19. И вижу я труп на дороге. Стр. Иоанны

*   *   *
Денис - солнечный день...

Как ни забавно, но именно после этого официального шага с его стороны, ею, так дерзко поправшей формальности и условности в желании заполучить Дениса Градова , наконец-то овладеет блаженное чувство покоя.

 Всю эту неделю она будет мотаться по району, соберёт кучу материала и засядет за машинку - подарок Дениса, которую она быстро освоит, хоть и двумя пальцами.
Съёмки у них в городке будут закончены, останется лишь натура - зимняя деревня.

Денис захочет снять обязательно экзотику - глухую заснеженную деревушку посреди леса, и отправится с оператором Лёнечкой на выбор натуры.
С ними увяжется Жора Пушко - сделать цветные фото для иллюстрированных журналов - где клюнет.
Помимо всего, это будет просто приятная воскресная вылазка на лыжах.

Был морозный солнечный день.
К вечеру ещё больше захолодает, поднимется сильный ветер и метель.
Яна совсем окоченеет, пока доберётся до редакции, чтобы позвонить Денису.
Будет около десяти.

Яна стоит в "предбаннике", прижимая у уху чёрную ледяную трубку /в воскресенье в редакции топили лишь чтобы не замёрзли батареи/.
Трубка пахнет людочкиной "Пиковой дамой".

Тот их разговор. Сколько раз она будет потом снова и снова проигрывать его в памяти, выискивая зловещий тайный смысл!
Набирает ещё раз. Долгие гудки, никого.
Что случилось - он должен быть уже дома... Она собирается вешать трубку.

- Да!

Короткое, отрывистое. Обычно денисово "Да" протяжно-недовольное, будто спросонья.

- Привет. Ты что, не слышал? Звоню, звоню...


- В ванне отогреваюсь. С этой деревней... окоченел, как собака.
Что у тебя?

- Нормально, стучу, как дятел. Деревню нашли?

- Вроде бы,.. - пауза. И вдруг,
- Приезжай, Иоанна Аркадьевна.

- Когда?

- Сейчас. Садись в электричку и приезжай.

Снова пауза. Яна слышит в трубке его дыхание, представляет себе его лицо, смутно белеющее на сгибе её руки, влажные после ванны волосы холодят кожу...
И будто взлетает на качелях, перехватывает дыхание.

До Дениса каких-то три часа.

- Послезавтра утром три материала сдавать. И летучка.

- Плевать. Приезжай!

Опять уносят её качели в комнату на Люсиновке, но тут же возвращают на грешную землю. Она до боли сжимает в пальцах дырокол. Она цепляется за этот дырокол, как Антей пяткой за землю.

- Не могу, нельзя.

- Ладно, я опять в ванну, холодно. - Тон не обиженный, не разочарованный, просто никакой, - Ну, целую?

- Целую.

Короткие гудки.
После разговора горький, как хинин, осадок.
Яна с трудом удерживается, чтобы снова не позвонить, но не вытаскивать же его вторично из ванны!
Она берёт себя в руки. С тем, что на древе их любви плоды, в основном, горькие, она уже свыклась и примирилась.

В понедельник с утра она всё сдаст и после летучки уедет на задание.
В редакции появится к концу дня - только чтоб появиться.
Краем уха слышит, что куда-то пропал Лёнечка, что звонила его жена из Москвы , разговаривала с Жорой Пушко. Который сказал, что остался вчера у знакомых в Коржах, где и заночевал.

Градов с Лёнечкой отправились на лыжах поглядеть ещё одну деревню, Власово.

Лёнечкина жена сказала, что ночевать он вообще домой не пришёл, хотя они договаривались идти вместе в гости. Она не дождалась и пошла одна.
Что если он напился, то должен был позвонить - он всегда звонил или ночью, или, в крайнем случае, утром.
Должна же быть в деревне почта!
Что сначала она злилась, а теперь волнуется, а у Градовых к телефону никто не подходит.

Жора Пушко успокаивал её, сказав, что Лёнечка с Денисом наверняка где-нибудь в загуле, что он сам от знакомой еле вырвался.

Мол, не понимают некоторые граждане, что после праздников должны следовать будни...

Значит, когда она звонила... Перед глазами возникла картина - пьяненький Лёнечка с гитарой, фехтующие дамы на торшере, Роковая на коленях у её Дениса... Ещё какие-то бабы...
Опять хинная горечь подкатит к горлу. Яна промолчит и заставит себя переключиться на дела.

Вечером Лёнечкина жена дозвонится, наконец, до Дениса, который скажет, что весь день сидел в монтажной, а о Лёнечке слыхом не слыхал.
Что, покинув Коржи, они действительно собирались поглядеть Власово, но было уже около трёх.
На лыжах Лёнечка ходит плохо, он устал, замёрз и еле двигался, они бы не успели до темноты.
Поэтому Денис побежал во Власово один, а Лёнечка пошёл к станции.

Весь вечер и ночь с понедельника на вторник лёнечкина жена будет обзванивать приятелей, милиции и морги.

Его тело найдут во вторник, к вечеру. Коржинские мальчишки, заново прокладывающие в лощине лыжню после бушевавшей двое суток метели.

Лёнечка будет сидеть, привалившись спиной к стволу корявой ели, занесённый по самые плечи снегом и уже окаменевший.
На затылочной части черепа будет глубокая рана, и никаких следов борьбы. Судя по всему, удар был нанесён сзади, неожиданно, после чего убийца надел на Лёнечку шапку и посадил под дерево.

Кому понадобилось убивать безобидного Лёнечку в чужом лесу, за несколько десятков километров от Москвы?

Ограбление, женщина? Но женщинами Лёнечка не интересовался, ценностей у него при себе не было, а кошелёк с мелочью и железнодорожным билетом туда-обратно лежал нетронутый в кармане куртки.

В среду вечером она, наконец-то, дозвонится до Дениса.
Он скажет, что всё это, конечно, ужасно, что только убийства ему не хватало, когда у него в две смены монтажная, а тут милиция, следователь и хрен знает что.
И вообще он ни о чём таком не желает слышать и просит хотя бы её не касаться этой темы.

Темы она больше не касалась, но разговор не клеился.
Перед глазами маячил занесённый снегом Лёнечка.

Четверг и пятницу, отпросившись у Хана, она безвылазно просидит дома за машинкой.
Дело будет продвигаться туго, будут лезть посторонние мысли...

Так что, в конце концов, она отодвинет редакционные материалы и начнёт сочинять историю про человека с лицом-театром, которого люди избрали судьёй, потому что он умел разглядеть истинную суть каждого, стоящего перед ним.

И истина эта, доброта или злоба, жадность или бескорыстие, хитрость или простодушие сразу же отражалась на его лице.
Невозможно было что-либо скрыть от этого судьи, каким бы запутанным ни казалось дело.

И вот однажды некто, причинивший людям много зла и горя, боясь разоблачения, пришёл к судье с намерением убить его. Судья не хотел умирать.
Он поклялся, что впервые в жизни погрешит на суде против истины и выгородит виновного.

Он сдержал слово и представил дело так, что виновный и его жертва как бы поменялись местами.
Однако каждый раз, оказываясь по воле судьи в роли жертвы, преступник испытывал её горе и страдания.
А судья смотрел на подсудимого, и на лице его отражалась истина.

Подсудимый был оправдан, но история на этом не кончилась.
Яна пока не знала, как её кончить.
Не знала, что она так и останется неоконченной.


Назавтра в редакции ей выложат новости.

В лощине, в двухстах сорока трёх метрах найдены под снегом лёнечкины лыжи и палки, а неподалёку от корявой ели ещё кое-что.
Шарф Павлина! Ну этот, мессершмиттовский...

Нет, смешно было бы, конечно, думать, что Павлин убил Лёнечку. Лёнечку вообще не убили. Установлено, что это несчастный случай - съезжая на лыжах в лощину, Лёнечка упал, ударился затылком о торчащий из-под снега валун и, видимо, потерял сознание.

Тогда Павлин снял с него лыжи, обвязал под мышками своим шарфом /установлено экспертизой/ и протащил Лёнечку по лощине, по снегу, двести сорок три метра.
А затем оставил под елью и уехал.

Случилось это около пяти, уже стемнело, к тому же погода была ужасная - мороз, ледяной пронизывающий ветер, к вечеру ещё и пурга разыгралась.

Выдохся Павлин и стало ему не до Лёнечки - тут бы свою шкуру спасти, самому добраться до станции.
Ну, а далее везде.

Вот что расскажут ей в редакции. Беспощадно, не стесняясь в выражениях, как человеку, никогда не имевшему и не могущему иметь ничего общего с этим подонком в павлиньих перьях, который, спасая свою шкуру, бросил умирать беспомощного товарища.

Их беспощадность будет великодушием по отношению к ней, она как бы разом отгородит, защитит её, заблудшую и прощёную, от позора, именуемого Денисом Градовым.
Которого она, неопытная, доверчивая, увлекающаяся, не сумела раскусить так же легко и сразу, как они.

"Ничего между вами не было и не могло быть. Видишь, мы совсем и думать забыли. Забудь и ты..."
Она будет молча сидеть на подлокотнике людочкиного кресла, медленно погружаясь в звенящую ватную дурноту. Нестерпимость этих первых минут возмездия, их боль и стыд она воспримет как заслуженную кару.
Будут все муки ада, будет всё, кроме удивления - видимо, подсознательно она всегда ждала катастрофы.


Крамольное её увлечение, кривая дорожка, на которую она ступила, зная, что ни к чему хорошему это не приведет.

(продолжение следует)...