Новая Москва

Люди спали прямо на верхней палубе. Пароход шёл медленно, и вибрация от машин уже почти не ощущалась привыкшими к неспешному плаванию людьми. Однако эти трое поступили ещё умнее – они забрались в барказ. Каждый из них был не совсем тверёз, но и пьяным никого из них назвать было нельзя. Такого рода люди всегда слегка под хмельком. Речь их, и без того медленная, ещё более замедлялась лёгким онемением языка.

- Фёдор, а ты чего в Таджуру-то едешь?

- Батрачить надоело. У нас на Дону ведь как: у кого луга да табун, тем – вольница, а у кого усад да корова – темница. Даже и не женишься век. Так и будешь у себя ходить за стариками, да у соседа за быками.

- А здесь, думаешь, лучше будет? Ашинов-то царьком сядет, все ему взбатрачимся.

- Ну, пущай его попытает сесть. Это ведь там есаулы да хоружие, а тут казаков нет, и он уже не старшина. А ну как все эти винтовки, - Фёдор неопределённо кивнул головой в сторону кормы, - ему да в пузо?

- Н-да. И чем ты тогда от меня отличаешься? Я-то хоть уже дел натворил, да вот бегу от них подальше. А ты плывёшь затем, чтоб дела творить! Куда потом побежишь? А, Фирсыч?

- Да нет, Костя, Фёдор прав. Чтоб дела делать, как раз надо куда-нибудь уплывать. Тут и закон не в закон, и совесть не в совесть. А то, что ты от Ялты до Керчи нагулял, – это ведь не дела. И ты что, думаешь, сам здесь дел никаких не наделаешь? А? – Фирсыч с прищуром взглянул на Костю.

Тот махнул рукой и протянул Фёдору фляжку.

Всех троих разбудил долгий гудок парохода. На горизонте отчётливо бурели холмы и горы африканского берега. Все привалили к бортам, вскарабкались на ростры и мостики. Дети прыгали за спинами взрослых, пытаясь что-нибудь рассмотреть, некоторых родители брали на руки или сажали на плечи. Фёдор с Костей тоже было рванули к борту, но Фирсыч остановил их:

- Погодите, насмотритесь.

Фирсыч оказался прав. Пароход долго подбирался к берегу, а потом начал петлять между отмелями и коралловыми рифами. Было уже о полдень, когда показался небольшой порт – глинобитные дома, склады с железными крышами. Люди, к тому времени уже утратившие всякий интерес к созерцанию берега, вновь жадно прильнули к бортам:

- Вот это да! А говорили – палаточный лагерь! Господи, да это и вправду – новая Москва!

Вдруг волна общих восторгов схлынула: кто-то разглядел минарет. На палубе установилось полное молчание, все тревожно вглядывались в очертания города.

- Ах, гады. Взяли. В живых, наверное, никого не оставили, - кто-то рванул в трюм, собираясь раздавать винтовки.

Трудно сказать, чем бы всё это кончилось, не выйди на мостик сам Ашинов:

- Братья и сёстры, казаки! Не серчайте! Это французская станция Обок, наша станица – западнее, потерпите ещё часок.

- А чего там минарет, коли она французская?

- А это французы купили здесь одного князька, эмира по-местному. Флаг свой подняли, а креста-то поставить побоялись!

Дружный хохот был ответом оратору.

- Французы – трусы! Если уж они с князьками ихними боятся связываться, с нами им подавно сладу не станет!

Прошёл ещё час, даже на январском солнце люди умаялись окончательно. Поэтому никто не почувствовал, как судно замедлило ход и развернулось носом к берегу. Всех привели в чувство боцманские свистки да казацкие тумаки. Тут только наиболее глазастые разглядели на берегу грязные палатки и несколько барказов, выгребающих по направлению к пароходу. На палубе у сходен тем временем творилось что-то невообразимое. С одной стороны выстроились офицеры и незанятая часть команды парохода. С другой – казаки с винтовками. Посередине с хоруговью и ковчежцем шествовал отец Паисий, присоединившийся к экспедиции в Константинополе, а с ним и весь походный клир – три десятка монахов и монахинь, желавших принести православие на берега Таджуры. В толпе на палубе немало народу истово крестилось, но многим это шествие казалось нелепым. Раздавались насмешки: мол, тут ещё ни пахано, ни сеяно, а уже будет два монастыря. Что вы, говорили другие, не без образования, будет один – и мужской, и женский. Для того они, мол, с глаз начальства подальше и едут. Тем временем Ашинов с Паисием сели в барказ и отвалили от борта.


***

Костя с Фёдором вернулись с ловли на рифе. Они были в очень хорошем настроении, смеялись всю дорогу, хотя и устали. Им, бывалым рыбакам, в диковинку была и здешняя рыба, и здешние уловы. За время жизни в Новой Москве они уже сами начали верить в Эльдорадо, о котором одному в Ростове, а другому в Одессе вещали агенты Ашинова. Однако Фирсыч встретил их весьма кислой миной:

- Радуетесь? Рыбы наловили много, да? А вот французы-то не трусы оказались, выгонят нас отсюда скоро взашей – и будем знать.

- Так, - Фёдор стал серьёзен, - откуда вести?

- Да, был здесь сегодня ихний консул из Обока. Приехал с солдатами, потребовал Ашинова. Я как раз по кухне дежурил. Слушал.

- А ты что, французскому умеешь? – съязвил Костя.

- Мало что я умею, слушай, что говорю. Ашинов-то сам не в зуб ногой, так Паисий у него за толмача. Понял?

- Угу. Ну, и?

- Ну, и он ему ультиматум, француз в смысле – Паисию, а тот – Ашинову. Дали неделю, чтоб связаться с нашими. Если не свяжемся, они считают нас, - Фирсыч задумался, - о! интернированными лицами.

- Это как?

- Это вроде как пленными, - в палатке стало тихо.

- Федь, а чего ты теперь с Надеждой делать будешь? – После долгой паузы спросил Костя. - Вы ж жениться хотели, а в плену – какие свадьбы?

Условие консула Ашинову выполнить удалось. Через пять дней недалеко от берега бросил якорь небольшой двухмачтовый корабль под Андреевским флагом, на корме которого в трубу разглядели славянскую вязь: «Манджуръ». Из-за кормы скоро выскочил ялик, а в ялике стоял, сверкая эполетами, командир канлодки «Манджур» кавторанг Чухнин. В лагере вздохнули с облегчением: нас не бросят! Но Чухнин пробыл у Ашинова всего четверть часа. Потом они вдвоём на том же ялике вернулись на корабль. «Манджур» выбрал якорь и двинулся вдоль берега. Лагерь охватила тихая паника: старшина бежит! Панику погасил Паисий, объяснивший собравшимся, что Чухнин и Ашинов будут заниматься обследованием берега.

Ашинов и вправду вернулся на следующий день, но один. «Манджур» снова выбрал якоря и ушёл в открытое море. Больше Андреевского флага участникам экспедиции увидеть было не суждено. Ашинов был в ярости: со смертью адмирала Шестакова он потерял важнейшего заступника в приближённых кругах. Нижегородский губернатор Баранов не имел и десятой части его влияния (и винтовки его – дерьмо!). И вот теперь это ни-рыба-ни-мясо Гирс, министр иностранных дел, провалил всё дело. Да адмиралу Пещурову отдельное спасибо. Оговорили его перед царём-батюшкой!

В станице Новая Москва никто, кроме Ашинова и Паисия, не знал, что «Манджур» пришёл сюда не для того, чтобы заступиться за подданных императора всероссийского. Перед Чухниным стояла лишь одна задача: определить, насколько Новая Москва пригодна на роль угольной станции наших крейсеров на случай войны. На Певческом мосту знали, что Обок – хорошая станция, не хуже Адена, но там уже были французы. А каковы возможности Новой Москвы? Чухнин провёл осмотр со всем тщанием, и сделал сам собой напрашивавшийся вывод: станица Новая Москва не может быть крейсерской станцией. Слишком сложный фарватер, слишком малые глубины – шесть метров, а у наших крейсеров осадка не меньше пяти, слишком близко французы. Чухнин даже поспешил уйти до истечения срока французского ультиматума.

На следующий день все жители Новой Москвы – без малого четыреста человек – собрались на берегу. Палаточный лагерь был свёрнут, все пожитки уложены на барказы. Мужчины, даже монахи, впряглись в лямки и потянули нелёгкий груз вдоль берега – на запад. Переход занял ещё пять дней. Его целью было заброшенное португальское укрепление Сагалло, почти в самой глубине залива Таджура. Оно высилось над крошечной бухточкой, пригодной для средневековых каракк, но не для современных кораблей. Сагалло представляло собой бастион, сложенный из дикого камня и дополненный глинобитными постройками, к тому времени уже почти разрушившимися. Палатки разбили под стенами крепости, в самом бастионе поселили казаков, вооружённых старыми винтовками Альбини-Баранова с откидным затвором да абордажными палашами. Главную силу составляли пять картечниц Гатлинга. Над Сагалло торжественно, с молебном, подняли российский флаг. Истрёпанное полотнище было, тем не менее, хорошо видно с моря, и в этом заключалась главная ошибка Ашинова.


***

Утром 5-го февраля 1889-го года лагерь под Сагалло был поднят сигналом военной тревоги. Фёдор, ещё с момента предъявления ультиматума зачисленный в сотню, выбежал на стену, успев лишь надеть штаны и портупею с подсумками и палашом. Большинство казаков тоже обошлись без рубах. Цепочка полуголых тел выстроилась на стене бастиона, несколько групп залегли у его основания. Недалеко от Фёдора трое казаков готовили к бою картечницу. У знамени стояли Ашинов в парадной форме и Паисий в праздничном облачении. Казалось, что они заранее готовились к этой минуте.

В море были отчётливо видны французские корабли. В отличие от чёрного «Манджура», они были окрашены в белый цвет. Но парусов у них было меньше – верхний рангоут был снят, как и было положено перед боем. В море снова показался ялик, снова блеснули эполеты. Это флаг-офицер адмирала Олри вёз Ашинову новый ультиматум: немедленно сдать оружие и очистить Сагалло. Однако вручить его он не смог. Над ухом Фёдора резанула очередь – это заговорил один из Гатлингов. Цепь фонтанчиков поднялась перед носом ялика. Французы не стали испытывать судьбу и отозвали своего парламентёра. Но огня пока не открывали.

- На нервы действуют, - сказал сосед Фёдора по цепи.

- Ага, - Фёдор сплюнул.

Тем временем адмирал Олри решил, что приличия соблюдены, и приказал открыть огонь. Головной корвет выстрелил из тяжёлого орудия. Бомба со свистом легла в палаточный городок, подняв столб дыма и песка, почти без пламени. Пауза была долгой. Наконец, второй корвет тоже сделал выстрел. Его бомба ударила в бруствер как раз там, где стояла картечница. Фёдора сбросило со стены вниз, но ему повезло – он упал на тюки с амуницией. В полусознании он попытался вновь вскарабкаться на стену, но лестницы больше не было. На том месте, где стоял Гатлинг, было лишь какое-то дымящееся зияние. К Фёдору подбежали монахини и увели его на перевязочный пункт. Тем временем к бою подключились французские канонерки, сделавшие ещё по два выстрела. Все снаряды легли в палаточном городке.

Однако русский триколор продолжал развеваться над Сагалло. Тогда за дело снова взялись корветы. Они стреляли исключительно точно, и двумя снарядами уничтожили ещё два Гатлинга. Третий, и последний, снаряд ударил недалеко от того места, где стояли Ашинов и Паисий. Ашинов упал, Паисий же бросился спускать флаг. Рваное полотнище с трудом подавалось его непривычным к труду рукам. Рывками оно медленно ползло вниз, будто не желая признавать поражение. Но французы уже вовсю налегали на вёсла, выгребая к берегу.

Для десятиминутного боя потери были кошмарные. Сам Ашинов был только контужен, но около тридцати казаков были убиты, столько же – ранены. Среди мирных колонистов убитых было ещё больше. Фёдор брёл по лагерю, не оглядываясь ни на своих, ни на французов. Оружие с него сняли ещё на перевязочном, и теперь нельзя было сказать однозначно – а держал ли он его в руках. Раненый, он и в Африке раненый. Около одной из палаток ему в глаза бросился женский труп. Фёдор долго не мог понять, почему он так его привлёк, пока не узнал в нём Надежду. Без смысла и цели он побрёл дальше. И трудно сказать, где бы он остановился, если бы не Фирсыч, который отвёл его в укрытие, сооружённое из обломков палаток на краю лагеря.

- Федя, родный, приди в себя, - умолял его чумазый от порохового дыма Костя.

- А?

- Господи, спасибо! Битый час тебя тормошу! Мы тут решаем, что дальше делать.

- А что, у нас есть выбор? – Фёдор повалился на бок, но Фирсыч не дал ему упасть и вернул в прежнее положение.

- Французы приказали нам сдать оружие и флаг, но они не собираются вывозить нас отсюда, Феденька! Ашинова они ещё забрали – судить будут, Паисия тоже вместе с монахами и монашками увезут домой – это их капеллан постарался, не гляди, что католик. А мы – двести человек – никому уже и не нужны!

- И?

- Ну, мы и подумали: тут где-то за горами есть христианское царство, называется Абиссиния. Возьмём ружьишки да палашики, да и пойдём, послужим царю христианскому. А?

- Издеваешься, Фирсыч?

- Что ты, боже упаси!

- А откуда оружие?

- Ну, напасли сестрёнки вовремя.

- Эх, Абиссиния – небо синее. Что ж, тогда как стемнеет…


(как было на самом деле)

На самом деле события развивались менее трагично и не так быстро. Станица Новая Москва на северном берегу залива Таджура была основана казацким старшиной Н.И.Ашиновым ещё в 1888-м году, но тогда в ней было около дюжины жителей. 20 июля 1888-го года Ашинов, ободренный стабильным положением колонистов и пренебрежением французских колониальных властей, отправился за помощью в Россию.

Поддержку он нашёл у управляющего морским министерством И.А.Шестакова и нижегородского губернатора, бывшего моряка, Н.М.Баранова. Однако безоговорочно ему доверял только последний. Адмирал Шестаков, хоть и учитывал возможность использования станицы Новая Москва, не допустил Ашинова ни к царю, ни к генерал-адмиралу. Сам же он сделал немного: отправил в Таджуру пароход с углем и приказал главному командиру Черноморского флота А.А.Пещурову выдать Ашинову немного устаревшего вооружения, коего тот и получил: 200 винтовок Альбини-Баранова, 200 абордажных палашей, пять картечниц Гатлинга. Так дело обстояло в августе 1888-го года.

Однако со временем отношение И.А.Шестакова к Ашинову переменилось. Посылая в октябре на Дальний Восток канлодку «Манджур» под командованием кавторанга Г.П.Чухнина, ГМШ инструктировал этого офицера таким образом, что у России нет интересов в заливе Таджура. «Манджур» побывал в Таджуре ещё до возвращения туда Ашинова, и это стало одной из причин тревоги для французов. В конце ноября адмирал Шестаков умер.

Ашинов отплыл назад только в декабре, а прибыл уже в январе 1889-го года. Вместе с ним было несколько сотен искателей счастья, навербованных агентами Ашинова на юге России. Во время стоянки в Константинополе к экспедиции присоединился настоятель местного подворья Афонского монастыря отец Паисий. Прибыв на место, Ашинов узнал о претензиях французов, и перебрался в Сагалло. Русские дипломаты к тому времени уже отмежевались от Ашинова, и дальнейшие события восприняли совершенно спокойно.

5 февраля 1889-го к Сагалло подошла французская эскадра адмирала Олри. Олри предъявил Ашинову ультиматум, но ответа не дождался. Тогда французы открыли неспешный огонь. После девятого выстрела русские спустили флаг. Потери отряда Ашинова и его дальнейшая судьба достоверно неизвестны. Ирония истории в том, что после заключения франко-русского союза два года спустя, французы сами предоставили один из своих опорных пунктов в Таджуре – Джибути – для базирования русской крейсерской эскадры, которым русские и пользовались до начала войны с Японией в 1904-м году.