Для конкурса Мат в два хода Третье место

Ночь безумными ветрами, разбудив деревьев кроны, ворвалась в уставший город злобно-чёрным покрывалом. Птицы, страх беды почуяв, трепеща под гневом бури на высоких парапетах жмутся перьями друг к другу и не смеют даже звуком возразить разгулу неба. Ветер, властью опьянённый, разразился страшным смехом и ударил молодецки в окна каменного замка, за широкими стенами скрыл который страсть другую - страсть любви сердец двух юных, наплевать сейчас которым на неистовство стихии.
Молодая Иоанна, дочь мятежного барона, руки милого Густаво ко груди своей прижала, как молитвенник на мессе, и пронзив Густаво взглядом, обратилась с речью страстной:
- О, прекрасный мой Густаво, рыцарь пламени и грома, не боявшийся во веки ни Христа, ни Вельзевула, и сражавший одним махом три десятка сарацинов, неужели, храбрый витязь, страх в глазах твоих я вижу? Где решимость, в власть которой отдала своё я сердце?
Ветер, в щелях завывавший, чуть притих, решив послушать, но не разобрав ни слова, песню грянул с новой силой.
Слёзы на щеках Густаво поразили Иоанну, ей не виделась доныне слабость грозного солдата, в воле каменной который убеждал её нередко.
- Луч мой счастья, Иоанна, дочь великого барона, как равнять сейчас ты можешь то что делал я с врагами, с тем ужасным назначеньем, что сейчас ты мне готовишь? Почему не можем просто вместе быть с тобой как прежде? Войны, жизнь мою наполнив, жизнь собою заслонили, лишь теперь понять пришлось мне что в другом бывает счастье!
Ветер вдруг расхохотался, будто слышал речь Густаво, и помчал кружить по замку, с стен срывая гобелены. Но за дверью мрачной кельи до него нет дела юным, свою бурю разразившим, двум пылающим созданьям.
- О, любимый мой Густаво. Глупый, глупый мой Густаво. Для побед бывает нужно принести большую жертву, королевские гамбиты мат врагу дают в два хода! Не предашь же ты то дело, за которое отдали жизнь свою родные братья?
И стеклом витражным ветер о холодный пол ударил подкрепить решимость чтобы в сердце храброго героя. И, подняв глаза, Густаво вытер слёзы, проклиная свою слабость от которой духи предков прогневились б, если б слышали хоть слово недостойной его речи. На лице холодный мрамор, так знакомый Иоанне, успокоил её душу, и, Густаво, не прощаясь, удалился в лапы ветра, что хозяином был ныне коридоров мрачных замка. Дверь стальная звонким лязгом затворила Иоанну, и она, встав на колени обратила мысли к небу...

* * *

..- Молодая Иоанна, дочь мятежного барона, обвиняется в измене, грабежах, убийствах также, и судом священным нашим за такие злодеянья будет предана немедля справедливому возмездью - обезглавливанию, дабы назиданье было прочим.
Зашумел народ у плахи, ибо знали, что весь город не поддерживал решенья в казни девы неповинной, чья вина лишь в том являлась, что была барона дочью, и попалась глупо в руки королевскому возмездью.
Палачей убили частью, частью сами отрешились грех невиданный на душу взять для алчного тирана. Кто ж нашёлся? Неужели чьи-то руки вдруг возьмутся над главою юной девы занести топор тяжёлый? Да, стоял слегка поодаль, за священника спиною некто, чьё лицо закрыто колпаком в кровавом цвете. Серых глаз железный холод через прорези на деву обратился беспристрастно. И дождавшись дозволенья исповедника седого, подтолкнул худое тело смелой дочери барона. Затаив дыханье люди, всё ещё глазам неверя, увидали чрез мгновенье брызги крови и скатилась голова той, что являлась самым чистым из созданий. Подхватив её за кудри предъявил толпе безмолвной тот кто, всё-таки решился на такое преступленье.
Но народ, до зрелищ жадный, не ответил ликованьем. Простояв в молчаньи долгом был разбужен громким криком, что заранее задуман был разжечь людское пламя:
- Смерть тирану! - и помчались как один все вон от плахи, в тот же миг расчистив площадь, ко дворцу, чтоб уничтожить власть жестокого злодея.
Так вот дева Иоанна, дочь мятежного барона, жертвой разожгла то пламя, что таилось слишком долго в нерешительном народе, разом увеличив в сотни силы яростных повстанцев...
Сняв колпак, Густаво вытер пот дрожащими руками, провожая хмурым взглядом горожан бежавших к замку.
- Вот и всё, - сказал он тихо голове любимой девы, и к губам её прижавшись, целовал их в раз последний...