В штопоре

- Мелочи не подкинешь? – обратился ко мне грязноватый старик, стоявший возле метро.
- Должна быть… - быстро сунул руку в карман.
Он смотрел в сторону с какой-то смутной надеждой, пряча руки в карманах спортивной куртки.
- Слушай, а, может, пойдем пива выпьем, а? – спросил я.
Старик недоверчиво вскинул бровь и смерил меня взглядом:
- Ты что?.. Издеваешься? – сказал он это без обиды и злобы, но стало немного не по себе.
- Да что ты! Я серьезно! Просто выпить охота… тебе нет?
- Да охота, что уж тут, - старик благоговейно посмотрел куда-то вверх.
- Пошли в кабак. Вот он. Дешево там, а деньги у меня есть, - я вынул из кармана пару пятихаток. – Угощаю! Идем?..
- Ну что ж, добрый человек, грех отказаться.
Мы вошли в ближайшую пивную и взяли по кружке. Старик все еще как-то хитро улыбался и смотрел мне прямо в глаза.
- Ну что? Будем! – хохотнул он, поднимая пиво.
- Будем, - я выложил на стол пачку Мальборо. – Угощайся, куришь?
- Да у меня свои есть, - мотнул косматой головой старик, стирая рукой пену с бороды и усов. Он достал из кармана беломорину, помял и закурил.
 - Ты, - говорю. – Не обращай внимания, что вот так с ничего вдруг тебя выпить позвал. Просто приятно иногда встретить случайного человека, пообщаться нормально. Знакомые все сейчас по работам, да и знаю я их, как облупленных, и тем для разговора с каждым днем будто меньше. И хрен еще вытащишь кого. У всех жены, дети, быт, карьера… Ну ты меня понимаешь.
- Да понимаю, не первый день живу. А ты что, не работаешь что ли? По случаю перебиваешься?
- Работаю. Сейчас отпуск взял. Все летом берут, а я осенью взял.
- Ха… а на хер?
- А от офиса отдохнуть. Я ездить по югам не люблю, да и денег сейчас на это нет. Так, на дачу, да и там особо делать нечего.
- Чудак ты человек, - усмехнулся старик. – На юга не любишь… я только в детстве помню в Крым разок выбрался. До сих пор иногда море снится, а лет прошло уже сорок, наверное.
- Да ну! Я думал тебе за семдесят.
- Нет. Мне вот только недавно пятьдесят два стукнуло. Это я так хорошо сохранился просто, - ухмыльнулся он желтыми зубами и тер морщины на лице.
- Жизнь так потрепала?
- Она самая, а кто же еще. И еще потреплет, если ей надо будет и тебе, может, наподдаст. Она такая.
- Слушай, я вот на что внимание обратил. У меня разные знакомые есть и у большинства все хорошо. Ну, грех жаловаться! И работа денежная, и барахло не с рынка, и квартиры с иномарками, а такие они понурые постоянно. Ну, знаешь, как будто устали от жизни, унылые, ничего им не надо. В глазах у них все это, в глазах. Как стекло… а вот тебя встретил. Ты стоишь, мелочь просишь, одет не по сезону, но живой ты. Живее этих даже. Не то чтобы радостный, конечно, но без уныния. Глаза будто улыбаются.
Старик выслушал все серьезно и, закурив следующую папиросу, ответил:
- Ясное дело. А почему, знаешь? Когда все есть, когда пресыщен человек, он себе может позволить это. Хотя не должен. А у меня… ни то, чтобы прямо ничего нет, но мало. Я себе позволить уныние не могу, да и не хочу. Я если сейчас унывать начну, к вечеру уже копыта где-нибудь под забором откину. Когда всего полно, да все не то, дурь начинает в башку лезть. С жиру беситься начинаем. А, вообще, скажу я тебе, все это от нас самих!
Одним мощным глотком он допил остатки пива.
- Эх… все в нас. Главное же ведь, как мудрые люди писали, ни что есть наша жизнь, а как мы ее воспринимаем. Сообразил?
- Сообразил, сообразил. – я ответил, глядя в окно.
- Ты ведь пойми, можно и от иномарок, как ты сказал, и от квартир, от югов, от всяких бирюлек и роскошных бытовых благ не испытывать той большой радости, которую испытываешь, когда видишь рассвет и росу на листьях, отражающую лучи. Или, когда ребенок, заглядывает прямо в глаза и просто, доверчиво, без особой причины улыбается тебе. Дело, вообще, в главном и приходящем. Как ты их разделяешь, что для тебя есть одно и другое. Какие вещи ты в первую категорию ставишь, какие во вторую.
- Хорошие мысли у тебя… еще по одной?
- Конечно, так не я это все придумал, ты и сам это понимаешь. Но сказать-то правильно легко, а сделать…
- Это уже другое дело.
- Да, это сложнее. Трындеть мы все мастера, причем в масштабах глобуса, а на деле… Унывать нельзя никому. Я однажды подумал, что вот уныние – это медленное самоубийство, если из него человек не выходит и не пытается выйти. Моральное самоубийство… Какие-то левые философские темы пошли.
- Да хорошо пошли, что ты… - я успокоил его.
- Ты не смотри, что, мол, вот я на улице стою, попрошайничаю… сам я не свят, сам и унывал, и спивался. Сейчас вроде все путем, но с работой сложно.
- Что так?
- В трудовой много всякого добра понаписано. Судимость у меня, да и морда пропитая, красная. Перегаром разит, уже и не знаю, как вывести.
- Трудовую подделать можно.
- Я в такие мутки лезть не хочу, хрен с ними со всеми. Я тут в переходе в одном место имею. Ну, я же, по части саксофона музыкальное закончил.
- Ух, ты! Джазмен прям…
- Ну, не знаю. В общем, играю там, нормально накидывают. Крыше, конечно, хочешь или нет, а плати. Свято место пусто не бывает… Сейчас правда вот инструмент в ремонте, пока не заменят там кое-какие штуки, буду жить на что придется.
- Бывает...   
- Но, как сам видишь, не унываю. А у тебя как с унынием дела обстоят?
- Да более или менее, раньше часто, почти постоянно, а сейчас в порядке. Как появляется тоска, я ее из себя вышибать пытаюсь.
- Даст Бог!.. Вечереет.
- Спешишь?
- Нет, но пиво выпито.
- Еще будем или хорош?
- Буду, если ты будешь, - со спокойной улыбкой ответил он.
- Буду-буду, что-то слабое. Не дает совсем.
- Ага, разбавляют гады, небось.
- Два еще повторите, - кликнул я официантку.
Она скорчила угрюмую физиономию и удалилась. Они в этой рыгаловке все такие, но лучше чем улыбка за деньги.
- Ты знаешь, - задумчиво произнес старик. – Я уже детей своих лет 10 не видел.
- Печально.
- Да уж… свалили куда-то. Ни ответа, ни привета. Хотя разумно, плохим отцом я был.
- Да то, что был, думаю, уже немаловажно.
- Сам-то ты при детях, при семье?
- Нет пока. Не уверен, что и буду.
- Да ты знаешь, у меня отец, - продолжил он, пуская клубы дыма в потолок. – Тоже хреновый был. Я много лет, пока рос, взрослел, думал, никогда таким не буду. А нет! Вот пришло время и стал сам папашей, сначала радость, туда-сюда. А потом приелось все… Обернулся назад и понял, что стал ничуть не лучше, если не хуже. А ты, это… к семье с пренебрежением не относись. Она многое дает. Когда все по уму в доме и по совести. Но это редкость. Взгляни, как большинство живет.
- Хреновая картинка иногда вырисовывается…
- Ну, ты давай без грусти только. Все это они. А ты это ты, со своим сердцем и головой, радостями и печалями. И отвечаешь сам за себя. По совести. Говорю же, по ней по самой старайся жить. Чем больше так жить учишься, тем больше гармонии в себе хранишь.
- Мне раньше от этого покоя очень погано становилось.
- Нет! Это не покой, а равнодушие значит было. Как поэт один писал, что счастья в жизни нет, а в жизни есть покой и воля… - засмеялся он.
- Ты живешь-то сам где?
- В коммуналке. Комнатка пять на пять.
- Не тесно?
- Одному-то? Нет.
- Ладно, я допил. Думаю, пора идти.
- Ну, как скомандуешь! – проглотив последние капли, радостно хлопнул себя старик по груди. – За пиво спасибо. За компанию – особо.
- Не за что.
Мы сжали руки на секунду и разошлись по разные стороны уже сумрачной окраины.   

Шел дворами, петляя мимо пятиэтажек, сурового наследия Хрущева.
Домой не тянуло. Пусто дома. Прав старик про семью, пожалуй. Надо, надо… пора уже и мне лишится муторной свободы, холостяцкой неприкаянности. Да только не все так просто. Можно и так жениться, что в гроб через год ляжешь и даже с улыбкой. В тихом омуте черти водятся, недаром говорят. И к лешему все эти мысли. Как все сложится, так и сложится. Все равно, хорошо там, где нас нет.
Прохладно. Сел в одном из двориков на лавку с бутылкой портвейна. Какой урод придумал этот закон, что, мол, распивать на улице нельзя? На Европу все равняемся, да только не в том, в чем надо… а в чем надо? Не думай, лучше за движением вокруг следи. Менты часто появляются как нечистая сила: внезапно и когда совсем не нужно.
Сидел я и вел размеренно с собой бессвязный разговор, пока небо становилось все темнее. А все-таки хорошо иногда на пару часов заболтаться с кем-то, а потом его, возможно, никогда больше не увидеть. Оно, может, и к лучшему. Это все убийство времени, наверное, самое обыкновенное и нехватка общения.
На свою недолгую жизнь иногда обернешься и думаешь, все-таки так просто люди приходят и уходят. Сколько общих проблем и радостей, сколько дружеских клятв и высокопарных слов, сколько приключений позади. А что толку? Все равно пути слишком часто расходятся. Кто-то предал, кого ты подвел и объясни потом ему, что не по подлости, а из-за того, что сил не рассчитал. Кто просто умер, кто просто по другой плоскости стал ходить и говорит при случайной встрече теперь, ну, мол, рад был видеть, еще, может, столкнемся. Бывай, я полетел! Гусь, одно слово, я понимаю, свинье не товарищ.
А старик мне про какие-то семейные дела. Если уж друзья испытанные из жизни выходят из-за того, что время все перетирает, что уж тут о женщинах.
Как по сигналу, справа из-за угла выплыла фигура. Помяни черта к ночи. Невысокая, худая. Что тут забыла? Места неспокойные и темень уже.
- Добрый вечер, я присяду с Вами, отдохну.
- …садитесь. Поздно уже на лавочке отдыхать. Пусто, никого.
- Пугаете?
- Да что Вы!.. Я тут пью, вы уж простите.
- Не надо только в интеллигента играть…
Она села рядом. Странная, загадочная и в словах ни капли иронии или кокетства. Только прямота и усталость. А я молчу, будто так и сижу один, а рядом просто декорация. Или картина. Старая такая картина, а, может и новая, но изображено на ней старомодное. Старомодная женщина. Очки темные в пол лица в какой-то толстой оправе да еще свитер бежевый, черные крупные бусы вокруг шеи.
- А зачем Вам эти очки?
- Простите?..
- Говорю, зачем очки темные?
- А! – удивилась она театрально. – Да я привыкла, все нормально.
- Ясно. Извините за навязчивость. Я так…
- Говорю Вам, не стройте из себя благовоспитанного гражданина. Лучше дайте сигарету.
- Прошу.
Она закурила, и в свете огня я разглядел немного острые и тонкие черты ее лица. Вдруг, как-то странно, как мороз по коже пробежал. Сижу, уставившись в окно, что на третьем этаже светится зеленым. Открыто и шторы колышутся. Просто и красиво. Все в целом сейчас было красиво. Не отнять, не прибавить. И где-то, как в детстве по ночам, я слышал стук поездов на близлежащей железной дороге.
Светло и печально. Будто нет тебя. Будто ты в мир, как сахар в чашку, упал и растворился. Или как на белом облачке поднялся надо всем.
- Как Вам кажется, - спросила незнакомка. – Умирать страшно, а?
- А?.. Чего?
- Я спросила, как Вам кажется, страшно ли умирать?
- Ну… я не знаю. Так, сходу не ответить. Я в глаза смерти толком не смотрел. Был бы я на войне, наверное, что-то сказал, а так.
- Ясно…
- Ну, это же все равно значения не имеет? В смысле, очень индивидуально это все. Каждый по-разному…
- Да, понимаю, понимаю… - она раздавила окурок о край лавки. – А я вот, знаете, думаю, что НЕ УМИРАТЬ страшно. Это, правда, страшно.
- В смысле?.. Жить? А! Бессмертие?.. Я от портвешка плохо думаю.
- Не знаю, можно ли это назвать так.
- Эх, бессмертие… а некоторые о нем мечтают.
- А некоторые люди есть конченные. Вы разве не знаете? Это те, кто бессмертия добились, я думаю. Причем нехотя.
- А почему мы с Вами все на «Вы»?
- Хм… да потому что я так хочу, а что?
- Нет, ничего. Не имеет значения.
- Не имело бы значения, Вы бы не спросили, - она впервые за все время улыбнулась мне. – Разве я не права?
Я промолчал и машинально приложился к полупустой бутылке портвейна.
Что ей нужно? А мне?.. прийти домой, принять душ, догнаться. Я пока не знаю точной последовательности этих трех составляющих.
- Если Вы хотите сидеть здесь дальше, я бы посоветовал накинуть мою куртку. Посмотрите, даже пар изо рта идет. Вы только в свитере.
- Не стоит. Мне, правда, не холодно.
- Нет?
- Нет. И не больно, и не страшно, и никак.
- М… плохо?
- Нет, не плохо.
- Вам виднее, что сказать…
- И не хорошо. Пожалуй, это и есть, быть конченым человеком?.. Как Вы думаете?
- Я стараюсь судейский молоток в руки не брать. Это уже Вам решать за себя и для себя. Ну, а я? Я пью часто и что? Я тоже себя кончаю помаленьку.
- Да не о том я! Это не то. Пьете?.. Пьют все почти, но вы же умереть можете?
- Я, честно говоря, не проверял, но скорее всего да, чем нет…
- И не проверяйте, - она схватила меня за плечо так резко, что бутылка выскочила из рук. – Не стоит…
- Да не собираюсь, - осторожно высвободил свое плече.
- Да, обещайте. Никогда. Я попробовала и что теперь?..
- В смысле?
- В прямом.
- Я так понял, что неудачно? Да?
- Удачно. В смысле последствия не те, что хотелось, а так – удачно… Да. И теперь ничего нет. Понимаете?! Ничего!
- Я не совсем понимаю, вернее ни хрена не понимаю.
- А и не надо. Просто не спешите, и все будет хорошо. Иначе, станет страшно и пусто. Мне теперь очень страшно.
- Вы же только, что сказали, что не страшно, не больно…
- Потому и страшно! Страшно, потому что страха нет и нет ничего. Отсутствие страха еще не бесстрашие… это глубже. Страшно от того, что умереть не можешь. Каламбур?
- Бардак полный…
Фонарь, как дурной, качался над моей головой и через пару минут зажегся. За ним последовал и остальной эшелон лампочек во дворе. По щеке от виска женщины сочилась кровь из маленькой аккуратной ранки.
Стало холодно до самых костей и тесно рваным мыслям. И пьяный вроде не сильно, а голова болит, и курю одну за одной.
Все это понять не смогу даже, если подберу бутылку и допью остатки портвейна. Ни первого, ни второго, вообще, мне не надо.
- Вы испугались?
- Да я пока не понял ничего… Вам платок дать?
- Нет-нет, в порядке.
- Сегодня я пил со случайным человеком. Он сказал мне, что уныние похоже на медленное самоубийство.
- Да он философ… ну-ну.
- Я так и не понял, что он… музыкант, философ, бомж или…
- А почему все эти три не могут сочетаться в одном? – усмехнулась она.
- Могут, даже очень. Много чего может сочетаться в нашем больном мире и нас самих. Да только, как это вот…
- Не бойтесь.
- А рука у Вас теплая…
- Я знаю. Я могу Вам сказать, почему так случилось. Повод банальный. Глупый повод. Несчастная любовь эксцентричной юности.
- Но Вы, как живая.
- Да я живая! Я умереть не могу. Поняли?
- Нет.
- Неважно, не берите в голову.
- Хорошо, не возьму. Но это правда зря.
- Я знаю, знаю. Все это бред. А за бред мы часто платим втройне… Вообще, не привязывайтесь ни к кому. Я Вам советую.
- Я стараюсь.
- Старайтесь. Все эти порывы, охи-ахи, громкие слова, пафос и прочее… романтика одним словом. А ждет Вас среднестатистический семейный быт, или одиночество. Все приедается…
- Ох, как я Вас понимаю… Но все-таки! Бывает и по-разному…
- Бывают чудеса. Но ждать всю жизнь чуда, я бы Вам не посоветовала. Я честно говоря и не знаю чуда.
- Бывают разные люди… счастливые люди.
- Никогда не судите о чужом горе и о чужом счастье. Все равно чужие раны не так глубоки как свои… совсем.
- Да, пожалуй. Я только сегодня думал об этом. Немного не так, но думал.
- О чем именно?
- О семье, будущем, детях, людях…
- Меньше думайте о жизни, больше радуйтесь ей. Может быть, так умные не живут. Не знаю, но так легче и светлей.
- Почему бы нет, - от этих разговоров меня что-то стало клонить в безысходность.
- Рождайтесь и растите без тоски, живите и умирайте без сожалений. Просто… гуляйте по своей светлой полосе и не попадайте в тень.
Хотелось поспорить, но не было никакой нужды или смысла. Гораздо сильнее хотелось уйти.
- Не выходите за рамки своих белых красивых стен.
- Я понял. Я был Вам рад, но мне пора.
- Прощайте. И запомните.
Шел без оглядки, пошатываясь.

Крыша. Магнитофон. Термос. Утро выдалось пасмурным.
Сижу и потягиваю кофе. Горячий сука! Холодает день ото дня. Промозглые тиски осени. Скоро зима, белые мелкие пылинки, лужи под настом.
В детстве подобные картины меня очень угнетали. Когда ты мал, а убогая панорама серой окраины реальности тебя делает еще меньше и ущербнее. Тогда начинает казаться, что ты со своим миром катишься куда-то, да и все остальные в глубокой беспросветной жопе. Что хуже и ниже уже скоро будет некуда. Проходят годы, и тебе становится все больше параллельно. А я так и вообще со временем полюбил окраину.    
И замечать за собой непроходящую любовь к солнечному свету все же радостно. Оживляет он окружающее, оттеняет, делает объемным. Контраст что ли появляется.
А так все – плоско... Можно, конечно, и в этом что-то найти. В конце-то концов. Всего лишь вид из окна. Завтра там все может быть под другим углом, а сегодня без бухла, и пасмурно на небе, и только кофе, и пасмурно в душе до тошноты. Сегодня день просыхания. Войду еще во вкус, забухаю, а вдруг не вернусь?.. А отпуск кончится, рано ли поздно.
  Крыша покрыта голубиным дерьмом и ржавчиной. Я всегда любил забираться на самый верх и смотреть, смотреть, смотреть. Глядишь, и чище на душе становится. Вот и сейчас, чувствую, как дурная пост-алкогольная накипь немного сошла. А выбраться несложно сюда. Где замка просто нет, где ключ можно подобрать. Бывать приходилось на разных крышах. Пяти-, Девяти-, Пятнадцатиэтажных домов.
Еще люди любят писать на крышах. На одной крыше, помнится, было написано «Никто не отнимет у нас это небо!». Наивная такая надпись с претензией. Но ведь какая-то фишка в этом была, раз в память въелась.
В голову застреляли сентиментальные мысли, но их отогнать с каждой осенью все проще. Утро началось ужасно поздно. Безумно спросонья хотелось воды. От портвейна всегда очень сушит и штормит. Такая сивуха.
 Но неприятный осадок даже не от него. Внутри этот осадок, в подсознании… этот старик, та баба в очках. Зачем я с ними говорил? Что мне не жилось? Вроде не я им, не они мне ничего плохого не сделали, но отчего-то внутри как струна. Тянет противно. Вчера. Что это было? Белочка уже проклевываться стала?.. Может, просто воображение разыгралось, может, не тот портвешок попался. Черт с ним. Вчера прошло. Забыли.
Быть может, в церковь прийти сегодня. Подумать о главном. Свечей поставить за всех, кого знаю. За друзей, за врагов… Да нет, великодушия и света во мне не хватит на всех. Но все равно, надо сходить. Вот она виднеется, родная. Лет двести тут стоит и золотом куполов отражает. Колокол иногда слышу… Когда-то запах ладана был самым приятным и необычным. Понимал меньше, чувствовал больше. Теперь чувствую меньше и, думаю, будто больше стал понимать.
Диск крутится. Потребность в никотине. Сигарету к огню. Негромкая музыка: “All you love… All you love”. По асфальту в коричневом пальто едет на велосипеде слабоумный мальчик Иван. Неспешно крутятся педали старого «Аиста» и Ваня с глупой широкой улыбкой, как птица, совершает резкие движения вперед-назад своей худой шеей. Вот уже скрывается за углом моего дома. Через несколько секунд я снова увижу его. Бывает, мальчик кружит так часами, пока мать не начнет вопить ему в окно, что пора, уже вечер. Ее голос хриплый и дурной.
Как-то раз, помню, стоял на балконе, курил и увидел его, того самого Ваньку, градом камней закидывает толпа каких-то малолеток. Тот не плакал, не кричал. Я что-то крикнул им, но без смысла. Они в своем азарте ничего не замечали. Спустился, стал их разгонять, крыть матом. Откуда ни возьмись, пришли местные мужики. Закатывают рукава, под ноги мне плюют:
- Тебе какого хера от пацанов надо?
Я отвечал им:
- Вы чё, не видите?! Они кучей на одного. На слабоумного. Камнями…
- Ты, что? Герой у нас что ли?! Сами разберутся… их дело.
- Но он же отсталый.
- Вот, кажись, ум у него может и прорежется. Тут у нас один такой дефективный женщину изнасиловал. Тридцать пять лет. Сопли до пупка, мозгов с грецкий орех. И что? С него спросить нечего, его не посадишь. Так, для проформы в дурку и все дела. А бабе той как? Она жена, может, кому-то. А, может, мать.
Я их глубокой логики тогда не уловил, но понял, они считают, что секут в справедливости и дворовых понятиях. Ну, Бог с ними! Их четверо, я один. Что на рожон лезть? Да и шпана эта мелкая уже разбежалась. Только Ванька остался. Ни боли, ни обиды, ни слез. Одна испуганная глупая улыбка, сидит на корточках, ладонями трёт ушибы и смотрит на меня, как на шутку природы:
- Дядь… Не надо их, дядь… Они друзья мои, они хорошие… Мы играем.
- …Во что?
- В войну, дядя.
- Ты ему сам-то кто? – один из мужиков меня дернул.
- Никто. Увидел, что бьют его и…
- Ну и топай отсюда тогда!.. А тебя, убогий, чтоб я вообще тут не видел, понял?
Ванька, будто застеснявшись, опустил глаза, выпрямился на своих худых длинных ногах и вприпрыжку побежал вдоль стены. Ушел и я. Долго потом сидел на кухне, курил и думал. Как-то такие живут, но как. Не укладывалось. И не может уложиться. Никто не знает, какого так, а они не расскажут. Страшно или наоборот. Ясно только, что их мир никогда не повзрослеет. Против многих вещей у взрослых есть оборона, но не у них.
С тех пор, как его увидел, прошло года три-четыре. Ваня повзрослел, лицо стало грубее, на щеках плешивая щетина, но мимика и глаза – не изменились. Вот уже девятый круг делает, и останавливаться не собирается, как будто меня гипнотизирует.
Перевожу глаза на детскую площадку, что через дорогу и все наполняется внутри каким-то нелепым счастьем от того, что родился вменяемым. Дети тем временем резвились за забором. Говорят, невинные. Почему? Не ведают, что творят?  Да не поверю! Они, мне кажется, порой больше взрослых понимают. И часто они завистливы, жестоки, злопамятны. Но даже это в них вроде как свято… Наверное, потому что неприкрыто, откровенно это в них.
Меняю диск. Наливаю еще кофе. Еще сигарета. В окошках свет начали зажигать. Серое перетекло в темное. Вот и вечер. Как быстро. Странное ощущение посетило. Будто и жизнь, и мир, и время. Вся красота этого мира сегодня прошла мимо меня. Зачем я взял этот отпуск? Зачем эта крыша? Зачем эти мысли?
Лучше просто прогнать все из головы, иначе изоляция от окружающего продлится. Хоть травки дунуть, чтобы штиль наступил, а то вопросами «зачем» себя и до дурки, и до петли люди доводили. Всего надо в меру, но где ж дураку эту меру взять? Ту самую меру, в которую ему надо всего.
Взгляд снова пал на церковь, стоявшую неподалеку. В груди, как цемент застыл. Забыл сходить, уже поздно. Службу пропустил. Эх… Совсем стемнело и стихло. Иван горестно катит «Аист» в свой двор, понурив голову.
К убогим всегда и я сам относился с брезгливой опаской. Как-то неловко себя я чувствовал себя, когда сталкивался с ним на улице. Но почему-то я всегда был уверен, что он, именно он, никогда никому ничего черного не сделает. Или просто хотелось в это верить. Не доконали бы его тут… Хотя похожи часто и те и другие. Кому-то колесо работы и труда, кому-то кольцо асфальта вокруг дома. И перерыв, чтобы прийти в свой дом. Весь день на крыше. Несколько часов подряд сам с собой. Сели батарейки. Music is over.

Дверь открылась почти сразу.
- …это ты?
- Привет, - я невольно улыбнулся.
Повисла пауза.
- Я думал, ты меня не узнаешь.
- Нет… нет-нет, я узнала, - Марго попыталась улыбнуться в ответ. За эти несколько лет, что не виделись, почти не изменилась. – Как ты вспомнил адрес?
- А я его и не забывал. Я вообще по делу к тебе. Много времени не займу... не от чего не отвлек? Если тебе сейчас неудобно.
- Да все хорошо! – засмеялась она в ответ. От этого неестественного смеха, который к тому же был не в кассу, стало слегка тревожно. – А что за дело такое?
- Пустяк сущий. Фильм… ну, диск. Pink Floyd. Стена. Помнишь?
- …А?
- Я тебе еще давно его дал. Хотел тут намедни пересмотреть, а нету. Вспомнил, что у тебя он… ну если заиграла, то ничего страшного. На Горбе куплю новый.
- А! Помню! Конечно, оставила. Что ты!.. Его только найти надо.
- Тебе так не холодно? – я кивнул на ее экстравагантный халат из шелка. – Вообще, стильно.
Марго вдруг раскрыла широкий тонкий рот, будто что-то хотела сказать, но только жестом попросила подождать и прикрыла дверь.
Я постоял, подымил сигаретой с минуту. Что-то наверняка надумала, я ее знаю… удивилась. Не мудрено. Я б тоже удивился. Другой конец города. Будний день. Звонок в дверь без предупреждения.
Марго вышла, но с пустыми руками и одетая уже в черные атласные брюки и странную перламутровую водолазку.
- А сапоги ты зачем надела?
- Ну, с тапочками это все не очень сочетается…
- Ты извини, что без предупреждения. Я просто…
- Да-да! – состроила Марго лукавую гримасу. – Скажи еще, телефон забыл мой. Адрес помнишь, а телефон из семи знаков… смешной ты.
- Ну… что ж, посмейся. Не ты одна меня смешным считаешь. Это хроническое, видать. С детства.
- Да это комплемент! Проходи… проходи-проходи! Будем искать вместе. Он точно был здесь, но в этой куче хлама я его сама не найду.
- Ладно…
Мы вошли. За спиной щелкнул замок, а в нос ударил запах корицы и каких-то масел, а, может, трав. Квартира, конечно, преобразилась. Прямо ателье искусств.
- Как тебе? – она улыбнулась, обводя беглым взглядом помещение.
- Ремонт творит чудеса, - я произнес многозначительно. – Смотрю, сколько всяких декоративных фенек прикупила!
- Ну что за выражения?
- Прости?..
- Прощаю-прощаю. И не так уж много покупала, многое своими руками.
- Ясно… ну что? Искать будем?
- Да-да, конечно! Пошли.
Искать пришлось не так уж долго. Квартира была не столь огромна, повадки Марго я знал неплохо. Ничего на своих местах долго не залеживалось. Тут стоило работать от противного. Диск стоял в стопке маленьких книг на самом верху шкафа.       
- Да ты даже лучше меня ориентируешься в этом пространстве. Браво.
- Бывает и такое… ну, спасибо, что сохранила. Я пойду…
- Торопишься?
- Да нет, а что?
- Как что? Раз уж зашел, давай выпьем немного, поговорим, - ее радушие обычно было не очень продолжительно и не очень искренне, но магическое слово «выпить» заставило меня притормозить с уходом.
- Ну что ж, - вдохнул я полной грудью. – Если предлагаешь.
- А что такого? Тебе совсем не обязательно бежать, как с тонущего корабля.
- Как крыса что ли?
- Да я не это имело ввиду… садись в кресло, а я на диван. Пить, что будешь?
- Пиво.
- Смешно.
- Я не шучу.
- Я поняла. От этого еще смешнее… не пью я пиво. Коньяк, Виски, Ликер. Мартини, может?
- Мартини пусть педики пьют. А мне вискаря.
- И почему сразу педики?.. Гомофоб?
- Нет, просто не одобряю я этого голубого террора.
- Какой еще террор?..
- Телевизор включи, там полно этого… хорошо хоть парад их свернули.
- А мне хорошо, ты знаешь, я телевизор не смотрю.
- Красиво жить не запретишь.
- Конечно. А кто рискнет мне запретить?
- Никто, Марго. Твое здоровье… Льда вот только положу.
- А почему ты говоришь террор?
- Про голубых что ль?
- Да. Я террора не вижу. Это, скорее, агитация некоторая.
- Вот-вот! Агитация, а там и террор не за горами! Им только волю дай…
- Как старый дед, ей богу! Ха-ха!
- Да, алкоголь меня морально состарил. Что делать?
- Завязать. А я музыку поставлю.
- Музыка – это чудесно… Крутая акустическая система. Да. Сразу слышу. Аквариум. Все также любишь Аквариум?
- Конечно, а ты?
- А я всякое слушаю. И его в том числе.
- Все подряд? Да Вы пошляк, поручик!
- А что за виски?.. Хотя, мне все равно, - я осушил стакан и подмигнул ей. – Во-первых, не все подряд. Во-вторых, пошло все время говорить «пошло».
- Браво, подколол! Ну, ладно тебе. Расскажи, как живешь, – мой стакан снова наполнился. Это был Black Label.
- Да как рассказать… хорошо или плохо.
- Как ты сам считаешь.
- Да я никак не считаю. Грех жаловаться. Нормально. Хотя, ты бы, скорее всего, сказала, что я вообще не живу.
- Ох, любишь ты решать за других! Я сама уж решу. И этого всего лишь мое мнение.
- Без претензии на истину в первой инстанции?
- Конечно.
- Ну, хорошо. Работаю в фирме одной. Костюм, обязанности, распорядок. Холост. Детей нет. Вредные привычки – курение, алкоголь, периодически употребляю траву.
- Ну что ж, могло быть и хуже.
- Да нет предела не для хуже, не для лучше. Смотря откуда куда мерить. Ты откуда меряешь?
- Что меряю?
- Ну, где хуже, где лучше. Где точка отсчета. Такая точка 0 на оси «облом-ништяк».
- О… ты заставляешь меня растекаться мыслями по древу. Смотрю, виски ты хорошо воспринял. Третий наливать?
- А как же! Вообще я редко его пью, но нормальная штука.
- Глядя на тебя, не скажешь, что ты редко пьешь.
Эта фраза как-то странно и зловеще отозвалась в моем мозгу. Но вид решил не показывать.
- Ну что мы все обо мне! – я с довольной мордой размазался по креслу. - Я личность примитивная с маленькой жизнью. И тот факт, что она меня устраивает, лишь подтверждает это. Ха-ха! Давай уж лучше ты о себе!
- О, - Марго закатила глаза, будто пытаясь охватить в полной мере обширность и многообразие своего бытия. – Ну что… картины вот, видишь… бывают выставки. Дизайном занимаюсь, еще немного по части одежды...
- Ясно. Увлекает?
- Конечно! Это никогда не надоест.
- Значит уже подсознательно начало надоедать.
- В смысле?
- Да ничего. Забей.
- Вот так… чего-то конкретного назвать даже не смогу. Так много всего происходило и происходит…
- Картины любопытные.
- Спасибо.
- Ни черта только не могу в них понять… ну, я не разбираюсь.
- Тебе, правда, не скучно жить так, как сейчас?
- Иногда скучно, иногда не очень, а иногда очень даже нет. День на день не приходиться.
- Ты врешь.
- Почему?
- Это у тебя надо спросить, наверное, ты боишься.
- Эх… херовый ты психолог! А говорю я тебе правду. Может, тебе хочется верить в то, что моя жизнь скучнее твоей? Что я жалею о многом и безвозвратном?
- Нет! Черт, дурак, ты все постоянно не так понимаешь… Вообще, о безвозвратном. Ты помнишь, как мы с тобой лазали по крышам? Ты читал стихи, я показывала тебе свои зарисовки и картинки. Мы держались с тобой за руки и заканчивали друг за друга фразы. Мы жили, где попало, как попало…
- Вот красота б**! – резко я прервал ее. Очень не хотелось слушать эту ностальгическую муть. Сыт ей был и воспоминаниями в свое время по горло.
- Для тебя это было ерундой?
- Да нет. Помню я все наши приключения. Было весело, да.
- И все?
- А что еще? Я пока еще не догнался настолько, чтоб плакать о былом. Вот сейчас напьюсь и мигом! Но на утро будет стыдно… ой-ой.
- А для меня это до сих пор одно из самых светлых воспоминаний в жизни.
- А я особо света там не нахожу…
- Почему?
- Как я колеса ел, помнишь? Как из окна пытался выпрыгнуть, помнишь? Да и вообще, все это мракобесие, депресняк… Не в тебе дело, Марго. Просто время в жизни было…
- Неужели ничего хорошего?..
- Давай только без левых разговоров только! ОК? Подводишь тут меня своими и вопросами под хрен пойми что. Никогда в тебе этой здоровой простоты не было. Не было и не будет… что ты хочешь знать? Скучал ли я, грустил ли я? Ну было такое! Первое время, вообще, ****ец! Забрало падало так, что волком вой. Потом перебесился, нормально.
- Я вообще-то с тобой контактов не обрывала. Мы могли бы дальше с тобой общаться…
- Ой, да не надо лепить это! Разрыв – есть разрыв. Все! Не пришить, не отрезать! А всю эту туфту про «остаться друзьями» я еще в школе проходил!
- О-о-о… да ты в жопито уже, родной...
- Никакого жопита! Мне ништяк!
- Не сомневаюсь…
- А-а-а… ты меня решила напоить и посмотреть, как это со стороны будет выглядеть?
- Совсем ума лишился?
- Да нет! Нет, в меня жизнь кое-что вложила! Я кое-что понял.
- Что ж ты понял?
- Что люди играют в те игры, в которые им удобно.
- Обалдеть! Весь мир театр! Шекспира перечитал? Или сам придумал?
- Смейся-смейся, а ты за своей гениальностью и своеобразностью, за своей п**дастрадальностью не можешь понять, что все равны…
- Перед кем? Перед тобой что ли?.. Клоун.
- Перед Богом, дура! Перед Богом!
Тут приторный ликер смачно выплеснулся мне в морду. Первые пару секунд я глаз не мог открыть.
- Ну, это уже хамство… - приглушенно выдавила из себя Марго.   
- …А твои рисуночки, твои все эти проектики, над которыми ты трясешься, которые ты боготворишь. Все это труха. Пыль. Фуфло. Тебя могут знать, хвалить, помнить даже, звать на всякие симпозиумы и слеты с ханжами и снобами. Да только видно по тебе, что ты не этого искала…
- А чего мне б**дь надо было, по-твоему?!   
- Неба, - я улыбнулся по-доброму Марго, которая стояла напротив сжимая в руке маленький нож. – Небо ты искала, как многие ищут. Но не нашла. Потому что не там ищем, Маргоша, не там…
- Не называй меня так!
- Хорошо, ладно. Ты не переживай. Я же тоже его не нашел. Но иногда я его осколки вижу.
- Что?..
- Осколки неба, Марго, то тут, то там.
- Не понимаю…
- Ты же художница! Что значит, не понимаю? Откуда же ты свои темы берешь, свои идеи, образы. Я, конечно профан в этом…
- Сказать? – она устало кинула нож на стол и плюхнулась на диван. Чувствовалось, что она успакаивается.
- Скажи.
- Ниоткуда. Все это...
Замок на входной двери щелкнул, а внутри у меня что-то йокнуло.
- Это что?..
- Ни что... а кто.
- Муж?!
Она только успела кивнуть перед тем, как в комнату ввалился невысокий очень крепкий человек в сером костюме.
- Это что такое?.. – плоское лицо этого господина буквально вспыхнуло.
- Альберт. Тихо, не надо сцен. Это мой знакомый. Зашел забрать диск.
- Здравствуйте.
- Я что дурак, по-твоему?!
- Нет, что ты. Альберт. Я, правда…
- А х**и он тут сидит?.. А?! Почему у него рожа в ликере?! Рисовальщица е**ная!
- Да так, - голос мой был явно тут лишним. – Решили вспомнить былое и все…
- Я тебе, мудила, сейчас так вспомню!!
Но я ничего не вспомнил. Я куда-то пропал. На какой-то промежуток времени я даже, можно сказать, все забыл. Но момент, когда этот суровый человек в сером перевернул стол, а от Марго пошли визги, я прокручивать буду много раз. Вот это хороший сюжет для картины!
Потом был удар, от которого я попытался увернуться.

Открыл глаза. Серый, сильно потрескавшийся потолок. Где я?
Сбоку выплыло лицо Марго. Озабоченное, серьезное.
- Как ты?
- Пока не понял еще… - я увидел на ней белый халат. – Это что? Больница?
- Да. Ты только не волнуйся.
- Сколько меня не было?
- Да совсем чуть-чуть. Часов 8-10.
- Я сначала подумал, что умер, когда этот потолок увидел. Он, знаешь, похож чем-то на небо, а эти трещины, как ветки деревьев. А потом я увидел тебя и понял, что живой.
- Жив, конечно. Прости, пожалуйста, что так вышло…
- Забыли. Какая теперь разница? Что вышло, то вышло.
- Не знаю…
- Твой-то тебе не начеканил, надеюсь?
- Нет, конечно. Он и пальцем меня не посмеет тронуть.
- Хорошо хоть так.
- Я ему все объяснила. Он понял и вот тут тебе передал, в знак его извинения.
- Не стоило.. лучше б вы меня в нормальную палату определили, чем в эту. Только проснулся уже из окна прыгнуть охота от этой тоски вокруг.
Марго только пожала худыми плечами и положила мне на грудь небольшой пакет. Бордовый такой. Внутри была бутылка Black Label, такой же как мы пили у Марго, и небольшая упаковка сигар.
- Благодарю. Мне пригодится.
- Он сначала хотел, чтоб я тебе денег дала.
- Не, ну это уж совсем.
- Я так тоже ему сказала. Как ты себя чувствуешь? Все помнишь?
- Вполне. Нормально все. Голова тяжелая слегка, гудит немного. А так…
Я повернул лицо в сторону окна. Небо действительно было многим похоже на этот больничный потолок. Какие-то трубы и краны виднелись вдалеке. Внутри зашевелилась меланхолия.
А в палате я был не один. Еще два сопящих тела лежали на койках спиной ко мне.
- Да, Марго, помню все хорошо. К сожалению… Я сам виноват. Лишнего много сделал. Что пришел, что пить начал с тобой. Да и разговор наш веселенький…
- А ты это хорошо придумал? – она вдруг жеманно улыбнулась.
- На счет?
- Ну, предлог хороший! Фильм, мол, нужен, захотел забрать. Ты все-таки можешь быть очень милым!
- Слушай, я так и думал, что ты обязательно себе накрутишь лишнего… мне, правда, нужен был этот фильм. Я хотел его пересмотреть. Я же люблю Pink Floyd! Ты сама знаешь. Искал у себя не нашел, потом только вспомнил, что тебе отдал.
- Да перестань, ради Бога! Сейчас-то зачем врать?.. Если так все было бы, ты пошел бы и купил новый. Разве так не проще?
- А это дело принципа, Марго. С какой радости мне его покупать, если он у меня есть. В смысле у тебя… короче, ладно. Где одежда моя ты лучше скажи, - на мне была какая-то пижама в красную, белую и синею полоску. Будто из старого матраса перешили.
- Ой… а я не знаю. Ботинки с носками вот тут, под кроватью. Пальто на гвозде.
- Пальто я вижу… а паспорт, телефон, кошелек?
- Все у меня! Вот, - она достала все эти вещи из-под полы.- Ничего не пропало, не бойся.
- Давай
- Зачем тебе сейчас?
- Ну, я хочу уйти… полежу только еще чуток и в путь. Меня же выпустят?
- Конечно. Это не дурдом и не тюрьма.
- Слава Богу.
- Тогда я положу на тумбочку. Хорошо?
- Ага
Я снова посмотрел в унылое окно. Черт, может, права Марго? Может, подсознательно и правда это только предлог был, а на самом деле искал встречи? Не важно. Искал или нет, но нашел. И, как водится, не без скандала.
- А знаешь?..  - теперь она уставилась в окно.
- Что?
- Да ничего особо. Просто те слова, что ты вчера сказал…
- Да ладно, не грузись. Мало ли, что я кому после пары рюмок говорю.
- Нет, немало ли. Ты правильно говорил. Я и сама это все знаю. Об этом всем очень не хочется думать. Я, почему тебе в рожу плеснула… не потому, что ты меня дурой назвал, - Марго усмехнулась и опустила глаза. – Страшно стало. Ты пойми, все, что ты сказал. Я от этого убегала полжизни. И неплохо, надо признать, получалось. Пока ты вчера не пришел и выложил это. Когда мы с тобой были вместе, я просто не о чем не думала. Тогда, давно. Было все, как в последний день. Каждый день.
- Но это давно было.
- Ну, да… и вот тут приходишь ты! Ты живешь простой жизнью без претензий. И хорошо живешь. Потому что, наверное, просто веришь, что хорошо живешь. И вот я начала чувствовать, что все от чего пряталась, все мои страхи, сомнения и прочее, начинают догонять меня. Стремительно, страшно аж до дрожи. Будто нет тебя сегодняшнего, завтрашнего тоже нет. И где ты после этого, не понятно. Понимаешь?
- Понимаю. Бывало у меня и такое, но давно… но что тебе ответить. Вот зачем ты мне на мозг стала капать, а? Не я же это ёрничество развел, на тему того, что я вру, что живу уныло и скучно. Мне жить гораздо кайфовей, чем раньше.
- Чем, когда мы вместе были?
- Слушай, я этого не говорил…
- Извини, извини. А по поводу, что стала под тебя копать тогда.. ну так, нападение лучший метод обороны. А, вообще, ты прав, я от всего устала. Картины мои – мазня мазней. Да и все остальное… такое дерьмо. Я этим занимаюсь, чтоб не подохнуть со скуки. Это все Альберт устраивает для меня, понимаешь, чтоб обрадовать. Все за его деньги. Я уже давно и рубля сама не заработала, а он старается. Он меня любит. Хотя и отмороженный он…
- А ты его разве нет?
- Нет, - ответила Марго без раздумий и пауз. – Просто благодарность, просто привычка… такая вот фанерная жизнь. Детей нет, работы тоже. Скука сплошная, хотя все равно скучать начинаю быстро. Мне быстро все приедается.
- Чувствуешь, что в жизни настоящего не хватает?
- Наверное, а тебе?
- Сегодня что-то не хватает жестоко, но к вечеру станет лучше. Я это знаю.
- А! Альберт-то об тебя два пальца сломал! – она вдруг зашлась хохотом.
- Буду считать это комплементом.
На соседней койке заворочался человек. Я стал искать то место, куда мне врезал вчера этот квадратный кулак. Вот оно. Под волосами прямо. Хорошо хоть не заметно. В рубашке родился, видать. Если б в лицо мне попал…  Ничего, пару дней поболит.
- Ты хорошо тогда про небо сказал.
- Небо?
- Ну да. Что я, как многие, его ищу и не могу найти. Потому что ищем его не там.
- Ничего гениального что-то не вижу.
- Да кто о гениальности-то говорит. Дело не в этом… хотя я уже не ищу ничего. Не ищу я никакого неба. Понял?
- Понял,
- А ты стихи-то пишешь еще?
- Нет,
- Хотя бы иногда…
- Нет, не пишу.
- Жаль… ты просто так про небо сказал.
- Ты извини, что перебиваю, но я б хотел узнать, куда мою одежду унесли.
- А я сейчас схожу, узнаю.
- Давай
Через пять минут моей тупой медитации в тот же гадкий потолок, Марго вернулась.
- Говорят, потеряли…
- Отлично. И черт с ними…
- Да ты что! Давай съездим, купим тебе новый джинсы и свитер. Они не дорого стоят…
- Еще чего!
- Ну не будешь же ты в пижаме по улице ходить?
- Может, буду, а почему нет?
- Как маленький ты.
- Да, я вечно молодой буду.
- Будь, я не против.
- А что твоя жизнь сплошной маскарад, так я сразу понял.
- Ладно, проехали. Моя жизнь. Проживу, разберусь. И если не брать мои внутренние проблемы, жизнь вообще у меня удалась.
- Забавно.
- Что забавно?
- Да то забавно, что вот поиграет такая, как ты, в никем не понятую художницу, а потом когда тридцатник не за горами выскакивает замуж, потому что понимает, что лебединая песня прозвучит рано или поздно, что надо остепеняться, рожать детей, забросить свои картины и все в шляпе.
- Я тебя ненавижу…
- Да я не в обиду.
- Ненавижу за то, что ты мои мысли читаешь. Я стала думать и об этом.
- Что в этом плохого?
- Нет ничего.
- Ну, так… а представь меня. Вот я бы так и писал свои стишки никому не нужные. А дальше-то что? Стишки-то хорошо, но жрать что я буду? Надо вертеться.
- А это ты к чему?
- А к тому, что разница есть. Представь себе, бедного стихоплета? Кому он нужен? Не одной бабе такой муж не облокотился! А симпатичная загадочная женщина, еще только достигшая возраста окончательной зрелости… тем более такая творческая. Все-таки не овца какая-нибудь крашеная, которая двух слов связать не может. Не кукла какая-то, такой и перед друзьями козырнуть можно. Правильно?
- Наверное, а ты кому нужен?
Вопрос застал врасплох.
- Ну, что молчишь…
- Себе.
- Вот то-то и оно,
- Вот видишь, и ты на мне отыгралась.
- Конечно. А ты, как думал?
- Вообще, ты мне гораздо больше нравишься сейчас, чем вчера.
- Почему?
- Потому что сейчас ты скорее больше похожа на простую Машу. Но ты Машей не хочешь быть. Тебе обязательно надо быть Марго.
Она только вздохнула.
- Ты еще будешь тут?
- Полежу еще минут пять-десять и пойду, - я не хотел уходить с ней вместе, видимо, это было заметно.
- Ну, тогда я пойду. Прощай.

Пока выбирался из лечебки, мне не встретилось ни одного человека. Только свернув на широкую дорогу, увидел редких прохожих. Как воробьи, ей богу, вжимают свои головы в плечи. В воротники плащей и курток.
Собой я представлял, конечно, зрелище весьма странное. В сером пальто поверх пижамы, штаны которой заправлены в носки, идет бодрой походкой взъерошенный человек.
Но людей, похоже, это ничуть не удивляет. Люди, вообще, сейчас редко удивляются. Скорее, большинство делает вид, что удивляется. Из приличия, так сказать… уже ни убийства, ни порнуха, ни изнасилования, ни терракты, ни коррупция, ни инфляция никого не будоражат так, как раньше. Это уже скорее так – повод для стариков поворчать на лавке. Что уж там до человека вроде меня… кому я нужен? Идет какой-то хрен в сером на полосатом, ну и что?
Само собой, ума спросить у Маргоши, где я нахожусь и, какими дорогами отсюда выбираться у меня не хватило. Посему я вышел и просто повернул, куда захотелось. А захотелось в этот раз пойти налево.
По привычке, как во всех незнакомых местах, меня слегка брало на измену. Убьют ведь и никто не спохватится. В какой-нибудь дворик, по голове бац и в люк, а ценное из карманов… да ну, да ну! На хер такие мысли. Только беду притягивать.
Не страх, но беспокойство. И все же, как смешно жизнь нами жонглирует. Пришел за фильмом – оказался в больнице, хотел пару слов – получилась беседа со скандалом. Я думал, видеть ее будет неприятно, болезненно, но нет. Все равно. А она это приметила, ей от того неприятно… хотя черт разберет за этими ужимками. Неважно, уже не увидимся. Последнее, что хотел – забрал.
Теперь вот выбираться. Слегка продувало, колотило немного, пока я шел мимо завода, помоек, низких кирпичных домов и хозпомещений, потом стройка и магазин с большой такой вывеской «Пиво-водка-продукты-24 часа».
В ближайшую бильярдную, чтобы согреться, выпив рюмочку беленькой и символически чего-нибудь съесть.

На табло зелеными цифрами светилось 11:27. Рано, конечно, пить. Но надо.
Простая такая бильярдная. Серые столики, металлические стулья, рядом стойка, холодильник. Всего три стола для пула и только один для игры в русский. Над ними, как обычно, абажуры зеленого стекла.
Если бы не дешевое попсовое нытье в динамиках, было бы совсем хорошо.
Сел за стол. Закурил. Абсолютно один. Ни единого проходимца, кроме меня.
- У нас самообслуживание, - протянула маленькая толстая женщина за стойкой.
- Хорошо, - я подошел, не выпуская из рук свой драгоценный пакет. – Что у вас на закуску?
- Да много всего!
- Мне много не надо. Мне, чтоб символически…
- Ага, понятно. С колбаской бутерброд, не?
- Давайте. А водочка?
- Водочка у нас смотря какая…
- Есть «Старая Москва»? Грамм так 50…
- Пожалуйста.
Не отходя, я выпил и съел.
- Что? Все?
- Эх… да не знаю. Налейте пивка. Пивко почем?
- Разливное у нас по 100 рублей.
- Давайте!
Женщина как-то презрительно фыркнула и понесла кружку из толстого стекла к хромированному кранику. Я заплатил за все и сел обратно.
На тот момент оказалось, что я уже вовсе не один здесь. Три человека стояли возле одного из столов. Игра обещала быть серьезной. Один из мужиков сторожил несколько тысячных купюр, по виду был какой-то азиат. Два остальных угрюмо катали шары. Вернее катал-то по сути один. Крепкий усатый тип в кепке-таблетке. Он играл виртуозно, с азартной улыбкой, ему бы в какой-нибудь Лас-Вегас. Там бы он поиграл!
А тот, что с ним играл. Нескладный такой малый с кривым ртом, от которого его лицо становилось невероятно обиженным, стоял, сопел и только теребил кий.
Не выдержал. Встал, подошел поближе, чтобы лучше видеть это. Пара недовольных взглядов последовала в мою сторону. Но взглядами все и обошлось. Не до меня. Тут у них, видимо, уже почти было проиграно...
- Ты что творишь? – вдруг возмутился азиат. – Так разве можно?
- Можно, раз я так бью, - ответил спокойный баритон.
- Да нет, - влез кривой рот. – Что-то не припомню, чтобы так играли. Давай-ка… отодвинься. Мой удар.
- Ты прежде, чем в такие игры играть да деньги ставить серьезные, лучше правила выучи. Твой удар в следующей партии будет.
- Нет, ну ты смотри на него! – азиат взорвался. – Да он нас развести хочет! Кинуть задумал, да, гнида?! Урод!..
Тут началось, что обычно в таких ситуациях. Я понял, что продолжения красивой игры уже не увижу и стало очень печально. Усатый почти сразу двинул азиату в зубы толстым концом кия, будто это был приклад ружья. Послышался крик из-за стойки. Криворотый достал нож. А потом я услышал свой голос:
- Осторожно!.. Сзади!
Беспомощно я вздернул руку с полупустой кружкой. А она, родная, возьми и выскользни из влажных пальцев и, пролетела трех метров. Конечно, совершенно случайно… Звук глухой. Нож выпал. Смачное «с-с-сукааа!». Руки на голове, голова на полу. Будто решил сдаться невидимому спецназу. Правда вот было очень жалко недопитого пива, которое теперь лужами разлилось вокруг.
Тот, что был в кепке и носил усы, растянул лицо в удивленной и радушной гримасе, одобрительно вздернув большой палец. Затем схватил деньги и ринулся ко мне. Внутри начал постепенно разрастаться тупой животный страх.
- Спасибо, друг! Спасибо! Бежим!
- Да я это… я же…
- Потом все скажешь! Валить надо!
Он схватил меня за шкирку и поволок за собой.

Грязный подъезд, хотя не грязнее обычного. Уже не так торопливо перебираю ногам. Дыхание тяжелое и у меня, и у него.
- Вот ты даешь! Вот так человек настоящий!
Молчу. Не знаю, что ответить. Только тяну глупую ухмылку, опустив глаза. Приехал лифт.
- Как ты так изловчился?..
- Да так вот… я просто хотел…
- Ладно-ладно. Спасибо тебе. Еще раз, спасибо. Ты жизнь мне спас, понимаешь? – он сдавил меня так, что из легких вышел весь воздух. Я несколько раз кашлянул.
- Отдышись, браток. Набегались мы с тобой… - человек стер тонкую соплю со своих усов и растер по ладоням. – Ничего. Сейчас придем ко мне, отдохнем, выпьем. Все позади. Ты успокойся.
- Да я спокоен. Я просто бегать так быстро не привык.
Девятый этаж. Два звонка в дверь. В лицо ударил теплый прелый запах старой квартиры.
- Настя…
- Ты куда ходил?!.. А это кто с тобой?.. – на пороге стояла рыхлая раздраженная баба в махровом халате и бигуди.
- Друг мой это, Настя. Он мне жизнь сейчас спас.
- Играл?! Я тебе говорила…
- Вот! Видала?.. Держи! – ткнулась женщине в лицо охапка тысячарублевок. – Пальто себе купишь… Дай людям войти уже!
- Входи-входи, Кузенька... это ж как же так?
- Вот так! Не мешай нам. Все.
- Хорошо… пять, шесть, семь… Кузя. Восемь! – восторженно пересчитывала деньги жена этого Кузи. Хотя ему б пошло имя Иван, Степан или еще лучше какой-нибудь Толян. Кузей назвать такого залихватского товарища было последним делом.
 - Ты проходи. Сейчас сядем на кухне. Пожевать чего-нибудь придумаем. Ботинки-то сними, ага. Шинель свою тут кинь… ну, пальто, х**и разницы-то? И пакет тут оставить можешь, ничего ему тут не станется.
Простая, даже сказать бы настойчиво просящая ремонта кухня. Стол из ДСП, три мягких стула с красными протертыми сиденьями. Остальное в таком же духе.
Внутри было рассеянно и неловко. Не помню уже, когда такое было последний раз. Одним словом ступор и причина сего состояния мне не была ясна. Я ведь, правда, спас жизнь этому абсолютно постороннему человеку. И что с того, что случайно?
- Курить можно? – я вынул из нагрудного кармана пижамы пачку.
- Конечно, вот же пепельница на тебя смотрит… А ты что? Из дурки сбежал?
- Нет, - я ответил невозмутимо и с достоинством. – Я из больницы.
- А! Из больницы убежал?
- Нет. Оттуда я просто ушел. А вот бежал уже с тобой. Оттуда.
- Да. А я вообще бомбила, но играю иногда.
- Ты круто играешь, Кузьма. Я такие чудеса только по ящику видел.
- Да я что, - спрятал стеснительно глаза Кузя. – Вот кореш мой. Из США. Он прилетал когда, вот он играл. Думаешь, меня кто научил так?
- Ясно.
- Тут очень важно форму держать… а ты расслабься! Будь как дома. Все хорошо. Настя!
- Чего?! – донеслось из коридора.
- Ну, поставь нам тут чего-нибудь!
- Сейчас, не ори!
- Сейчас все будет… А ты Мальборо куришь. Нет, я подешевле. Ява или Союз.
- У меня в пакете там бутыль вискаря, сигары...
- Ой, да ну! Я этих тем не понимаю, - презрительно фыркнул он в ответ. – Привозил мне тот малый из Америки и сигары, и это фирменное поило. Что-то не вдохновило. Не повседневная вещь этот их виски, мне так кажется…
- Что же повседневная? Водка?
- Конечно! А ты думал… Если не за руль так самое оно. Я в основном ночью езжу. А днем выпиваю. Но только тут надо так, чтоб выветриться успело. Пивка лучше даже… Настя, ну, где?!
В кухню пролезла его жена. Опять раздраженная. Благоговение перед купюрами, принесенными в дом кормильцем-Кузей, уже опало. Но все же она поставила нам бутылку 0,7 водки «Флагман», большую банку огурцов вперемешку с помидорами, нарезанный черный хлеб, грамм 200 вареной колбаски, а напоследок кастрюлю вчерашнего борща.
- Вот! Спасибо, Настя!
- За спасибо е**т красиво, ага… - проткнув меня холодными поросячьими глазками, она ушла.
- Совсем распоясалась… хамит через раз! А, ладно. Давай выпьем уже. Выпьем за жизнь! Думаю, такой тост сегодня к месту.
- Да. Думаю, да.
Выпили. Водка почему-то особенно едко обожгла внутренности. Я понял, что очень хочу жрать, что голод вяжет желудок в узел.
- Может борща, а?.. А то я подыхаю…
- Да, что-то мы прямо о нем и не вспомнили. Это ж первое дело! Перед водкой надо плотняком запитаться.
- Ну, плотняком я не очень… я так, чтоб в животе было.
- Погреем сейчас. А ты кури, не стесняйся.
- И так курю…
- Ты откуда будешь-то? Я тебя тут не видел раньше.
- Да я с другого конца Москвы.
- Ух, далеко… Ты не переживай. Завтра проснешься, я тебя до самой двери довезу. А сегодня надо дома посидеть. От греха подальше.
- А кто они были?
- Кто?
- Ну, те, в баре?
- Да хрен пойми, лимита какая-то. Один, вообще нерусский. Играть не умеют и проигрывать даже. Только и умеют, что «на говне» ходить и бить в спину… спас ты меня.
- Да ладно тебе…
- А тот кабак, мне никогда не нравился.
- Ясно.
- Да не еби мозга. Это вообще все не проблемы.
- Да я спокоен.
- А тебя-то как сюда занесло?
И я рассказал всю историю. Как приехал к Марго, как разгорелся скандал, как получил по голове, как вышел из больницы. Он все время смеялся, пока я говорил, будто бы шла травля анекдотов. А может, правда, смешные нелепые случайности все это.
- Бывает же такое…
- Бывает, что поделать.
- А зачем ты вообще себе такую больную бабу выбрал?
- Почему больную?
- Ну, ты так описал… повадки еще те.
- Ну, у всех свои заёбы.
- Ну, заёб заёбу рознь, браток. У моей вот один заёб, чтоб я деньги приносил. И правильно! А чего ей еще?
- Да скажешь тоже… кроме денег, получается, ничего?..
- Ты сам-то холостой?
- Ну, да.
- А чего споришь тогда?
- Не спорю. Просто не могу понять…
- Конечно, не понимаешь! Жена была когда-нибудь?
- Нет.
- Так что же ты, земеля, об этом понять можешь? – радушно, почти по-отечески произнес Кузьма. – Вот и борщ подоспел…
Мы быстро съели по тарелке. И выпили еще. Не чокаясь.
- И, тем не менее, - я продолжил. – Ты говоришь, мол, один пункт у твоей жены – деньги.
- Ну.
- А будешь ты старым и больным что тогда?
- Не понимаю…
- Ну, не будешь ты вообще денег в дом приносить! Что ж тогда?.. Когда тогда Вам жить?
- Ну… ты прям озадачил. А сын будет нам денег давать! Вот. Да и, может, не буду я больным в старости. Может, еще и тебя и ее переживу. Или наоборот. Завтра помру. Да черт с ним! Сегодня надо жить. Сегодня все хорошо. Выпьем за спокойную старость.
Тост мне не понравился, но я выпил.
Мне понравилось другое. Я снова выпал из мира и не ощущал больше своей важности. Поэтому не задавал себе лишних вопросов, кто я, где я, зачем я и т.д. Мне стало все равно, что я черти где, черти с кем и не знаю, что будет завтра. Ощущение комфорта разлилось по телу. Ступор был снят.
- Кузьма!
- Да.
- Давай выпьем, как следует!
- Вот это разговор! А то все, как бедный родственник. И мысли какие-то левые…
Мы смачно выпили и довольно уставились друг на друга.
В кухню заглянул маленький мальчик лет пяти в одних плавках. Светлые волосы дико топорщились на его голове. Глаза хитро изучали меня. Я растерянно улыбнулся ему, на что он в ответ выстрелил в меня из указательного пальца.
- Пашка! Ты что тут шаришься, а? Не видишь, мы сидим… Иди-иди, не дыши дымом.
Пацан послушно ушел от кухонной двери.
- Хороший он. Чувствую, сына далеко пойдет.
- Дай Бог.
- Хотя и про меня думали, что я далеко пойду… ну вот и пожалуйста.
- А ты не думай. Ты ему просто… просто…
- Просто чего?
- Ну... не будь чужим что ли.
- Обалдел что ли? У меня роднее нет никого, чем этот сопляк!
- Хорошо. А у меня никого вообще родного нет, если подумать хорошо.
- Печально… ну у тебя еще впереди многое.
- И позади не меньше.
- Еще по одной. Ты закусывай, закусывай…
Мы долго еще сидели на этой прокуренной кухне. Два совсем разных человека, объединенные водкой и случайным происшествием. Вот и все. Мы съели почти все, допили до конца. Я понимал, засыпая за столом, что завтра будет стрёмное утро.
Кузя разбудил меня рано и совсем не был похож на вчерашнего человека. Смурной, молчаливый, усталый. А у меня за исключением сушняка, было все нормально. 
- Вставай. Домой тебя повезем.
Молча собравшись, вышли во двор, где нас ждала его тонированная Волга.
Ехали молча и я не решался задавать вопросов.
Вместо обещанной доставки до дома, Кузя меня высадил возле ближайшей станции метро.
- Вылезай. Приехали… Ну, бывай. Счастливо.
Волга укатила. Я посмотрел ей в след. Вот так.
Потом метро. Полтора часа. Много взглядов в мою сторону. Смешки, ужимки, пальцы. А все равно, а наплевать… Они мне никто. Пусть ржут, дольше проживут.
Думалось о том, как странно попадают тебе в жизнь левые люди на улице, ты пьешь с ними и говоришь ни о чем, потом они уходят и приходят другие. Таких людей всю жизнь очень много. А, по сути, о чем, ну, о чем еще говорить с людьми?! Да и что стоят наши слова и мы друг для друга в этом огромном заводном городе? Это не новость… и дело, конечно, не в городе.
Я попытался вспомнить хотя бы пять человек, которые оказали на меня серьезное влияние, которые для меня значили много. Но нашел только двоих. Из сотен всего пара. А, может, это и хорошо. Может и хорошо, что ты один, но не одинок. Вокруг меня всегда кто-то был. Всегда я с кем-то болтал, с кем-то пил.. И все они – так. Скользящие лица.
Мысли эти были дешевыми и незначительными. Скорее загоны, чем мысли. Вопросы, на которые я и не хотел отвечать.
Сейчас бы только без приключений доехать до дома. Отдохнуть, а то поседею, в конце концов.
Какая разница, в чем или в ком дело?.. Я не хочу ничего менять. Я просто рад сейчас, что ехал назад, туда, где меня ждала кровать. Я буду спать, не снимая ботинок.

Так все примерно было. Уже, не будучи пьяным, но в очень потрепанном состоянии сразу уснул, когда на автопилоте дошел до квартиры.
Я видел бредовые сны с множеством объектов и эмоциональных связок. Три или даже больше… пестрые, разные. Основную часть деталей, как это водится, забыл, но многое и помнил. Невозможно просто запомнить всего.
Сны мне приходят редко. Либо, после серьезных переживаний, либо, когда особо много и часто выпиваю. Чаще, конечно, второе, чем первое.
То, что я увидел в этот раз, не показалось ни хорошим и ни плохим. Просто любопытные декорации, которые никогда не повторяются один в один.
Говорят, сны повторяются. Думаю, не бывает снов повторяющихся. Есть очень похожие, но они все равно не те, каким был первый. Как нет, например, людей с одинаковыми отпечатками пальцев или формой ушной раковины.

№1
Я часть картины. А, может быть, и целая картина. Я чувствовал себя очень плоским, и мне было комфортно. Висел в каком-то вестибюле. Видел людей, которые сновали мимо, не зная, что смотрю на них. Наверное какой-то отель… Казалось, он там всегда был. И я был очень горд, что являюсь частью того, что было всегда.

№2
Снилось, что я иду один в пустыне. Пустыня заполнена очень холодным светом. Потом откуда-то взялась черная тяжелая телогрейка. Куски ваты торчали из швов. Не долго думая, одел ее, и появилась странная пирамида. Как египетская, только меньше, наверное. Верблюды и загорелые люди выходили из нее. «Мы ждали тебя очень долго. Проходи… там гораздо теплее» - звали они. Но я не зашел.

№3
Сижу на чердаке каком-то и совсем не могу пошевелиться. Голуби сидели на моих рука, плечах и голове. Сидели на мне, как на пугале, внушающему что угодно, кроме чувства опасности. Они гадили и ворковали, ворковали и гадили, хлопая грязно-серыми крыльями. «Не бойся, они не тронут твои глаза. Им просто хочется спать» - сказал добрый человек в танковый шлем и заплатанной шинели. Он улыбался очень тепло. Потом достал откуда-то длинный бинокль. В потолке открылся квадратный люк, в котором я увидел ослепительное солнце, разраставшееся медленно, но угрожающе. «Вот, оно в зените! Летим! Пора! Нас ждут!» - восторженно воскликнул человек, расправив полы шинели, будто крылья, и вынырнул в то отверстие, откуда лился свет. Потом был взрыв, как на видеопленке о Хиросиме, тысячи птичьих силуэтов и криков.

Проснулся с бешеным пульсом. Не было страха, скорее угасающая эйфория. Почему такое снится чрезвычайно редко? Наверное, потому что вредно для здоровья такое часто наблюдать… хорошего помаленьку.
Уже не уснуть. Уже 10:44. Поздно спать, надо вставать. Надо вставать, даже, несмотря на то, что было явное ощущение незнакомой обстановки. Будто это вовсе не та квартира, куда обычно прихожу, засыпаю, и ухожу, и так повторяется всю жизнь... Последний раз такое чувство посещало меня, когда я лет в пять проснулся после какого-то кошмара в обоссаной кровати.
Но сейчас уже прошло много лет. Давно уже я не мочусь под себя не во сне, не наяву. Хотя был такой смутный позыв вчера в бильярдной… ох, лучше тот день вычеркнуть. Так много всего случилось и ничего не случилось. Ничего стоящего, основательного, важного, даже интересного разговора не было с этим усатым водилой. Вот ведь гад! До двери б** довезу... Да и леший с ним. И на том хорошо…   
Что-то, вообще, часто стал вычеркивать дни. И давно ведь так вычеркиваю. Получится так однажды, что и жизнь вся длинной с полгода у меня выходит. Ну, ничего, повезет, продлю до года.
А вчера прошло. Разбитости – нет. Сплина… вроде тоже. Это уже было кое-что, это уже было неплохо. Наверное, такие забавные и насыщенные сны посылаются, чтоб человек заработал, как новый мотор. И, правда, бодрость с примесью жизнелюбия разливалась по телу.
Парадоксальное и приятное явление. Ничего, это скоро пройдет… а ну и ладно, должно быть, это и к лучшему, а то еще привыкну, как потом жить в этом городе буду? Здесь не принято хранить гармонию, даже улыбаться не особо принято – подумают еще, что обдолбаный или сектант, или обдолбаный сектант.
Я привык. Все привыкли жить так, на предрассудках в убийственном ритме. А сейчас утро. По-моему, утро выходного дня… и на редкость приятное, обычный тесный мир на время стал большим, но таким добрым.
Лучи играли в оконном стекле, пробиваясь через плотные решетки скрещенных веток. Из форточки тянуло прохладой и свежестью. И чай в кружке давал пар, и дым сигареты мешался с ним причудливым образом. Вот оно. Простое для глаз и сложное для описания, ненадуманное и, пожалуй, даже красивое.
Но эти потуги сохранить надолго умиротворение и тихую радость у меня не выходят, а уж тем более понять, как это во мне происходит. Хорошо, что иногда происходит. Только этим и жив.
А сон №3 понравился почему-то больше всего.    

Гордый, как индейский вождь, постовой на входе пропустил меня. Старый осенний парк. Ветрено и большой лес стоит в желтизне. Совсем один я тут, странно. Совсем.
Спокойно тут и на душе. И даже бухать не тянет.
Землистый берег пруда. Пустая поверхность воды, уток нет, лишь мелкие волны набегают, а я смолю свой окурок, обходя колонны небольшой усадьбы, которая уже давно пуста. Когда я здесь был последний раз?
Снова задумался.
Зачем я так долго бежал куда-то, все это время?.. Уже несколько лет. Куда-то и к кому-то. Зачем суечусь? Мне скучно или мне страшно? Неужели в трудовые будни мне не хватало беготни, знакомых и незнакомых лиц, ненужных разговоров.
Впереди так мало времени. А потом опять будут: утро, пиджак, метро, офис… офис… офис… вечер, метро, кабак или дом, полуфабрикаты, телевизор, сон, утро, офис. Если растянуть эту цепочку лет хотя бы на пять, даже страшно становится.
А что я хотел сделать за эти свободные дни? Отдохнуть? Но я только пить за это время стал больше, а что толку, еще больше стало мутить от мыслей о возвращении. Работа… холуйская моя работа, по сути. Есть, как есть. Жил бы пару сотен лет назад, был бы также на холуйской должности. А когда-то думал, вот раньше люди жили…
Бред все это. Ведь люди всегда жили по-разному. Были бедные и богатые, счастливые и несчастные, герои и злодеи. И каждый играл свою роль. То одну, то другую. Был одним и другим.
Все было здесь, на этой круглой земле. Было, ушло и вспоминается очень обобщенно и достаточно редко. Мы также станем тенью нашего времени… каждый из нас, простых неизвестных людей. Я и все, что я делаю. Я пришел в этот мир, я из него ушел. И мне так плачевно все равно, будут ли меня помнить…
Гораздо реже, чем раньше, возникают вопросы из разряда «кто я?», «зачем я?», «что я делаю и для кого?» Как многим когда-то хотелось изменить мир, хотелось оставить следы в истории. Но все это сквозь мои пальцы просочилось и не оставило ничего. И дело не в том, что сегодня в жизни нет места сильным поступкам, подвигам, открытиям и т.д. Есть шанс всегда, но нужен ли тебе этот шанс, если честно? Хотя бы внутренний, личный пусть и маленький подвиг? Когда он был последний раз?..
Нет, не в этом дело. Просто вдруг приходишь к выводу, что незачем. Просто начинаешь с трудом постепенно понимать, что это абсолютно нормально для нас, жить маленькой жизнью, думать о себе любимом, о своем маленьком мирке, ограниченном, в лучшем случае, близкими людьми, а не только собой.
Быть может, эти революционные настроения, которые опадают, также внезапно, как и разгорается, всего лишь следствие того, что силясь понять неокрепшим умом, весь жестокий маразм этой жизни, не думаешь, что, может, ты ничуть не лучше других, что не тебе судить, не тебе решать. Быть может, не тебя не поняли, а ты никого не понимаешь. Даже себя не понимаешь. Каждый хотя бы раз играл в великого и ужасного прокурора.
И многие таят обиды на мир, требуют от него всего до конца жизни, просто со временем тише и ленивее. Мы не любим задавать себе вопрос: был ли я так милосерден и справедлив, честен и чист, смог ли простить и не осудить ближнего? Нет, конечно, не был. И мир наш, стоит нас, наверное.
Так часто в жизни мне встречались люди, кричавшие о доблести и чести, при этом совершая втихаря вероломные и малодушные поступки, даже без какой-то явной выгоды для себя. Были и такие, кто охал, доходя до причитаний, о жестокости и злобе этого времени и этой жизни, но делал абсолютно бессердечные вещи совсем невозмутимо. А также ярые судьи, видящие в каждом глазу тонкую соринку и не упускающие не одного шанса втоптать кого-нибудь в дерьмо своим чистым и красивым ботинком, и их трясет от злобы и страха, быть изобличенными в чем-то.
Я читал где-то, о том, что в людях вокруг в какой-то мере мы видим отражение себя… или как-то еще.         
Нет, я редко сужу людей, лезу к ним душу, учу жизни. Дело не в глубокой морали. Какая там у меня мораль?.. Просто мне это не интересно. Мне не интересны чужие недостатки, радости, горести, и мне все равно, чем кто занимается и сколько у кого денег.
У меня своя жизнь в ячейке муравейника. Жить ли мне одному или с кем-то, работать или воровать, идти в ларёк или в музей, спиваться или идти в монастырь, быть зарезанным в подъезде или прожить "долгую счастливую" жизнь до старости. Какое кому дело? Я не могу понять, зачем люди суют мне в лицо свое махровое сердоболие и фальшивую заботу. Люди, которым я никто; люди, которые меня откровенно не любят. Эта фанерка в виде желания участвовать в проблеме каждого, но, к сожалению, лишь словами. Все хотят что-то менять, в ком-то и в чем-то. Все хотят чувствовать себя сильными.
А я молчу. Я прохожу мимо побирающихся, и иногда могу бросить им сколько-нибудь. Бывает, подойдет первый встречный, попросит помощи, и я отзываюсь, но это просто потому, что совесть начинает давить на диафрагму. Иногда начинает. В любом случае, я уйду, и они снова будут одни, я не лезу советовать. Если кому-то нужен совет, он спросит. Не у того, так у другого. Ни у меня, так у него. Непременно спросит.
Все люди играют в свои игры, которые им удобны. Я давно это понял.
Говорить, что лучше, что хуже – это вопрос сугубо личный. Личным будет и ответ.
Кого-то не устроит быть олигархом, кого-то устроит быть бродягой. Кто-то инженер, кто-то художник; кто-то любит толпы и шум, кто-то уходит в леса и пустыни, кто-то любит хрустальные фужеры, кто-то любит пить из горла. У каждого из них своя правда. И мне чужой правды не нужно. Я имею свою, и никого не тяну за собой…
Неужели эти длинные нудные мысли принадлежат мне? Наверное, все потому, что я, наконец, остался абсолютно один. Надолго. Думал, глядя, как под порывами нарастающего ветра гнется шпиль главного корпуса.

А вечером в мою дверь позвонили. Какова вероятность того, что мое приятное вяло текущее уединение сейчас оборвется. Может это почтальон, может какие-то сектанты, может рекламный агент, тогда не в счет, но поздновато для них всех…
Звонок прозвучал вновь.
- Иду, - тихо сказал сам себе.
На пороге стоял высокий человек в широкополой шляпе и бардовой куртке, которые между собой совсем не сочетались.
- Здравствуйте, - он виновато улыбался.
- Ты кто? – уставшим, даже раздраженным голосом спросил я.
Незнакомец смутился.
- Я же… я так и думал, что не узнаешь, поэтому и обратился «на Вы». Я же твой брат…
- Что?.. – вытаращил на него глаза и в голове замелькали мысли. Что делать? Дать в морду или вызвать ментов? Или и то, и то? А, может, просто дверь перед носом у него захлопнуть?
- Да нет! Ты не понял! – испуганно засмеялся мне. – Двоюродный… Не родной, конечно. Кузен, как это сейчас некоторые говорят… Неужели не помнишь?! Ну вот, на паспорт, глянь. Михаил… Ну?
- Ё… узнал. Теперь-то узнал, - я, правда, его узнал теперь, не виделись лет пятнадцать. – Я растерялся просто. Заходи что ли.
Как же думаю, ты мне сейчас некстати. Нужен ты мне, как мертвому припарка. Ладно… Поглядим, что ты за человек. Все-таки не совсем чужой к тому же…
- Да ты извини, - даже не пожал, а как-то странно он дернул мою руку. – Я тут проездом в Москве. Я много езжу.
- Переночевать негде? – прищурил глаз на него.
- Да нет, - немного обиделся Мишка и попятился к двери. – Я могу и в гостиницу какую-нибудь просто…
Сам он был небрит и лицо с резкими чертами, а голос мягкий, приглушенный. Прямо смотришь на него и думаешь, вот эдакий добрячек с хрустальной душой. Смотри не разбей. Не обидь такого.
- Да какая тебе гостиница? У меня места хватит, оставайся. Ты тут на сколько?
- Завтра утром уже уеду. Я просто хотел с тобой встретиться, поговорить, посмотреть, как живешь. Ты изменился сильно.
- Да уж за столько лет не измениться не получится…
- Мы ж с тобой только в детстве играли вместе. А я хотел тебя как человека узнать…
- Ну, нам выпить надо тогда, - я развел руками.
- Да, конечно, можно, даже нужно, - оживился и порозовел он. Культурный вроде бы, а выпить, должно быть, любит.
- Вот поесть у меня дома нечего сейчас…
- Да подумаешь!.. Что пить будем? – гримаса смущения и неловкости слетела с его лица, и мне таким он понравился гораздо больше.
- Black Label. Лед в холодильнике, стаканы в серванте.
В большой комнате мы сели за журнальный стол.
- Слушай, ты куришь?
- Нет, не курю.
- М… жаль, а то я не знаю, куда эту пачку сигар деть. Я их не люблю просто, тебе бы впарил вот…
- Давай. Я в Питере завтра буду. Там знакомый мой один это дело любит.
- Бери.
- Благодарю… ну, чтоб было все прилично, я тебе тоже сделаю презент. Тут у меня одна штука завалялась.
Брат раскрыл свой большой потрепанный портфель из черной кожи, достал оттуда странный портсигар. Одна створка у него была с керамической тонкой вставкой, хотя скорее, конечно, это был пластик. А на вставке был изображен портрет женщины в обрамлении плюща и маленьких птичек. Не молодая, не старая. Не красавица, но и некрасивой назвать нельзя. В глазах одно умиротворение и, возможно, доля вопроса почему так пристально ее сверлят глазами. Этот образ мне сразу врезался в память.
Зачем он мне нужен? Я что ль перекладывать сигареты из пачки в него буду? Но я только произнес:
- Ух, ты. Какая занятная вещь. Тяжелый…
- Рад, что понравилась.
- Откуда это у тебя?
- Долгая история. Давно у меня лежал… давай выпьем, а? Я могу и безо льда.
- Лады.
Мы пили сначала молча. Не чувствовал от этого человека никакой опасности, но ощущал себя странно, сидя рядом. Его напряжение, наверное, передалось мне. Я закурил и наконец, сказал:
- Ты, Миш, не стесняйся, рассказывай…
И он рассказал. Как объездил десятки городов, где-то даже жил какое-то время. Как приходили и уходили в жизни люди. Как работал натурщиков, звукорежиссером, грузчиком, библиотекарем, кочегаром, дворником, осветителем и т.д.
Рассказывал ярко и живо, что временами даже удивлялся и завидовал насыщенной его жизни. Но по глазам, в которых присутствовала явная искорка боли и какой-то тайной скорби, можно было понять, что совсем непростые и невеселые у него были дороги.
- А люди, знаешь, очень разные попадаются. Вроде как, все такие одинаковые, а в чем-то абсолютно разные…
- Ты лучше скажи мне, - перебил я его. – Странное дело. Бывает так беспричинно хорошо, а потом так беспричинно херово. Как так? Есть ведь люди, которым всегда ништяк?
- Не знаю, может и бывает. Ну, в основном это как маятник качается... А причина всегда есть. Просто ее нащупать не можешь часто. У меня вот всегда основания есть, как ни странно и для радости и для грусти. Может просто жизнь такая у меня.
- Как тебе Москва? Нравится, нет?
- Да как тебе сказать… - замялся Михаил.
- Скажи, как есть, - я улыбнулся и налил нам еще. – Не бойся, не обижусь. Москву часто ругают.
- Да понимаешь, не могу ответить. Если б я тут прожил хотя бы пару недель, сказал бы. А так… просто не имеет значения для меня как у вас тут, потому что завтра меня тут не будет. Это будет все равно завтра.
- Логично, в принципе…
- Вообще, город-то красивый. В любом случае. Красивый, но разный слишком. Суматошный, агрессивный. Шизофреником тут стать легко.
- Да. Слышал, что шизофрения – болезнь мегаполисов, - я ответил невозмутимо, будто сам шизофреник законченный, что нет в этом ничего такого и даже, напротив, нормально.
- Город разношерстный. Где-то глянцевый, где-то пост советский, где-то пестрый, где-то серый. Место интересное…
- Что могу сказать, - я равнодушно уставился в окно. – Хоть и родился здесь, плохо свой город знаю.
- Ну, это я у многих москвичей замечал, - засмеялся в ответ, мне это не понравилось.
- Ты всех-то одним миром не мажь…
- Да без обид, просто так часто бывает.
Вдруг стало как-то смешно и очень неприятно за себя. Ведь, действительно, слишком плохо знаком с местом, где родился и прожил немало. Обычно просто слоняюсь по центру, особенно с радостью, когда выпью. Всегда можно потерять себя в толпе, всегда можно найти метро. Всегда найдется кабак и ларек… Да, раз в Третьяковку, раз в Большой Театр, раз в Музей имени Пушкина и еще куда-то раз. И это за всю жизнь, пусть и не очень долгую жизнь в Москве. Прямо хоть сейчас же в театральную кассу бежать со стыда.
Подойдя к форточке, я осушил стакан, поморщился, как от касторки и закурил опять:
- Да-а-а. Уныло живем, вроде все есть да все не то. Хорошо тот старик сказал…
- Ты о чем?
- Да не суть важно, ты не в теме… а город этот мне отнюдь не чужой, и даже как-то неприятно когда его грязью поливают, хотя и превращается он черт знает во что. 
- Нет, не превращается, а его превращают.
- Не цепляйся, смысл-то понятен. А эти фразы «Свалю из Москвы, уеду из Москвы» от говорунов часто слышу, только что-то не один знакомый не уехал. А у тебя, Миха?
- Что у меня?
Я повернулся к нему лицом:
- У тебя уехал кто-нибудь из знакомых из Москвы в область?
- Не знаю…
- Ну, а хотя бы в Питер?
- Да, в Питер съехало человека три, наверное.
- М… бывает, - посмотрел, как за окном накрапывает мелкий дождь. – Бывает. Питер красивый город, ничего плохого не скажу. Климат тяжеловат, это да… Вообще, так неприятно, знаешь, когда Питер на Москву гонит или Москва на Питер. Вроде бы в одной стране, на одной земле, русский там, русские здесь. А так все.
- Я могу тебе сказать, что так всегда было, - протяжно сказал брат, развалившись в кресле.
- Да? Прям всегда-всегда?
- Давно уже так. Не любят москвичей нигде.
- В курсе. Да ну… - кинул бычок я в окно. – Где легче человеку дышится, там и надо жить. Живи и радуйся, и радуйся, что жив.
- А тебе где легче дышится?
- Честно? Не знаю, - сев на пол возле стола, ответил я. – Мне мало с чем, сравнивать приходилось. Мне тут не хорошо, не плохо, а тупо нормально… Вот старая Москва, которую душат новостройки, моему глазу приятнее. Можешь меня идиотом считать, а мне гораздо больше нравились старые плесневые дома с угробленными подъездами, а не чистые вылизанные стены высоток, закрывающих небо. Отпечаток времени, понимаешь? Там есть, а там нет.
- Думаю, да, - но я решил, что он скорее даже не слушает о чем речь.
- Ты представь на минуту, сколько жизней прошло там, в тех тесных квартирах. В сталинских или в тех, что еще до революции… Сколько людей родилось, выросло, состарилось там. Въезжало, съезжало. Мне иногда кажется, что стены помнят все. Помнят и те бытовые скандалы  и ссоры, радостные и праздные моменты, что когда-то в них были. Там под новыми дорогими обоями – старые, поблекшие, облитые вином и шампанским. А под ними еще один слой – газеты прилепленные кое-как, забрызганные кровью. Три слоя обоев – три слоя жизни. А то и больше…
- Да. Сильные образы, - отозвался Миха, сидя в той же позе и слегка улыбая. Улыбка с его губ никогда до конца не сходила. – Ты хорошо говорил… выразительно. Стихи не пробовал писать?
- Писал. Стишки скорее, чем стихи, - опустив голову, я снова сел за стол. – Однажды я понял, что все удачные стишки я написал, будучи синим. Трезвые стихи мои никому не нравились, а те – да, многие хвалили…
- По пьяни у тебя, наверное, более искренне выходило. А самому тебе, какие больше нравятся?
- Мне все мои, честно говоря, не нравились…
- Понятно. А мне вот нравилось то, что я писал. Но я писал прозу. Случаи из жизни. Такое иногда случится, нарочно не сочишь.
- Интересно бы почитать было.
- Увы, я все это потерял. Все в рукописи было.
- Жаль. Больше не пишешь?
- Нет… Ты знаешь, нет. Как-то от досады забросил это, а заново не взялся, может, сюжетов нет больше. Не знаю, наверное, я еще что-нибудь напишу. Рано или поздно, обязательно. Просто нравится мне излагать свои идейки, воспоминания какие-то… потребность такая бывает иногда. И даже не было желания с кем-то этим поделиться. Странно. Может, графомания, это, а? – он засмеялся и налил себе еще.
- Какая разница. Человек все делает в первую очередь для себя…
- Может быть и так. Возможно…
- Политикой не увлекаешься, - невзначай сменил я тему. – Я вот никогда не любил…
- Да мне по барабану. Я как ездил, так и езжу по стране, что мне политика… а, вообще, какие мы такая и власть. Мне так кажется. Власть ругать бессмысленно.
- А кого ругать полезно?
- Никого. Ругать никого не надо. Себя можно, и то иногда, и то в меру.
- Как думаешь, когда больше пили, в совке или сейчас?
- Ну, я не так уж совок хорошо помню… Я, конечно, постарше тебя, но все равно. Мне кажется, всегда все пили, чуть больше, чуть меньше. То там, то здесь. Говорят, все пили, потому что скучно было жить. Сейчас что ли мало пьют? Сейчас что ли интересно особо жить?
- Не знаю…
- А я тебе скажу. Многие до сих пор в СССР живут и ничего другого не признают. Не хотят или не могут перестроить свое сознание и свой мир на новый лад. И это, конечно, невозможно, да и не правильно, требовать от них этого. Ну, посмотрим, что будет с нами. С нашим временем, с нашим сегодня…
- Страшно смотреть в будущее?
- Не знаю, я не пробовал особо.
- Я тоже. А в Бога веришь?
- Верю. Но, ты извини, я о таких вещах «под банкой» не люблю говорить. Не хорошо это. Неправильно.
- Не поспоришь… - я многозначительно почесал подбородок. – А то, что мы вообще сейчас пьем, это разве правильно? Разве хорошо?
- Это вещи разные. Из двух зол я выбираю меньшее… да и что говорить о вере. Надо верить, укреплять веру. Поменьше сомневаться, поводов для сомнений и так много. Очень много. А говорит особо, словами разбрасываться не стоит. Недаром говорят что, молчание есть золото. Сидишь иногда, мелешь языком, мелешь долго, красочно и возбужденно. Потом останавливаешься и понимаешь, в душе пусто. Все раздал. Все на ветер бросил…
- Да. Я вот только этим и занимаюсь, пожалуй...
- Чем?
- Бросаю, все, что есть на ветер, не пойми для чего, не пойми перед кем и чего-то вроде бы жду, а чего... скажи, а какого жить вот так?
- В смысле?
- Как «перекати-поле», как ты живешь?   
Он шмыгнул носом, допив последний стакан. Пьяны мы были не сильно.
- Лучше, чем лежачим камнем, - впервые его покрасневшее лицо стало на секунду серьезным, а после вновь растянулось в улыбке. 

Проснулся на набережной. Не знаю, какой именно, так как не помню, каким образом попал на нее. Спина затекла, камни холодили зад и поясницу. Я сидел без движенья, глядя на то, как из-за плотно нагроможденных крыш, плоских и покатых, выглядывает солнце, выжигая мне глаза.
Сам не поняв что, пробубнил недовольно, заслоняя рукой лицо. Но разбудил меня не холод, и не свет, а бряцанье дешевой гитары под самым ухом. Отрывистый звук, такой резкий и дикий.
Рядом сидел человек, примерно моего возраста, одетый в нелепые красные штаны и военные ботинки. Меня он будто не видел, сосредоточенно, как шаман, терзая шесть струн. Худое лицо человека в профиль походило чем-то на обезьянью морду.
- Ты кто? – я не нашел ничего умнее, чего бы спросить. Было очень странно проснуться здесь.
- Я – Кир, - отозвался он после паузы и снова стал бренчать.
- Тебя так зовут?
- Да.
- Слушай… - растерянно пробормотал ему. – Как я здесь оказался?
- Почему ты меня спрашиваешь? – этот человек, назвавшийся Киром, излучал непосредственность и безучастие.
- Ну… - я стал восстанавливать цепочку событий. – Вчера приехал ко мне двоюродный брат… да, мы сидели, пили виски… сидели дома, допили и пошли взять еще. Взяли, по-моему, водку. А дальше не помню.
- Дело молодое, – бросил равнодушно этот Кир.
Набережная пустовала. Часы на фонарном столбе показывали полшестого. Солнце продолжало светить нам в лица и наполнять пространство тенями и алым цветом.
- Похмелья нет, странно... только пить хочется немного, - я взглянул в его холодные маленькие глазки.
- Бывает. Я пришел сюда час назад. Ты спал, я решил не будить. Теперь ты вот... проснулся.
- Я был один?
- Да... спал тут, положив башку на колени.
Он что-то протяжно мычал под аккорды, а я, наконец, разогнул спину. С трудом, опершись на чугунное ограждение, поднялся и посмотрел в мутную воду. Как обычно бывает, у края плескался мусор и гадкая рыжая пена. Дальше волны, мелкие, но частые бились об сотни лучей и ярко сверкали.
Это было красивое утро. Непонятное утро. Занесло же меня… и где теперь интересно Мишка? Успел на свой поезд в северную столицу или нет. Может, в вытрезвитель попал?
Нащупал в кармане записку. Маленький белый клочок:

«Брат! Прости, родной. Взял у тебя в кошельке тысячу рублей. Очень надо было! Вышлю при первой возможности»

Вот паразит б**. Такое ощущение начинает складываться, что меня окружают патологические кидалы и п**доболы… вышлешь? Как ты мне вышлешь, дятел, если ты индекса не знаешь. Да и знал бы… пошло оно все!
Я смял бумажку и бросил подальше в реку. Было жалко не этой поганой штуки рублей, а был неприятен сам факт. И если б еще без последней лживой фразы - это можно было б понять. Было неприятно разочароваться в человеке так скоропостижно... но теперь в кошельке сто рублей с небольшим.
Набережная. Значит где-то близко с центром. Значит метро, по любому, недалеко.
- Досада? – спросил Кир, откладывая гитару.
- А тебе-то чего?
- Значит, реальная досада, - он сощурился и встал рядом. – Не переживай ты.
- Почему не переживать?
- Потому, - он достал длинную самокрутку, оглянулся через плечо, потом через другое и прикурил. Дым попал мне в глаза, и запах шмали резко въелся в ноздри.
- Ты что?!
- Я не «что», - Кир сдавленно ответил, держа в себе затяжку. – Я «кто».
- Остроумно. Не палевно тут это говно курить?
- Нет, пока безлюдно, - выдохнул он. - Говно-неговно. Как говорится, все говно, кроме мочи, - заключив это, Кир хрипло засмеялся.
- Н-да… дай что ль тоже дернуть, а то как-то неловко.
- Неловко?
- Ну да. Как на разных волнах.
- Мы с тобой и так на разных волнах, и сяк на разных волнах будем... ну, дунь чуток, если охота. В воду уронишь – убью. У меня больше нет.
- Не волнуйся, - я сделал затяжку, подержал, выдохнул, кашлянул. Так раза три-четыре. Мне хватило.
- Нормально? – спросил Кир, забирая косяк.
- Ага. Всё, как надо - затылок будто отвалился...
- Все нормально. Садись. Я буду дальше играть… понял?
- Понял. А зачем?
- Что зачем?
- Зачем ты сидишь тут один и играешь?
- Как так один? А ты?
- А что я?
- Если ты рядом, значит я тут уже не один? Так?
- Ну, вообще, да…
- Так, что ты мне мозг паришь?
- Извини… то есть, если меня не было бы тут, ты бы был один сейчас, да?
- Надо думать, да.
- И тогда, ты бы не играл, если бы был один?..
- Слушай, я тебе дал потянуть? Дал. Чего ты хочешь?
- Не знаю… домой надо.
- А чего тут сидишь?
- Не знаю. Все так в лом.
- А почему тебе в лом?
- Потому что… дернул.
- А зачем тебе было дергать?
- Не знаю…
- А кто будет знать?
- Да что ты пристал?!
- А-а… то-то! Неприятно? А мне вот тоже неприятно, когда мне мозг трахают.
- М-м… прости, теперь я понял.
- Вот так на своей шкуре многим надо попробовать все, чтобы понять, какого другому человеку.
- Чужие раны не так глубоки, да?
- Это из Зоопарка? Точно!
- Какого Зоопарка?             
- Песня Зоопарка «Золотые Львы». Это оттуда, да?
- Ой, не помню…
- Я спою ее. Я помню, это оттуда. Ты смотри на воду, а я буду петь. И все будет хорошо.
- Да, будет?
- Конечно.

Около часа я стоял в одной позе, будто медитировал. Намедитировался до отвращения. Прямо до тошноты. Мозг вело немного, слегка ватными были ноги. В общем, обычное мое состояние понакуре. Состояние, когда все впадлу и готов долго стоять или, даже лучше, сидеть в одном месте в одной позе, чувствуя обманчивую самодостаточность. Иными словами, нихрена не надо, а вокруг красота и покой.
Но эффект стал постепенно проходить. Погода стала разгуливаться, унося утренний холод. Вот уже одинокие прохожие появились на набережной. Пора мне уходить.
Кир так и играл, фальшиво и негромко напевая одну и ту же песню, наверное, уже в десятый раз.
- Я пойду, Кир… бывай.
Он не ответил, лишь закрыл красные глаза и плавно кивнул, а я побрел вдоль набережной. Побрел от этого малого, с которым мне было также скучно, как, видимо, и ему со мной.
Бывает… это все ничего. Остатки безобидного кайфа блуждали в голове, отдаваясь легким эхом от стенок черепной коробки, от маленьких веселых волн на воде, от противоположного берега реки.
Хорошо, что хоть тускло, но все-таки светит сегодня осеннее солнце. И еще хорошо, что это не Лондон, иначе меня бы вскрыло английское серое небо.
Куда я иду? Туда, куда глаза глядят. Я могу сейчас пойти куда угодно, так как нигде меня не ждут. Значит, свои подошвы можно волочить в любую точку центра с одинаковой непринужденностью.
Вокруг столько маршрутов, совсем не обязательно идти по прямой, как поезд, по этой длинной набережной. Я обязательно найду поворот, который мне нравится. Обязательно поверну, главное его не пропустить. Одинаковых поворотов не бывает, а так не хочется что-то пропускать мимо себя.
Сколько времени? Неважно. Куда спешишь. Дома? Что дома? Дома тебе ловить нечего. Дома у тебя натюрморт, покрытый пылью. Дома у тебя капает кран в желтую от времени раковину. Дома много важных и бесполезных вещей. Дома пусто и тихо.
Тогда иди до поворота и смейся над своими подобиями мыслей, но только не в слух…
А вот и переулок, достаточно приятный на вид, чтобы в него завернуть. Почему бы и нет. И я повернул, недолго думая. Людей все больше вокруг становится. Приятнее будет взглянуть на них из-за стекла. Кафешка. Отлично. Есть стольник. На чашку уж хватит...
Непривычно иметь в кармане всего лишь сто деревянных. Как будто помолодел лет на десять-пятнадцать. Как будто опять студент-раздолбай.
В помещении пахло корицей вперемешку с запахом масла, чистящего средства и табачного дыма. Странно, только девять утра, а заведение открыло уже свои двери и посетителей полно.
- Что будете? – спросила официантка.
- Сколько стоит «Американо» у Вас тут?
- Шестьдесят.
- Будьте любезны… - ответил, а про себя подумал, какой у нее стрёмный прикус.
- Сейчас, - сказала она так, что получилось «фейчас».
Вокруг сидели в основном лица под полтинник, кто-то пил пиво почти без пены, кто-то, как и я, травился кофеином. Логичное место для убийства времени. Убивать время, чтобы потом сказать, как коротка жизнь. Многие из них очень скоро заговорят об этом. Наверное, а, может, и нет.
Притащили кофе:
- Пожалйста, - в этот раз произнесла без искажения. С самого раннего возраста меня отличало гипертрофированное внимание к фзическим недостаткам. От этого хуже только мне, а ей и остальным ни горячо, ни холодно. Вот и обручальное кольцо на ее пальце заметил. Значит она кому-то нужна, а ты нет. Так сиди и хлебай свой кофе. Один.
К глаза мне бросился вдруг женский силуэт через несколько столов впереди. Была она явно моложе остальных здесь, не считая меня, сидела в профиль против солнца и я не мог разобрать, как следует, лица, но, казалось, где-то уже виделись.
Портсигар. Да? Точно. Вчера. Он со мной? Вот он, в кармане…
Она поворачивает голову. Смотрю еще раз. Сравниваю. Нет. Не похожа. Совсем. Просто показалось. А если бы и была похожа, что с того? Даже если бы и было идеальное сходство? Что тогда бы? Подошел бы, заговорил бы, пристал?
Этого уже будет не известно. Это уже стало неважным. Могло бы случится маленькое странное совпадение, но, увы. Совпадений таких в жизни все меньше и меньше. Как сказал двоюродный?.. Такое случится, нарочно не придумаешь. Да.
Я попросил счет, выкуривая третью сигарету, пока за окном менялись фигуры и размытые в движении лица. Золотая молодежь и не очень золотая. И не очень молодежь. Разные люди. Не знающие друг друга, безразличные друг друга, мешающие друг другу. Серый поток тех, в котором большинство хочет выделиться.
Пора влиться в толпу. Идти дальше без каких либо целей и алгоритмов. А когда все надоест – в метро.    

И снова темень. Темно за окошком родной лестничной клетки. Голова страдает от дефицита мыслей, но это не очень страшно, если не зацикливаться. И, вообще, если не воспринимать себя, творящееся с собой серьезно и близко к сердцу, как это принято, то вообще страданий мало, мало страхов. Всего мало, но и достаточно.
Но на самом деле принято чаще всего разрываться между безразличием к себе и эгоизмом, тогда получается такой человек, как я, только в разы хуже, запущеннее, немощнее. Это только вопрос времени.
Недавно был на кладбище. Случайно занесло. И не чувствую я там никакой тяжелой атмосферы и скорбного духа. Посидел возле какой-то могилы и вспомнил пару похорон, на которых был давно еще. И на тех, и на других хоронили пожилых родственников. Редкие причитания, лишь пара человек плачет в голос, отпевание, покойник похожий на куклу лежит, неподвижен и неузнаваем. А я, как сволочь, стою и ощущаю лишь светлую печаль. Не скорби, в сущности, ничего значительного.
Наверное, ненормально это, нехорошо. Хотя, с другой стороны, стариков, может быть, и надо так хоронить. Мол, отмучались, а у Бога все всегда живы. Когда молодых хоронят, видимо, страшно. Страшно, ведь непонятно, неестественно, в голове не укладывается… да что говорить, я о смерти ничего толком не знаю. Ничего, никого не терял по-настоящему.
Вот и в этот раз, очутился среди покойников, а вроде и нет тут никого. Только сыроватый воздух, смирение вокруг. Спокойствие, которое, будто за ворот залезает, умиротворяет, заставляет спокойно и полномерно принимать всю действительность. И как-то совсем не тянет воспринимать себя серьезно на этом фоне. Кладбище. Тут ясно все.
Только откуда тут спокойствие может быть, если столько горьких чувств, слез оставлено другими и все безответно, а потом придет такой, как я, сядет, посидит мирно, улыбнется, без тягости пойдет дальше.
Закурил, закружил дымок под лампой дневного света. В соседней квартире щелкнул замок. Это, видимо, соседский отпрыск решил выползти покурить.
Курчавый, болезненного вида парень, который штудирует Кастанеду и философские трактаты, фыркая на упадочное время, в котором ему, половозрелому герою, пришлось жить.
Он явно презирает меня, считая очерствевшим и скупо мыслящим обывателем.
Его революционные настроения и интеллектуальные потуги очень часто и резко сменяются мещанским спокойствием и безразличием к окружающему. Это состояние у него в свою очередь переходит в глубокую депрессию, затем круг замыкается.
Такие, как этот, готовы бороться за легализацию тяжелых наркотиков и голубые браки. Надо же за что-то бороться?
И как бы противно не было, но в этом доморощенном философе-декаденте, в этом п**дострадальце от природы, живущем исключительно на родительские барыши, я узнаю и себя в этом возрасте. Наверное, он тоже вырастет, наденет костюм и белоснежную рубашку, будет уставать днем, пить вечером и жить в соседстве с таким же юным эстетом, в котором переплетаются приторная эмоциональность и пошлое самолюбование.
Будет смеяться над ним и над своими перегнившими идеями. Вот и он спускается, глупо улыбаясь, поправляет очки. Я смотрю на это чудо с прищуром:
- Ну что, вольный художник, как дела?
Он вздрагивает, опустив глаза, затягивается.
- Да… ничего, спасибо.
- Вот и у меня ничего. Совсем как-то ничего.
- В смысле?
- В прямом, - надо что-то сказать, чтоб он не начал лезть в душу. – Забыл, ты учишься?..
- Учусь на психолога.
- О… психологов сейчас, как собак нерезаных, - эта фраза его задела.
- Это еще почему? Хорошие психологи нужны всегда. Хороших мало.
- Каждый думает, что он хороший. Каждый считает, что ему непременно должно больше всех фартить.
- Ну не знаю…
- А я знаю. Знаю еще, что хрен из тебя хороший психолог выйдет.
- Это еще почему?
- А задатков нет. Как из меня, знаешь, тоже талантливого пианиста не получится… ну или скрипача, к примеру. Один хрен.
- Да? А вы разбираетесь, что ли сильно? Вы не психолог и психологию, я так понимаю, не изучали даже поверхностно.
Уши его стали краснеть, и нервная дрожь пробежала по худощавому телу.
- Этого, во-первых, - говорю ему. – Ты заранее знать не можешь. Во-вторых, ты на себя посмотри, я тебе две фразы сказал, а ты уже на взводе! Как же ты психов лечить будешь? Придет к тебе такой же вот дерганный господинчик, ожидая, что его дурь сейчас терпеть будут, а там ты с потными ладонями и нервным тиком. Вы же друг друга за десять минут съедите! Терпимее, терпимее…
В ответ он только злобно кинул бычок в банку и зашаркал в квартиру. Я улыбнулся. Ничего, не первый, не последний раз. Вернулся в квартиру. Вздохнул. Квартира отозвалась тишиной и тусклым светом.
Может, включить музыку… старенького чего-нибудь. А лучше классику. Да, почувствуем себя одухотворенными. Полежим в темноте, авось и уснем. Я слишком рано начал ценить здоровый сон, и бессонница меня стала посещать меня подозрительно часто.
Выспаться. А завтра на мероприятие.
   
Завтра приходит достаточно быстро. И вот за столом сидит масса малознакомых людей, хотя кто-то из присутствующих обращается даже к халдею в такой манере, будто он его крайне рад видеть и уже давно они с ним кореша. Это все ничего, гораздо хуже то, что это какой-то галимый ресторан. А галимый ресторан гораздо хуже хорошей пивной.
Ну что ж. Мое мнение тут ничего не решает, никого не заботит и это нормально. Не я виновник веселья и прекрасно все понимаю. Посижу, покурю. Хочешь, молча, хочешь, почеши языком. Твой выбор свободен и халява сегодня очевидна. Ты ничего не потеряешь кроме ненужного времени. Глядя на празднество и лихой размах чужих аппетитов, могу предположить, что половина сидящих собрались из-за этого волшебного слова «халява». Но я скромен. Я пью просто пиво и ем просто картошку, наблюдая краем глаза за этими красивыми людьми.
Давно уже замечено было, что подобные большие компании, вроде сегодняшней, разбиваются на кучки по две-три максимум четыре персоны и так разрозненно существуют, пока все не насосутся или пока счет станет астрономическим. Примерно так все и проходит.
Встречаются и такие люди, которые не попадают никуда и самозабвенно скучают или слушают чужие разговоры. Сегодня я в этой скромной роли, но что-то не очень хочется подслушивать даже при сильной скуке. И все-таки здесь говорят слишком громко. Громко и неинтересно, а интересно и не должно быть. Каждый увлечен собственной речевой игрой, собственной историей, собственной теорией того или иного вопроса. Путано и эмоционально, мешая грешное и праведное: как быть с забеременевшей секретаршей; стоит ли считаться с философией востока или все-таки запад решает; про то, где же родина и что ждет родину завтра, а если пришли к единому мнению про завтра, то начинаются дебаты про послезавтра; у кого-то жена-сука сидит дома и готовить ленится, а у кого-то из-за бугра из какой-то маленькой восточной страны раритетный кинжал… ну, может, не так все плохо и не так уж скучны эти простые житейские разговоры, но мне не дают вставить слово и от этого самолюбие и настрой еще больше страдают.
Вообще, очаровательный пикничок складывается. Вальяжные позы, изящные жесты, и даже в неформальной обстановке многие сохраняют такую представительность, что говорить на «ты» не рискнешь. Начинает одолевать какой-то смешной стыд за свой растянутый свитер, потертые джинсы и ботинки, чинившиеся не один раз… нет-нет! Все нормально, на меня никто не смотрит. Однажды я понял, как это прекрасно, что ничто не выделяет, что ты не привлекаешь посторонних взглядов. Действительно, зачем что-то постороннее? Зачем так многие нарочито привлекают к себе внимание, а потом требуют, чтобы на них не пялились?
Вот. Кажется, кого-то я здесь знаю. Ну, конечно, вот он виновник торжества. Юбиляр и просто успешный человек. Он сияет от радости, облепленный какими-то бабами, и лишь периодически его лицо становится трагично-задумчивым, видимо от того, что он понимает неизбежность конца этого праздника и неотвратимость начала обычной рутины. Но вот, он снова сияет, потому что, в отличие от меня, всегда верит в лучшее и всегда притягивал к себе людей. Ну, какой человек, который говорит, что все будет плохо, а если не плохо, то и не хорошо, притянет к себе кого-то? Даже если я не говорю, то думаю и это можно прочесть в моих среднеклассовых мутных глазах. Нет, все же я притягиваю людей. Таких же, как я, или совсем противоположных. С такими же, как я, мне поначалу интересно, но со временем это уходит, а с людьми противоположными – не в своей тарелке. Но все равно кто-то нужен кому-то.
И вот я ору ему банальные поздравления, но они не долетают до него. Пара попыток и я сдаюсь, и сажусь назад. Зачем звать столько людей в один день в одно место? Одиночество усугубляется тем, что в нем абсолютно некого обвинить…
- А ты что? – вдруг выныривает из близ сидящей кучки пьющих и едящих господ красное разморенное лицо. – Пиво пьешь?!
- Да.
- Ты бы виски или коньяк взял…
- Да что-то не прет сейчас.
- А ты выпей и попрет. Hennesy. Знаешь такой?
- Да знаю, знаю. Я коньяк вообще ненавижу.
- Ненавидишь Hennesy?!
- Да плевать мне на Hennesy…
- Ты пробовал Hennesy?
- Да, пробовал. Не прёт, не радует и не качает. Что тебе надо?
- Ничего не надо мне. А ты не выскакивай… не хами мне, понял? – его лицо скрылось где-то в сигаретном дыму.
Действительно, да что я с ним говорю?.. Может, правда, взять что покрепче? Тем более халява и не отрицай, что ты совсем не об этом думал, идя сюда. Водочки. Да! Грамм так 200-250. И я взял с радостью. Как только графин принесли, в ухо опять засверлил прагматичный пьяный баритон, назойливый, как попсовая, душещипательная песенка на радио:
- Т.е. водка лучше хорошего коньяка? – в голосе и правде чувствовались болезненные нотки, так как я окончательно сейчас попрал чувство прекрасного.
- Опять ты? – я устало смотрю в его глаза.
- Ну, я!
- Что тебе неймется, а?
- Да что-то не нравишься ты мне…
- Бывает, - отвечая невозмутимо, чувствуя, как внутри нарастает напряжение. – И чем могу помочь?
- Ох, не знаю, - мудро и сокрушенно произнес он. – И вид у тебя какой-то… Ты, что тут забыл вообще?
Его кто-то оборвал и попытался успокоить. Он отвлекся. Чувствую свинцовую тяжесть сегодняшней атмосферы, выпивая две стопки. Монотонная музыка пульсирует в голове. Я стараюсь не курить. И так тут топор можно вешать, и так тяжело дышать.
- И все-таки, почему ты такой?.. – он. Опять он.
- Отстань.
- Не хами, урод. Я еще к тебе не приставал…
- Вот и отлично, - говорю, не глядя, и выпиваю третью. Остается одна.
- Что ты все это дерьмо пьешь? Сколько эта водка стоит? Рублей триста с копейками за бутылку?
- Сто пятьдесят где-то...
- Да ты вообще… Ну кто ты, если ты такое пьешь? Пьешь дрянь и человек, наверное, ты дрянной и никудышный…
- Слушай, - отвечаю. – Отдыхай, как хочешь, и я буду. Я тебе не мешаю, и ты мне не мешай. Что непонятного?
- Нет… - протянул он, хитро прищурив глаза. – Мешаешь. Не пей это… Я тебе сказал, что приличные люди пить должны.
- Твое какое дело?
- Не пей это, - он кивает на рюмку, которую я подношу к губам, уже собираюсь опрокинуть, и тут же бьет мне по губам. Водка потекла по моему лицу, сильно обжигая разбитые губы, а рюмочка со звоном покатилась под соседний стол
- Я тебе сказал, не действуй мне на нервы! – орет он, пока кто-то держит его за локти и плечи.
Подходит охрана, что-то говорит очень вежливо и строго. Всегда удивлялся, как некоторые умудряются так владеть своей речью. И запанибрата не поговоришь с таким и быдлом не назовешь. Охранник смотрит то на меня, то на эту сволочь с красной мордой, который разнуздано ему объясняет, что я не туда пришел и что не так себя веду… смотрю с тупой обидой в стол и тихо говорю с собой: «Что ж ты ждешь? Ты же не конченой падалью себя считаешь, чтобы после такого номера остаться тут и, тем более, делать вид, что ничего не произошло? Придумай что-нибудь…»
И придумал.
- Ребята, извините, я перебью Вас!
Человек в черной форме замолчал и внимательно упер взгляд в меня. Я встал с наигранной широкой улыбкой, окинув взглядом примолкшее торжество:
- Как бы сказать получше… - заглядываю в освещенные непониманием лица этих почтенных господ.
- А ты скажи как есть, - пробубнило это красное лицо рядом со мной, уже успокоившееся, уже мирно жующее салат, совсем не глядя в мою сторону.
- Да, действительно, как есть… Господа, - говорю. – Глядя на вас, я понимаю, что есть в мире добро. Ведь, если есть такие сытые хамы… вот! Особенно, как этот, то и добро в мире неизбежно есть! В противовес, так сказать. Что смотришь, рыло? На!
И воткнул ему вилку в кисть. Его свирепое и непонимающее лицо, теперь озарилось каким-то невообразимым гневом и смятением. Он с криком вскочил, роняя капельки крови и куски пережеванного салата, и попытался вцепиться мне в горло. Но добрые руки охраны сразу выудили меня из-за стола, врезав под дых и заломив руки, назидательно пихали меня в почки и волокли вон.
Вокруг началась паника. Какое возмущение! Какая праведная злость захватила этих людей! А я улыбался и кашлял. Смесь боли и радости вглядываться в эти гневные морды с выпученными глазами, в дыму и смраде. Странной и мистической показалась вдруг эта картина.    
 Вот так меня и изгнали из «Олимпа» в этот день. Впрочем, нередкое название для заведения, но я увидел здесь какую-то символичность и засмеялся, вставая с асфальта под дождем.
- Простите, - заставил меня замолчать голос. – Вы забыли.
Девушка средняковой внешности спустилась по ступенькам и вручила мое пальто. Обычная такая бабёнка. Из примечательного увидел только разве что родинку у нее над верхней губой, и нельзя было сказать, чтоб она украшала.
- Благодарю, - я ответил, не теряя невозмутимости. – Я б точно простыл, если б не Вы.
- Да не за что, - она улыбнулась мне в ответ, улыбка ее мне показалась какой-то нагловатой.
- А что стоите-то? Дождь. Промокнете. В отличие от меня, Вас там, возможно, кто-то ждет.
- Зато я там ничего не забыла. Вы тоже пришли на юбилей к этому?..
- Ага, но Вас я там не видел.
- Зато я видела маневр с вилкой, - и, вздернув бровь, она засмеялась.
- Бывает и с вилкой… тогда пойдем, спрячемся от дождя где-нибудь.
- Да, предложение не лишенное резона… идем-идем!
И мы быстро пошли до ближайшей подворотни, где было грязно и темно, но сухо.
- Странно.
- Что странного? – спрашиваю.
- Да странно, что ты меня сюда привел. Можно было бы и другое место выбрать. Более приятное…
- Куда? В какой-нибудь другой кабак?
- Да.
- На хрен надо, - я ответил, стоя к ней спиной, глядя на бойкие капли в больших серых лужах. – Устал я от них…
- Ну, смотри.
- А как тебе самой это празднество? Элита…
- Какая элита к чертовой матери!
- Да я понимаю. Это сарказм.
- Ты понимаешь, а они нет… хотя они и не должны понимать. Судьба пару раз сводила с людьми, которые реально из света…
- А мне-то ты зачем это рассказываешь? – перебил грубым усталым тоном.
- Да так, - осеклась она. – Могу и не рассказывать. Я к тому, что эти и эти – это земля и небо. Понимаешь?
- Понимаю-понимаю.
- На самом деле так и должно быть.
- Что именно?
- Ну, то, что люди должны чувствовать себя хотя бы чуть-чуть элитой, иначе им будет не комфортно. А так – подделка под элиту, которая сама себе не хочет признаться в этом. Не рыба, не мясо. Ну на крайний случай человеку необходимо хотя бы чувствовать, что он не далек от этого…
- Да какая разница, - снова тем же тоном я перебил ее и на секунду повернулся. – Ты лучше посмотри, как капли танцуют. Люди сами решат, кем себя считать.
- Ну, а ты?
- Что я?
- Кем ты себя считаешь?
- Ну, уж элитой я б себя не назвал под дулом автомата! – со смехом ответил я и понимал, что не шучу. Она поняла тоже.
- Так ненавидишь буржуев и прочее, и прочее?.. – с издевкой она поинтересовалась.
- Нет. Никого я не ненавижу. Кто я… да самый обычный человек. Я и, правда, тебе не могу ответить вот так. Хочешь, назови меня обывателем рядовым, пьяницей, не знаю, можешь даже неудачником. Это все равно только слова. Солнце выглядывает, скоро кончит лить.
Мы замолчали на пару минут.
- Скажи, почему ты смеялся, когда тебя сегодня на улицу вышвырнули?
- А что ж мне, плакать?
- Не знаю. Мне кажется, тебя снизили не хило, а ты еще смеешься.
- А я себя не чувствую униженным, – снова повернул к ней свои красные безразличные глаза. - Веришь?
Она в ответ только покачала головой.
- Странный ты. Честное слово, странный.
- Бывает.
- А это ты сейчас к чему сказал?
- Что сказал?
- Слово «бывает».
- Ах, это. Я так говорю, когда ответить нечего, а молчать напряжно.
- Ясно. Дождь кстати прошел.
- Пошли тогда.
- И куда теперь меня потащишь? – спросила она с кокетством, от которого стало противно и даже тошно, как будто до сих пор еще был в том кабаке.
- А я тебя еще куда-то тащить должен?
- Нет, ну я не навязываюсь. Хочешь, один останься. – вопрос мой ее ошеломил.
- Пойдешь со мной на крышу?
- Куда?!   
- На крышу я собираюсь, говорю.
- Ну… давай, ладно. Черт с тобой. Надеюсь, раскаиваться не придется.
И мы вошли в старый двор, к которому примыкала эта подворотня. Я выбрал случайный подъезд.
- А если там закрыто? – забеспокоилась она, пока мы ехали в лифте.
- Открою. Скрепку, булавку, шпильку какую-нибудь найдешь?
- Ну, наверное.
- Тогда открою.
- А зачем нам вообще туда?
- Ты хоть была на крыше когда-нибудь?
- Мне делать что ли нечего?
- Тогда понятно. Ну, ты посмотри, может, понравится… Выходим.
К счастливой случайности замка не оказалось, путь был открыт. Я прошел первым и сел недалеко от края. Такого городского вида я давно не помнил. С него бы картины рисовать. Солнце, заходящее за спиной, отражалось в куполах храма, бросалось красным на сотни стен и, сотни стен оставляя в тени. Рикошетили лучи в мои пьяные заспанные глаза от окошек и стекол быстрых машин внизу.
Этот огромный город казался игрушкой.
- И что дальше? – спросила она, стоя позади.
- Что? Чувствуешь, как здесь свободно, открыто? Ты же видишь сама…
- Что я должна видеть?
- Все это.
- Нет, ну ты точно того!
- Да?
- Да, блин! Да! Я что на малолетку что ли похожа с тобой по крышам лазать? Вместо того, чтоб нормально, как люди, провести время! Понимаешь? Как взрослые люди!
- Это, как эти что ль? - спросил я с иронией, глядя через плече. – Вроде того, что мне пить водку мешал и жизни учить пытался?
- Нет!.. то есть, да… короче, ты на самом деле на меня впечатление произвел, когда не растерялся и встал среди всех, сказал, что думал и сделал, что хотел. Но вот уж, не предполагала, что это потому, что ты на голову больной.
- И что больного в том, что я на крыше красивым видом любуюсь? – спросил ее, не отрывая взгляда от сияющих куполов.
- Да чем тут любоваться?! Мегаполис поганый! Хоть прямо на него смотри, хоть с крыши, хоть в подвал залезь. Я понимаю вот Альпы… другое дело!
- Ну, Альпами-то и Байкалом, каждый может любоваться, а ты попробуй в мегаполисе найди что-то…
- Ты сам понимаешь, что несешь.
- Вроде понимаю пока. Вот тебя не понимаю. Почему сидеть тут ненормально, а то, что я вилкой руку тому гаду проткнул – нормально?
- Конечно, правильно! Он же тебя первого ударил.
- Подумаешь, губу подбил мне слегка…
- Слушай, вот чего ты хочешь, а?
- Не знаю. Правда.
- А слушай. Я, кажется, поняла, ты у нас из породы робких и скромных, - и в ней опять взыграла какая-то б**дская жеманность. – Ну, не напрягайся ты так! Поехали.
- Куда?
- Ну, как куда? К тебе… хочешь, ко мне поедем?
- Зачем? – спрашиваю своей непосредственности и равнодушию.
Наступила пауза не столь долгая, сколько тяжелая.
- Ой, да пошел ты… - послышалось небрежно за спиной. – Лучше б и правда там осталась!
Хлопнула дверь и я остался один, храня в себе необъяснимую простую тихую радость. Радость, которая неизвестно когда и зачем тихо прокралась внутрь, и притаилась, перерастая в светлую печаль. Нет, она не уйдет. По крайней мере, пока я тут сижу и не двигаюсь. Нет будто времени, которое бежит и никого не ждет.
Чувство болезненное и приятное, какое-то непривычно чистое полоснуло от сердца и по горлу. В глазах навернулись слезы и побежали по щекам. Картина вокруг стала мутной и моя голова опустилась на колени. Казалось, я песчинкой лежу на седой безграничной ладони Бога, и он ласково глядит на меня, говоря без слов: «Что ж ты дурак такой, я ж люблю тебя; всех вас, глупых, люблю и держу уже тысячи лет».
А я, будто голый, как младенец, и лежу перед Ним, прячу глаза и плачу тихо. Потому что жизнь проносится перед глазами, и все понимаю, и за все стыдно.

- А я тебя сразу узнал, - произнес с каким-то странным лукавством этот старик в коричневом костюме.
Узнать его можно было только по кофру для саксофона и папиросе в углу рта. И то не сразу. Преображение произошло с ним с ног до головы, с пары новеньких ботинок до аккуратно подстриженных волос на голове и лице. И почему-то я даже рад был ему, как бывает приятно встретить хорошего собутыльника вот так вот стоя возле пивного ларька, как сейчас.
- Привет, - ответил ему. – Даже не знаю. Ты…
- Да сам себя с трудом теперь узнаю, - старик тряхнул черным футляром. – Гляди, инструмент-то теперь исправил! Теперь опять мелодиями оглашаю переходы.
- Это ты молодец. Не думал, что еще встретимся.
- А я вот почему-то уверен был, что рано или поздно тебя увижу. Почему? Этого не знаю… - но прозвучало это как-то безрадостно. – Ну что ж. Давай обмоем что ли. У меня в хавирке пара бутылок вина стоит. Посидим, покумекаем.
- Ну… давай.
- Пошли. Недалеко тут.
И мы двинулись по грязным лужам и серому небу в них. Промозглая сырость пробиралась до нутра, но хуже было то, что отсыревала обувь и размокали ноздри. Сегодня все было как-то не так. Каждый мой день отличается какой-нибудь запаркой. Не под начало, так под конец, а вот сегодня все еще более ублюдочно, так как, напротив, не будет никаких обломов, потому что даже обламывать нечего. Сегодня я и так обломан.
Мы почти не разговаривали по дороге, лишь этот странный седой гражданин что-то бубнил себе под нос. Не то какую-то мелодию, не то просто ворчал. Он жил в четырехэтажной коробке в одной из комнат коммуналки. Здесь было примерно все, как я и представлял. Пара табуретов и стол рядом со старой тахтой, которую не раскладывали уже очень давно. Полка с книгами лежала на старом шкафу с кривыми ободранными дверцами, а против тахты стоял виниловый проигрыватель с парой больших колонок и огромная стопка пластинок. Я было хотел прикоснуться, но:
- И не думай, - суровый голос остановил меня. – Никому не даю его и пальцем трогать.
- А телевизор не смотришь?
- А у меня его и нет. К черту телевизор! Мне всё звуки музыки заменяют. Знаешь, бывает, лежу я летом ночью. Жарко. Не спится, ворочаешься час, два, а потом выберешь пластинку нужную… главное именно нужную музыку под момент выбрать! И тогда все… все растворяется и плывет. И не жарко уже, уже не до чего. Темнота и музыка.
- Темнота и музыка, - повторил я. – Как тост звучит.
- Да. А я и забыл… - из-под стола возникла бутылка «Арбатского» и пара стаканов.
Красные капельки изредка падали на выцветшую клеенку, пока старик наливал. Наливал он очень сосредоточенно будто в струе этого темно-красного поила видел что-то значительное и мудрое.
- Твое здоровье! – его стакан бодро ударился об мой и тут же опустился пустым на место. Я выпил половину от своего, поморщился и решил подождать, дать желудку отойти от испуга. От безысходности я закурили.
- Да, - задумчиво произнес мой собутыльник, наливая себе второй стакан. – Темнота и музыка. А ведь это вся моя жизнь. Музыка и темнота. Понимаешь? Не понимаешь. Я тоже до поры до времени не понимал.
- Темнота?
- Ну, да... не заморачивайся. Лучше расскажи сам байку какую-нибудь.
- Байку, значит тебе…
- Да хоть что расскажи.
- Дай подумать.
Он дал мне подумать и, к сожалению, я вспомнил.
- Слушай, - говорю ему.
- Слушаю-слушаю…
- Тебе по синьке не приходила мертвая баба никогда?
В ответ он только отвернул глаза, которые стали грустными и потерянными:
- Ну, ты б** даешь… нашел что вспомнить? 
- Ну, мне просто являлась раз. Она еще говорила, что на самом деле не мертвая, просто умереть не может… маразм какой-то.
- Вот это правильно ты сказал. Маразм. Вот и не продолжай…
- Как скажешь.
- Последнее время люди, какие-то больные будто все – либо молчат, либо о мертвечине говорят. Знаешь, как это надоедает.
- Нет, не знаю. Зато мне последнее время, либо в морду хотят дать, либо на**ать, либо ведро помоев выливают, либо смотрят, как на говно, которое из талого сугроба торчит. Как думаешь, надоедает ли это? – сказал я голосом абсолютно беззлобным и полным спокойствия.
- Уж и не знаю… такие люди вокруг тебя, видать.
- А где других взять?
- Ты задаешь риторические вопросы. Лучше все-таки расскажи про мертвую бабу эту.
- Ты же не хотел.
- Да по барабану… - махнул он рукой. – Не ты так кто-нибудь еще мне это расскажет. Так что не томи. Как дело-то было?
- Ну, сидел во дворе, пил портвейн, вечерело…
- Понятно. Симпатичная баба была?
- Ну, да. Довольно. Только дырочка маленькая в виске и кровь: кап-кап…
- Вот как… какой портвейн пил?
- Крымский вроде.
- Ну, это не самый плохой вариант, но все равно Бога благодари за то, что к тебе эта пришла, а не уродливая старуха с выбитыми зубами на метле, да еще и нагишом прилетела.
- А что это было у меня? Белочка?
- Откуда я знаю. Я ж не доктор.
- У тебя такое у самого бывало?
- Было, - с горькой усмешкой ответил он.
- И что было?
- Я ж сказал. Уродливая старуха на метле прилетела и давай летать надо мной. Смеется и воет сволочь. Всю ночь меня в углу комнаты с топором в руке продержала.
- А потом, что?
- Что, что… с рассветом исчезла. Чик! И как не бывало. А я поседел и здоровье пошатнулась. Думаю, может, не в одном бухле тут дело. Вдруг и правда нечисть… ладно, забудь. А то сейчас пить расхочется. Тебе смотрю не лезет что-то. Да?
- Все нормально, - успокоил его и выпил вторую половину стакана. Пошло лучше.
- Вот и славно! – оживился старик и наполнил по второму.
Мы выпили залпом, и вдруг стало понятно, что в нем не так. Его глаза, в прошлый раз затмевающие нищий, потрепанный вид, теперь потерялись в аккуратных одеждах. Нет, дело тут было не в костюме и постриженных усах, а просто глаза его перестали улыбаться. Я знал, что мой вопрос не приведет ни к чему хорошему, но все же спросил:
- Что стряслось-то? Ты странный такой… совсем другой как будто. Еще и костюм этот напялил.
Если эти слова его и не огорчили, то озадачили, и он замолчал, потупив взгляд.    
- …да. Это не я, это ты странный. Видишь меня второй раз в жизни и такие вещи говоришь.
- Ну, извини, я просто…
- Да все вы просто… да ну!
Старик быстро встал со своего места и принялся расхаживать по комнате, будто считая углы. Считая и пересчитывая заново.
- Но ты прав, конечно. Стряслось. Хочешь знать, что стряслось? Я тебе отвечу. Кажется, я умираю. И ничего тут поделать нельзя.
Он сел на место. Сел быстро и так посмотрел мне в глаза, что не то, что сказать ему слово, пошевелиться мне стало неловко.
- А ты говоришь, костюм напялил, - он налил себе еще вина. – Костюм… а у меня праздник! Встреча с Великим Творцом, может, скоро! Вот как…
- Да… ты прости, я бы знал, я не стал говорить тебе про эту бабу с простреленным виском и про костюм бы не стал.
- Да что ты. Пустое. Я же тоже понимаю. Я, думаешь, одежду купил, обувь приличную, от того, что денег привалило? Ха!.. Нет, просто я так хочу. Хоть сейчас себе позволю… давай я тебе лучше поиграю, а?
- Давай, - ответил я с улыбкой, так как это было лучше, чем говорить дальше.
- А ты пока вторую открой. Еще выпьем попозже. Выпьем. Но ты меня больше не о чем не спрашивай и ничего не говори. Хорошо?
- Хорошо, - я отозвался послушно.
Он улыбнулся и взялся за кофр, стоявший у края тахты.

Очнулся в том же тамбуре той же электрички от того, что кто-то настойчиво брызгыл мне в лицо чем-то жутко воняющим. Человека в форме, от которого разило перегаром, видно не было. Уж и не помню, чем я ему так не понравился, помню только дубинка била больно. Ох уж эти дубинки… а электричка неслась. Где она теперь?
Меня разглядывало два чумазых оборванца средних лет. Я все еще лежал, хлопая веками, вглядываясь в их лица. Одно, озаренное каким-то тупым блаженством, источало жизнерадостность и сочувствие, другое – напротив, надменное и безучастное, лишь с какой-то толикой любопытства смотрело на меня полузакрытыми ленивыми глазами. 
- О, проснулся! – радостно заключил Жизнерадостный Оборванец и приложился к банке «Охоты» крепкой.
Пока добрый незнакомец не плеснул мне в рожу пивом и не вернул обратно в этот мир, я видел сон. Сон о том, как загадочная дама с портсигара, который до сих пор лежал в кармане, убегала от меня по солнечной полянке. Убегала и смеялась, как ангел, а я орал ей вслед и пытался догнать: «Да стой же! Подожди!»
Зачем я за ней гнался?.. Но и, правда, лучше бы так и бежал. Во сне можно бежать долго. Не пыхтя, не уставая бежать и бежать. А теперь вот, пожалуйста, загаженный тамбур и эти господа. Стало даже обидно.
- А ты смотри, - с укором прищурил глаз Оборванец Безучастный. – Он не шибко нам рад.
- Да нет, - говорю ему. – Спасибо, ребята, что разбудили, а то мало ли что…
Оборванец Безучастный был, видимо, из тех сдержанных и спокойных людей, которые своим нутром чувствовали и понимали даже глубоко запрятанные чужие мысли и эмоции. Таким палец в рот не клади.
- Да что ты! – одернул товарища Жизнерадостный Оборванец. – Посмотри, какой приятный человек!..
- Да у тебя все вокруг приятные, когда выпьешь.
- Да ну тебя… - не теряя улыбки, он сунул мне под нос банку с поилом. – На, родной. Выпей, легче будет.
Сомневаюсь, что он понимал от чего мне должно стать легче, от чего мне по-настоящему тяжело и тяжело ли мне вообще. Но сам трезво знаю, что от крепкого пива мне никогда не становилось лучше и вряд ли станет когда-нибудь. Я только привстал, чтобы найти опору своей спине и видеть своих попутчиков в полный рост.
Они так и сидели передо мной на корточках, достаточно похожие один на другого.
- Случайно не братья? – не выдержал и спросил их.
- Кто? Мы? – с каким-то презрением переспросил Оборванец Безучастный.
- Мы? Нет! – простодушно и весело отозвался его товарищ. – Ну, разве что, по несчастью.
- Да, - согласился я. – Несчастье способно объединить.
- Замечено верно, верно… - отозвался Безучастный. – Я раньше бизнесменом был.
- Он бочки делал! – с идиотским смехом перебил его Жизнерадостный Оборванец. – Представляешь себе, делал человек бочки и делал. Все было хорошо. И вдруг бочки его стали никому не нужны! Ну, ты подумай, бочки были нужны уже много веков и будут нужны, я уверен. А чем его хуже? Почему именно его? Вот ведь смех! А?..
- Да я хоть что-то делал. А ты квартиру, вообще, просрал, как дурак…
- Да, - с каким-то полководческим вдохновением и гордостью он расправил грудь, кивая немытой головой. – Обманули риелторы. Ну да Бог судья! Я сначала думал, может, отомстить. А потом решил, зачем мне это многогрешному надо?..
- Не знаю, - ответил я после недолго паузы.   
- А ты что такой хмурый? Как он, тоже торговал бочками или еще чем?
- А ты бы поменьше в душу другим лез, - раздраженно вставил Оборванец Безучастный. – А то сам станешь хмурым и с фонарем под глазом. Может, горе у человека. Тебе большое дело? Пей свое дерьмо и молчи…
- И попью. И нормальное пиво…
- Вот и попей. А чужой души не трогай, потому что кроме нее ничего иной раз не остается. Видишь, как он сурово смотрит на тебя? Такому точно в душу лезть опасно.
- И ничего не суровый. Он просто замучен вопросами…
- Да нет, - отвечаю спокойно. – Почему же. Пусть лезет на здоровье. И не такое бывает, я переживу.
- Ну, вот и замечательно! Я же говорю… - обрадовался Жизнерадостный Оборванец. - Слушай, а кто ты, вообще?
- Ну, как понять, кто?
- Ну, вот так.
- Вот так? Вот так я не знаю. Я помню, что кем-то когда-то хотел быть.
- Ну, а теперь?
- Говорю ж, не знаю. Я теперь никем не хочу быть. И мне от этого спокойно и иногда даже светло.
- Нет! Я не согласен! Так… просто нельзя! Ты же человек! Ты образ…
- Да шел бы ты! – опять и очень кстати перебил Оборванец Безучастный. Он поразительно умел сохранять отсутствующий вид и эту тень безучастия, даже когда резко встревал в разговор. – Шел бы ты со своими гундосыми философствованиями. Он просыпается весь побитый на обоссаном полу, а тут ты трешь про смысл жизни. Это тебе плюй в глаза – все божья роса, а ему, может, не так. Это тебе на все похуям, лишь бы бухло было, а у кого-то может иначе.
- Тихо-тихо. Не надо грязи. Я пью, чтобы согреться.
- Это я пью, чтоб согреться, а ты просто жрешь. Жрешь, как свинья, противно в самом деле. Да еще и какой-то светский бубнеж себе позволяешь. Причем такой дешевый…
Оборванец Жизнерадостный лишь вопрошающе посмотрел на меня указывая пальцем на Безучастного:
- Ты слышал? Вот, что он говорит, а я его, как брата люблю… Вот ты сказал сам, мы с ним похожи!
- Ни черта мы с тобой не похожи. Тебе лишь бы выпить да приставать к людям. И ничего больше. Ничего не надо. Хотя, что такого? Все сейчас так. Нет идей, нет идеалов, нет движения…
- А я считаю, что на хрен эти эфемерные идеи и идеалы! Так гораздо честнее. Честная жизнь каждого для самого себя!
- Иным словом, политика набитого лопатника, который все равно достаточно набит не будет никогда?
- Ну да! Видишь, чем тебе не движение, чем тебе не идеал?!
- Никакого тут движения нет. Это все до добра не доведет. У нации нет идеи, а это страшно. Нет ни цели, ни единства. Раньше…
- Что раньше?! Я тебя умоляю! Равенство и братство? Говно это все! А идей нет, потому что все уже нахавались ими. А ты-то сам раньше, чем жил? Тоже денежку ведь на своих бочках делал и в ус не дул!
- Ну, так у меня теперь угол зрения изменился.
- Вот! Такие вот, как ты, и опасны. Нос держат по ветру. Сейчас говорят одно, завтра другое, а что послезавтра? Ну, представь, дадут тебе шанс все изменить! Власть тебе в руки и судьбы миллионов. Что ты будешь делать?
- Ну, вопросы такие с кондачка не решаются…
- А я тебе скажу! Ты либо также набьешь карман, как остальные ****и политические делают, либо все до абсурда доведешь и тогда… тогда…
- Что тогда?
- Тогда п**дец, - Жизнерадостный Оборванец как-то траурно икнул, пустая банка выпала из руки и взгляд зловеще впился в нее, как будто та его чем-то оскорбила.
- Ничего, - сказал мне Безучастный. – Это у него всегда так, когда синька заканчивается.
- П**дец, - повторил Жизнерадостный, чья жизнерадостность куда-то резко канула. – Мир больше не потерпит воинствующих шизофреников!
И он, торжественно сплющив жестянку, которую полчаса назад заботливо прижимал к себе, застыл и замолчал, как сломанный механизм.
- Все-все, - похлопал его по плечу Оборванец Безучастный. – Пошли, сейчас уже и станция будет. Сейчас еще себе купишь.
- Да-а-а… - мечтательно заскулил он в ответ, повесив голову.
- Зачем ты это? – спросил я у Безучастного.
- Что зачем?
- Зачем ты ему предлагаешь? Ты ж сам его только что бухлом попрекал.
- Ах, это, - со стыдливой улыбкой ответил он. – Да, понимаешь, должен же я его, чем-то попрекнуть. Без дозаправки ему сейчас нельзя, как начнет ныть. А если протрезвеет, вообще беда! Когда трезвый - полный мудак и отморозок…
- Ты ему вообще трезветь не даешь?
- Нет, почти что нет. Один раз как-то было разок к сожалению. А так… Я ему трезветь не даю. Ты посмотри на него!
Тот стоял в той же позе, до сих пор глядя на сплющенную банку, не реагируя никак, не моргая, еле дыша.
Электричка остановилась. 
- Ну, ладно, бывай, - сказал Безучастный превращаясь в жизнерадостного на глазах. – Сейчас в ларек и дальше поедем. Бывай!
И он взял под руку Жизнерадостного, который так резко стал абсолютно безучастным.
Ни один, ни другой не обернулись уходя. И хорошо, а то уж даже перестал различать, кто из них был кто.
Я рад был, что снова остался один и вернулся в вагон.
Прошло еще полтора часа одинокого путешествия. В меня пялились десятки пустых глаз, но это было неважно. Хотя даже при всей их пустоте, то в одних, то в других ловилась, либо тоска, либо скупая радость, либо безысходность. Как часто эта безысходность… Вот и для меня наступила безысхода. Я ловил какой-то резонанс в этих глазах. Я вспомнил, как вчера, сидел с тем стариком, который со всем смирением принимал наступавшую смерть. Дела до меня ему не было. Даже когда я попрощался с ним и ушел, он все играл и играл, даже дверь за мной не закрыл. Отчасти завидую ему. Но это уже не важно. Ничто не важно. Важен лишь этот поезд. Важно сегодня, убеждал я себя. Я смотрел на проплывающие мимо городки и деревни, пустыри и поля. В основном лес, конечно. Который, пугал меня с детства.
И в резонансе безысходных глаз одни выделились. Уже немолодая женщина со строгим и мягким лицом. И еще на лице ее было написано какое-то кроткое мучение. Причина мучения этого была в человеке, что сидел напротив. Видя лишь его затылок и желтый воротник куртки, улавливались резкие слова: сука… отдашь… плевать, что по закону… я тебя... Я встал как бы невзначай, медленно, плавно подошел и опустился рядом с пассажиркой.
- Тебе что, места мало? – впился он в меня сонными ледяными глазами.    
Я не ответил. Впервые за много лет вдруг стало по-настоящему страшно. Страшно было от этих глаз, которые впивались в душу, как когтистые хищные лапы. Было жаль и женщину за эти издевательства и себя за бессилие, за эту пустоту внутри, за давнюю ядовитую усталость, от которой бежал, сколько себя помню. Когда отпиваясь, когда отшучиваясь. Усталость из-за лжи самому себе и судорожных каждодневных кривляний.
- Мало… - тихо, почти шепотом ответил я и покосился на попутчицу. – Мне везде мало места почему-то… - она смотрела удивленно и с недоверием.
- Да что ты говоришь, - сказал мужик и двинул мне в нос. Казалось на мгновение, что я умер. Удар казался не очень сильным, но голова будто треснула до самого затылка.
- Пойдемте скорее… в тамбур, давайте, в тамбур… - женщина сгребла меня с места и поволокла за собой, невидящего ничего и никого вокруг. Ощущал только, как ее заботливая рука прижимала к разбитым ноздрям носовой платок.
- Все нормально… благодарен, - выдавил я из себя, открыв, наконец, слезящиеся глаза.
- Ну, что? – протянула она с укором и материнской нежностью. – Что Вы кому доказали?
Я молчал и слушал стук колес, опустив голову, как провинившийся ребенок.
- Заступиться за меня хотели? Да?
- Не знаю… ничего не знаю.
- Эх, как Вас земля такого носит…
- Ничего, - отвечаю ей, пытаясь подавить в слезы. – Мы друг друга терпим с ней. И еще потерпим… а я обгадил весь платочек.
- Оставьте себе, - сказала она также ласково, уходя в вагон. – Храни Вас Бог.
Когда поезд остановился, я увидел его прямо на платформе на лавочке. А он, лишь улыбался и сжимал в зубах сухую травинку. В черной суконной куртке на голое тело, измазанной пылью, ветхих галифе. Ноги его представляли зрелище страшное. Стоптанные, даже потемневшие. Издали казалось, что их гангрена поразлила. Но на самом деле, человек был здоров и улыбался мне бодро, почесывая плешивый череп.
- Ты чего? – спросил его украдкой.
- А ты чего? – засмеялся он.
- Ничего, вообще. А что ты тут делаешь?
- Сижу, - ответил он с той же непосредственностью.
- Нельзя же просто так сидеть?
Он только шире улыбнулся.
- Почему нельзя просто сидеть? А просто жить можно?
Я промолчал.
- Можно, - махнул на меня рукой. – Вот сижу и жду. А чего жду, не скажу. Ты ведь чего-то ждешь сам?
- Наверное… наверное, да.
- Ждешь-ждешь, а чего – не знаешь.
- Да.
- Пойдем. Насиделся уже.
Он схватил своей тонкой стальной рукой мое запястье и потащил по тропе, ведущей от железной дороги глубже в лес.
- Давай быстрее, - говорит. – Не люблю эти шумы. Так эти поезда гудят. Я тут долго сидел ведь.
- Сколько.
- Долго.
- Ну, сколько долго?
- Очень долго.
- Да зачем сидеть?
- Хотел посидеть. Что же? Старый человек не может присесть?
- Кого ты так ждал?
- Да Бог знает кого.
Мы шли очень быстро, как будто куда-то спешили, а солнце садилось за горизонт. Терялось в лесу, просачивалось сквозь деревья.  Бедными лучами. Чудак отпустил мое запястье только когда мы дошли до его хижины на берегу озера. Он сразу заставил меня собирать хворост и палки, чтобы развести костер. Мы почти не говорили.
- Сейчас, - потирал старик свои руки, когда мы сидели возле разгорающегося костра, почему-то, комары бросались только на меня. – Кушать хочешь?
- Нет. Нет, что-то.
- Ну и славно, я тоже не хочу. Да и нечего. Ха! 
- Чему ты радуешься-то?
- Да я-то рад. Я уже всему рад. Меня все устраивает. Мне интересно, что ТЫ именно тут забыл.
- Сам не знаю. Путешествую я.
- От себя бежишь?
- В смысле?
- Ну, бежишь? Что тебе там не сиделось? – спросил он и отошел к краю воды.
- Да я дальше поеду.
- Не знаю, не знаю… просто скажи от чего ты бежишь?
Я промолчал. Молчал и молчал.
- Да, - грустно заключил он. – Все бежите от себя. Куда, зачем… давай чай поставим! Сейчас вернусь.
Он удалился в свою маленькую конурку и вскоре вернулся, держа в руке большой металлический чайник.
- А ты, - говорю ему, все еще теребя окровавленный платок. – Ты никогда не бежал от себя?
- Бежал, - грустно ответил он. – Потом пришлось вернуться. Страшно возвращаться, знаешь.
- Знаю, - уверено сказал я, глядя, как на небе появляются яркие звезды.
- А это хорошо, может, что ты из столицы уехал. Видно, что ты какой-то не Московский, хотя и родился...
- Да, мне говорили. Не знаешь?..
- Не знаю. Я сам ничего не знаю, - перебил меня ненормальный, хотя мне начинало казаться, что знает гораздо больше, нежели, кажется.
- А хорошо у тебя тут.
- Тише, – шикнув мне, он с блеском в глазах замер. – Слышишь?
- Слышу, - тихо ответил я. Где-то далеко звонили колокола. Звонили, звонили, звонили… и будто отгоняли всю печаль и грязь последних дней. И проходила та боль, тошнота и усталость.
- Хорошо звонят! – наконец радостно воскликнул странный человек и перекрестился три раза.
- Да… - все еще тихо отвечал я.
Он постоял так еще минуту и сел рядом со мной:
- Так значит из Москвы.
- Из Москвы… вот так… - я бессильно развел руками.
- Устал я, знаешь. Очень устал, - как тогда, сидя на крыше, я заплакал и уткнулся в плече старика. – Всё не то. Всё страшно. Мертвечина кругом. И я, как мертвый…
- Ну, поплачь, поплачь, - он по-отечески погладил меня по голове. – Поплачешь и спать пойдешь. Всё пройдёт… недаром Ванюша за тебя ночами молился. Так бы ты погиб уже давно. Ну, куда тебе такому ехать?..
- Некуда. Некуда. А, можно, я у тебя подольше останусь здесь?
- Нужно, родной, нужно!
- А как тебя зовут-то?.. - отвечал я, понемногу успокаиваясь, уже с облегченной улыбкой, одной рукой сжимая пальцы юродивого, другой – запекшийся и остывший в кармане платочек.

Весна,2009