Драма

               
(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)

      - Гость ушел? – спросил вошедший зять.
      - Нет, он еще в столовой с батюшкой, – ответила невысокая худощавая женщина. Ей было около сорока лет, но выглядела она уставшей и немного сутулилась, показывая всем своим видом свой немалый срок пребывания в земной обители. Однако речь иногда выказывала ее незаурядный острый ум и хлесткость фраз, коими она удостаивала окружающих ее близких, бывало ничуть не способствовало заигрыванию с ее мнимой житейской умудренностью. Да, она достигла возраста, в котором уже трудно рассчитывать на внимание молодых людей, однако в ней еще теплился тот молодой задор, при котором женщина способна забыться и пустить все напропалую, как выражался ее сановитый муж. Он все еще числился в любовниках и если обходил кого стороной, так больше от невнятной тоски настоящей любовной муки, чем от угрызения совести, коей у него на ту пору не было и быть не могло.
    - Так что же удерживает гостя по сию пору? – Думал уже немолодой мужчина, усаживаясь в кресле.
Таким образом, и начнем повесть, в которой все так, как описываем мы. Дело шло к вечеру, свет в доме еще не зажигали, хотя в комнатах сумерки загустели достаточно.
    - Экономим, экономим, а денег, как небыли, так и нет, - думает про себя Павел Павлович, зять хозяину и хозяйке этого дома.
   Кто-то, поздоровавшись, вышел из комнаты, а задумавшийся мужчина так и не заметил, кто прошел мимо.
    - Упрямство, вот что, - продолжал про себя рассуждать Пал Палыч, - деньги нажить можно, а глупость с упрямством пересилить нельзя, вот и сижу здесь поджидаю, как вот прикинусь эдаким посиделкиным, которому и спешить-то никуда не надо, все равно, что в доме своем. А худое слово просится, скажи де, пусть образумится, на кой ему страсть такую переживать? А скольким еще жертвовать ради нее одной? Виной она ему. Этот ответ все твердят. Прогремел выстрел. Все бегут туда. Сутолока, ничего не видно. Лежит на диване труп. Да, это он. «Ему еще не то надо сделать!» - Кричит вне себя от ярости мой отец. Сейчас он отец, а минуту назад – безумный тесть, хотя и тогда я называл его отцом. Сейчас лицо его осунулось и выражает то - ли стенание, то - ли горечь поражения, которого доселе не знал.
    - Плакать не могу. Вот.
И он показал на убитого. Что произошло между ними, никто толком не знал. Пришлось звать полицию. Дело оборачивалось для тестя судом, хоть было смягчающее обстоятельство, о котором мы узнали позднее. Свести дело к одному убийству не удалось. В дело пошли все мелкие и крупные неприятности всех, кто был в этом замешан. Убил лишь за то, что в него полетел платок той особы, из-за которой все в нашем доме пришло в сумеречное состояние.
    - Мы прокляты!
Кричала моя жена и, обняв друг друга, мы сидели. Склонив колени, плакал тесть. «Ума лишился, - только и смогла сказать, молчавшая до сих пор его женщина.
    - Гость уж слишком стоял на своем. Я платил ему сорок десятин земли взамен. Не хочет брать: «Отдай не свое»,- твердил. А я  поспал, значит, и отдаю обратно, пусть себе знают, я таков!
Чуть не кричал тесть. Его голос раздавался то тише, то звучнее.
    - И вина у него предо мной одна – не любил тогда, не любит сейчас. А смейся я над ним, и горе не приходит, висельник он ее – все, что не скажет, болеет: ей смех ему стон. Поменялся со мной местами.
Такими словами болеет моя теща.
А что же вина всему? Где ее речь? Спит? Кушает? Сок пьет из мужа? Платок на глазах. Плачут ли ее глаза?