Город нашей юности

   Как приятно мне было гулять в юности с сестрой по тротуару главной улицы! Ох, как же было хорошо хватать ртом свежий воздух, щуриться от склонившегося над горизонтом солнцем! Идёшь вот сейчас, и такое ощущение, что всё это было вчера…
   Когда в городе объявился маньяк, я ближе к вечеру ранней осенью (в самое прекрасное время в году) доходил до её института и провожал домой. Брали по пиву и в дорогу через три микрорайона, мимо окрасившихся в красное, от садящегося солнца, стен панельных домов. По чистенькому ровному асфальту. По немноголюдной улице. Рассказывая друг другу анекдоты и о том, что делали за день (в основном ограничивались тем, что все люди - козлы). Смеялись, изредка отхлёбывая из бутылки.
   Маньяка поймали, посадили, а традиция осталась. До её института, потом домой. Всё было банально просто – мне в то время все и вся остро****или и только сестра моя была единственным человеком, отдушиной, с кем всегда было приятно поговорить. О чём? Да о чём угодно…
   После наши дороги разошлись – она уехала работать в неведомые дали, и мне стало совсем тоскливо. Невыносимо. Проще – дерьмово. И тоже уехал, но не вслед за ней, а туда, куда глаза глядят. Всё – мы выросли и пора было оставить её со своими тараканами. Юная роль брата-друга-ангела хранителя сыграна. Смысл жизни выполнен. Что ещё мне делать оставалось? Правильно – валить. Что я и сделал.
   Уехал заграницу, в Данию (дальше не смог), жил десять лет в Копенгагене, и вот вернулся…
   Я конечно знал, что не увижу здесь людей. Я конечно знал, что меня некому будет встречать. Но и не это мне нужно было – в жопу людей – мне нужно было пройти по этим улицам, вспомнить всё, каждое мгновение, цену которым я узнал только там, в Дании. Тогда, когда ещё жил здесь, я мог только догадываться. А теперь…
   Шесть лет назад произошла авария на местном нефтехимическом комбинате, в результате чего в воздух попала какая то очень нехорошая пыль, которая в полчаса накрыла город. Людей эвакуировали, вроде никого не умерло, да и через два года дожди и батальоны химической защиты всё смыли, но люди сюда так и не вернулись. Никто. Только мародеры из областного центра, да искатели приключений на задницу. Близлежайшая военная часть частенько проводила учения в одном из отдалённых районов города, отчего этот район, расстрелянный танками и «Градами», пулемётами и автоматами, да и прочим оружием, превратился в некую иллюстрацию апокалипсиса. Год назад какие то подростки с северных районов области решили наладить здесь жизнь, но случайный снаряд из «Смерча» положил их мечтам конец.
   А не возвращались жители по одной простой причине – эвакуированным выделили по котетжу на семью в разных городах области, обеспечили трудоустройство, а другие жители страны боялись сюда ехать, наслушавшись баек про то, что тут радиация, мутанты, призраки…
   Я иду по центральной улице, в берцах, камуфляже, с сумкой с противогазом (так, на всякий-пожарный).
   Осень. Время ближе к закату. Воздух свеж и мягко обволакивает всю носоглотку… Впереди, возле транспортной развязки в центре города, на обочине, стоит она, сестрёнка моя, и приветливо махает рукой в которой… о Боже!.... Пиво!!! То самое, наше любимое, которое уже не выпускают (его производили в нашем городе)! Я аж пустил скупую мужскую слезу… Мы здороваемся, обнимаемся, она плачет… Взглянув на её лицо, мне стало не по себе: она маленькая такая, хрупкая, личико было нежное, детское, а теперь на будь то постарела не на десять, а на все тридцать лет. Всё правильно: она похоронила родителей, мужа волейболиста (отказало сердце), и после этого на её лице читалось – я прошла войну; с самой собой.
   Она берёт меня под руку, и мы прогулочным шагом отправляемся к нашему дому, по тротуару центральной улицы, попивая любимое пиво. Идём молча, оглядывая окрестные дома.
   Улица… Дома… Сквозь асфальт начала пробиваться трава, неухоженные клумбы заросли огромными сорняками, верхние этажи некоторых панельных домов рассыпались, парочка в отдалении вообще рухнула. Фонарные столбы накренились над проезжей частью, асфальт на которой избороздили гусеницы танков (засранцы - военные), некоторые люки канализации и ливнёвки провалились, став теперь зияющими пропастями. Памятник чьих-то там жён, окружённый колоннадой, был вывезен и теперь стоял аж но в Москве, а колоннада развалилась, став похожей на руины Пантеона в Греции.
   Через десять минут мы увидели наш дом – его состояние было ужасным. Скатная крыша дано уже сгорела, половина окон была разбита, под ними на земле лежала мебель, ржавая бытовая техника и прочий хлам – то, что не понадобилось мародёрам. По некоторым окнам пятиэтажки было видно, что не только крыша в своё время была объята пламенем – чёрный шлейф копоти из некоторых протянулся на несколько этажей. Благодаря садящемуся солнцу, фронтальная часть дома была озарёна мягким красным цветом, и поэтому он казался не безжизненным строением, а печальным исполином, которому хищные птицы проклевали в некоторых местах кожу, и он теперь кровоточил, медленно, даже слишком, умирая. День за днём…
   Я приобнял сестру, заворожено смотревшую на наше бывшее обиталище, и оглянулся посмотреть вдоль улицы, до самого берега реки. Удлинившиеся тени скользили по дороге и стенам таких же поверженных каменных исполинов, разбушевавшаяся растительность поглотила тротуары, а через асфальт пробивались молодые ростки будущих кустов сирени.
   Мы выполнили свою задачу, и теперь можем спокойно жить дальше. Мы попрощались с домом и городом. Городом нашей юности…


Владимир Малыхин, 28.12.08г.