Хроники обороны Центральной Библиотеки

22.11. 2021.

Итак, я начинаю вести этот дневник в день, когда я занял пост главнокомандующего вооруженными силами Центральной Библиотеки. Поскольку никакого другого поста у нас здесь и нет, то этот пост концентрирует в себе всю власть. Впрочем, и вооруженные силы – тоже, конечно, громко сказано, потому что все 39 библиотекарей одновременно являются и солдатами вооруженных сил ЦБ.
Расскажу, как прошел этот день. Я проснулся, как всегда, в отделе русских рукописей, в котором я живу уже давно. Рядом со мной спали две библиотекарши – Таня и Марина, красивые девушки по двадцати с лишним лет, худые, потому что еды у нас в ЦБ не хватает уже давно. Мы спим с ними вместе время от времени. Проснувшись, я разбудил девушек и мы еще полежали некоторое время в постели – конечно, трудно назвать этим словом содранные со стульев сиденья, уложенные рядом друг с другом и покрытые двумя темно-зелеными пледами. Когда мы ночью предавались с девушками любви, эти сиденья, в конечном итоге, раздвигались под нами, и мы заканчивали все уже на полу.
Так мы лежали, а утро, яркий солнечный свет потихоньку входил в наш отдел, занимая пространство все увереннее и увереннее. Не знаю, о чем в это время думали про себя Таня и Марина. Может быть, они жалели, что остались в ЦБ и вообще связались с нами, что они теперь чуть ли не голодают, и, если бы они были сейчас «на воле», то все было бы по-другому…А, с другой стороны, они жалели и о том, что жалели, о том, что оказались такими слабыми, а хотели казаться такими сильными. Они понимали, что уже не уйдут отсюда – хотя ведь никто их, естественно, и не держит, - потому что если уйдут, то навсегда перестанут себя уважать. Когда этой ночью мы предавались любви, я заметил, какие лица у них были – не веселые и не радостные, а какие-то по-странному серьезные и даже трагические. Меня это только возбуждало.
Конечно, я прекрасно понимаю, что с ними происходит. Я – библиотекарь уже второй год, я застал самое начало движения и я был участником Революции Умных. Я знаю, что когда какой-то человек становится библиотекарем и присоединяется к нам в ЦБ, то после короткого периода эйфории он впадает в самое настоящее отчаяние, перестает понимать, зачем он сюда пришел. Он никому об этом не говорит, но ведь этого и не нужно – все и так видно по его лицу. Здесь главное – переждать, войти в такое состояние, когда ты как бы «впустишь в себя» определенную долю обреченности. Да, мы, скорее всего, обречены. Но это не значит, что бороться не нужно. Всегда есть шанс. Многие из пришедших не выдержали и бежали. Но в Тане и Марине я уверен, поэтому я даже не говорил им ничего, не пытался их приободрить (тем более, что им это, наверное, было бы неприятно). Уж слишком они «наши».
Потом я встал с постели и, потянувшись, стал вслух читать одно из моих любимых мест из «Одиссеи» на древнегреческом. Я читал эти гениальные строки, и понимал, что я счастлив и что мне больше ничего не нужно. Я улыбался новому светлому дню. Девушки подхватили стихи, и мы стали декламировать вместе, возбуждаясь все больше. Еще не закончив со стихами, я подошел к окну, – а за ним увидел, что весь Н-й проспект был в снегу. Моя радость стала еще большей – это был первый снег, о чем я и сказал, когда мы закончили со стихами, Тане и Марине. Они с какой-то готовностью обрадовались, засмеялись, вскочили с постели и – голые – подбежали к окну. Когда я смотрел на них, у меня было ощущение чего-то воздушного. Это были две нимфы. Мы смотрели только на снег, а к зрелищу солдат и бронетехники, полностью блокировавших проспект уже вторую неделю, мы давно привыкли.
В отличном расположении духа я спустился вниз (девушки еще оставались в отделе – одеваться и приводить себя в порядок). Сначала я, как всегда, заглянул в курилку – мрачноватая комната со стульями и большими пепельницами – там я застал Максима Ивановича, Веру, Ивана и других. Все они курили и оживленно разговаривали. Выяснилось, что сегодня утром, когда мы все еще спали, Игорь – наш главнокомандующий – стал, как он это всегда и делал, обходить крышу. Дело в том, что именно крыша была самым уязвимым местом в нашей обороне, потому что, как и все дома в центре города, здание ЦБ вплотную примыкало – правда, только с одного бока, - к соседнему зданию и поэтому напасть на нас с крыши было очень легко. Мы, понимая это, с самого начала Революции Умных крышу заминировали, использовав последние новинки в этой сфере. Но все равно, беспокойство за крышу всегда оставалось, поэтому Игорь каждое утро осматривал ее. Так вот, сегодня утром Игорь не вернулся, скорее всего, его схватили. Как они пробрались, не взорвавшись, - нам было непонятно, хотя и наводило на мысли об измене в рядах библиотекарей.
Максим Иванович, Вера и Иван обсуждали все это, закуривая уже, наверное, по третьей. Максим Иванович – мужчина лет пятидесяти, низкого роста и ссутулившийся, худой, в старом сером костюме, с седоватой бородой, которая пожелтела в некоторых местах от табака, профессор, доктор философских наук одного из наших университетов (конечно, бывший – теперь он библиотекарь) – как всегда, совсем не паниковал, я давно заметил эту его особенность. Казалось, на свете не существовало вообще ничего, что могло бы его взволновать, какая-то буддистская отрешенность, впрочем, он и увлекался буддизмом и постоянно читал нам о нем лекции. Как будто любое событие своей жизни он мог совершенно спокойно обсуждать, даже если бы это была его собственная смерть. Максим Иванович говорил, что нет никаких сомнений, что Иван схвачен Глупыми, и что нужно срочно сделать две вещи – выбрать нового главкома, потому что без хотя бы какого-то командования нельзя, и переминировать крышу. Я не возражал, а только шутя поинтересовался, есть ли такое слово – «переминировать». Вера – женщина лет тридцати, некрасивая, в очках, с длинными нечистыми волосами (умываться ведь нам негде, кроме туалетов), в темном старом шерстяном платье до самых щиколоток, - была филологом и только улыбнулась на мою реплику, а потом уже серьезно сказала, что через пять минут в зале естественных наук соберется совет. Иван – комплексующий юноша двадцати лет, - молчал, и видно было, что он сильно напуган новостью о пропаже главкома. Ну да было уже не до него. 
Перед советом я успел позавтракать в столовой. Это был чай (у нас в ЦБ много только чая, его все уже давно ненавидят) и целых четыре куска хлеба. Вообще-то, каждому обычному библиотекарю полагается на завтрак три куска, но Ирина Семеновна, которая сидит у нас в столовой, видимо, решила, что я уже почти главком и выдала мне его норму. При этом я заметил слезы на ее глазах – это, видимо, относилось к Игорю.
Поблагодарив, я отправился на совет. Долго шел по прохладным пустым коридорам ЦБ. По дороге почему-то вспомнилось, как я ходил здесь еще в качестве «нормального человека», читателя. Когда я пришел, в зале уже все собрались. Совет движения библиотекарей состоял, как это всегда и бывает, из его ветеранов. На сегодняшний день, ветеранов осталось шесть – Максим Иванович, Вера, Сергей, Алиса, Виктор Антонович и я сам. Как всегда, прежде чем начать заседание совета, мы исполнили наш ритуал. Все встали вокруг большого круглого деревянного стола, на середине которого были положены древние фолианты, – это были Гомер, Геродот, Евангелие и еще некоторые другие – лицом друг ко другу и подняли руки вверх. Поскольку главкома не было, молитву стал произносить старейший из нас – Виктор Антонович. Это был мужчина под шестьдесят, низкого роста, с красивыми седыми белыми волосами на голове и бородой, темноватым лицом (его отец был грузином), выражение его лица всегда было каким-то особенно добрым. Он был историком.
Итак, он начал молится, а все лицо его при этом как-то засветилось: «О, великие книги и великие буквы! Вы научили нас всему тому, чему нас не учил никто из людей. Вы дали нам знание. А главное – возможность думать и сомневаться абсолютно во всем, в том числе и в том, что говорите вы сами. О, великие книги и великие буквы! Вы знаете, что мы любим вас больше всего на свете. Больше, чем суету и беготню этой жизни и даже больше, чем людей, мы возлюбили вас. Вы знаете, что мы все оставили ради вас, - семьи, работу, жизнь обычных людей. Мы сделали это, чтобы защитить вас, и чтобы вы не были уничтожены руками Глупых! Так и вы тоже – не оставьте нас и помогите нам помочь вам!» Виктор Анатольевич читал эту молитву с чувством, чуть не плача.
Лично я, всегда, когда участвую в этом ритуале, чувствую себя немного не по себе – уж слишком это смахивает на секту полоумных, как и пишут о нас все газеты Глупых. Значит, какая-то правда есть и у них. Вообще Виктор Анатольевич был тихоней – на советах, и везде, он, главным образом, молчал, и высказывался только тогда, когда его просили. Он мог дать какую-то историческую справку, или привести какой-то исторический пример или просто высказать свое мнение по тому или иному вопросу. В то же время, Виктор Анатольевич, хотя и тихий и незаметный, но был одним из самых верных библиотекарей.
Во время молитвы остальные члены совета (пожалуй, кроме меня) кланялись в сторону фолиантов. А Вера, чувственность которой была искажена, и которая почти не знала мужчин, пыталась дотянуться до древних рукописей, чтобы поцеловать их. «Фанатка», подумал я. Наконец, все сели.
- Новость у нас одна, - спокойно сказал Виктор Анатольевич, - и вы все ее знаете.
Советчики закивали головами.
- Я думаю, что нам нужно выбрать нового главкома и не тянуть с этим. Потому что срочно нужно предпринимать оборонительные меры, - это уже Максим Иванович.
Все начали переглядываться. Интрига заключалась в том, что всем было понятно, что реальные кандидатуры на этот пост – я и Сергей. Вера была истеричной паникершей, фанатичной интеллектуалкой, в здравости ума которой сомневались даже самые близкие ее друзья. Максим Иванович и Виктор Анатольевич – слишком стары и не претендовали. Алиса… Алиса – очень странная девушка. С одной стороны, все ее уважали, потому что она была легендой нашей Революции, и многие (в частности, Виктор Анатольевич) утверждали, что именно Алиса и начала эту Революцию. Она – первая заночевала в библиотеке в знак протеста против планов Глупых прекратить открытый доступ в ЦБ. Уже во вторую ночь к ней присоединилось три человека, потом движение библиотекарей стало нарастать. Но удивительно было то, что Алиса оказалась самой смелой интеллектуалкой, но не стала лидером. Когда движение разрослось, о ней почти забыли, – хотя она была и остается до сих пор библиотекарем. 
С другой стороны, всем было известно ее странное поведение. Даже среди нас, чокнутых библиотекарей, она выделялась. Жила она в ЦБ одна, в своем любимом журнальном зале, читала там, почти ни с кем не общаясь. Это было странно, потому что замечено, что все библиотекари чувствуют повышенное одиночество и очень быстро сходятся со своими соратниками. Все библиотекари, кроме одной Алисы, живут вместе с кем-то. Иногда это превращается и в сексуальное сожительство. Алиса как будто бы ни в чем таком не нуждается. Правда, известно, что однажды она переспала с каждым библиотекарем мужского пола, за исключением старых мужчин, которые отказались от этого. Надо сказать, что Алиса очень красива – худая, невысокого роста, с правильным чертами лица, с очень интересной фигурой. Отказаться от такого удовольствия не смог ни одним молодой библиотекарь, в том числе и я.
Переспав со всеми по одному разу, Алиса снова вернулась к уединенному образу жизни. Создавалось такое ощущение, словно она сначала не хотела этого делать, потом решила попробовать, а, когда попробовала, уже точно решила больше не делать. Сама Алиса об этом ничего не говорила. У нее было какое-то повышенное чувство собственного достоинства. Кроме этого, рассказывали, что и голова у нее тоже была странной. Алиса иногда могла позволить себе посмеяться над нашими библиотекарскими ценностями, заявив, что она ни во что не ставит эти «провонявшие бумаги», что в ту ночь в ЦБ она заснула не из протеста, а потому что очень хотела спать, и вообще она тайком сжигает некоторые книги в своем зале. Такие доходили о ней слухи. Не знаю, правда ли это. На заседаниях совета она говорила редко, мне казалось, что ей все это неинтересно. Поэтому Алиса – тоже не претендент, она и сама наверняка не захотела бы.
Оставались только я и Сергей. Сергей был, как и я, почти тридцати лет, доцент, кандидат, высокого роста, с длинным бледным лицом, в очках. Сергей был настоящим фанатиком нашей Революции, говорливый, активный, агрессивный, даже жестокий по отношению к Глупым и к тем из библиотекарей, которых считал недостаточно истинными библиотекарями. Среди таких «недостаточно истинных» он числил и меня и я это знал. Пару недель назад, когда меня вводили в состав совета по той причине, что один из библиотекарей сбежал от нас домой (периодически это происходит), только Сергей голосовал против.
Поэтому после небольшого общего молчания членов совета я сказал:
- Я считаю, что главкомом должен быть Сергей.
Сергей удивился – он не ожидал от меня такого. Он, наверное, думал, что, я, наоборот, буду бороться за власть. На самом деле, он плохо разбирается в людях – у меня нет амбиций, хотя я и интересуюсь властью. Я всегда зачитывался латинскими книгами о цезарях.      
- Я не против, - с улыбкой отозвался сам Сергей.
- А я против, - сказал Максим Иванович.
- Это надо обсудить, - уклончиво отозвался Виктор Анатольевич (на самом деле, все знали, что он не будет участвовать в обсуждении, а только молча слушать, но, в любом случае, Сергея он не поддержал).
Наконец, Алиса сказала то, что удивило всех:
- Я считаю, что главкомом должен быть Петр.
Я удивленно взглянул на Алису. Я почему-то вспомнил ее обнаженную, когда мы предавались любви, - лицо внимательное, напряженное, как будто она совершала какой-то обряд; тело – упругое, ловкое, смелое. Алиса смотрела на меня.
- А я – против Петра, - замкнул круг Сергей. Он сцепил пальцы рук, которые лежали на столе, и стал крутить двумя большими пальцами один вокруг другого. – Я – против. И вы все знаете мою позицию. И я еще раз повторю свои аргументы. Безусловно, Петр – один из активнейших участников движения, вряд ли в этом кто-то сомневается. Поверь мне, Петр – тут он на мгновенье взглянул на меня, хотя раньше не смотрел в мою сторону, - я тоже в этом не сомневаюсь. Да, я признаю твои заслуги, я помню о главной из них – о знаменитой обороне систематического каталога, когда, на второй день Революции Умных, мы только-только осваивались в Библиотеке и еще не везде выставили посты и минное заграждение, войска Глупых ворвались через окна в помещение каталогов. Только твое героическое поведение спасло ситуацию – солдаты Глупых были остановлены, трое убитых. 
Последние слова он произнес с явным злорадством, а потом продолжил:
- Учитывая все это, я даже готов признать, что мое голосование против тебя во время твоего прохождения в совет было ошибкой. Да, я готов это признать. Я понимаю это особенно сегодня, потому что вижу, сколько ты делаешь для движения, в то время когда многие впали в уныние и пассивность. Но! Вы все знаете, что биография уважаемого мною Петра – далеко неидеальна для главкома. Это приемлемая биография для рядового библиотекаря и даже для члена совета, если у него есть особые заслуги, а они есть, но не для главкома, нет, не для главкома.
- Что тебя не устраивает в его биографии? – спокойно спросила Алиса, которая, видимо, отсутствовала на заседании, на котором Сергей уже проходился по мне.
- Ты лучше спроси у него, какое у него образование.
- Какое? – и тут Алиса посмотрела уже на меня. Я почувствовал в ее взгляде какую-то игривость.
Я вздохнул и ответил:
- Я специалист. У меня диплом о высшем образовании.
- Вот! – с торжествующим видом отреагировал Сергей, - диплом о высшем образовании! А о каком, позвольте спросить?
- По своей специальности я учитель физкультуры.
- Учитель физкультуры! Великолепно! И именно он будет главкомом движения библиотекарей! Да еще в такую минуту! Но это еще не все, уважаемые господа члены-совета. Я хотел бы спросить, какие у тебя, Петр, в том дипломе оценки?
- Да перестань ты, Сергей! – пытался остановить его Максим Иванович, которому все это было неприятно, а больше всего – сам Сергей. Виктор Анатольевич тоже не одобрял этого допроса и хмурился, хотя ничего и не говорил. Казалось, он ждал, когда Сергей выплеснет на совет всю свою злобу и успокоится. Вера с любопытством слушала импульсивную речь Сергея, хотя все это слышала уже не раз. Она втайне была влюблена в молодого человека, но даже не заговаривала с ним, не рассчитывая, что он ею заинтересуется.   
- Нет-нет-нет, Максим Иванович, позвольте! Я все знаю, я все проверял. Скажите, уважаемый Петр, сколько троек в Вашем дипломе?
Я улыбнулся. Я давно отучился комплексовать по поводу своего диплома. Но, все же, я молчал, потому что хотел дать Сергею высказаться. Тот продолжал:
- В его дипломе, господа ученые, шесть троек! ШЕСТЬ!
И тут вдруг Алиса произнесла:
- А у меня вообще нет диплома.
Сергей смутился, но немедленно отреагировал:
- Ну что ж… уважаемая Алиса, ну что ж… я буду вынужден проверить и Вашу биографию. При всем к Вам уважении, при всем уважении.
Наконец, он остановился, словно машинка, в которой сели батарейки. Пользуясь этим, я сказал:
- Когда я был студентом, я был молод и глуп. Признаюсь в этом. Больше того – я плохо учился. Могу Вам сказать, что я еще и списывал. Я пришел к Знанию поздно, – когда мне было уже двадцать пять лет. Получив диплом, я основал свою фирму по торговле кондиционерами. Я преуспевал. Но в двадцать пять я понял, что моя жизнь зашла в тупик, и что если так будет продолжаться и дальше – моя жизнь станет самой серой из всех, какие я знал. Я стал задумываться об этом. Потом стал читать книги. Постепенно я увлекся античностью – выучил классические языки, стал читать Платона и Гомера. Стал регулярно ходить в Библиотеку. Вот тогда я впервые почувствовал, что из тупика есть выход. Что мы не одни. Что раньше тоже жили люди, и они тоже задумывались над вопросами, над которыми задумываемся мы.   
Все члены совета, кроме Сергея, слушали меня с интересом и одобрением, однако Сергей прервал меня:
- Все это лирика. Лирика.
Максим Иванович возмутился:
- Нельзя же быть таким фарисеем, Сергей! Ты бы и у самого Сократа диплом спросил, а ведь у него его не было.
Молодой человек только раздраженно закивал головой, давая понять, что все это он слышит уже не в первый раз и что все это не является для него аргументом.   
- Знаем, уважаемый Максим Иванович, знаем… Но только все вы (Сергей прекрасно отдавал себе отчет в том, что все, кроме, может быть, Веры, против его кандидатуры) не понимаете одной простой вещи – да, уважаемый мною Петр стал одним из нас, одним из библиотекарей, но те факты, которые я уже привел выше, совершенно очевидно говорят о том, что он еще очень далек от истинного библиотекарства, что он, если угодно, неофит, да, неофит. Он не укоренен в нашем образе мысли и образе жизни, он не впитал в себя культуру с молоком матери, как мы с вами (тут он покосился на Алису, видимо, исключая ее из этого «мы»). А это – очень важно для нас. Поверьте. Мы с вами вступили в войну с Глупыми, в последнюю войну, поэтому мы не можем позволить себе рисковать. А назначить главкомом библиотекарей в такой обстановке человека, который сам еще сравнительно недавно покинул общество Глупых, – само по себе есть глупость. Здесь нужен совсем другой человек, который понимает, что любой компромисс с врагами – это смерть для библиотекарей, смерть для культуры, смерть для человечества. 
- То есть ты, - иронически закончил его мысль Максим Иванович.
- Да, я. Не хочу тратить время на то, чтобы доказывать вам, что дело совсем не в моей гордости, а просто в том, что я отдаю себе отчет в происходящем.
- Ну что ж, Сергей, в таком случае, я вынужден озвучить перед советом, по каким именно причинам я лично всегда буду против назначения тебя на этот пост.
Сергей нахмурился. Видимо, он что-то вспомнил, но еще был не уверен, об этом ли поведет речь его старший товарищ.
- Довожу до сведения совета, что не далее как неделю назад произошел случай, который заставил меня резко изменить мое мнение о Сергее. Я не хотел бы говорить об этом, но он сам меня вынуждает. Все вы хорошо знаете, что на прошлой неделе, во вторник, Глупые учинили в отношении ЦБ очередную свою провокацию. Накануне ночью, в темноте, они установили со стороны площади О-го огромный телеэкран, а утром включили изображение и звук на полную мощность. Показывали какой-то концерт для Глупых. Я проснулся от этих бесчеловечных звуков, оделся и побежал к товарищам. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что большая часть библиотекарей прильнуло к окнам, и жадно ловит каждую картинку, каждый звук этой пошлости.
- И что, среди них был Сергей? – с любопытством спросила Алиса.
- Нет, не было, но позвольте мне закончить. Я стал кричать библиотекарям, чтобы они немедленно заткнули уши и закрыли глаза, потому что, по нашему уставу, истинный библиотекарь никогда ни при каких обстоятельствах телевизор не смотрит, что бы там ни показывали. Но они и ухом не повели. Я знаю, что моя персона не пользуется особенным уважением со стороны библиотекарей. Но я также знал, чт Сергея они послушают. Я побежал к нему. Каково же было мое удивление, когда, вбежав в отдел справочников и энциклопедий, я застал там совершенно поразившую меня сцену – Сергей танцевал под музыку, несущуюся с улицы, он был голым, также как голым был и другой танцующий – Иван.
Максим Иванович оглядывал лица членов совета, застывшие от удивления.
- Я прошу извинить меня, что я рассказал эту сцену. Но интересно еще и то, что когда я попросил Сергея немедленно призвать библиотекарей к порядку, то он отказался, заявив, что истинный библиотекарь может без вреда для своего духовного развития иногда послушать музыку Глупых. Кроме этого, уж говорить правду, так до конца, я заметил, что и Сергей,  и Иван были пьяны.
Молчание. Вера подумала о том, что теперь у нее вообще нет никаких шансов.
Сергей:
- Вообще-то, я не знал, что гомосексуализм, тот тип любви, который считал истинным еще Платон, является предметом осуждения в нашей среде. В уставе библиотекарей об этом ничего не сказано.
- Никто тебя в этом и не обвиняет, Сергей, и ты прекрасно это понимаешь. Тем более странно это обвинение звучало бы из моих уст. Дело не в гомосексуализме, а в том, что ты так повел себя в достаточно критический момент обороны Библиотеки. Поэтому твои разглагольствования на счет истинного библиотекаря и неофита просто смешны.   
- Ну хорошо, я предлагаю компромисс. Выберите меня главкомом, а моим заместителем пусть будет ваш ненаглядный Петр.
- Я предлагаю поступить как раз наоборот, - уверенно произнес Максим Иванович, давая за всех понять, что дискуссия завершена. 
Потом прошло голосование. Все, кроме Веры и Сергея, проголосовали за то, чтобы избрать меня главнокомандующим силами обороны Центральной Библиотеки, а моим помощником – Сергея. Сам Сергей воздержался. Вера, пораженная открытием гомосексуализма Сергея, так и не смогла внятно сказать, за что она голосует. Виктор Анатольевич торжественно объявил меня главкомом, потом были поздравления. Все это происходило уже в спешке, потому что мне нужно было срочно бежать на крышу, а потом и в другие узловые места обороны, чтобы все проверить, отдать необходимые распоряжения, да и просто показаться в новом качестве перед людьми. Сергей сам подошел ко мне после того, как заседание было закрыто, и сдержанно поздравил меня с новым назначением. Он не извинялся за свои нападки, потому что считал это ниже своего достоинства. Я, в свою очередь, поздравил его. Мы улыбнулись. Подумав минуту, я попросил его проверить восточное крыло обороны, оно было самым спокойным. Сергей с готовностью и с радостью согласился, и потом ушел.
Я, радостный, понесся по своим новым делам. Самому себе я говорил: «чему же ты радуешься, безумный? Стал главнокомандующим над тридцатью с лишним полоумных интеллигентов, которые не продержаться здесь и двух недель?» А все равно было какое-то безрассудно-счастливое настроение.

До обеда я успел пройти по всем точкам нашей обороны. Везде я видел одно и то же – истощенные голодом библиотекари, большая часть грязные и небритые, в затертой одежде, сходят с ума от того, что они целый день занимают свои посты (это забаррикадированные окна и двери ЦБ). Некоторые – хотя таких все меньше – читают и обсуждают какие-то научные проблемы. В основном, люди спариваются (причем в самых беспорядочных комбинациях) и решают кроссворды (хотя последнее строго запрещено уставом библиотекарей). В целом, настроение людей не самое боевое. Поскольку последние семь дней Глупые нас не атакуют по непонятным для нас причинам (впрочем, я уверен, что и для них тоже), этот вынужденный застой приводит к деморализации. Общее мнение таково, что уж лучше бы мы воевали, как неделю назад. Я пытался приободрить людей. Они, в свою очередь, поздравляли меня и заверяли, что вместе мы отстоим ЦБ. С их стороны, это больше похоже на самовнушение, чем на реальную веру. 
Наконец, после обеда я надел свое пальто и поднялся на крышу. Каково же было мое удивление, когда на крыше я увидел Алису – она стояла на краю в зимней куртке и смотрела вдаль, на город. Алиса, услышав мои шаги по крыше, обернулась, но не сдвинулась с места. Мне очень хотелось подойти к ней сразу, но чувство долга (или инстинкт самосохранения) заставило меня прежде всего переминировать крышу. На это ушло полчаса – все это время Алиса ждала меня (я изредка оборачивался и смотрел на нее). Когда я, наконец, подошел и остановился с ней рядом, я с улыбкой сказал:
- А ты что здесь делаешь?
- Жду тебя. Я так и не поздравила тебе с новым назначением.
Я улыбнулся. Сказав эти слова, Алиса потянулась было ко мне, видимо, чтобы поцеловать в щеку, но потом почему-то остановилась и протянула мне руку, которую я и пожал. 
- Спасибо. Да я и не знаю, радость ли это, хотя сам радуюсь.
- Да? Я испытываю примерно то же самое.
Многое бы я отдал, чтобы понять, что она испытывает.
- Знаешь, все эти люди, библиотекари, - вдруг задумчиво сказала она, глядя вдаль, - они просто больные.
Я засмеялся этому как шутке.
- Нет, правда. Заперлись тут, счеты какие-то сводят, как этот Сергей.
- Но разве ты не библиотекарь?
Алиса вздохнула. 
- Я с библиотекарями. Потому что я понимаю, что как бы ни были смешны и больны библиотекари, но я знаю, что я могу с ними жить под одной крышей. А с Глупыми не могу. Я задыхаюсь. Потому что они даже не смешные. 
Она замолчала, что-то вспоминая.
- Я укокошила своих родителей.
Я перестал смеяться, хотя все еще подозревал, что это очередная шутка.
- Это правда, Алиса? – произнеся ее имя, я словно обрел некое особое право в общении с ней.
- Правда.
Лицо ее теперь было совсем серьезным, строгим, глаза прищурились.
- Правда. Они были сами виноваты, – она стала говорить совсем тихо, так что я боялся, что ветер унесет ее слова вместе со  снегом, - Они предали книги ради телевизора. Так, когда я маленькой была, читали мне Чуковского и все. А сами – только детективы. И телевизор, телевизор, телевизор. Телевизор на кухне, телевизор в гостиной, телевизор в детской, телевизор в ванной, телевизор – в туалете. Когда я в четырнадцать начала читать, они мне все время мешали, хотя и не знали об этом. Только книгу открою – сразу звуки, отовсюду… Терпела я два года, а потом, - помню, читала тогда «Преступление и наказание» - вышла на кухню, взяла нож такой огромный и зарезала обоих. К маме я подошла со спины, она и заметить ничего не успела (отец уткнулся в свою тарелку), пырнула ее прямо под сердце, она упала. Потом подошла к отцу – он так смотрел то на мать, которая на полу кровью истекала, то на меня с ножом, так ничего и не понял, так я его с вилкой в руке и зарезала…
- Ты сумасшедшая.
- Да, это правда.
Мне многое стало ясно в ее поведении. Вот, как мы относимся к людям, - мы воспринимаем их как некие кроссворды, которые нужно разрешить и, как только это происходит, мы со скукой их бросаем. Правда, Алиса не стала мне скучна оттого, что стала более понятной.
- Что происходило со мной потом, я думаю, ты представляешь.
Я закивал головой.
- Глупые, естественно, осудили меня по знаменитой статье «Тяжкое преступление на почве острого приступа ненависти к Глупым», по ней в то время многие проходили, в том числе профессора, доктора наук. Села на десять лет, отбывала в той самой Умке – тюрьме для Умных. Отсидела шесть лет, естественно, с точки зрения Глупых, совсем не исправилась, наоборот, стала по-настоящему умной. Потом, как ты знаешь, эту тюрьму уничтожила наша Революция. Теперь я здесь. Для меня быть среди вас – не столько подвиг, сколько необходимость, я по-другому просто не могу. Мне это на роду написано – умереть от пули Глупца.
Я хотел было спросить, что с ней было там, в тюрьме, но она прервала меня:
- Не спрашивай лучше. Глупые специально создали такую тюрьму, чтобы мы, Умные, потеряли человеческий облик. И многие его теряли. Женщин там было мало, а граница между женской и мужской частью тюрьмы была довольно условной. Там всякое бывало. Пройдя через все круги ада, под конец, я, кажется, поняла, что человеку позволено далеко не все.
Я смотрел на нее. Наверное, в то мгновение я и влюбился. Да, наверное, это так и называется. В тот момент я напрочь забыл и о Тане, и о Марине.               
- Ну а ты? Как ты сюда попал? – спросила она, и я почувствовал, что теперь мое время открываться, и что наша беседа похожа на какое-то глубокое совместное дыхание.
- У меня схожая история. Я почти все рассказал на совете.
- А семья?
- Семья? Была. К той картинке я забыл добавить, что у меня была жена и сын.
- Где они теперь?
- Там же, где и раньше, у меня дома. Я был обычным человеком, обычным Глупым. Где-то за пять лет до нашей Революции во мне пробудилось что-то. Я начал читать.
- Кого ты больше всего любишь?
- Гомера. Я читаю по несколько его строк каждое утро. Естественно, я скрывал это от жены, иначе, загремел бы в сумасшедший дом. А они и так переполнены. Я и сам поначалу боялся себя самого, – но мне было трудно остановиться. Самое страшное началось потом – где-то после года чтения я начал думать, чего раньше никогда не делал, помня о знаменитом страшном указе №501 и о том, сколько людей были посажены по этому указу. После того, как я начала думать, жена, естественно, это сразу же заметила. Она поняла это однажды вечером, когда я отказался смотреть одиннадцатый сериал подряд, хотя сериал был очень интересный – про детектива, который с ходу раскрывал все запутанные дела. Да, это был мой провал. Мне пришлось ей открыться. Поскольку жена меня любила, она не стала доносить на меня, а только взяла с меня обещание никому ничего об этом не говорить, вести себя как настоящий Глупый в пятом поколении, в конечном итоге, именно за такого человека она и выходила когда-то замуж. Кроме этого, я ни в коем случае не должен дурно влиять на ребенка. Я дал обещание, хотя понимал, что сдержать его будет трудно. Иногда я действительно пробалтывался и рассказывал сыну что-нибудь умное. Каждый раз после этого, услышав от сына какое-нибудь слишком умное слово или название запрещенной умной книги, жена устраивала мне скандалы. Вобщем, семья разваливалась. Так что, как только я узнал, что в городе начались выступления Умных, я ушел из дома и потом уже не возвращался. Не знаю, что с ними. Кто-то говорил мне, что моя жена вышла замуж за какого-то известного глупца, наверное, чтобы сохранить жизни себе и ребенку. Не знаю, правда ли это.
- Ты скучаешь по ним?
- По сыну – да. По жене – нет, хотя она меня и любила.
- Смотри, - Алиса вдруг прервала наш задушевный разговор и указала мне рукой на Н-й проспект. Его бегом пересекало человек семь солдат противника. Обычно они старались не показываться перед нами, переходя проспект внутри зданий или по подземным переходам.
- Ну что, подстрелим? – с улыбкой спросила Алиса.
- Давай.
Мы подняли с железной крыши по ружью (они лежат здесь всегда заряженные на всякий случай – такой, как вот этот), вскинули на плечи, прицелились и стали стрелять – уверенно и агрессивно. Звуки выстрелов раскатывались по проспекту.
- Один, - считала Алиса свои попадания, - один, два, три…
- Один, два, три, четыре… Ну что, всё?
- Всё! – радостно подтвердила Алиса. Посреди проспекта валялось семь трупов. День прошел не зря. Не успели мы порадоваться этому, как откуда-то с проспекта – кажется, с Гостиного двора – началась ответная стрельба. Мы пригнулись и понеслись к лестнице, ведущей с крыши. Пока бежали, смеялись как дети, потому что к такого рода опасностям мы уже привыкли.
Оказавшись в ЦБ, мы с Алисой подумали, что нам нужно расстаться, хотя никто нас к этому не принуждал. Нравы в ЦБ были такие, что библиотекарь мог переспать с кем угодно (не имел значения в том числе и пол партнера) без какого-либо предварительного ухаживания. Ухаживание превратилось у нас в какую-то отжившую социальную привычку. Мы с Алисой об этом знали и вели себя так же, как и другие. Однако нам почему-то показалось неправильным тут же отправиться к ней или ко мне и переспать друг с другом. Мы с ней попрощались. Я вернулся в свой отдел. Таня и Марина ждали меня, поздравили с новым назначением и хотели предложить мне свою любовь. «Извините, девчонки, сказал я, я как-то сегодня устал». Сказав это, я уткнулся в книгу – я читал Марка Аврелия на латыни. Девчонки удивились и, отойдя в дальний угол к окну, стали о чем-то шептаться. Мне было неудобно перед ними.

24.11.2021.

За эти два дня у нас произошло много событий. И сейчас эти события происходят, поэтому я опишу их вкратце.
Прежде всего, вечером того самого дня, 22 ноября, произошло нечто очень важное. До ужина я читал (чтение Марка Аврелия действовало на меня потрясающе – моя душа словно излечивалась от ран, от жизненной суеты), а когда пришел в столовую, то вместо обычной картины – болтающие библиотекари поглощают свои скудные дозы пищи – увидел совсем другую: вся столовая буквально бурлила. Я понял, что что-то произошло. Ко мне подбежал Сергей и сказал, что весь вечер на площади О-го готовилось что-то странное. Там, где раньше стоял памятник одной нашей императрице, правившей бог знает когда (этот памятник снесли лет десять назад, потому что эта императрица слишком покровительствовала просвещению и распространению книг, собственно, она и учредила, кажется, в XVIII веке, ЦБ), возводили какое-то временное деревянное сооружение. Что это было, Сергей понять не смог. Во-первых, было темно, во-вторых, это сооружение Глупые накрыли какой-то материей, видимо, специально, чтобы скрыть его. На этой материи серого цвета красовалась огромная рекламная надпись красными буквами (известный слоган): «Стань глупым, стань одним из нас!» 
- Я советую сосредоточить на этой стороне побольше войск, - деловито произнес Сергей.       
- А если это отвлекающий маневр? – возразил я.
- Нет, они на такое давно уже неспособны. Слава богу, с Глупыми воюем, знаем.
Пожав плечами, я с ним согласился. Вообще, мы сработались и забыли о наших разногласиях, вернее, о его ко мне претензиях. Я сел за ужин. Пока я ел, мне были высказаны около десяти предположений того, что там строится. Надо сказать, что возглавлять войска библиотекарей, умных – не только почетная обязанность, но иногда и тяжелое бремя. Какой только бред они ни несли. Я видел, что библиотекари боятся этого сооружения, боятся, что тот день станет для нас последним.
Наконец, где-то в восемь вечера все выяснилось. Постройка была закончена. Затем на площадь пригнали танки, которые немедленно навели свои дула на наши окна. Обычно это означало, что Глупые хотят нам что-то сказать или показать и намекают, что если мы вздумаем стрелять в их людей, то нам ответят выстрелами из танков. Хотя, с другой стороны, мы понимали, что для Глупых стрельба из танков по ЦБ является последней мерой, потому что в глазах заграницы наша страна и так уже утратила какую-либо положительную репутацию. Расстреляв главную библиотеку страны, да еще и сидящих в ней умных, из танков, наше государство утратит последние позиции. Все это понимали - и Глупые, и мы. Поэтому обе стороны нервничали – мы боялись, что враги, шантажируя нас танками, смогут что-нибудь сделать против нас; они боялись, что мы заставим их стрелять из танков, поэтому они и не прибегали к этой мере слишком часто, понимая, к чему это может привести. 
Итак, мы, припав к окнам с автоматами в руках, ждали, что же будет. Наконец, с сооружения сбросили огромную серую материю, вокруг него зажглись мощные прожектора, также предварительно расположенные на площади, и мы увидели – слева стояла привезенная откуда-то небольшая металлическая трибуна белого цвета, справа… поначалу мы не совсем поняли, что же стояло справа – некое деревянное сооружение, небольшой (в три квадратных метра) помост, посредине него столб, вокруг помоста и столба то, что я бы назвал дровами, но абсолютно не верилось, что мы видели именно их, потому что что им тут, в XXI веке, было делать? Мы с удивлением взирали на все это. Потом один из библиотекарей – его звали Матвей, он был мужчиной лет сорока, историк-медиевист – крикнул на весь зал: «Это – аутодафе!» Те из библиотекарей, которые специализировались на естественных науках, недоумевающее пожимали плечами – потом им стали объяснять, что это такое. «Да, правда», подумал я. Такого шоу Глупые нам еще не устраивали. Кого же они собираются сжигать? – вопрос, который пришел всем в голову одновременно. И тут же пришел ответ – Игоря. Для этого, видимо, его и схватили. 
Так оно и вышло. Минуту спустя у помоста появились солдаты Глупых, - они его окружили. Потом двое солдат, появившись откуда-то из темноты, вывели под руки Игоря. Не оборачиваясь к своим, я как-то «нутром» почувствовал, как все библиотекари замерли от страха. Надо было не пускать их к окнам, подумал я, но было уже поздно. Я, все-таки, не вытерпел и оторвался от окна, посмотрел на своих воинов – все стояли без движения и звука, смотрели как завороженные на начинающееся аутодафе. Этого Глупые и добивались. Единственная, кто посмотрел на меня, была Алиса, она мне улыбнулась, давая понять, что думает о том же, о чем и я.
Я снова перевел взгляд к окну. Игоря уже привязывали к столбу, причем предварительно этот столб каким-то образом опустили вниз, а когда привязали, то снова подняли, так что Игорь возвышался над землей метров на семь. Выглядело это действительно страшновато. Игорь был легендой нашей Революции, красивый и еще не старый мужчина лет сорока пяти, с длинными волосами и крупной бородой, телосложением похожий на какого-нибудь древнегреческого героя, он был старый боец с режимом Глупых, до Революции - террорист, подорвавший немало представителей власти Глупых, радио и теле узлов, станций, компьютерных центров. Лицо у него сейчас было каким-то отрешенным, словно он не боялся смерти, даже такой страшной. Вообще по характеру он был активным, энергичным и жизнелюбивым и он мог заражать своим настроем всех наших библиотекарей, даже самых конченых, вот качество, которого нет у меня. Я услышал, как кто-то из библиотекарей, увидев Игоря в таком положении, заплакал – это были Вера, «мои» Таня и Марина и еще кто-то.
Однако Глупые, конечно же, не собирались сжигать Игоря просто так. Уж что-что, но что такое пиар они хорошо знали. Все помнили, как неделю назад они приводили к ЦБ наших родственников, которые через микрофоны уговаривали нас сдаться. Особенно тяжело это было слушать тем, у кого были дети. Мои тоже пришли. Но, надо сказать, наши библиотекари тогда стояли до последнего, никто не поддался, хотя некоторым было очень тяжело.
Вот и сейчас, понимал я, будет какое-то шоу. Ведь если трибуну ставят, на нее должен кто-то взойти. И правда – еще через некоторое время, кроме солдат и Игоря, мы увидели, как на трибуну поднялись люди – их было трое. Всех троих большая часть библиотекарей, в том числе и я, знали. Первый – губернатор нашего столичного города, полный низкий мужчина среднего возраста, правил нами уже около десяти лет. Он был одним из первых крупных политиков, которые вступили в Партию Глупых, естественно, что он всячески поддерживал ее у нас, еще даже в те времена, когда Глупые не пришли к власти во всем государстве. В партии всегда считался представителем левого крыла, был сторонником самых радикальных решений. Мы знали, что осада ЦБ была поручена именно ему.
Второй – патриарх нашей церкви, Аввакум, еще очень живенький длинный худой старик с узким и злым лицом, с длинной бородой. Он был в облачении, одетом, видимо, на какую-нибудь телогрейку, потому что на улице было по-зимнему холодно. Все знали, что Аввакум был чуть ли не правой рукой президента страны и столичного губернатора, особенно близок он был с последним. По инициативе Аввакума президент принял указ, в соответствии с которым преподавание в школах и ВУЗах мировой и отечественной истории стало вестись на альтернативной основе – наряду с «устаревшей» научной историей, учителя и преподаватели должны были рассказывать о сотворении богом нашего мира, о сотворении людей, о Каине и Авеле, о всемирном потопе, об Аврааме и так далее вплоть до вознесения Христа. Многие учителя и работники ВУЗов ушли с работы после этого указа. Впрочем, поскольку количество школ и ВУЗов еще до этого было радикально сокращено (в соответствии с известной правительственной программой «Будь проще»), это событие мало что изменило.
Третий, стоявший на трибуне, - мужчина, намного моложе своих коллег, среднего роста, в красивом дорогом пальто, в очках, с круглым лицом без усов и без бороды – известный философ Николай Икаров, часто выступавший по телевидению и по радио.      
- Сейчас будут мозги песочить, - мрачно сказал Максим Иванович. Ему никто не ответил.
Первым к микрофонам подошел губернатор. Выражение его лица было хмурое. В руках у него была бумажка, по которой он и прочел свою речь. Говорил он хорошо, членораздельно, не спеша:   
- Сдавайтесь. Сдавайтесь. Сдавайтесь. Иначе, - вот, – и тут он указал рукой в сторону Игоря.    
Это все, что он мог сказать. Дело в том, что представители власти Глупых были очень глупыми, и их глупость постоянно прогрессировала. Вообще члены партии Глупых постоянно соревновались друг с другом в глупости и тот, кто оказывался самым глупым, и занимал руководящие посты.   
Затем к микрофонам подошел Аввакум. Он сложил руки на своем животе, чуть пониже большого висящего на груди креста, и начал говорить:   
- Братья и сестры! На моих глазах сейчас – слезы. Вы не поверите, но это так. Да, слезы. Но я проливаю их не по Игорю – он получает то, что заслужил, я плачу, потому что Господь сподобил меня дожить до этого великого часа, когда наше многострадальное Отечество, пройдя через настоящий ад, достигло, наконец, до сего дня, когда мы в первый раз в третьем тысячелетии сжигаем еретика! Слава тебе, боже наш, слава тебе! – он набожно перекрестился, - Трудно описать ту радость, которая охватывает меня при виде сего зрелища. Я боюсь, что сердце мое остановится. Теперь я могу сказать – «ныне отпущаеши…» Целый век мы блуждали по пути своих беззаконий, забыв о боге и его святых заповедях, но бог не забыл нас, не оставил и привел, в конце этого пути, в отчий дом. Я рад, что власть государственная доросла до сознания того, что духовная безопасность государства – так же важна, как и безопасность военная. Наши благочестивые правители, за которых я не устаю молиться каждый день, осознали, что если человек умный, то это еще не значит, что он автоматически и хороший, добрый, если человек много знает, ходит в библиотеку, это еще не значит, что он правильно применит свои знания. Еще наш великий писатель Д-ский (в наше время его проходили в школах, не знаю, помнит ли его молодежь) говорил о том, что интеллигенция должна смириться перед народом. Смириться! Смирение – вот чего вам всем не хватает! Выше народа и его веры вы ставите свой падший разум! Я рад, что наше общество тоже духовно выросло – оно понимает, что если не уничтожать микробов, то организм общественный заболеет и, в конечном итоге, погибнет. Наконец, я рад, очень рад, что большая часть нашей интеллигенции, а не те еретики и извращенцы, которые засели в центральной библиотеке, так вот, большая часть интеллигенции, наконец-то, образумилась. Поэтому я обращаюсь к вам, библиотекари, - не думайте, что в нашем государстве нет места для умных. Есть, но для тех умных, кто по-настоящему умен. Для тех умных, кто понял, что есть духовный разум и именно он должен быть в основе нашего познания всех вещей.
Аввакум говорил еще долго. Я устал его слушать и отошел от окна – многие библиотекари сделали то же самое. Мы сидели на стульях зала и молчали. Сердца наши стучали учащенно, потому что мы понимали, что сожжение приближается с каждой секундой. А патриарх все вещал о духовном разуме и преображении ума. Наконец, он закончил свою речь на какой-то цитате из Библии, и к микрофонам подошел Икаров. 
Его руки тоже были на животе, он улыбался:
- Наука кончилась. Философия кончилась. Культура кончилась. Идеология кончилась. Люди кончились. История кончилась. Что вы там еще защищаете? Во что вы там еще верите? Может быть, в разум, этого идола эпохи Просвещения, который разрушил нашу планету и наше общество?! Может быть, вы верите в науку, которая давно превратила человека в собственную марионетку? Вы защищаете не открытый доступ в Библиотеку, не книги, не разум. Вы защищаете свою власть над людьми, власть, которую вы потеряли и никогда не сможете вернуть ее обратно. Ваше время кончилось. Наступило другое время – намного более интересное, иррациональное, непредсказуемое. Вот, посмотрите, мы уже сжигаем человека по обвинению в ереси. Мы верим в гороскопы, а не в вашу теорию эволюции. Мы верим в бесов, а не в ваших врачей. Мы верим в апокалипсис, а не в научный прогноз. Нам так интереснее, нам так веселее! Мы, в конечном итоге, раздавим вас, как клопов – или вы сдадитесь на милость победителя и поймете, что мы живем в другую эпоху.
Ни одна из предыдущих речей не вызывала у библиотекарей, у меня в том числе, такого сильного желания начать огонь по выступавшим. Губернатор и патриарх – бог с ними, от них другого и ожидать было нельзя, но Икаров, как человек в прошлом наш, конечно, вызывал только ненависть. Я еле сдержался сам и еле сдержал товарищей. Икаров говорил еще минуты две.
Потом началась церемония сожжения. Библиотекари молчали и не сводили глаз с площади, боясь пропустить каждую деталь. Мы видели, как какой-то офицер охраны поджег дрова у помоста факелом. Мы видели, как дрова занялись и горели, нам почему-то показалось, очень долго. Наконец, мы видели, как огонь добрался до Игоря, а он все рассматривал его сверху, словно не верил, что с ним это происходит. Наконец, мы слышали, как он закричал. Это был долгий истошный крик убиваемого животного, которое знает, что ему уже нет спасенья. Мы оторвались от окон, не в силах смотреть на то, как кожа Игоря пузырится и лопается, а его борода вспыхивает словно бумага. Женщины-библиотекари ревели и кричали, мужчины, в том числе такие стойкие, как Максим Иванович, просто плакали. Я понимал, что должен сказать что-нибудь утешительное, или вообще что-нибудь, но ничего не мог. Библиотекари – кто сидел за столами на стульях, кто на полу – молча и с ужасом смотрели друг на друга.

На следующее утро Сергей доложил мне (он пришел ко мне сам довольно рано, около девяти), что ночью одиннадцать человек наших сбежали. Я не удивился и даже как-то не разозлился на них. Среди дезертиров были «мои» Таня и Марина и «его» Иван. Кстати, Таня и Марина не ночевали тогда со мной, мы как-то разминулись вечером после аутодафе, и я подумал, что они хотят пока побыть друг с другом. И вдруг такой финал. От них я такого все-таки не ожидал. Их сломала казнь Игоря. Надо признать, что она даже и меня напугала. Странно как-то получается – вроде бы уже привык к смерти, и когда я бегаю под пулями, то не думаю о ней, хотя ведь в любой момент могу погибнуть. Но как-то не очень страшно. А вот когда так, с такими церемониями – то ужас пробирает. Цепенеешь. В ответ на новость о «своих» девчонках я только вздохнул и развел руками. Похоже, Сергей переживал побег Ивана намного сильнее. Вглядевшись, я увидел, что глаза у него красные, скорее всего, он плакал и сейчас, наверное, тоже еле сдерживался. Пока мы разговаривали, я оделся, потом мы вышли из отдела, пошли по многочисленным узким каменным библиотечным коридорам (я их люблю). В ходе разговора – в целом делового – я позволил себе спросить Сергея, как он, держится ли после ухода Игоря, и он мне ответил, что с большим трудом. Сергей сказал, что он сочинил строфу по этому поводу. Я закивал головой, прося его прочесть. Он стал совсем серьезным и продекламировал довольно убогие стихи:

Ты ушел от меня
Ты ушел от огня
Ты ушел навсегда
Я один, как звезда

Да, слабые стихи, но я видел, что Сергей в каждое слово, в каждую букву вложил то, что он чувствовал. Больше я его ни о чем таком не расспрашивал. После минуты молчания (мы проходили в это время по небольшому памятнику императрице Е-не, основательнице библиотеки) Сергей снова вернулся к деловому разговору. У него было ко мне еще одно очень важное сообщение. Оказывается, со вчерашнего дня, с момента, когда схватили Игоря, Сергей – без моего разрешения, в чем он сейчас покаялся и я его покаяние принял – начал расследование, нет ли среди библиотекарей шпионов.
- У тебя шпиономания, - пошутил я.
- Да, да, так все говорят. Но как ты объяснишь то, что они прошли по заминированной крыше.
- Объяснения нет, - улыбнулся я.
- Вот так-то. Но по-другому объяснить это и невозможно.
- Ну хорошо, ты провел расследование?
- Да?
- Каковы результаты?
К этому времени мы уже вышли из коридора в один из вестибюлей ЦБ, на первом этаже, там, где начиналась главная лестница. Там мы проводили общие сборы библиотекарей. Мы остановились – в вестибюле уже было человек десять, они не подходили к нам, здоровались издали и мы кивали им головами и тихо разговаривали между собой. 
- Результаты есть. Я нашел шпиона.
- Да ну? Каким же это образом?
- Ну… Это неважно, Петр…
- Нет, это очень важно, Сергей. Потому что, как ты понимаешь, шпиона нам придется убить. А это очень большая ответственность и я не хочу потом всю жизнь мучаться, что убил невиновного.
- Ты можешь не понять моего метода или посчитать его неправильным.
- Ну, говори!
- Хорошо, хорошо. Я невзначай, так, между делом, провел опрос среди библиотекарей. Я задавал им один и тот же вопрос.
- Что за вопрос?
- Я рассуждал так. Нужно задать какой-нибудь элементарный, жутко простой вопрос, чтобы наш, библиотекарь, на него точно ответил, а Глупый точно не ответил.
- И что это за вопрос? – с сомнением спросил я.
- Это вопрос, – в каком году погиб наш великий поэт П-н.
Я секунду подумал.
- А что, неплохо. Ну и как?
- Я опросил всех и только один человек не ответил на этот вопрос.
- Кто?
- Писатель Алексеев.
Писатель Алексеев пришел к нам неделю назад – он был довольно средним литератором лет сорока. 
- И он этого не знает? – удивился я.
- Да. Наверняка он и шпион. 
- Но ты не забывай, что есть один человек, которого ты еще не спросил.
- Кто? – не подумав, произнес Сергей.
- Человек, которого ты не спросил, видимо, посчитав, что раз он занимает должность глановкомандующего, то с него и спроса нет, да? – я не мог не удержаться от того, чтобы немного поиздеваться над ним. Сергей явно смутился. Потом он сказал дрожащим голосом:
- Но ты же… ты же знаешь ответ на этот вопрос?
- Конечно, знаю, - я продолжал беспощадно улыбаться.
- В каком году это произошло?
- В 1837. Расслабься, товарищ замглавком.
Сергей выдохнул и с упреком посмотрел на меня. Я смеялся. Однако уже нужно было начинать. 
Я повернулся к библиотекарям и громко приказал им построиться. Они мигом прекратили разговаривать и выстроились вдоль стены (к дисциплине их приучил еще Игорь). Я приказал им рассчитаться. Их оказалось всего двадцать шесть человек. Значит, вместе с нами – двадцать восемь. Я посмотрел на них. Было отрадно, что все члены совета стояли на месте – Вера, Виталий Анатольевич, Максим Иванович, Алиса (на ней мои глаза задержались чуть дольше). Я посмотрел на других, у всех на лицах было одно и то же выражение – как ни странно, какого-то спокойствия и даже умиротворения, словно то, что произошло вчера, окончательно убедило их в чем-то важном. На их лицах не было хмурой решимости и борьбы с самими собой, некоторые чуть ли не улыбались. Мне это понравилось. Увидел я среди них и писателя Алексеева, он стоял в середине, и, как ни странно, примерно с таким же выражением лица. Тут я почувствовал, что должен что-то сказать им, хотя им это, наверное, было ненужно. Я сделал шаг вперед и заговорил. При этом я думал о том, что, в сущности, я не совсем понимаю ту реальность, в которой я нахожусь. Я видел людей, их лица, я слышал свой голос и не более того, – а где это все и к чему это все, было не совсем понятно.
- Братья и сестры! Я не буду обманывать вас и говорить вам, что мы победим. Вы сами все прекрасно понимаете. Глупые хотели запугать нас вчерашним аутодафе и, надо признать, что у них это отчасти получилось. Все лишние, все, кто колебался, ушли этой ночью. Остались только мы с вами. Скорее всего, не сегодня-завтра Глупые начнут штурм. Давайте не будем думать ни о победе, ни о поражении. Мы находимся там, где должны находится. Мы умрем, очистив своей смертью все свои грехи. Ведь каждый из нас чем-нибудь да грешил там, в прошлой, добиблиотечной жизни – поддакивал какому-нибудь важному Глупому, ставил завышенную оценку, потому что другую поставить было невозможно, скрывал, что читал книги… Все это было. Но теперь мы с ними по разные стороны баррикад. И мы можем с чистой совестью всадить пулю очередному недоумку.
Библиотекари одобрительно зашумели. Я продолжил:
- Впрочем, нам необязательно ждать этого. По последним данным (я посмотрел на Сергея), среди нас есть шпион.
Библиотекари онемели от удивления, а Алексеев слегка побледнел и уставился глазами в пол.   
- Найти его было трудно. Мой заместитель Сергей обнаружил, что из всех, здесь стоящих, есть один человек, который не знает, в каком году погиб П-н.
Библиотекари зашумели. Алексеев стал оглядываться по сторонам. Однако бежать ему было некуда, потому что отступ к лестнице и дверям находился за нашей с Сергеем спиной.
- Это Егор Алексеев, - наконец, объявил я.
Все расступились, и писатель остался один. Он старался ни на кого не смотреть. Кто-то из толпы крикнул:
- Смерть ему!
На это ответил Максим Иванович:
- Нет, не смерть! Сначала вину докажите!
Сергей подошел к Алексееву и приказал ему следовать за ним. Вместе они встали рядом со мной. Губы у писателя дрожали, в глазах стояли слезы, мне было его жалко. Я не мог смотреть на его лицо.
Максим Иванович спросил у Алексеева, когда остальные библиотекари замолчали:
- В каком году погиб П-н?
- В 1837, - неуверенно ответил тот.
- Он знает, - откликнулся Максим Иванович.
- Конечно, знает, подсмотрел где-нибудь или спросил у кого-нибудь – скептически ответил Сергей. Он был прав. Максим Иванович – неисправимый гуманист. Но все-таки доказать вину было необходимо.
- Хорошо, - сказал я, обращаясь к Алексееву, - а сколько будет четыре плюс четыре?
Писатель молчал. Он напряженно хмурил лоб, пытаясь сосчитать сумму. Так прошло с полминуты. Библиотекари смотрели на него молча. Наконец, после того, как Алексеев так и не смог дать ответ – даже неправильный – все, в том числе и Максим Иванович, убедились в правоте Сергея. Еще через пару минут шпион был расстрелян, тут же, в вестибюле. Перед его смертью мы выбили у него признание, что он действительно шпион. Кроме этого, я спросил у него, когда начнется штурм, и он ответил, что, скорее всего, сегодня. В сущности, я и так это предполагал.

Он сказал нам правду, - вечером того же дня войска Глупых начали штурм. Почему вечером – понятия не имею. Вообще-то, им было бы более выгодно наступать утром и днем, когда светло. Но мы уже давно привыкли, что искать в решениях Глупых какой-то серьезной логики не приходится. Ходили слухи, что Глупые разучились думать и вместо них это давно делает компьютер. Возможно, что он и продиктовал им такое решение.
Штурм начался огромным взрывом в одной из стен ЦБ – взрыв был слышен во всей библиотеке. Стена не проломилась, но задрожала. Все библиотекари находились на своих постах и были в полной боевой готовности. Настроение было радостное, хотя к нему примешивался естественный страх смерти. Мы с Сергеем решили, что первый удар будет нанесен по главному входу, потому что здесь самое уязвимое место обороны. Поэтому мы сосредоточили здесь больше людей. Вместе с ними эту точку держали я, Сергей и Алиса. Я улыбался Алисе, но поговорить у нас времени не было (а желание было большое).
Мы оказались правы в своих расчетах – сразу же после взрыва, который должен был стать неким прологом, глупые стали стрелять с площади по дверям главного входа из автоматов и пулеметов. Огонь был шквальным. Они, конечно, могли ударить по входу чем-нибудь более весомым, но, все-таки, не решались. Двери входа были замурованы железными вешалками, столами и прочим, - наша баррикада находилась метрах в десяти от дверей, в вестибюле. Пока пули к нам не проникали, глубоко всаживаясь в толстые деревянные двери. Так продолжалось минут десять.
- Сейчас они попробуют подойти к дверям, - сказал Сергей, - надо бы их встретить.
- Да, - согласился я.
Мы взяли с собой человек пять и подошли ближе к дверям. Сергей оказался прав, стрельба неожиданно стихла. Видимо, в это время отряд Глупых подходил к главному входу. Прямо в дверях раздался небольшой взрыв. Мы пригнулись – все наше сооружение из вешалок и стульев, воздвигнутое у дверей, зашаталось и стало разваливаться от взрыва. Оправившись от него, мы глянули на двери и увидели Глупых – солдаты лезли в пролом, пытаясь продраться через заграждения, но это было невозможно. Мы открыли огонь. Шесть глупых было уничтожено безо всяких усилий, они просто не смогли нам ответить. Трупы падали на вешалки и на каменный пол. Радостные, мы вернулись к баррикадам.
Через некоторое время ко мне пришли вестовые с других постов и сообщили, что они отразили аналогичное нападение, довольно глупое, и тоже убили несколько солдат. Из наших никто не пострадал. «Не понимаю, - говорил Максим Иванович, радуясь вместе с другими и поправляя свои очки, - почему они штурмуют двери, ведь это глупо, просто глупо». Все засмеялись, зная, что мы и имеем дело с глупыми.
Однако эта радость было преждевременной, и последней в тот день. Впрочем, мы и сами это понимали. Видимо, до врага все-таки с трудом, но что-то такое дошло. В течение примерно часа Глупые ничего не предпринимали. А в три часа ночи мы услышали (никто, естественно, не спал, мы находились там же, у главного входа) громкие автоматные очереди внутри самой библиотеки. Это было страшно. Мы поняли, что, в сущности, мы уже проиграли – так быстро. Глупые догадались проникнуть внутрь здания. Уже позже – бегая по ЦБ с автоматом и натыкаясь на солдат Глупых, отстреливаясь от них, - я видел, что окна в отделе естественных наук (где собирался совет библиотекарей) были разбиты. Скорее всего, именно там они и проникли, возможно, подлетев на вертолете.
Через несколько минут из одного из коридоров показались солдаты – мы никак не были от них защищены, потому что строили баррикады в расчете на оборону дверей. Мы поначалу растерялись от неожиданности. Глупые открыли огонь. Мы немедленно ответили. Трое наших погибли сразу же. Мы смогли убить человек пять. Мы отбежали за стойку, за которой раньше проверяли читательские билеты у всех, входивших в библиотеку. Глупых становилось все больше. Они стояли за углом и стреляли в нас. Мы – в них. Так продолжалось минут десять. Потом они бросили в нас гранату. Когда дым рассеялся, я увидел изуродованные трупы библиотекарей. Один из валявшихся на полу, ему оторвало ноги, лицо было все в темной густой крови, мне все казалось, что это очень знакомое мне лицо, но я никак не мог понять, чье оно, так вот, один из лежавших подозвал рукой меня. Я приблизился, умиравший схватил меня за руку и прохрипел:
- я… Я… тоже… люблю… Гомера…
Эти слова дались ему с трудом. Потом он умер. Только уже убегая от солдат, снова открывших пальбу, по коридору, до меня вдруг дошло, что это была Алиса. Я захотел заплакать и вернуться к ней, но было уже поздно. Со мной вместе бежали Сергей и один молодой библиотекарь. Все остальные были убиты или тяжело ранены. Глупые добрались до коридора и начали стрелять в нем. Мы ускорили бег и скрылись за очередным углом.
Так мы бегали еще около часа. За нами – мной, Сергеем и тем молодым человеком, - одновременно гонялись три группы солдат. Иногда нам казалось, что выхода нет. Однажды нам пришлось вылезать через окно из одной залы в другую, потому что нас в ней блокировали. Молодого человека, все-таки, убили – его очень тяжело ранили, и мы вынуждены были бросить его. Сергея тоже ранили – в ногу, он волочил ее и все время стонал. Я остался невредим. Сами мы убили и ранили человек двадцать. Везде в библиотеке мы натыкались на трупы наших товарищей. Вера сидела за стулом в одном из отделов, изо лба у нее текла кровь. Максим Иванович валялся в одном из каталогов. Виталий Анатольевич умирал, получив тяжелое ранение в грудь, на лестнице.    
Наконец, мы смогли оторваться от преследования и сообразить, что делать дальше, потому что до этого просто стреляли. Мы стояли в темном зале и тяжело дышали. Долго не могли начать говорить.
- Ну что? – спросил я Сергея.
Он мрачно вздохнул.
- Не знаю. Не знаю, что делать.
- Что-то надо придумать. Не подыхать же здесь от этих мерзавцев.
Сергей немного помолчал.
- У меня есть один план.
- Да?
- Хотя я не уверен, потому что точно не знаю.
- Ну, говори.
- Дело в том, что я когда-то слышал про какие-то подземные ходы, которые есть в ЦБ.
- Подземные ходы? 
- Да. Но куда они ведут и не ждут ли нас там Глупые, понятия не имею.
- Веди.
Мы отправились искать эти ходы. Естественно, нужно было спуститься в цокольный этаж. Вся библиотека была занята солдатами. Но поскольку библиотека была огромной, и мы знали ее лучше, чем они, нам удавалось какое-то время быть незамеченными. Потом нас обнаружили, и опять началась стрельба. Меня чуть не убили. Но мы уже были у цели – нам нужно было спуститься в столовую, которая находилась в цокольном этаже. На наше счастье, в столовой солдат еще не было. Отстреливаясь, мы вошли в столовую, включили свет и стали искать подземный ход. Пока я стрелял из дверей, Сергей обнаружил люк. Мы его открыли, спустились вниз и немедленно закрыли за собой. Мы притаились. Вот солдаты ворвались в столовую с криками, бегают по ней, пытаясь нас найти. Мы дрожали, боясь, что они увидят крышку люка. Возможно, они ее и увидели, но почему-то не догадались ее открыть. Впрочем, неудивительно. Мы слышали, как солдаты стали громко ругаться. Осторожно, без шума, мы спустились по железной лестнице.
Это был не подземный ход, а подземные коммуникации – перед нами вдаль уходил узкий (в нем еле могли поместиться два человека) коридор со множеством черных железных труб, рядом с трубами шла бетонная площадка, тоже очень узкая. По этой площадке можно было ползти. Пахло затхлой водой. Несмотря на неприглядность этого коридора, для нас он, естественно, был спасением. Отдышавшись немного, мы поползли по нему. Куда – было нам неизвестно. Я полз первым. Сергей все время отставал от меня, потому что был ранен. Время от времени, я останавливался и ждал его. Я бы хотел ему помочь, но коридор был настолько узким, что мне было не развернуться.
Так мы ползли несколько часов. Но поскольку мы не спали всю ночь и очень устали убивать глупых, и поскольку просвета в этом туннеле видно не было, мы сдались и заснули.
Не знаю, сколько мы проспали. Я проснулся первым. Сначала я вспомнил все, что произошло с нами за последние сутки. И заплакал. Мне было больно оттого, что мы потеряли всех людей, всех, к кому я так привык, было больно, что Алиса тоже погибла. Я все время вспоминал ее смерть и проклинал себя за то, что я даже не узнал ее тогда. «Прости меня, Алиса», - вырвалось у меня. Эту фразу я повторял бесконечно. Затем проснулся Сергей. Видимо, он заметил мое состояние, и первое время не говорил со мной. Потом он, все-таки, решился спросить:
- Ты плачешь из-за нее, да?
- Да.
- Она была очень необычной девушкой.
- Да, это верно.
- У меня были к ней некоторые претензии, но… это ничего не значит.
- У тебя и ко мне были некоторые претензии.
- Да, - улыбнулся он и вдруг сжал своей рукой мою руку. Для меня это было неожиданно, но почему-то приятно. Мы посмотрели друг на друга. Мы оба плакали.
Потом мы ползли опять. К нашему ужасу, никакого выхода из подземелья мы не находили. Сергей слабел из-за своего ранения. У нас не было ни воды, ни еды. Возвращаться в ЦБ было бессмысленно. Мы с Сергеем почти не разговаривали, в одиночку размышляя о том, когда же мы умрем от голодной смерти. Так прошел еще день. Ближе к ночи мы снова остановились и снова стали засыпать. 
- Ну что, попали мы с тобой? – сказал я Сергею. Губы и горло у меня пересохли, говорить было трудно.
- Да, - в ответ прохрипел он.
- Вот она, жизнь, да?
- Что ты хочешь сказать?
- Ну, вот она какая, жизнь. Так, пожил немного, пожил. И все. Конец.
- Ты пессимист, - ответил Сергей и потом долго кашлял, - Мы выберемся. 
- Да ладно тебе, Серега. Я же не к этому говорю. Не к тому, чтобы ты меня утешал. Не надо. Я, в принципе, доволен. Я хорошо жил. 
- Я тоже… доволен. Послушай, а зачем мы жили?
- А ни зачем, Серега. Просто так. Зачем-то только Глупые и живут.
- Да, верно. Знаешь, в моей жизни было только одно настоящее счастье…
 - Какое?
- Это познание. Все остальное мне всегда было глубоко безразлично.
Мы затихли, собираясь засыпать. Вдруг я почувствовал, как рука Сергея (мы спали рядом) обхватывает мою шею и влечет куда-то к нему – к его лицу и к его губам. Я поддался.

На следующее утро мы не собирались просыпаться, но все-таки проснулись. Горла наши пересохли. Головы кружились от голода. Мы поползли дальше уже безо всякой надежды на исход. Ползли медленно. Вдруг – где-то в середине дня – мы увидели ход наверх. Мы поползли быстрее. Когда мы подползли, над нами оказалась такая же примерно лестница, что была и в ЦБ. Мы стали подниматься по ней. Что нас ждало впереди – мы не знали, но нам это было уже все равно. Я лез первым и пытался помочь подниматься Сергею. 
Наконец, я отодвинул люк и осторожно высунул голову. Мы оказались в небольшой комнате, очень богато отделанной, без окон – это тоже был цокольный этаж – с красивым столом у одной из стен. На столе стоял большой компьютер, за столом спал какой-то человек, сидевший на стуле. Компьютер, кажется, работал. Мы тихо вылезли. Мы долго оглядывались вокруг, пытаясь понять, куда мы попали. Потом Сергей шепотом сказал мне, что лицо спящего кого-то ему напоминает, но нужно увидеть это лицо целиком. Мы подошли к спящему, и я осторожно приподнял его голову своей правой рукой, показывая его лицо Сергею. Лицо самого Сергея вдруг сузилось от удивления. Тогда я сам глянул - от изумления и шока я чуть не выронил его головы. Это был президент нашей страны, Алексей Игумнов. Игумнов были среднего роста, полноватым, лицо было бледное, толстое, с узким лбом и маленькими глазами.   
Его лицо хорошо знали все – во-первых, его постоянно показывали по телевизору, во-вторых, по всей стране можно было увидеть рекламные стенды с его портретом и слоганом – «Алексей Игумнов – самый глупый человек в нашей стране. И, пожалуй, один из самых глупых людей во всем мире». С другой стороны, по телевизору (и в других средствах массовой информации) Игумнов никогда ничего не говорил, хотя многие утверждали, что именно он обладает верховной властью в стране. Игумнов – легендарный создатель партии Глупых, пришел к власти путем демократических выборов.
По поводу того, что нужно было делать дальше, у нас с Сергеем никаких сомнений не было. Выпустив голову Игумнова из руки (она ударилась об стол), я ногой выбил стул из-под его задницы. Игумнов упал на пол и проснулся, потом начал что-то мычать. Когда он встал на ноги и увидел нас с автоматами, то произнес:   
- Как вы сюда попали? 
- Тупой, - ответил я, - Через подземный ход.
- Какой подземный ход?
- От библиотеки к твоему дворцу.
- Как вы по нему прошли?
Мы с Сергеем засмеялись. Сергей сказал:
- Как же ты, интересно, страной управляешь?
- А я и не управляю, - удивился Игумнов.
- А что ты делаешь?
- Я сплю.
- Всегда?
Игумнов закивал головой.
- Кто же управляет?
- Вот, он, - Игумнов указал рукой на компьютер.
- Понятно, - резюмировал Сергей.
- Он мне и сказал, что доползти от библиотеки до моего дворца невозможно.
Игумнов словно жаловался нам на свой компьютер.
- Ну ладно, - сказал Сергей, снимая автомат с предохранителя.
- Что - ладно? – не понял Игумнов.
- Все, прощайся с жизнью. 
- За что?
- За всё, - Сергей и я одновременно открыли огонь.
Мы стреляли в его туловище. Игумнов свалился на пол. Мы с Сергеем переглянулись. Нет большего счастья, чем убить своего врага.
Как только мы с этим закончили, мы бросились искать в президентском кабинете еду и питье. Нашли какой-то бар, где были алкоголь и бутерброды. Поели и попили. Выпили за наших товарищей, за нашу победу. Потом мы перешли к захвату власти. Это было несложно. С помощью президентского компьютера мы объявили по всей стране, что Игумнов убит и убит нами, такими-то и такими-то, оборонявшими ЦБ.
Потом мы объявили, что новый президент России – это я, Петр Ганин, а премьер-министр – Сергей Новиков. Сам Сергей ни секунды не возражал против такого распределения. Группу высших чиновников, которые примчались во дворец сразу же после этого объявления, видимо, с целью уничтожить нас и прийти к власти самим, мы арестовали и расстреляли.   
Когда я стал президентом, своим первым указом…

Март 2008,
Санкт-Петербург