Обстоятельства образа действия

-Согрей  чаю! - попросил Антон.
Возле самой двери, чтобы грязь в дом не тащить, наступая правым носком на левую пятку, он пытался выдернуть ногу из сапога.
  Видок у него был ещё тот: белёсая вымазанная непонятно чем  куртка, взъерошенные ветром космы волос и глаза – усталые, красные, похмельные.
 Я сходила в кухню, поставила чайник на огонь и вернулась к Антону. С сапогами он уже справился.
- Ну чё так смотришь? Колотит меня. Чаю выпью и спать лягу.
  Чай пил медленно, согревая  озябшие пальцы на округлом животе чайника. Меня пугал отсутствующий взгляд и несвойственная ему заторможенность речи.
- Пакостно… два огнетушителя*… всю ночь куролесили.
  Антон встал из-за стола и пошёл по длинному коридору, напевая  незнакомое: "Привыкайте серы гуси ко студёной ко воде…"
  Хлопнула дверь, спружинила сетка кровати и что-то грохнулось на пол – я заглянула в комнату. Со стула упал портфель.
- В школу  не пойду, -  вразумительно объяснил братишка,  - а твоя Лола – дрянь! " В огород бы её на чучело, пугать ворон…".
 
  Лола – моя сокурсница. Три месяца назад мы вернулись из фольклорной экспедиции. Романтика, вольница, сельская простота нравов. Там я и подружилась с Лолой.  Оказалось, в городе  живём рядышком. Я обрадовалась, но она меня, как собачёнку, на короткий поводок подтянула:
- Территориальная общность –  ещё не причина для дружбы!
  Лола завораживала неожиданными суждениями и поступками.  Я завидовала ей: она была непредсказуемой. Вчерашний вечер тоже оказался неожиданным.

- Сюрприз! – Лола пыталась улыбаться.
 За её спиной стоял Витька из Сажино: длинноволосый, сатиновая рубаха в  жёлтых турецких огурцах по зелёному, и, конечно, ботфорты – загнутые сверху литые резиновые сапоги. Он был угрюм, молчалив и подавлен. Таким  несчастным я его не видела.
   Пусть Антоша проспится. Я не пойду в университет, пока не узнаю всё до конца. Выяснять осталось немного.

 

 Дождь лил весь июнь. Дороги развезло.  Второго июля фольклорная экспедиция переправлялась  в район дислокации на самолётах.
       Сначала городской троллейбус, - уже полупустой после  начала рабочего дня,- минут сорок тащился из центра в аэропорт "Уктус". Я родилась и выросла в Свердловске, но здесь была впервые. Нет! Не Кольцово!
 
    Деревянная постройка аэровокзала, огромный конус локатора, антенны радиосвязи, похожие на рыбацкие снасти, и безграничная даль лётного поля, поросшего  на возвышении травой вперемешку с лютиками, а в низине - осокой и куриной слепотой. Никакой бетонки! Никаких лайнеров! Одни кукурузники – АН-2.

     Вылеты ещё не начались, ждали прогноз погоды по трассе. Возле самолётов суетились техники: заправляли машины, прогревали двигатели, принимали груз.
    Мы с интересом наблюдали из-за изгороди за их работой и  немножко гордились, что вот-вот вылетим в экспедицию.   
- Увидим народ, который нас кормит!  Cблизимся с ним и запишем его песни, предания, легенды, - говорила Лола.
    Странное дело,  высокопарность слов ей шла, звучала убедительно и пробуждала  смутное чувство вины.
    В чём были виноваты мы сами, я не знала, но  ощущение вины не проходило. Хотелось исправить все кем-то допущенные ошибки. Как это сделать,  кроме Лолы, никто не знал.  Мы верили ей и были готовы к миссии: сблизиться с народом,  через песни и предания понять его душу.

 - Чё вы там робить-то будете? -  спросил  артинский дед, - полоть  или корнеплоды прореживать? Убирать-то рано!
- Мы будем записывать песни, которые вы поёте! – с достоинством ответила Лола.
    Старик долго смотрел на неё с лукавым прищуром, а потом съязвил:
- Ручкой, значит, по бумаге охобачивать будете! Понял! Оно, конечно, так:  нагинаться не надо! С лопатой-то потяжеле будет!  Хорошая работа!
  Дед задумался о своём, а потом выпалил:
- Ко мне, дефьки, вечером с пол-литрой приходите – и споём, и спляшем! Старуха-то у меня померла…

   Наконец объявили два самолёта на Арти. Многие побежали, исчез и готовый к проказам дед. Мы остались ждать наш рейс, прямой и беспосадочный – до Сажино.
  Нас было десять: четыре парня и шесть девочек. Предстояло разбиться на пары, чтобы один писал чётные, а второй нечётные строчки песен и частушек, а, если предание попадётся, побывальщина, легенда, быль или сказка, то,  работая парой, необходимо записать максимально точно, передать особый строй речи рассказчика, который при этом превращался уже в сказителя.
 
     Валера Бурцев, по прозвищу Бычок - чемпион родной Курганской области по какой-то борьбе, атлетически сложенный красавчик с античным профилем был нарасхват, но достался Зое Шухман - скромной девочке с Кавказа, из города, который впоследствии был стёрт с лица Земли страшным землетрясением. 
  Моей парой был Женя - заноза сердечная и тёзка. Две девочки изъявили желание не разлучаться. Лола претендовала на Гришу  в качестве напарника, и он не возражал. Серёжа Сысоев оказался с Леночкой Ким уже по остаточному принципу, случайно.

     Без ненужных демократических процедур старшим группы признали Гришу. Он и взаправду был самый взрослый и серьёзный, с трудовой шахтёрской биографией. Казалось, его не подбить на участие в какой-нибудь авантюре. Здравый смысл, считалось, его не подводил.
 
     Только успели переписать пары – объявили посадку на рейс Свердловск – Сажино, и Женя, приняв позу возле фюзеляжа зелёного АН-2, процитировал из Ильфа и Петрова: " Нет, это не Рио де Жанейро!" Он  работал на публику и, хотя совершенно не походил на товарища Бендера, нам  было весело и смешно.
    Второй пилот только головой осуждающе покачал и выдал всем аккуратные пакеты болотного цвета, о целевом назначении которых я  не имела представления:  впервые летела на таком самолёте.
- Болотные, говоришь?! Блевотные! - Лола опять поставила всё на места.

     Как только, разбежавшись, самолёт оторвался от земли, нас начало трясти. Воздушные ямы попадались так часто,  будто всё небо  перекопали.  Стало понятным назначение пакетов. Гудели пропеллеры, трещали двигатели,  болтанка не прекратилась и с набором высоты. Не становилось легче от объяснений про движение воздушных масс, вызванное циклоном. Лететь предстояло около часа, и за этот час каждый из нас пожалел, что  не выдали парашют.

      Я держалась и благодарила судьбу за несъеденный завтрак. Пакет "блевотный" отдала нашей же фольклористке, которая, тёплого газированного  лимонаду успела выпить в буфете аэропорта перед вылетом.

     Сдерживались и мальчишки. Они  до утра в общаге отмечали конец сессии, поэтому им было по-настоящему непросто, сохраняя достоинство, выныривать из каждой воздушной ямы. И Лола сдерживалась, хотя побледнела и осунулась. Одни глаза остались прежними, но будто из орбит повылезали.
 
     Самолёт не набрал настоящей высоты и держался ниже лохматых войлочных туч, поэтому в иллюминаторе можно было видеть землю, над которой пролетали. Она была похожа на рельефный макет. Преобладали оттенки зелёного,  кое-где  серой булатной сталью поблёскивали  плошки  озёр.  Горы становились всё ниже, леса светлели. Заселённых людьми мест было немного, а перепаханные поля встречались совсем редко.

   Мы летели на юго-запад и  за неполный час  оказались вдали от главного горного хребта, в  лесостепной полосе Предуралья. Самолёт начал снижение. Под нами простиралась почти безлесая  гладкая равнина.  Её вид наводил уныние и скуку.
 
  Село Сажино, примостившееся вдоль крошечной речушки, предстало бесцветным, неухоженным и даже кое-где порушенным, будто  уже стиралось с географической карты.

    Ан-2 , коснувшись колёсами земли, побежал по полосе, сбавляя скорость.  Он остановился, но пропеллеры по инерции вращались, создавая направленный поток воздуха – искусственный  ветер.  Навстречу этому ветру к самолёту бежали несколько человек. Один из них мне показался знакомым - такой цвет волос встречается   крайне редко,- но я не поверила своей догадке.
 
        Прежде, чем открыли люк и опустили лестницу, мы увидели на лётном поле куратора нашей группы – Петра Леонидовича.
- Петя! – Женя захлебнулся своей радостью и больше ни одного слова не смог произнести, - уже тогда  они дружили.
- Петя! Как ты-то оказался здесь? – защебетала Лола, хотя у неё  не было права на фамильярность.
- Приветствую вас всех, - ответил, краснея,  Пётр Леонидович и отозвал в сторонку Гришу, своего ровесника, хотя и нашего сокурсника.  Чернявый бородач Гриша и , как солнышко,  рыжий Петя говорили торопливо, плохо слышали друг-друга из-за заново запущенных двигателей самолёта. Мы  ждали.
 
    Пётр Леонидович был старше нас на пять лет. Мы – его первые студенты. Я надеялась,  он останется с нами, но  преподаватель вручил Грише какие-то бумаги, деньги, и тем же самолётом, обратным рейсом, полетел в Свердловск.

     Разочарование было общим, и вслед оторвавшемуся от земли самолётику Лола начала, пританцовывая, строить всякие гримасы, изображая Петра Леонидовича. Гримасы получались  узнаваемые и смешные. Потом она первая пошла по странной сажинской  взлетной полосе, громко напевая разухабистую песню: "Захотела меня мать да за рыжего отдать, а тот рыжий, он совсем бесстыжий, ой, не отдай меня, мать!" Мы поплелись за ней.

     Большая по площади, будто бы срезанная  вершина холма, служившая аэродромом, выглядела как плато. Спуск с неё был крутым и коротким, прямо к началу деревенской улицы.
- Нам интернат нужен! Он сейчас пустой. Петя договорился, что мы в нём жить будем, - объяснил Гриша.
    За глаза все называли Петра Леонидовича  просто Петей, но в глаза – по имени и отчеству. Сам он никогда не заострял внимания на панибратском отношении к нему, будто и не замечал.
 
       С Петей мы общались почти на равных, без раболепного почтения, подчёркнутого позой с наклоном головы и полуопущенным взглядом, и любили его по-настоящему. Его семинаров ждали и заранее продумывали, какой бы  задать вопрос, чтобы привлечь   внимание молодого преподавателя. Никто из  девочек в него не влюбился, но все перед ним робели и стеснялись собственного  литературного невежества, поэтому  вдумчиво читали всё, что он выносил на обсуждение.

   Интернат оказался совсем неподалёку и, отлежавшись часа полтора на коротких детских кроватках, мы решили, что фольклором займёмся завтра.
   Цель сегодняшнего дня – сориентироваться на местности. Две девочки – Света и Люда – отправились в село искать столовую, магазин и клуб. Остальные ждали их возвращения.
  От скуки мы с Женей решили ещё раз подняться на взлётную площадку и рассмотреть хорошенько сверху расположение села. Наш план не осуществился.

  Во дворе, на козлах для распила брёвен, сидел парень нашего возраста, из местных.
- Первый абориген пожаловал, - шепнула я Жене, ещё не зная, что он будет и первым, и последним. Единственным.
Мы хорошо помнили наказ Петра Леонидовича: с местными не ссориться! Вы – гости, они – хозяева.
   Мы насторожились, но наш  гость вовсе не искал стычки,  он хотел дружить и быть нам в чём-нибудь полезным.
-Говорят, вы из самого Свердловска? Студенты? - не робея,  встал нам навстречу паренёк. - Вот я и решил познакомиться. Скучно у нас. Меня Виктором зовут, чаще Витькой. Зовите, как хотите!
Имя Виктор было ему как-то великовато, а вот Витька – в самый раз. Мы тоже назвались – он рассмеялся:
-Одинаковое имя и у парня, и у девки!
-Он - Евгений, а я - Евгения. Ну и что?
-Мы это в школе проходили: "Евгений Онегин". Мальчишечье имя.
-А "Евгения Гранде"? – подключилась Лола, оказавшись во дворе.
- Эту не знаю, - признался Витька и зыркнул в сторону Лолы. Её имя прозвучало для него  совсем непривычно.

   Витька  оказался нужным и полезным человеком. Войдя  в двухэтажное бревенчатое здание интерната, он под лестницей нашёл сарайчик, отпёр его и вытащил сковородку, кастрюлю, черпак, оловянные миски и ложки, эмалированные кружки, зелёные, как и пятилитровый чайник. Всё побитое, но  пригодное. От него, не дождавшись возвращения наших девочек-разведчиц, мы узнали, что столовой и клуба в селе нет, кино показывают  в соседнем Князево, а вот сельмаг есть. Хлеб завозят два раза в неделю, вино по рублю литр на разлив в тару покупателя, есть консервы.
- Самим надо кормиться, - объяснил Витька. - От сельмага сыт не будешь, даже при деньгах.

   Деньги у нас были, но какие? Командировочные  и  немного своих. Скромные деньги. Позвали Гришу.  Подтянулись и остальные, расселись на чурбаках и брёвнах.
- На брёвнах-то не ёрзайте! Ещё раскатятся! – предупредил Витька, но брёвна уже покатились. Серьёзных травм никто не получил, только Женя  ободрал кожу на ноге. Он вышел в шортах, желая показать свои  длинные ноги.

 
  Люда со Светой вернулись в полном недоумении:
- И как тут люди живут?! Клуба нет! Библиотека не работает! Столовая отсутствует! В сельмаге кое-что из промтоваров, книги,
но еды нет! Только фасоль и килька в томатном соусе! Одинаково стоят – по сорок копеек, а у нас всего пятьдесят на день! И грязь непролазная! Пройти  нельзя, везде лужи, глина сырая скользит …и гуси, кругом одни гуси!  Люда не скрывала, что ей страшно.
- Надо с почты  позвонить в университет! Пусть нас в другое место переведут! – предложила Света и умоляюще посмотрела на Гришу. – Мы же ещё ничего не начали…
- И в другом месте так же, и везде! Оставались бы картотеку перебирать на кафедре! Это – экспедиция, а не дача,- отмахиваясь ладонью от мух, слетевшихся к его надушенной бороде, выговаривал Гриша. – Кому не нравится, завтра в город! Самолеты, слава богу, каждый день летают.

    Гриша говорил медленно, рубил фразы, будто с чурбака кору топориком счищал. Бунт был задавлен в начальной стадии. Но Грише этого показалось недостаточно,и он продолжил:
- Насильно никого не держим! Но и зачёты по практике станут вашей личной проблемой,- в его голосе  послышалась угроза. Все понимали: оторваться от коллектива в таком деле - врагу не пожелаешь!


   Тут Витька без слов, каким-то воровским жестом, который я сразу поняла, позвал  за ворота. Почему он выбрал именно меня, я не думала, но теперь понимаю: в резиновых сапогах, с косой под косынкой, я больше других девочек была внешне своя, почти деревенская.
   Мы зашли  к тётке Латифе. Она во дворе кормила  кур, но была в  цветастом  ситцевом халатике, отглаженном и чистом. Волосы   убраны под белоснежную косынку, надвинутую на самый лоб. Двор  прибран, приготовленные для  вечернего молока трёхлитровые банки стояли в ряд, чистые, перевёрнутые на расстеленном вдоль лавки  полотенце.
 Витька говорил с ней на татарском, но даже я разговор понимала. Слова  "магазин", "картошка", "молоко",  "ведро", "банка" и "рубль" звучали по- русски, вклиниваясь в скупую татарскую речь, в которой оставались "ёк" и "бар", известные каждому уральцу, количества, цены и заключительные слова: якши, рахмат.
      Латифа пообещала два ведра прошлогодней картошки и каждый день по две трехлитровки молока. Сделкой она была довольна и банку утреннего молока дала нам на пробу, бесплатно. Сливок в молоке было на палец!
   Когда, вернувшись в интернат, мы всё это рассказали нашим, настроение разведрилось, а Валера Бурцев мечтательно произнёс:
- Ещё бы мясцом каким-нибудь разжиться!
- А оно вокруг ходит! – прищурился Витька. - Смотри сколько! Прямо под ногами! Лето,- никто не продаст! Только украсть!
-Ну, это брось, паря,- Гриша не шутил. - Мы не разбойничать приехали. Спасибо, что помог! Но не более того…


   Молоко было выпито за считанные минуты, банку ополоснули, и мальчишки с Гришей направились в сельмаг. Вернулись они нескоро, с  вином, хлебом и консервами. Оказалось, что это уже вторая банка. Первую выпили, как только купили, не отходя от магазина. Витька их не оставлял, добровольно приняв на себя роль проводника по незнакомой местности.

    Витька больше всего общался с нашей парой. Женя называл его "друганом", а тот, в свою очередь, постоянно давал нам наводки:
-  Полютовым  дрова привезли, завтра пилить и колоть будут часов до двух, а потом за стол сядут. Вы приходите к ним, они и споют, и спляшут! Бабка у них весёлая!
-У Кондрашиных печку в бане перебрали, сёдни топить будут!
   Эти сообщения  имели стратегическую важность. С таких посиделок мы выходили с онемевшей от скорописи правой рукой. Далеко по селу Женя ходить не мог: нога, поцарапанная на раскатившихся брёвнах, болела. Я тёзку лечила, наклеивая на рану листки подорожника и приговаривая, как шаманское заклинание:
-"О, закрой свои бледные ноги!"*

  Помогал Витька нам с Женей, а глазами стрелял в сторону Лолы.
Только побаивался её сурового напарника.
- Ну и что? – голосом судьи говорил Гриша, - люди дрова заготавливают, печки перебирают, а ты сам чем-нибудь занимаешься?
-Я,- терялся Витка,- ничем. Отдыхаю. Мне осенью в армию.
Глаза его делались испуганными, вид – жалким.
 Он боялся неотвратимо надвигающейся  перемены. В соседнем селе уже схоронили его одноклассника - дезертира, доставленного домой в цинковом гробу.
-Интересно, где это ты так переутомился? В твои-то годы на шее у матери сидеть не стыдно?
     Лень, трусость и иждивенчество в Гришиных глазах были не просто пороками, а грехами, которым он не находил оправдания.
- Мы с сеструхой в лес ходим каждое утро, запасы делаем, - оправдывался Витька. Он старался ни с кем не спорить.
     Про сеструху мы слыхали от него не в первый раз, но её не видали.  Во всём селе не видали никого, кроме Витьки, моложе сорока лет.
- Все на заработки подались, - пояснял он, - опустело село, одни старики и старухи остались. И я с сеструхой.

   Мы тоже начали  по утряночке ходить в лес, собирать маслята  и варить в большой кастрюле грибной суп, сдобренный снятыми с молока сливками, картошкой и ворованной на чужих огородах зеленью.
   Быт налаживался, а вот с народным творчеством дело было куда серьёзнее. Село полупустое, да ещё и население смешанное: кроме русских, -  татары, башкиры, удмурты.
 Одна Латифина  родственница - апа - считалась колдуньей,  знала много заговоров, гадала.  Мы с Женей  у неё побывали дважды и  немало записали. К нашему удивлению, все её наговоры и заклинания звучали по-русски, и произносила она их всерьёз. Ей не нравилось, что мы за ней записываем, поэтому в третий раз она нас к себе не пустила, разозлилась и пригрозила: блин покатится - не поймаете! Тесто-то замешено! Печка - топится! Сковородка греется!* Как это ни странно, но предсказание полностью сбылось.

    Трепет вызывал разговор о староверах и встрече с ними.
 -В двух крайних избах, - Витька даже голос понизил до шепота, - живут  эти старообрядцы. Ни с кем не общаются, а, если кому   воды попить вынесут, то из поллитровой банки, и тут же на глазах её разобьют!
  Войти с кержаками в контакт считалось верхом удачи, о таких случаях в экспедициях  рассказывали, как о чудесах. Гриша к ним пошёл  без Лолы. Он постучался и для начала попросил воды напиться. Ему вынесли "испить" не в стакане и не в ковше, а в банке, как Витька  рассказывал.
   Гриша пил медленно, растягивал глотки и пытался начать разговор. Но даже его давно уже не стриженная и нечёсанная борода доверия  у них не вызвала и к собеседованию  не расположила.
-Как нелюди,- возмущался Григорий, -  в калитку не впустили! И банку об камень грохнули! Я же не заразный какой!
 
   По  очередной Витькиной наводке мы с Женей пошли к Зубаревым. Помогли разгрузить сено с телеги на новый сеновал и оказались приглашенными за стол вместе с работниками.
   Сели мы чуть поодаль, чтобы на коленях разложить тетради. Хозяйка выставляла на стол скупую закуску: хлеб, перья зелёного лука, огурцы с огорода. В центр стола она поставила миску с яичной болтушкой, слегка присоленной и сдобренной зеленью. В неё макали хлебный мякиш. Мы с Женей брезгливо переглянулись, но не это  было самым удивительным зубаревским угощением.
 
   На включённой электроплитке грелся чайник с брагой. От запаха перебродивших дрожжей мутило, видимо, не только нас. Пооткрывали настежь окна, но дрожжевой запах не выветривался ни в какую, зато  привлекал мух.

   Тёплую брагу пили гранёными стаканами, подливали в чайник из бидона, и опять грели.  Тосты  были короткими и понятными:
- За нас!
- Будем!
- Поехали!
   После первых трёх стаканов тёплой браги народ по нашей просьбе запел, но песни  общеизвестные, которые передают по радио.
- Что-нибудь старинное, - попросил Женя, и нам
   исполнили про раненого Щорса под красным знаменем.
- Повеселее чего-нибудь, - предложила я и для затравки спела:
" Подружка моя,
у нас дролечка один.
Ты ревнуешь, я ревную,-
давай лучше продадим!"
Старуха Зубарева подхватила:
"Подружка моя!
Я уж продавала.
Одна дурочка брала,
Три рубля давала!"

   После пятого стакана частушки пошли под перепляс, появился баян. Мы записывали тексты с той бешеной скоростью, с какой сельчане дробили голыми пятками по грязному деревянному полу.
  До  интерната, бережно поддерживая друг дружку, мы доплелись с трудом. Гриша только головой укоризненно покачал.  Протягивая вперёд тетрадь, Женя пытался оправдаться:
- Смотри, сколько записали!
- Записали? Спать! Завтра утром расшифровывать будете!

   Он, как в воду смотрел: написанное прочтению не поддавалось, в каждой частушке с трудом мы разбирали строчку или две. Выручил, как всегда, Витька. Он эти частушки знал с детства и чётко диктовал нам одну за другой. Когда работа была завершена, мы в скобочках обозначили: записано в июле 1971 года в селе Сажино со слов Зубаревой Евдокии, 1895 года рождения.
   На эти последние слова Витька смотрел долго, задумчиво, а потом предложил:
- Я вам тоже кое-что спою, а вы укажите, что записано с моих слов. Идёт?
  Его частушки были про армию, в которую он то ли не хотел, то ли боялся идти:
"Привыкайте серы гуси ко студёной ко воде!
 Привыкайте новобранцы к чужедальней стороне!"

"Нынче осенью кукушки будут коршуном летать!
 Я молоденький мальчишка буду ЗеКов охранять!"

"Кому шапочка боброва – мне ушанка со звездой!
 Кому девка черноброва, мне…
- Я дальше ещё не придумал, это ничего?"
В скобках мы обозначили: записано в июле 1971 года, в селе Сажино Артинского р-на, со слов Виктора Чемезова, 1953 года рождения.

   Подошла Лола, заглянула в наш отчёт, задержала взгляд на исполнителе и пропела, глядя только на Витьку:
"Меня матушка стегала от берёзы прутиком.
Мне родима наказала: не гуляй с рекрутиком!"
  Он покраснел, а Лола вышла из комнаты, оставив нас в недоумении. Я даже тогда не сообразила, как ловко у неё  хорошая украинская песня в язвительную частушку превратилась.
- Чего она добивается? – возмущался Женя.- Зачем  его дразнит?


  Витькина влюбленность в Лолу обсуждалась всей группой. Мальчишки ухмылялись. Девочки же, особенно Люда со Светой, кипели от негодования:
- Это пОшло! Ты кокетничаешь с ним!
- Ты – студентка. А он кто? Это оскорбительно!
  Лола прислушивалась к их словам не больше, чем птичница к стуку клювов о дно кормушки, и цитировала Лопе де Вега:
"Любовью оскорбить нельзя!
 Кто б ни был тот,
 кто грезит счастьем.
 Нас оскорбляют безучастьем".

  Пошла вторая неделя практики. Начали обрабатывать собранный материал и писать отчёты.  Песен и частушек  записали достаточно, а вот с эпическими жанрами возникала "недостача".  Легенд и преданий в селе никто не знал. Сказки рассказывали из сборника "Русские народные", а иногда и про "Красную шапочку". К уральскому фольклору всё это не имело отношения.

   Разочарование было тайным и, подогреваемое страхом не получить зачёт по практике, оно каждого заставляло поостеречься. Вслух не высказывалиcь. Каждый боялся, что  плохо только у него.  Возможно, у других лучше.
    Отчёты   начали припрятывать, будто опасались, что у них спишут.   Списывать было нечего и не у кого!
 
      Однажды вечером  все-таки возник разговор об этом.
- Сколько  преданий у вас? - простодушно спросил Серёжа Сысоев у Светы. Она не ответила на вопрос, а сказала вместо этого:
- Надо пять. Ещё есть время.
- Мы все дома прошли не по разу, - вступила в разговор напарница Валеры - Зоя, но, кроме частушек, песенок и пословиц, никто ничего не знает.
- Этого не может быть! Вы плохо искали! - возмутился Гриша.-Сколько, Лола, у нас с тобой этих преданий?
-  У нас тоже преданий и легенд  нет,-  созналась Лола. - Всё как-то не так оказалось, как я думала до практики...
-У нас  нет ни одной легенды, побывальщины, предания. И обрядных песен тоже,- призналась  Света. - Я думала,  у вас по-другому, поэтому боялась признаться.  Теперь скажу: мы как туристы по деревне ходим целыми днями, а они смеются вслед...
-Я считаю, - Лола  говорила мало, но по сути - тут и людей таких не осталось, которые бы что-то в своей памяти сохранили!
- Ты же мечтала сблизиться с народом и душу его понять? - не упустил возможность подколоть Женя. - А теперь народ тебе не тот?
Витька - он тоже народ! Что же ты не сближаешься? Душу совсем не стремишься понять?
  - Не переживай! Сближусь, когда надо будет!- огрызнулась Лола.
- Только и Витька всего, что от нас требуется, не знает! Никто здесь этого не знает! А без этого - незачёт!
- Что же делать? - испугался Валера. - Стипендию  снимут! Надо что-то придумать, найти  где-то эти предания!
- Библиотека не работает! Где искать? - напомнила Люда. - Мы ещё в первый день сказали, надо проситься в другое место! Не такой тут народ, да и мало его... половина домов заколоченные стоят.

- Филологи вы или кто?- спросил Женя. - Сочинить надо, чего не хватает, а не отчёты прятать под матрасы! Всем вместе сочинить, немножко по-разному записать, сдать  отчёты и стипендию получить за два месяца - летнюю!
- Как это сочинить? Подделать? Но это же  подлог! - ужаснулась Люда.

  Возникла пауза. В душе каждого боролись несовместимые по сути желания: благополучно закончить практику, не потеряв из-за неё стипендии, - с одной стороны, и не стать соучастником, пусть мелкого, но  преступления, - с другой.
    Все выжидающе смотрели на Гришу. Ответственность за решение мы привыкли перекладывать на других. Он молчал, уткнув взгляд в полено. Видимо,  взвешивал все "за" и "против". Он пытался вспомнить, были ли в истории факультета случаи, когда полностью не выполнялась разнарядка по жанрам. Такого не было.  Всегда все  отчитывались гладко.
- Кто-нибудь знает, как это  должно выглядеть? - спросил Гриша, как бы одобряя борьбу за стипендии.
- Сообразим, - хором ответили мы с Женей.  Ощущение необходимости создавать фальшивки компенсировалось радостным чувством автора, который мысленно  знает, что и как надо написать, осталось только приложить перо к бумаге. 
 
 Пять последних дней мы никуда не ходили и сочиняли стилизации, в которых орудовали домовые, безобразничали черти, пугая честных углежогов, от древней профессии которых получило название село - Сажино.
    Мы выполняли разнорядку без угрызений совести и творчески, при этом, если погода позволяла, загорали на крыше сарая и обсуждали, что бы такое съесть, вернувшись в город и получив заветную летнюю стипендию.
Мечты крутились вокруг мяса:
-Пельменей домашних!
-Отбивную!
-Сосиски с пивом!
-Цыплёнка-Табака!
-Нет, лучше ногу куриную!
-Бифштекс с яйцом!

    Появился Витька. Он попал в тему:
-А сегодня гуся, зажаренного на углях, хотите?
Возникла затяжная пауза.  Мы,  сглатывая слюни, смотрели на Витьку.
- Прощальный вечер! Отвальная! Завтра вы улетаете – сегодня  я приглашаю!
- Собираемся в десять, как только начнёт смеркаться! Сделаем в лесу прощальный костёр! – подключился к агитации Женя. Но идея  праздника  овладела массами, она не требовала ни агитации, ни пропаганды.
    Началась подготовка. Выложили сохранившуюся наличность. Допили молоко. Отмыли банки и - в сельмаг.
   Около десяти начало темнеть. Из двора интерната вышли одиннадцать человек и направились вдоль речки в сторону аэропорта. Банки с разливным вином  поставили в "акушерский саквояж" – вместительный портфель Лолы. Между ними, чтобы не звякали и не побились, положили две буханки хлеба.

  Последние стайки водоплавающей птицы вылезали из воды и, утки с гусями, устало переваливаясь, потянулись в село. Витька шёл первым,  указывая дорогу. Около аэропорта, в тёмной низине, он начал дразнить зазевавшегося гуся и палкой погнал его вверх, на плато взлётно-посадочной полосы.
- Он, что ли, в нашем меню? - спросила Света. Не получив ответа, она повернула назад. Ещё четверо последовали за ней.
- Не бойтесь! Я отвечаю! – пытался остановить их Витька.
  Гусь воспользовался моментом и попробовал взлететь, Витька его настиг и погнал дальше.
- Не обращай на них внимания! Они – не компанейские! – ободрила  парня Лола.
- Не больно-то и надо!- пробурчал Валера.
- Меньше народу, больше мяса каждому достанется, - подсчитал выгоду Женя.

- И я не одобряю,- шепнул мне Гриша,- но вас одних не оставлю. Ещё и вина столько! Весь лес спалите!
 Подъём закончился, и мы оказались на плоскости лётного поля. Небо затянули облака или тучи. Луна иногда ненадолго выглядывала из-за них и снова исчезала. Впереди, на тёмном травяном сукне белела, как бильярдный шар, светлая точка – гусь.

  Теперь он перекатывался впереди, а мы, растянувшись полукругом, шли за ним. Никто ни о чём не думал, просто каждый следил глазами за этим светлым пятном и старался не запнуться, не упасть.
  Лолкин пудовый саквояж  нёс Валера. Гриша его иногда спрашивал, не устал ли он, но Валера только посмеивался:
- Для меня это не нагрузка!

   Выглянула луна, жёлтая и круглая. Она висела так низко, что казалась семафором, предупреждающим об опасности: "Осторожно!"
- Лови его! – скомандовал Витька. И мы все, кроме гружёного вином Валеры, бросились на перепуганного гуся. Он убегал, выскальзывал из неловких рук, бил крыльями, отрывался от земли, но тут же падал. Он отчаянно кричал. Мы хохотали, падали на него. Он уворачивался и пытался взлететь, пока кто-то не навалился  всем телом и не ухватил гуся за шею.
- Режьте!
- Чем?
-У кого нож есть?
- Ломай шею об колено!
- Она не ломается!
- У меня есть перочинный, для карандашей, - признался Женя,- но я  не смогу.

   Ему было неловко оттого, что именно у него в кармане оказался этот ножичек, и ещё больше оттого, что он не сможет сделать того, что надо сделать.
- Дай сюда! Не может он! –вошла в раж Лола и начала тупым перочинным ножичком перерезать птичью шею. Мешали перья, лезвие не достигало кожи. Поняв это, Лола стала выщипывать короткие шейные перья. Гусь кричал не переставая, а Лола, высвободив крошечный участок кожи, вонзила в него острие ножика и вспорола кожу на горле птицы.
- Глубже надо! – советовал Валера.
- Надо ему трахею перерезать! Чтобы дышать не мог! – подсказывал кто-то ещё.
- Всё перерезай, что можешь! Чтобы он заглох! - требовал Витька.
Через какое-то время гусь замолчал.

   Луна опять ушла за тучи. В полной темноте мы вытащили всё  из саквояжа и запихали туда гуся.  Голова безвольно болталась на надрезанной шее. Самое ужасное, казалось, позади.
   Теперь мы с Женей несли банки, Гриша – хлеб, Валера – саквояж с гусем. Витька с Лолой замыкали шествие. Мы направлялись в лес. Там, на какой-то полянке, заранее была собрана куча хвороста и веток для костра.

   Вдруг совершенно бесстрастным голосом Валера объявил:
- Он сказал: "Га!"
 Никто не отреагировал. Валера повторил настойчивее:
-Он сказал: "Га!", он опять сказал: " Га!".
- Дай сюда саквояж, - Гриша  не поверил и перехватил портфель с трофеем. Через минуту Гриша истерично заорал:
- Я - не живодёр! Гусь - живой! Он шевелится! - и отшвырнул портфель в сторону. – Сделайте с ним что-нибудь! Я так не могу!

  Мы окружили портфель. Гриша подсветил карманным фонариком. Стенки саквояжа подрагивали, дно пропиталось кровью, но ужаснее всего был крик недобитой птицы:
-Га-Га-Га! И снова, уже жалобней:-Га-Га-Га!!! Мне стало страшно,  я вцепилась в Женину руку.
-Все мы живодёры! – выдохнул он.
-Может, можно шею забинтовать, и гусь выздоровеет? - спросила Лола.
-Добить надо побыстрее, чтоб не мучился, - Витька схватил портфель и бегом побежал к лесу. Мы за ним.

   Времени было около полуночи, когда отыскалась поляна. На ней у Витьки был обжитый шалаш, нашёлся топорик, нормальный нож, стаканы.
  Через десять минут горел костёр. Гусь был обезглавлен и вспорот. Витька убрал внутренности, пучком мокрой травы протёр образовавшуюся полость и отдал гуся нам с Лолой в ощип. Я знала, что забитую птицу опускают в кипяток, а потом уже щиплют, тогда перья выдергиваются легко. Кипятка не было, и ощипать тушку мы не сумели.
- Не беда! – улыбался Витька, - обгорят перья!
Он порубил гуся на куски, из внутренностей отделил сердце и печень. Костёр прогорал быстро, вскоре по его краю разложили куски мяса, а сердце и печень Витька нанизал на два прутика.

   Не уверена, что нам по-прежнему хотелось гусятины. Мы пили вино, закусывали хлебными корочками, смотрели на огонь и молчали. Воздушный шарик безудержного веселья сдулся.
  Лола с Витькой сидели отдельно, чуть в стороне от костра.
Они обнимались и целовались, но никто на это не обращал внимания. Сердце и печень, поджаренные на прутиках,  охотно уступили им. Женя заумно прокомментировал, что совместное поедание сердца – мистический ритуал, вроде клятвы на крови.

   Начал накрапывать дождь. Мы сдвинули  кровавые куски мяса в центр кострища, присыпали сверху  красными головешками и ушли. Утром Витька не появился, хотя обещал проводить.

   С тех пор прошло три месяца. Всё вроде бы встало на свои места, летние приключения начали забываться. Мы вернулись из колхоза с уборочной, приступили к занятиям, а вчера неожиданно  прилетел Витька. Где-то узнал адрес Лолы и заявился к ней домой. Её мама была в шоке. Она велела от  гостя немедленно избавиться, и Лола привела его к нам. В городе мы жили рядом.

  Её объяснения были извилисты, как путь змеи к жертве. Но жертва была выбрана. Ею стала не я, а мой брат Антон.
- Покажи Вите город,- щебетала Лола, - а на вечер я вам билеты в цирк организую!

  Она ушла. До вечера было далеко, мы сели пить чай.
- Помнишь историю с гусем? – спросила я для поддержания беседы, не предполагая, что у неё было продолжение.
-С гусем? Помню! Мы его с сеструхой утром съели. За ночь он пропёкся, вкусный был, гад! Витька замолчал, допил чай и признался:
-Меня потом за него судили. Товарищеским судом. Оштрафовали на тридцать пять рублей. Хотели  добиться признания, что этого гуся я вместе со студентами украл. Тогда бы в ваш университет сообщили и штраф на всех разделили. Но я не выдал. Стоял на своём: мы с сеструхой! А с моей сеструхи взятки гладки. Глухонемая она, инвалид, значит.
   Часов в шесть они с Антоном ушли гулять и куролесили до утра…
 Осталось выяснить совсем немного: зачем же прилетал Витька?

    Этим вопросом я встретила отоспавшегося после загула Антошу.
- А ни за чем! В армию ему послезавтра. Прощаться приехал.
Он не надеялся, что Лола его будет провожать. Что выпроводит так, тоже не ожидал.
-  Чем вы целую ночь занимались? Почему спать домой не пришли после цирка? – допытывалась я.
- Какой цирк? Витька сказал, что цирка на сегодня достаточно!
Вина купили и в аэропорт на "Уктус" уехали.  Там  просидели до утра. Я слушал. Витька рассказывал про то, что в армию не хочет, боится чего-то, про Лолу, про сеструху… плакал даже и грустные частушки пел: "Привыкайте серы гуси ко студеной ко воде…"  Много чего он пел...
 Я, кажется, одну  запомнил, потому что смешная:
 "Меня парень целовал у реки под мостиком.
 Он ушёл, а я сказала: обезьяна с хвостиком!"
 
   Вам всем привет велел передать. А мне обещал письмо прислать из армии. Сказал, всё равно больше-то писать некому. 



Огнетушитель – бутылка дешёвого вина ёмкостью 0,75 литра.
Фольклор - устное народное творчество.
"О, закрой свои бледные ноги!"  - моностих Валерия Брюсова, однострочное стихотворение, считавшееся символом декаданса- упадка поэзии.
"Бросить блин" - пустить сплетню.