Страшный рассказ

Себастьян приехал в Гамбург поздней осенью, серьезно опоздав к началу учебы в университете. Но он был не виноват – далекий путь из Н-га, пригорода Штеттина, он проделал вместе с дядей, который слишком долго задерживался в разных городах и даже деревнях у своих друзей, знакомых и родственников. Естественно, и речи не могло быть о том, чтобы Себастьян каким-либо образом «подгонял» дядю или даже хотя бы намекнул на их существенное запаздывание. Скорее всего, дядя и сам это понимал. Поэтому все, что новоиспеченному студенту оставалось делать, - это участвовать в бесконечных застольях, которые устраивались для дяди его знакомыми и родственниками. А если учесть, что и сам дядя, и его «круг», были людьми довольно простыми, Эразма не читавшими, то и поговорить с ними было не о чем, что только увеличивало недовольство Себастьяна. В последнюю неделю пути эти бесконечные и бессмысленные остановки доводили молодого человека до настоящего бешенства. Что, в свою очередь, было крайне неприятно, потому что гнев был одним из семи смертных грехов. Все, что ему оставалось делать, - молится (правда, и это помогало не всегда).
Себастьян был третьим сыном лютеранского священника в уже упомянутом Н-ге, городишке, в котором проживало пару сотен человек. Его отец был местной легендой, потому что видел «живого Лютера». Когда началась Реформация, отец Себастьяна перешел на сторону Лютера почти сразу, как-то интуитивно почувствовав, что здесь правда и что сейчас совершается нечто великое. Весь период реформации, где-то до середины 50-х гг., отец Себастьяна так и держался Лютера, хотя за это время на его глазах происходило немало самых разных событий. Каких событий – отец в своих рассказах об этом времени не уточнял, но дети чувствовали, что реальная картина была сложнее.
Отец Себастьяна стал главным проводником идей Лютера в Н-ге и его окрестностях. Он был чрезвычайно популярным священником, во время служб собор всегда был полон. Себастьяна воспитали религиозным, молитвенным, отлично знающим писание. Впрочем, отец был достаточно разносторонним и давал детям читать научные и философские труды, прежде всего, конечно, греков. Себастьян вырос трудолюбивым, замкнутым, спокойным, много читающим и мало общающимся. Отцу показалось, что именно он из всех остальных его сыновей достоин учебы в Гамбурге. Сам Себастьян не выказывал никакого желания ехать, но, когда получил приказ отца, с охотой отправился.
В Гамбург Себастьян и его дядя приехали поздно вечером – на улицах было почти ничего невидно. Со стороны моря дул невозможно сильный и холодный ветер. Почти во всех домах уже не было света, только в кабачках еще горели окна, и оттуда раздавался шум пьющих и гуляющих. Проходя мимо, Себастьян покосился на увеселительные заведения. В его отношении к этому не было ни осуждения, ни интереса. Наконец, поплутав по городу, путешественники нашли маленький трехэтажный каменный дом, в котором были заранее сняты комнаты для Себастьяна. Комнаты находились на верхнем этаже. Спутники зашли в них, слуги принесли и зажгли для них свечи, они еле осмотрелись и легли спать.
Дядя пробыл в Гамбурге неделю и уехал. За эту неделю он успел познакомить Себастьяна со всеми знатными семействами Гамбурга, а их было немало. Больше других студенту запомнился местный епископ и неудивительно, потому что тот был приятелем отца Себастьяна, и они долго говорили друг с другом. Епископ приглашал его приходить еще.

Наконец, началась учеба. Себастьян чувствовал себя странно – с одной стороны, незнакомый, людный и какой-то страшный город, множество абсолютно незнакомых людей вокруг – его сокурсников, а, с другой, и город, и университет открывали Себастьяну что-то новое, что-то такое, с чем он раньше никогда не сталкивался. Это была какая-то другая жизнь, думал Себастьян, может быть, не лучше и не хуже той, его жизни в Н-ге, но другая, совсем другая. Во всем здесь был какой-то свой особый дух. В первые месяцы Себастьян занимался таким делом – он ходил по городу. Ходил один, потому что знакомых себе еще не завел. Себастьян ходил и смотрел на гамбургцев, на их суетную жизнь, на то, как они разговаривают, на женщин, может быть, ведущих себя свободнее, чем в Н-ге, на красивые дорогие и быстрые кареты, витрины магазинов, вывески, церкви.
Одно место в городе Себастьян любил особенно, и первое время ходил туда даже каждый день – это был порт. Ему нравился порт. Корабли казались какими-то сооружениями из другой чужой незнакомой страшной жизни других людей на других континентах. Матросы – какими-то полуметафизическими существами, проводниками в этот чужой мир. Себастьян с замиранием сердца подслушивал, как матросы рассказывали о других странах и о том, что в них было. Была Голландия, где, по рассказам, король вообще ничего не значил (впрочем, считал Себастьян, это были явные сказки, таких стран просто не бывает). Была Англия – самая красивая и самая сильная страна в мире. Наконец, была еще какая-то Америка, о которой рассказывали как о чудесной  и далекой стране, рассказывали и сами себе не верили. Себастьян слушал эти рассказы, попивал пиво и вдыхал морской воздух. Ни разу молодой человек не позволил себе даже мечтать о том, чтобы уплыть на корабле в какую-нибудь далекую страну.
Большую часть своего времени Себастьян проводил за партой – он сидел на третьей парте и слушал лекторов. Студенты теологического факультета изучали древние языки, философию, риторику, теологию, священное писание, историю. Лекторы стояли за высокой кафедрой и читали студентам тексты, время от времени давая свои комментарии. Большая часть лекторов были скучными (хотя Себастьян этого, как правило, не понимал, и слушал их так же внимательно, как и других) – они монотонно произносили годами заученные фразы и от студентов хотели того же. Были и интересные лекторы – их мысль и речь была живой, часто они забывали комментируемый текст, даже сходили с кафедры, цитировали «опасных» философов (например, Монтеня). Все это было Себастьяну очень интересно, хотя он не особенно разбирался, какой преподаватель и где отступил от лютеранской веры, а какой – нет. 
Себастьян долго не мог сойтись с кем-нибудь из своих сокурсников. Первые три-четыре месяца он вообще ни с кем не разговаривал, хотя очень хотел этого. Но словно ему это кто-то запретил. Он наблюдал за студентами и все видел – какая-то часть из них были провинциальными грубиянами, они шатались по кабакам и были неспособны даже перечислить канонические книги Ветхого Завета; другие не были грубиянами, но были как две капли воды похожи на него и тоже не очень его интересовали; но были и настоящие ученые, знающие намного больше его, умеющие защищать свою позицию. С последними Себастьян хотел бы познакомиться, – но не мог. Он только смотрел на них завистливыми глазами.
Наконец, как это часто бывает, один студент из этой группы сам однажды подошел к Себастьяну, когда тот в перерыве между занятиями краем уха слушал очередной диспут среди «выдающихся». Студент бесцеремонно сел на парту Себастьяна и усмехнулся, глядя ему в лицо:
- Ну что, подслушиваешь?
Себастьян виновато улыбнулся:
- Подслушиваю.
- Я – Томас.
- А я – Себастьян.
- Да я знаю, – пошутил Томас, и они засмеялись.
В тот же день Себастьян вышел из университета после занятий с одной из «передовых» студенческих компаний, в которой вращался его новый друг Томас. Была ранняя весна. Снег таял, солнце слепило глаза, ветер безумно носился по улицам Гамбурга. Компания из десяти студентов гуляла по городу – девушки и женщины поглядывали на молодых людей, те это замечали. Они просто шли и разговаривали – без толку, без смысла, перебивая друг друга, доказывая то, во что сами не верили или опровергая то, во что верили сами. Так они гуляли несколько часов до самого вечера. Себастьян жадно впитывал то, что он слышал. За тот первый день знакомства он узнал много новых имен, богословов и философов, древних и современных. Больше всего Себастьяна удивило то, что будущие теологи (или еще и священнослужители) довольно скептически относились к лютеранской вере, хотя все были в ней воспитаны. Однако всем она успела, как ни странно, надоесть, и молодые люди во что только ни кидались – одним была нраву высокая и строгая католическая схоластика (за такие симпатии можно было и в тюрьму сесть), другим – итальянский неоплатонизм, третьим – древнегерманское язычество (это была уже совсем экзотика), четвертым – какие-то безумные французские безбожники (откуда они только взялись, думал Себастьян), пятым – Экхарт и Бёме… Одним словом, в этом интересном кружке было модно все, что угодно, но только не та самая вера, которая была официальной, и которую и будут впоследствии защищать эти самые теологи.
Себастьяна это поначалу шокировало, но потом он достаточно быстро привык к тому факту, что среди студентов модно все, что запрещено. Студенты смеялись над своими родителями, бюргерами и мещанами, засевшими в своем «истинном» лютеранстве как в бочке. В тот первый день Себастьян почти не говорил, настолько его внутренний мир был далек от этих новых знакомых. Но выводы он сделал – и стал читать все то, что читали его сверстники. Он быстро понял, что быть правоверным лютеранином недостаточно. Так Себастьян начал постепенно меняться. Впрочем, потом быстро наступили летние каникулы. Студент уехал в свой родной Н-г. Все лето он провел в чтении тех книг из отцовский библиотеки, на которые раньше он не обращал внимания (а некоторые из них не читал и его отец). 
Когда начался новый учебный год, Себастьян выступил «во всеоружии». В компаниях продвинутых студентов он уже не чувствовал себя недоучкой. И в том, что говорили лекторы, он мог видеть уже не один, а несколько смыслов. Себастьяну больше всего нравилась античная философия, особенно Платон и Аристотель. Молодой человек быстро освоил диалектический метод Сократа и умел пользоваться им в богословских диспутах. Теперь товарищи уважали и ценили его.

На этот второй год учебы и пришлось более тесное знакомство Себастьяна с тем человеком, который ввел его в свет, - с Томасом. В первый год они были только знакомыми, хотя Томас написал пару писем Себастьяну во время летних каникул. Томас был старше Себастьяна на три года, выше его ростом, стройным красивым молодым блондином с немного узковатым длинным носом и чуть припухлыми губами. Себастьян же был роста небольшого, полноват, с широким лицом и вьющимися черными кудрями. В первый год учебы Себастьян просто боялся близко сходиться с кем-либо из передовой компании, чтобы не прослыть невеждой, теперь же он чувствовал себя более уверенно. Шумные кабацкие споры он уже прошел, зарекомендовав себя как отличного спорщика. Однажды и Томас, и Себастьян одновременно прогуляли последнее занятие, на котором какой-то разваливающийся старикан пытался объяснить студентам, о чем писал Аристотель в своей «Физике». Встретившись у выхода, они заговорили и пошли гулять по городу вдвоем.
Погода снова была какой-то нечеткой, только, на этот раз, не весенней, а осенней. Снова дул ветер, уже как-то грустно и жалобно, желтые листья лежали под ногами. Впрочем, на улице еще не было по-зимнему холодно. В тот день они прогуляли до позднего вечера. Томас рассказывал о себе, а Себастьян – о себе. Выяснилось, что Томас был сыном богатого гамбургского купца, что у него было еще два брата и две сестры. Что отец его был человеком интересным, но невежественным. Отец постоянно ездил в заморские страны – в Нидерланды, в Россию, в Англию, во Францию и даже один раз бывал в Америке. Себастьян с горящими глазами выслушивал рассказы Томаса о рассказах его отца. Для семьи Томаса его учеба в университете, да еще и на теолога, была большой гордостью и честью. Сами отец и мать мало что читали кроме Библии, да и ту редко. Впрочем, они были знатными людьми в городе.
Томас показался Себастьяну человеком интересным и, может быть, странным. Он был умным, ироничным, но в меру, очень много знал, не тщеславился своими знаниями и умом, казалось, что Томаса вообще было трудно удивить какой-либо новой мыслью или идеей, все ему было знакомо, но он никогда не презирал студентов, в том числе и Себастьяна, за то, что они говорят уже известное (хотя и не всем). Наоборот, Томас всегда с уважением выслушивал собеседника (конечно, если тот не был полным идиотом) до конца, хотя уже в начале фразы знал, о чем речь. У Томаса было какое-то особое чувство жизни и это иногда можно было понять по тем или иным его словам – он считал, что жизнь хранит в себе великие тайны, что жизнь, в определенном смысле, трагична, потому что она загадочна. Томас был уверен, что большая часть людей пользуется в своем отношении к жизни ходячими стереотипами, которые передаются разными глупцами из поколения в поколение. Но если сорвать эту маску стереотипов и обнажить жизнь, то она окажется страшной и незнакомой. Себастьян достаточно быстро понял эту идею Томаса, хотя тот ее в таком виде и не высказывал – это можно было понять по некоторым усмешкам, сомнениям, взглядам. Кроме этого, Себастьян понял и то, что, с точки зрения его нового друга, сам он, Себастьян, - все еще во власти стереотипов.
Однажды они, по своему обыкновению, сидели на крыше дома, в котором жил Себастьян (хозяйка давала им на это свое разрешение). Стояло жаркое лето. Вдали за домами виднелись порт и залив, а еще дальше – море. Студенты пили пиво, которое уже было теплым.
- Люблю смотреть на море, - умиротворенно произнес Томас. – Всегда, когда смотрю на него, вспоминаю своего любимого Бёме. Ты помнишь, что он говорил о боге?
- Помню, но смутно, - откликнулся Себастьян, - какую-то ересь.
- Да. Он говорил, что есть нечто, что глубже бога. И называл это бездной.
- Сумасшедший, - спокойно, с улыбкой констатировал Себастьян.
- Да, это верно. Но когда я смотрю на это море, я вспоминаю это слово – бездна.
- Но ведь, в сущности, оно ничего не говорит, это слово, ничего не сообщает.
- Да. Почти ничего, - Томас прищурил глаза и вгляделся вдаль, - но только вдумайся – представь, что весь наш мир, все наше бытие возникло из какой-то страшной бездны, похожей на это вот море.
Себастьян представил, и его передернуло от омерзения, Томас усмехнулся.
- Ужасно.
- Да, ужасно. Но что если это действительно так? – Томас допил пиво и поставил кружку на крышу.
- Если это действительно так, друг мой, - ответил Себастьян, - то вся наша жизнь и гроша ломаного не стоит. Все бессмысленно и глупо. Королям не нужно править, священникам молиться, а нам с тобой – учиться в университете. 
- Все, что ты говоришь, - верно. За исключением одного – этот мир и бездна, которая, возможно, лежит в его основании, не спрашивают у нас с тобой разрешения на существование. Они не спрашивают, а просто существуют. А то, что тебе и мне такое существование кажется бессмысленным, их просто не волнует.
Себастьян замолчал. Он повернул лицо к Томасу и спросил:
- Ты что, действительно в это веришь?
Томас усмехнулся.
- Нет, конечно. Ведь я же, как и ты, понимаю, что только признание бога как основы основ делает нашу жизнь осмысленной.
- Слава богу, а то я уже собирался прибегнуть к диалектике.
Они засмеялись.   
- Да и потом, что этот Бёме – добавил Томас, - что он присутствовал при сотворении мира, что ли? Откуда он знает?
- Конечно, Томас! Я уже начал было бояться за твою душу.
- Правда… ну да ладно.
Себастьяну трудно было понять, что именно ценил Томас в общении с ним. То, что старший товарищ был начитаннее и умнее и то, что самоутверждаться за счет более слабых было не в его характере – это было очевидно. Возможно, что Томас и сам до конца этого не понимал. Но то, что Себастьян получил от этой дружбы, было ясно – он получил всё, он получил самого себя. Родители были связаны с его детством, они были – уже – другими людьми и находились далеко. И только Томасу Себастьян открыл  своим мысли, то, что он думает о себе и об этой жизни. Он сказал это Томасу раньше, чем самому себе. Себастьян говорил о том, что самое главное, что его беспокоит в этой жизни, – это то, что все люди разделены. И эти разделения порождают войны.
- Кажется, - говорил как-то Себастьян своему другу, когда они гуляли в полях за городом (было лето), - что все люди специально ищут предлогов для разделения. Все – имущество, любовь, государство, философия и даже бог – все это служит только разделению и войне. Последний год я только об этом и думаю. Я думаю, – когда же люди поймут это все и попытаются начать жить вместе, без разделений.
- Они уже пытались, - закивал головой Томас.
- Уже? – удивился и не поверил Себастьян, - ну да-да, ты имеешь в виду рай, в котором пребывали наши прародители?
- Да нет, совсем не это. Ты слышал что-нибудь о Мюнцере?
- Мюнцере? Нет.
- А твой отец тебе не рассказывал?
- Да нет.
- Да, наш епископ тоже помалкивал. Хотя оба они все прекрасно знают.
- Да кто такой этот Мюнцер?
- Это проповедник, живший во времена Лютера. Во время реформации он и его сторонники захватили некоторые города. В этих городах были разрушены церкви, имущество было объявлено общим, женщины – тоже. Мюнцер говорил, что это наступление царства божьего на земле.
Себастьян не на шутку испугался.
- Да нет, нет, я не об этом говорил.
- Ты говорил об этом. Просто ты этого еще не понимаешь.
Они немного помолчали.
- И что с ними стало?
- А как ты думаешь? Их схватили в плен и казнили. Твой любимый Лютер к этому и призывал.
Себастьян вздохнул.
- Я хочу, чтобы разделения кончились. Но не таким способом.
- А каким?
- Мирным.
Томас посмотрел на него как на наивного человека, но не стал разубеждать.
- Дело, в конечном итоге, не в Мюнцере и не в том, как к нему относиться. Дело в другом. Ты подумай – почему люди, так страдающие от разделений, не хотят от них отказаться?
Себастьян пожал плечами. Они молча вышли на какой-то покрытой сочной травой холм – и перед ними открылся вид на поля, леса, деревни. Томас спросил:
- Ну и потом, как ты себе это представляешь – жизнь без разделений?
- Не знаю. Я представляю себе это так, что все люди настолько близки, насколько близки мы с тобой. Все – друзья. 
- Это, наверное, нереально. В конечном итоге, разделения по имуществу еще можно устранить, по государствам – тоже можно. Но есть такие разделения, которые установлены не человеком, а богом, их-то ты не устранишь.
- Какие, например?
- Разделение на мужчин и женщин. Причем заметь, это разделение, на самом деле, соединяет мужчин и женщин, а всех остальных – разъединяет.      

Конечно, как и все настоящие студенты, Себастьян и Томас не только болтали друг с другом и ходили по кабакам, но и интересовались противоположным полом. Себастьян чувствовал, что Томас в этом отношении был опытнее его. У самого Себастьяна никакого опыта не было, даже автономного – отец держал сыновей в ежовых рукавицах. Когда они подружились, Себастьян узнал, что Томас пару раз в неделю «ходил» к одной его знакомой женщине в пригороде Гамбурга и чем они там занимались, молодой человек уже догадывался. Наконец, через некоторое время, Томас взял с собой и Себастьяна, отведя его к подруге своей знакомой. Эта подруга была лет тридцати, крестьянкой, она была замужем и у нее были дети. Себастьян проходил к ней целый год, привязался к ней, но потом сменил себе любовницу на более молодую, тоже рекомендованную Томасом.

Прошли годы. Учеба в университете заканчивалась. Себастьян сильно изменился. Он стал одним из ведущих молодых теологов среди студентов. Его хорошо знали профессора и даже предлагали ему оставаться в университете, но он отказывался. Отец уже ждал его в родном Н-ге, где он должен был занять одну из кафедр, а, после ухода отца, - и кафедру самого Н-га. Себастьян «остепенился» и уже все меньше читал философов, а больше – Библию и сочинения Лютера и Меланхтона. Он говорил себе, что в этой жизни есть нечто непреходящее, вот этим и нужно интересоваться. С Томасом они по-прежнему встречались ежедневно, хотя оба уже подумывали о том, что скоро им придется расстаться.
Однажды – это было поздней весной, почти летом – Томас и Себастьян, как обычно, прогуливались по городу.
- Послушай, - сказал другу Томас, - я хочу, чтобы ты познакомился с моими сестрами.
Себастьян удивился.
- Господь с тобой, я же знаком с ними. Сколько раз я бывал у вас дома.
- Да, ты с ними знаком, - улыбнулся Томас, - но не более того. Я же хочу, чтобы ты с ними хорошенько познакомился.
- Зачем, позволь узнать?
- Может быть, ты сам догадаешься, зачем?
  Себастьян, естественно, догадался – он собирался жениться в ближайшие пару лет и уже начинал подыскивать себе невесту. Со своей стороны, сестры Томаса находились в том же положении. На следующий день Себастьян явился в дом Томаса на обед. Там было человек пятнадцать и среди них, естественно, - и его сестры.   
Старшая – Грэтхен – была всего лишь на год младше Себастьяна. Веселая – и еле скрывающая свою веселость – глуповатая, нехудая, с серьезной грудью, широким улыбчивым милым лицом; было видно, что она была готова выскочить замуж хоть сейчас, настолько она уже созрела. Грэтхен, естественно, догадывалась, зачем явился Себастьян, а также понимала, что по обычаю именно ее, старшую сестру, должны выдать замуж первой. Весь обед она не отрываясь смотрела на завидного жениха. Но Себастьяну она не понравилась сразу – он не хотел связывать свою жизнь с такой пустышкой, хотя и понимал, что от женщин ждать чего-то особенного не приходится.               
Вторая сестра – Ангела – была младше жениха на два года, казалась еще подростком, тихим и скромным, с худым и даже костлявым телом, но с красивым лицом, с тонким длинным носом.
Себастьян заинтересовался ею, разговаривал с ней целых пятнадцать минут и остался довольным. На следующий день Себастьян пришел еще раз, и они разговаривали в более тесной обстановке – были обе сестры и Томас со своим другом. Во время беседы Грэтхен, желая отстоять свои позиции, наступала по всем фронтам, говорила, спрашивала, удивлялась. Но все ее разговоры, все-таки, заметил Себастьян, вертелись вокруг последней парижской и мадридской моды, а также последнего бульварного рыцарского романа. За этот заколдованный круг она выйти не могла. На ее фоне Ангела очевидно выигрывала, - Себастьян около получаса добивался у нее, какой из современных художников ей нравится больше всего, та ответила, что Брейгель. Выбор был сделан. Особо залезать в душевный мир Ангелы необходимости не было. Себастьян подумал: «Богатая, умная, чего мне еще надо? По крайней мере, она не будет мне мешать».
Томас понял, какой выбор сделал его друг. Естественно, родители не были в восторге от нарушения традиций, но сын все-таки уговорил их. За пару месяцев до отъезда Себастьяна домой он женился на Ангеле. Томас был сам не свой от радости по поводу этого события и на свадьбе все говорил, что теперь их семейства породнились. 
В первую брачную ночь Себастьян и Ангела предались любви. Ангела была девственницей. Чуть дыша, она сидела в своем нарядном платье на высоком ложе со ступеньками и балдахином и не смотрела в сторону своего мужа. Себастьян сел к ней рядом и стал гладить ее тело, а потом медленно раздевать. Ему казалось, что это какое-то таинство. Ему нравилось, что он раздевает эту невинную девушку, почти подростка, и она позволяет ему это. Ему нравилось, что в Ангеле была какая-то тайна, которую он сейчас раскроет, в которую он сейчас проникнет, раздев ее… Возбуждение Себастьяна нарастало, он уже снимал с себя одежду. 
Но вдруг его что-то остановило.
Ангела сидела к нему боком, Себастьян хорошо видел ее профиль.
И вдруг он понял, что это был профиль Томаса.
Ангела молчала, поправляя прядь волос, упавших на ее лоб.
Себастьян приблизился к лицу своей жены и стал целовать его.    

27 марта 2008 года,
Санкт-Петербург