рекорд», побивший все известные рекорды долголетия, и часами смотрел на всех каналах передачи о криминальных разборках и происшествиях. Теперь для кайфа ему хватало собственной памяти: чуток толкни ее в бок и всплывут недавние события, обязанные его неуемному желанию привлечь внимание к собственной персоне. Тогда он из-за своего глупого, какого-то ребяческого тщеславия едва не угодил  на старости лет в знаменитую Бутырку. Он, солидный человек, ветеран, изо всех сил старался влипнуть в  сомнительную историю, так мальчишки играют в «войнушку». Хорошо, его словно сверху пожалели и уберегли от милицейского сервиса, чудо, не иначе! Или, скорее всего, не чудо, а высокое  мастерство фотоателье. Фотография, с которой он сделал ксероксы для объявлений о поимке преступника, ничем оригинал, т.е. его, Николая Фомича,  не напоминала. Да он и сам себя не узнал, когда отправился на следующий день к скверу, чтобы сорвать объявления. Натолкнулся взглядом на фотографию и подумал  лениво: «Ну и охламон. Откуда мне эта рожа знакома?»  Даже плюнул, но всё оставил как есть – побоялся привлечь внимание.
Зато теперь Николай Фомич  научился радоваться добрым мелочам жизни.  В погожие и солнечные дни старался встать пораньше, чтобы часок побродить в парке, подставляя  лицо первым лучам солнца, понаблюдать за дружными семейками уток и просто подышать бодрящим утренним воздухом.  А утренняя зарядка, обливания холодной водой подарили ему бодрость и прекрасное ощущение, словно с плеч  сброшено больше десятка лет. 
Задолго до холодов он разворошил чулан и извлек на божий свет забытые рыболовные снасти, старые валенки, чтобы  с толком, чувством и расстановкой  подготовиться к зиме, вспоминая, как когда-то увлекался подледным ловом лещиков и уклеек для соседки – рыжей, пушистой Мурки.  Во время вечерних моционов Николай Фомич неожиданно стал ловить себя на том, что заинтересованно поглядывает на обнимающиеся парочки, на симпатичных женщин и, надо заметить, получает ответные взгляды. А главное, исчезли все обиды на жену, оставившую его, а взамен пришло понимание и даже сожаление, что не смог в свое время ее удержать.  Однажды в парке он вспомнил, как сидел в сквере на такой же скамейке, готовя свою «операцию», вспомнил молодую кассиршу и  зевающего охранника  и подумал, что неплохо бы узнать, как сложилась их жизнь после той «чрезвычайной ситуации».  Надо бы их навестить, решил он.  И на следующий день Николай Фомич при полном параде  –  в  своем единственном костюме  –  купив по дороге к остановке 26-го трамвая у старушки букетик ультрамариновых васильков, изрядно волнуясь и замедляя шаг, уже подходил к двери обменного  пункта. Он отметил мельком, что все объявления о поимке «преступника»  были или содраны со стен и фонарных столбов, или заклеены другими   объявлениями, и вздохнул с облегчением: уж слишком неудачной вышла фотография. 
Хорошо знакомая ему дверь  преобразилась: в ней появилось застекленное оконце, размером с тетрадный листок. Нарисованная рядом рука указывала перстом на красную кнопку «Звоните». Николай Фомич покаянно вздохнул, понимая, что это новшество возникло благодаря ему, но потом решил, что ограбление понарошку можно расценивать и как учение: всё в полном порядке, зато охрана задумалась о безопасности. Успокоив себя, он послушно нажал на кнопку и даже вздрогнул от неожиданности –  над головой что-то громко звякнуло, и шипящий голос тихо, но бесцеремонно спросил: «Ну чё надо-то?»
Николай Фомич оглянулся и так же тихо пояснил, что хочет  купить валюту.
–  Говорите громче, что шепелявите?  –  в окошке появились нос и глаза, щелкнул дверной замок, и Николай Фомич, с трудом протиснувшись в приоткрытую дверь, оказался меж двух  дюжих охранников. Он виновато улыбнулся, увидев за стеклянной стойкой толстую незнакомую кассиршу в черном парике, с  густо накрашенными губами, протянул ей букетик васильков и признался, что денег на валюту у него – у пенсионера –  естественно, нет, и пришел он сюда исключительно с целью повидать свою дальнюю родственницу, вляпавшуюся  в какую-то неприятную историю с ограблением.
– А, Сотникову Людмилу!  –  пробасила крашеная кассирша. Она с первого взгляда оценила финансовые возможности «старого козла» и легко отвадила бы его, коли бы  не  наивная голубизна  васильков, растопившая ее сердце. Поэтому она смягчила свой трубный глас и ответила:  – Так Людку вместе с хахалем-охранником уволили, они проворонили семьдесят  три тысячи баксов и около трехсот сорока наших деревянных – тоже тыщ, конечно!
Николай Фомич почувствовал, как щеки и лоб загорелись: сумма исчезнувших денег поразила его. Тридцать тысяч зеленых было, так сказал тогда омоновец! Он отлично это помнил, ведь  порой одна и та же назойливая мысль не давала ему покоя.  Словно кто-то принимался  настойчиво шептать ему в ухо: «Тридцать тысяч зеленью! Тебя же не нашли, план «Перехват» не удался, и эта «капуста» могла бы по праву  достаться только тебе одному. Тем паче что деньги-то  –неправедные, не копеечная зарплата швейной фабрики! А валенки твои, такие же допотопные, как «Рекорд», между прочим, уже на ладан дышат...»  Николай Фомич в таких случаях отплевывался, отгонял от себя подобные крамольные мысли, считая их бесовским наваждением.
 –  О чем задумались?  –  услышал он бас кассирши. – Не плохо ли вам? – жалостливо добавила она. – Вон как покраснели!
–  Расстроился, хотел  повидать Людочку,  да соседи сказали, что она съехала с квартиры, –  соврал Николай Фомич.
 –  Квартиры-то у нее никогда и не было, ютилась  где попало, последний раз снимала комнатку недалеко от метро «Царицыно»,  на Бакинской улице, –  васильки продолжали свое гипнотическое воздействие, и размягченная кассирша охотно поддерживала беседу и даже протянула ему листок с адресом Людмилы.
–  А как же обошлось с деньгами, ведь сумма  такая… 
– Деньги-то большие, да наша фирма,  ООО «Блеск Корпорейшн»  с ограниченной ответственностью, списала их на статью «Непредвиденные расходы» и, наверно, нажилась еще на этом как следует, –  прошептала кассирша, наклонив голову, отчего черный парик съехал у нее на левое ухо.
 –  Спасибо, всего вам доброго,  –  тоже шепотом попрощался Николай Фомич.
Войдя в вагон  26-го трамвая, он почувствовал, как его волной заливают раскаяние и стыд.
–  Старый дурень! – бормотал он почти вслух. – Захотел поиграть!  Всю жизнь проработал,  нитки с фабрики не вынес, даже когда жена просила.  Он невольно вспомнил чулок с дырками на пятке, сослуживший ему службу в обменнике, и сокрушенно покачал головой, заговорив громче.   
– Эх, дурень я, как есть дурень. В магазинах тогда  – как вспомнишь, так вздрогнешь  – шаром покати, нитки паршивые – и те дефицит. Как штопать-то? Вот Маша и разобиделась вконец на мою никчемную принципиальность по поводу катушки ниток. И ушла… А тут бес попутал!  – Николай Фомич заметил, что на него смотрят с усмешкой две юные девицы и улыбнулся им в ответ.
– Репетирую! Тень отца Гамлета!
Девицы  разинули рты от изумления, а Николай Фомич вышел не на своей остановке, а у  метро, твердо решив, не откладывая в долгий ящик, навестить Сотникову, воззвать к ее совести и,  негодуя, потребовать, деньги назад. Он, правда, не знал, кому именно следует возвратить пропажу, но решил не забивать себе голову раньше времени, думая лишь о том, что имя честного  и принципиального  вахтера-труженика должно оставаться чистым и незапятнанным до конца его жизни.  Проделав путь на метро и автобусе, Николай Фомич без особого труда нашел нужный ему дом. Лифт не работал, и ему пришлось  пешком  подниматься на 16-й этаж, ругая почем зря нерадивых коммунальщиков и удивляясь, как можно так загадить лестницу.
В его пятиэтажке все друг друга знали и отправлять естественные надобности в подъезде как-то стеснялись, хотя, конечно, рисовали и писали на стенках всякую чушь. А здесь лестничные миазмы были настолько сильны, что к десятому этажу Николай Фомич задохнулся и, хваля себя за ежедневные физзарядки с обязательной задержкой дыхания, еле живым добрался до квартиры, где жила Сотникова. Долго звонил в дверь, а кто-то в ответ долго разглядывал его в глазок. Оказалось, хозяйка. После подробного рассмотра  она,  наконец приоткрыв дверь, сообщила, что Людочка со своим мужем уже более двух месяцев как уехала к себе в деревню Барсуки  Егорьевского района. Николай Фомич, не дыша, сбежал вниз и, переводя дух на ступеньках у подъезда, обдумал дальнейшие действия.          
 «Какие наглецы! Утащить такие деньги! Всё свалить на меня, а при удобном случае, я уверен, упечь на Соловки!  Ничего, я  найду на них управу. Теперь только вперед!» –  приказал он себе. 
Николай Фомич выбрал день на следующей неделе, и первой электричкой добрался до Егорьевска, а  затем на старом  ПАЗике, готовом развалиться на каждой колдобине, и до Барсуков.
–  Где тут живут Сотниковы?  –  вылезая из ПАЗика, поинтересовался он у своих попутчиков.
–   Прямо идите, увидите новый дом, там они и живут, наши фермеры, наше будущее,  наша барсуковская гордость!  –   с  готовностью ответили в унисон сразу несколько человек. 
Вкруг нового дома и примыкающих к нему хозяйственных строений шел высокий тесаный забор, красиво резанные ворота дополняла тоже резаная колотушка. Николай Фомич постучал, дверца в воротах открылась, и навстречу Николаю Фомичу шагнула «красотка» – Сотникова. 
   –  А, это вы,  –  улыбнулась она, растягивая слова и совсем не удивившись, – добро пожаловать, гостем будете. Проходите в дом, мы ждали вас, знали, что найдете. Сейчас позову хозяина своего, Гришу,  да вы ж его знаете. Разговор предстоит долгий.
Поднимаясь на крыльцо, Николай Фомич бросил нечаянный взгляд в  загон и обомлел: не куры, не индюки, а  какие-то большие диковинные птицы важно вышагивали там на длинных ногах. Он вспомнил, что в детстве как-то раз видел таких же в зоопарке, а вот название их забыл, начисто вылетело из головы – что тут поделаешь!
–  Помойте руки, да садитесь за стол, –  пригласила Людмила, ставя тарелки, закуску и  запотевшую бутылку «Столичной». – Угощу вас яичницей из страусиных яиц, такую  пробовать вам еще, небось, не доводилось!
Пришел Григорий, улыбаясь, протянул руку. Николай Фомич было замешкался, но что оставалось ему делать! Краснея, он пожал руку, была она мозолистой, и в ней чувствовалась  крепкая, мужская сила. Да и вообще роль хозяина Грише шла гораздо больше, чем роль сторожа, умирающего от скуки в тесной каморке, набитой под завязку чужими деньгами.  Хозяева и гость легко разделались с холодной водкой, хорошо идущей под удивительно вкусную, поджаристую яичницу. А затем  Григорий  встал, одернул рубаху и торжественно обратился к Николаю Фомичу с прочувствованной, пространной благодарностью за помощь и материальную поддержку, слегка запинаясь от стеснения и полноты чувств.
–  Не встретились бы вы нам, золотой наш Николай Фомич, –  Гриша закашлялся и помолчал, –  не сбылась бы моя заветная мечта, вовек не видать бы нам ни собственной фермы, ни моих красавцев, ни их удивительных яиц. Они и красивые, и выгодные!
– Яйца? – поинтересовался Николай Фомич
– И те и другие, – солидно уточнил Гриша и продолжал говорить.
Николай Фомич согласно кивал головой, смахивал ладонью слезы, понимая, что деньги уже пущены в оборот и их он не получит. Водка сморила его, и когда хозяева под руки отводили гостя к удобному дивану, он, всхлипывая и икая, попросил Григория вместе со страусами разводить еще и свиней.   
– У них нет п-п-перьев, зато есть ветчина и с-сало, – проговорил он, причмокивая и засыпая. Утром Николай Фомич попрощался с Людмилой, назвав ее неожиданно для себя доченькой. Григорий на своем «Ровере» довез его до Егорьевска и перед  отходом электрички насильно всунул в руки большую сумку с гостинцами, наказав не забывать их и хоть иногда приезжать погостить. Дома Николай Фомич в мыслях возвращался в Барсуки и, наконец, махнул рукой – пусть будет всё так, как случилось. «Деньги попали в надежные руки и должны принести пользу, в России всегда воровали с размахом, по- крупному»,  – успокаивал он себя.
Больше о Барсуках Николай Фомич старался не думать, но чувствовал, что ему необходимо выговориться, рассказать кому-то обо всем, чтобы полегчало на душе. Он в который раз пожалел, что не удержал свою жену, не уговорил ее остаться с ним. «Она смогла бы выслушать и понять меня», – вздыхал он. Но Машенька была далеко, и Николай Фомич  решил исповедаться своему старому другу, тоже вахтеру, с кем его связывало почти полувековое знакомство. Он позвонил Петровичу и договорился о встрече: назавтра в парке, в шесть вечера, на последней скамье, в аллее, ведущей к дальней арке-выходу. Николай Фомич не хотел лишних  ушей и потому выбрал наиболее безлюдное место. За полчаса до назначенного времени он уже сидел на скамейке, нервничал, сомневаясь и раздумывая, каяться ли своему другу, поймет ли он его правильно, и не заметил, как по бокам уселись двое верзил. Внезапно один из них прохрипел ему в ухо:
–  Что, не признал нас, божий одуванчик?  В следующее мгновение его подхватили под руки, приподняли и понесли к выходу. Ноги Николая Фомича не доставали до земли, он перебирал ими в воздухе, стараясь найти опору, но его поднимали выше и  он только размахивал ими.  И он обмяк и понял, что взят в заложники и на этот раз по-настоящему влип в «чрезвычайную  ситуацию», когда-то такую желанную,  вот только за какие грехи –  неясно, ведь у него ничего нет за душой. Он рискнул крикнуть, позвать  Петровича, но тут же получил кулаком под дых, закашлялся и услышал того же хрипатого:
–  Еще раз подашь голос, тут же от него избавишься, а голоса нет, то и выборы народных депутатов для тебя накроются, нечего отдавать будет, – мрачно пошутил он.
Его  напарник  хихикнул:
–  Ну ты даешь! Загнул...  Как моя теща, всё о коммунистах да депутатах. Надо же, тяжелый какой! –  добавил он уже в адрес Николая Фомича.
Николаю Фомичу почудилось в голосах что-то смутно знакомое, он с усилием повернул голову вправо, потом влево и с ужасом узнал парочку, навестившую его в свое время по объявлению  о купле недвижимости. У арки стоял  потрепанный зеленый жигуленок, к  которому, не торопясь, чтобы не привлекать внимания, и донесли  испуганного  искателя приключений. 
«Пропаду совсем, – затосковал Николай Фомич и вдруг краем глаза заметил застывшего  невдалеке Петровича, в растерянности наблюдавшего сцену похищения. –  Пришел Петрович, молодец! Может, еще не всё потеряно, может, меня спасут, может, и впрямь «моя  милиция  меня сбережет», – мелькнула в его голове мысль. Но тут же исчезла, потому что его запихнули на заднее сидение и, пригнув, натянули на голову шерстяной носок, мужской, как следовало из запаха:  дышать и думать стало трудней.
 –  Рот откройте, задохнусь, –  с трудом промычал Николай Фомич через плотно прижатые губы.
 –  Боб, – сипло засмеялся верзила за рулем, –  сдерни с  одуванчика свой носок, хочешь раньше времени замочить его и сорвать «Перехват»?  Только пригни его, чтобы не глядел по сторонам, а начнет вырываться, прижми посильней. Да смотри, не перестарайся.
Николай Фомич с наслаждением  вдохнул густой бензиновый воздух и решил терпеливо ждать конца, каким бы тот ни оказался:  за что боролся, на то и напоролся  – на план «Перехват».  Наконец остановились, Николая Фомича вынули из машины и под руки поволокли к темному подъезду старого двухэтажного дома, одиноко торчащего в конце пустой и неосвещенной улочки. «Где это мы?  Похоже, глухая окраина старой загородной промзоны»,  –  определил Николай Фомич по характерному запаху дыма и  гари. Его втащили в квартиру, кинули на пол и дали оглядеться.  Грязная  комната  слабо освещалась забеленной лампочкой над дверью. Единственное окно занавешено потемневшей от копоти  рваной тряпкой –  бывшей занавеской,  на  полу  у стены валялись два грязных матраца в непонятных разводах,  кое-как прикрытых старыми рваными армейскими одеялами, в углу у входа в душевую свалены ящики, которые, видимо,  использовались вместо стульев и стола.  Кухонная разбитая  дверь  заколочена.. Вдобавок и  пахло так, словно носок с него так и не сняли.  «Настоящая  грязная ночлежка, а вернее,  притон», –  невольно поморщился Николай Фомич.
 –  Что, не нравится? –  осклабился Боб. –  Будешь здесь сидеть, пока не скажешь, где  заханырил баксы. Вот твоя пайка: четверть буханки на день, а воды хлебай сколько влезет, есть еще в кране. На полу в душевой подстилка, можешь полежать и подумать, но с ответом не тяни. И дай-ка ключи от своей хазы. – Он зевнул, – уже поздно, всем надо спать.
Николай Фомич долго не мог заснуть, ругая себя за выходки не по возрасту, крутился  на жесткой подстилке, стараясь согреться под рваной телогрейкой, и перескакивал с тревожной мысли о том, что с ним станется, когда эти два хмыря поймут, что никаких денег у него не было и быть не могло, на завистливую мыслишку по поводу пусть грязных, но всё же матрацев под боками хмырей. Спал Николай Фомич беспокойно, во сне вскрикивал от угроз бандитов и просыпался в холодном поту.  Провалился он в тяжелый сон лишь под утро, но тут его растолкал второй верзила и принялся допытываться, как это такому хиляку удалось унести из обменного пункта столько бабок, требовал, чтобы он «поделился опытом» и рассказал  всё в подробностях.
 –  Мы валютку пасли-пасли, планы строили-строили, а тут ты, козел паршивый, с пушкой  деревянной, дорожку нам перебежал, –  с обидой в голосе пробубнил он. –  Хорошо, ты свои фотки навешал везде, вот мы тебя, старого знакомца, и узнали. Милиция-то тебя всерьез не приняла, решила, что детки балуют.  А мы сразу просекли: тебя, дурака, как  тогда, по объявлению,  снова на подвиги потянуло. Только вот пришлось долго искать – адресок призабыли...
–  Жора, хватит трепаться!  –  прервал напарника Боб и, взяв Николая Фомича за грудки, тряхнул и потребовал, чтобы тот быстренько нарисовал план квартиры,  пометив места, где запрятаны деньги. На заверения Николая Фомича, что у него, кроме пенсионных в тумбочке, нет больше ничего, Боб пнул его в лоб  кулаком и пообещал  разделаться с ним без сожаления, если он не одумается и не выложит всё начистоту.
–  Мы на три дня оставим тебя, нам надо еще закончить одно дело. Пристегни-ка его к трубе в душевой, чтобы не сбежал, да подкинь ему хлеба, –  велел он Жоре. – А кричать и звать на помощь не советую, в доме пусто, его скоро сносут. Так что кричи не кричи, хоть волком вой, никто не услышит. План квартиры должен быть готов, понял? Рисовать не умеешь?! Так научись, а то потом уже не научишься –  руки оборву.  Всё усек?
Николай Фомич старался уверить себя, что Петрович уже сообщил в милицию, что, конечно, уже  принимаются все меры, скоро этот бандитский притон найдут, его освободят, а бандитов посадят, осталось только набраться терпения, не нервничать и ждать. Прошел день, второй, но милиции всё не было. Николай Фомич нарисовал, как мог, план своей квартиры и стрелками обозначил места в кухне, туалете и чулане, под половицами в прихожей и в комнате, воображая, где бы он мог спрятать «зеленые», разделив их поровну для каждого схрона. Для  большей правдоподобности рядом со стрелками указал суммы, лежащие в заначках. Получилось восемь схронов и почти по 10 тысяч «капусты» в каждом. Николаю Фомичу самому понравилось, как ловко он расправился с такой нереальной для отечественного пенсионера суммой.  Не хватило фантазии только для большого мешка с «деревянными», и недолго думая он запихнул его в ящик для мусора, отметив на плане жирным крестом. «Пусть поищут, а там, глядишь, и милиция нагрянет», –   мстительно засмеялся Николай Фомич, радуясь своей выдумке.
Бандиты-напарники появились только утром, на четвертый день.
–  Теперь дело пойдет, –  ухмыльнулся Боб, увидев план квартиры, и потер правую ладонь. –
 Чешется, к деньгам,  примета верная. Ты, Жора, останешься с нашим банкиром, а я смотаюсь на его хату и выгребу всё. Вернусь часа через три.
День начал клониться к вечеру, а Боба всё не было. Заскучавший Жора накрыл газетой пустой ящик, служивший столом, выложил туда кусок «Докторской», хлеб и  бутылёк «Жириновской».
–  Вот это стоящий мужик, –  подмигнул он Николаю Фомичу, тоскливо наблюдавшему из душевой за священнодействием, –  знает своё дело. Я за него голосовал. –  Жора отстегнул пленника от трубы, –  садись поближе, не могу  пить в одиночестве. Давай за успех Боба.
Николай Фомич «Жириновку» только пригубил, сомневаясь в качестве и водки, и «мужика», пить не стал, да Жора и не настаивал. С каждым стаканом он становился всё мрачнее и вдруг, уставившись на Николая Фомича осоловевшими глазами, запел, фальшивя:
–  Заинька моя, я твой зайчик, –  лицо его передернула брезгливая гримаса. –  Слова-то глупые, давай, споем другую.
Так же фальшивя он затянул: –  Шумел камыш, деревья гнулись...  а ты давай, подпевай!   
Николай Фомич слов не знал, но полагал, что коли деревья гнулись, значит,  дул ветер, а потому запел фальцетом, в тему, свое любимое: «У природы нет плохой погоды». Допеть, однако, он не успел. В комнату ввалился Боб, явно под спиртными парами, и с порога заорал: 
–  Японский городовой, нас кто-то обставил!  Хата старпера совсем пустая, всё вынесли, одни стены  голые остались. Все места заначек обшарил, и ни хрена, пусто! Пришью его сейчас!
Николай Фомич закрыл лицо руками, уже зная вес кулаков Боба, и приготовился к худшему.
–  Постой, Боб! –   услышал он Жору. –  А  где ты болтался целый день? Уж не перепрятал ли ты «капусту» и не сочинил ли историю с пустой квартирой?  Куда ж  всё подевалось, кому понадобилось его барахло старое? Что-то здесь нечисто. Я давно стал замечать, что ты делишь наши доходы «по-братски»: себе – большую часть. Хорош браток, нечего сказать!
–  Пошел ты подальше, вот получишь по морде за такие слова, козел!  –   вскипел Боб.
Жора только этого и ждал: такого оскорбления он вынести не мог и бросился с кулаками на обидчика. Николай Фомич, пригибаясь, тихо перебрался в свою душевую, прикрыл дверь, залез в брошенное старое корыто и накрылся с головой подстилкой и ватником. Поэтому он не увидел и не  услышал, как в самый разгар драки комнату осветили автомобильные фары и в нее ворвались омоновцы с автоматами и криками: «Всем лежать!»  Двумя ударами  они пригнули дерущихся к полу и защелкнули наручники. В этот момент Николай Фомич как раз набирал очередную порцию воздуха в легкие, выпроставшись из своей «плащ-палатки», и услышал долгожданное: «Попались! Давно мы вас искали. Наследили по всей России. Теперь отдохнете, если не получите вышку за мокрые дела».  Дверь с грохотом захлопнулась, и  Николай Фомич остался один. Он выбрался из корыта и просидел на ящике до утра, соображая, что же делать. Ключа от квартиры он лишился, по-видимому, лишился и всего своего  немудреного барахла, нажитого с таким трудом. По словам Боба выходило, что его обчистили, обобрали до нитки. Непонятно почему Николаю Фомичу особенно жалко стало «Рекорда».  Рассвело. Выйдя на улицу,  Николай Фомич выбрал ориентир  –  дымящую вдали трубу и минут через двадцать дошел-таки до асфальтобетонного завода. Оказалось, его завезли в подмосковный поселок Турыгино, и Николаю Фомичу пришлось  полдня дожидаться грузовой попутки до ближайшей станции электрички, а потом, как водится, ждать  проходящую электричку...  В город Николай Фомич приехал только поздно вечером и без звонка отправился  к другу.  Петрович обрадовался появлению Николая Фомича и в ответ на его извинения, будучи ярым поклонником поэта Михаила Светлова, ворчливо произнес его афоризм: «дружба  –  понятие круглосуточное». Петрович соорудил на скорую руку  нехитрый ужин и за столом сердито поинтересовался, куда это Николай Фомич запропастился: и на встречу, которую сам назначил, не пришел, и на звонки не отвечал…
– Вот те раз, – уставился на друга Николай  Фомич, – ты  же всё сам видел в парке!
– Что видел? – недоуменно спросил Петрович.
– Как меня похитили, – обиженно ответил Николай Фомич. Он уже всё понял, Петрович жаловался ему накануне, что у его очков отвалилась дужка  и что никак не удается ее починить.  Значит, он  ничего не видел, а смотрел  растерянно – может, на птицу или на белку. И  никакой «Перехват» не объявляли, и ему, Николаю Фомичу, просто крупно повезло, что бандиты числились в розыске и их схватили, а так бы… Ему стало страшно, а  Петрович в тон его мыслям пробомотал:
– А я еще подумал, что мальчишки дурака валяют, в «казаков-разбойников» играют.
Николай Фомич только вздохнул, зато Петрович разахался, сообразив в какой переплет угодил его приятель, и  полночи не давал ему спать, расспрашивая, как он смог уйти от похитителей, где его держали, как он себя чувствует. А затем  Петрович уговорил Николая Фомича пожить неделю у него на дачном участке, отдохнуть от перенесенных волнений и прийти в себя. Николай Фомич был благодарен другу, но беспокойство о своей квартире не давало ему покоя, и на пятый день он не выдержал, встал пораньше и, не будя Петровича, отправился домой, надеясь, что сообщение об ограблении окажется ложным. Он ужаснулся, увидев вместо родной обшарпанной двери  новую, металлическую, обшитую приятного цвета коленкором.
 «Ну вот, дождался,  –  сокрушенно покачал головой Николай Фомич. –  В органах, наверно, узнали о моем глупом поступке, взяли да и выселили, лишили жилья,  и теперь я «бомж».
Он позвонил в дверь к соседу и от волнения не мог вымолвить ни слова, боясь услышать страшное известие…  Но сосед при виде Николая Фомича радостно воскликнул:
–  Где ты пропадал? Забирай свои ключи. Вообще-то ты правильно сделал, что отбыл на время ремонта. Мы здесь чуть все не подохли от шума и треска дрели. А ты –  молодец, где отдыхал? В  дом отдыха на  недельку укатил? Так что с тебя, друг, две поллитровки!
Николай Фомич, ничего не понимая, открыл дверь, и его хватил столбняк: он словно попал в сказку. Всё было новое: обои, занавески, шторы на окнах.  Блестели свежевыкрашенные двери, оконные стеклопакеты, мягкий диван приглашал в свои объятия, столовый импортный гарнитур прекрасно гармонировал с интерьером  комнаты. Кухня сверкала белым кафелем, новой плитой, мойкой, холодильником, а ванна и унитаз сразили  Николая Фомича наповал – таких «агрегатов» он отродясь не видывал. В чулане он нашел японский спиннинг, теплые унты и меховой полушубок. Но окончательно добили его большой сверхмодный телевизор и удобный журнальный столик, где обнаружился запечатанный конверт с двумя путевками (на предъявителя) в пятизвездочный отель «Дагомыс» на Черноморском побережье. В приложенной записке Николая Фомича благодарили за большую помощь российским фермерам, за содействие в развитии отечественного, конкурентоспособного сельского хозяйства и в организации новых рабочих мест. В конце записки ему желали крепкого здоровья, дальнейших инвестиционных успехов и советовали поинтересоваться своей сберегательной книжкой…
Николай Фомич всё  понял: его больше не волновали угрызения совести по поводу обменного пункта. Теперь он знал, как ему поступить. Он откинулся в новом кресле и решительно поднял трубку  телефона, чтобы позвонить своей Машеньке.               
–  Буду  налаживать жизнь заново, –  твердо и громко сказал Николай Фомич. И тут его взгляд   уперся  в бок старого «Рекорда», сиротливо ютившегося под  журнальным столиком. – Хорош, нечего сказать!  –  упрекнул он себя вслух. –  Сам с Машей собрался махнуть на юг, а  верного друга куда?  Раз деньжата есть, куплю и ему путевку.
Однако Петрович наотрез отказался от Черного  моря,  пояснив, что нет ничего на свете лучше, чем его подмосковная дача.
–  И  пусть развалюха! Зато воздух –  не надышишься. А место-то какое! «Клуб путешественников»  смотреть не надо, – Петрович  немножко слукавил:  это была его самая любимая передача, но его телевизор, такого же  почтенного возраста, что и «Рекорд», уже приказал долго жить.
–  Ну раз так, соли грибы в своем Подмосковье!  –  не стал настаивать Николай Фомич, посмеиваясь про себя: «Не отвертеться тебе, Петрович!» Утром он, с согласия Машеньки, отвез другу свой новый телевизор. Петрович даже побагровел, отмахиваясь от такого дорогого подарка, но Николай Фомич настоял на своем, напомнив другу его же  высказывание о «круглосуточности» дружбы.
 –  Знаешь, Коленька, а мне наш старый «Рекорд» куда милей,  –  сказала вечером Николаю Фомичу Машенька,  похорошевшая, на его взгляд, за прошедшее время. –  Да и потом, пусть Петрович телевизору радуется, а мы  – друг другу.  Она улыбнулась и поцеловала мужа в щеку.
Через  неделю они вдвоем уже отдыхали у Черного моря.


                Окончание следует