Эмансипация

Двадцать первый век у нас, эмансипация вовсю, а клеймо второго сорта времён Средневековья еще в почете - странно...
    Из рецензии Елены Панферовой   28.11.2008 14:01   

  С благодарностью рецензенту за идею.
                Автор.

    Впервые в местах, из которых была  бабка, я побывал лет в тринадцать. Как-то летним вечером мы с тёткой сели на пароход в Южном порту, около железнодорожного моста  через Москву-реку, и в общем трюме проплыли более суток до села Кузьминское Рыбновского района Рязанской области. Высадка на берег происходила глубокой ночью: по неосторожности рулевого мы полдня просидели на прибрежной мели, с которой снял нас маленький катерок, привезший на вечернюю дойку молочниц.  Подъём в гору от пристани был обременён старым трёхколёсным велосипедом, который я тащил в подарок  троюродному брату Витьке.
   Село Кузьминское, расположенное на правом высоком берегу Оки, имело с точки зрения его патриотов естественным продолжением село Константиново.   Константиновские же патриоты имели по этому поводу своё особое мнение. Граница между сёлами* проходит по территории приходской церкви, в которой в советские времена  организовали сельский клуб с кинозалом. А до этого в церкви крестили, венчали и отпевали  моих предков по двум линиям, а также Юдиных, Ветровых, Троновых,Бадоновых, Есениных…  Когда-то при церкви была церковно-приходская школа, три класса которой окончила  бабка. До самой смерти бабка вспоминала учебник, имеющий красивое название «Наше родное», и читала стихи из него про Вещего Олега и Сусанина:
                - Куда ты завёл нас? - лях старый сросил...
 
       Ночлег  нам  устроили в бане, чему я был по мальчишески  рад и, улезши на полати,  для сугрева прижался всеми озябшими оконечностями к тёткиному мягкому  и тёплому  телу . Тётка моим телодвижениям не противилась, лишь заметив:
   - На семерых рос, а одному достался.
    Произнеся непонятые мной слова, она невероятным для  ещё неразвитого сознания  ребёнка образом, как фокусник рубашку из под застёгнутого пиджака, вытянула из-за спины большущий чёрный лифчик,  притушила свечной огарок.
      В дыре у пола свистел воздух, стонал в будке при бане хозяйский пёс Бой, что-то шуршало на крыше…

    Когда я начал врастать во взрослую жизнь путём приобретения прав и обязанностей, эмансипироваться, говоря юридически? С самого дня рождения.
    В Москве мы жили  шестером на 10 квадратных метрах, разделённых на две комнатки. В передней, проходной комнате располагалась семья тётки, сам треть: тётка, её муж и дочь. На ночь бабка залезла  под обеденный стол, а мы с сестрой переползали к ней на лежак, чтобы послушать сказки.
   Утром, когда второе поколение разбредалось по своим нуждам, а бабка уходила в магазин,  мы оставались с сестрой одни. Обычно, сестра, как на полгода старшая, проявляла инициативу, затаскивая меня в кровать родителей и до бабкиного прихода мы играли в дочки-матери. По приходу бабка кормила нас завтраком и выгоняла на улицу, если погода позволяла. Когда мы возвращались к обеду, всё в клетушках было прибрано, выметено, вычищено.
   Дочки-матери переросли в нечто большее после обнаружения в кровати пакетиков с резиновыми изделиями. Для выяснения их назначения сестра потратила некоторое, в основном отведённое для сна,  время, достаточное для того, чтобы перейти к экспериментам на мне. Её эксперименты мне  не очень нравились: после нескольких движения у сестры начинались выделения белого цвета. Закончились эксперименты тем, что нас застукали, и для предотвращения продолжения испытаний природы меня стали водить в детский сад.

    Отца у меня не было, и единственным наблюдаемым мужчиной был тёткин муж. Мне нравилось за ним подглядывать. Как он по утрам доставал бритвенные принадлежности, собирал станок, вставляя в него лезвие из белого пакетика с синей надписью. Как он выдавливал из тюбика  белый крем, взбивал пену, намыливал щёки и с жёстким звуком тщательно выбривал места, обильно покрытые утренней щетиной. Это было магия действия, напоминающая бритьё Лемешева в фильме «Музыкальная история». Этим движениям трудно научиться, они сродни врождённым рефлексам.
    В подражание тёткиному мужу я смазывал раковину ушей жиром, чтобы кожа  блестела как у него. Сейчас это выглядит смешно, но тогда это было частью взрослой жизни, в которую дети постепенно врастают, а достигнув желаемого, сожалеют об утраченном навсегда детстве.
   Тёткин муж окончил войну в чине капитана. Не знаю, была ли у него ещё какая-то профессия, но после войны его направили в охрану Сталина. Тёткина семья жила на полном его обеспечении. Со службы он приносил всё. Деньги, облигации послевоенных  займов, отрезы, продукты, посуду, обувь, предметы быта и тогдашнего уюта. И всё было бы хорошо, если бы в один из мартовских дней охраняемое им тело взяло и не умерло. С кончиной тела  кончились  и обязанности  по его охране. Потом был линейный ОРУД, районное отделение милиции на окраине Москвы, и  как апофеоз спивающегося индивидуума - ученик станочника на заводе «Динамо». В конце концов, тётка, отвыкшая за время  замужества от регулярной работы, окончила краткосрочные курсы счетоводов и поступила на работу кассиром в продовольственный магазин. К этому времени муж из её жизни исчез навсегда.
    Года через три по рекомендации одного из постоянных покупателей магазина она попала в бухгалтерию академического института и чрезвычайно быстро  стала заместителем главного бухгалтера, а потом  и главбухом. Дела тётки пошли в гору и уже ко второму году нашего с сестрой обучения в школе ей выделили двухкомнатную квартиру на юго-западе и казённую дачу в академическом посёлке.

    Причин нашего с тёткой приезда в Кузьминское было две. Во-первых, тётка нашла подходящую  для доверия "замшу" и взяла отпуск за три предыдущих года. Во-вторых, её двоюродный брат, мой полный тёзка, женившись на местной красавице Клаве, решил свадьбу играть  в деревне, и мы с тёткой были делегированными  и приглашёнными представителями нашей семьи.
   Утром первого дня пребывание на малой родине всем сказанным кем-то словам я придавал двойной смысл и никак не мог дождаться того момента, когда  с Витькой  можно было улизнуть из дома.
     Весь день мы провели на реке: купались, ловили на плотине рыбу, варили на берегу уху, а под вечер нас занесло на катер, обслуживающий речные бакены.
    Какую же мы получили выволочку от бабы Насти за поздний приход. Она тыкнула кулаком в Витькин лоб, а меня, сунув в руки краюху хлеба и крынку молока, толкнула в сторону бани.
   В бане на полатях лежала тётка с большущей лохматой от времени книгой. Тётка, не закрывая   книгу,  оказавшуюся Библией, сбросила её на пол.
    Пока я хлебал молоко и жевал хлеб, тётка со сладкой улыбкой следила за мной, и как только мой ужин закончился,  откинув одеяло, притянула к розовым полушариям грудей, упруго лежащим по предплечьям,  а пальцами впилась мне в  ягодицы…

    Отношения между бабкой и матерью были всегда сложными. Мать переходила на свой кошт по случаю и без случая, и я питался с двух столов – сытнее и полезнее с бабкиного, вкуснее – с матерного.
   Каждый год в конце лета мать уезжала на Кавказ, к морю и по понятным всем одиноким женщинам причинам меня с собой не брала. Возвращалась  мать всегда весёлой и всегда с решётчатым ящиком фруктов. Потом приходили письма, мать писала ответные. К ноябрю  письма прекращались, а в глазах у матери потухал огонёк надежды…
      В первую после школы осень я начал получать 45 рублей, поступив учеником монтажника на почтовый ящик.
    Накануне ноябрьских в доме ощущалась предгрозовая обстановка. Мать второй день приносила полуфабрикаты  и половинной готовности борщ в банке. После каждого хлопка парадной двери она бегала к почтовому ящику. Наконец  беготня мне надоели и я сказал:
   - Он тебе никогда больше не напишет. Как тот, прошлогодний. Помнишь?
   - Пропади ты пропадом со своими предсказаниями. Всё из-за тебя…
   - Выходит, мне  пропасть нужно. Хорошо же. Будь по-твоему.

      По сухому асфальту мела позёмка. Через тонкие подошвы рваных ботинок ощущалась твёрдость остынувшей земли. Мысли, не уступая друг другу очередь, врывались в  голову. Отбился  я от них только на конечной остановке трамвая у Октябрьской площади, от которой тётка при полном отсутствии  денег находилась в пределах шаговой доступности.
    Сестры дома не было. Она в очередной раз избавлялась  от недавно появившихся женских проблем. Тётка моему появлению то ли обрадовалась, то ли огорчилась и отправила сразу в ванное отделение, размеры которого и по площади и по объёму были академическими. При росте почти в два метра я мог спокойно вытянуться  в ванне,  и даже ещё оставалось немного места.
   От горячей воды у меня поплыло в голове, и я позвал тётку. Та моментально прибежала и, обдав холодной водой, быстро привела в чувства, а потом и вымыла с головы до пяток. Это было сказочное удовольствие.
    Причина её огорчения стала понятной после ужина, когда мы легли в прогретую английской грелкой постель. У тётки накануне начались регулы, и её чёрная роза была укутана толстым слоем ваты. Но и заменяющие органы работали не хуже.


     С момента воссоединения с тёткой всё вокруг меня приобрело академический оттенок. Дом был академическим и в нём  жили академические небожители. На  одной с тёткой площадке жил скандинавский лауреат, занимая три квартиры из четырёх на этаже. У него была какая-то странная фамилия, но все его звали как-то по собачьи: то ли Нау, то ли Лау.
   По протекции тётки меня устроили помощником коменданта академического дачного посёлка. Приходилось целыми днями кататься на «Волге» сначала с водителем, а после получения прав одному, выполняя  по большей части приватные поручения небожителей,  их вторых половин и тётки.   
  Каждый рабочий день заканчивался одинаково. «Волга» застывала на площадке у  ворот академического института. Из двухэтажного  домика  выходила тётка, загружала кульками с продуктами багажник, садилась в машину и мы направлялись на дачу.
   В выходные мы вообще не вылезали не только из дачи, но и из кровати. Это были непрекращающиеся ни на мгновение ощущения друг друга. Нет, мы занимались сексом не чаще, чем среднестатистическая пара. Но в свободные от него часы  ежеминутного стремились устанавливать визуальный, вербальный, тактильный и прочие  известные только нам  контакты. Со стороны это напоминало отношения четы Маниловых с той лишь существенной разницей, что в нас текла одна и та же кровь,  и у нас не было общих детей.
    Что касается детей, то жизнь поставила нас в такое сложное положение к  моему единственному ребёнку, который  стал мне  племянницей и дочерью, внучкой и внучатой племянницей моей первой женщины.

   Сестра, зная из каких-то совсем непонятно откуда взявшихся источников, о начале нашего романа, до известного  момента относилась к текущим отношениям  безразлично. У неё была своя жизнь, которой мы никак не мешали, так как большую часть года обитали на даче.   
   После школы она несколько раз  поступала на юрфак МГУ. Проявляя завидную принципиальность и не желая пользоваться знакомствами матери, чему также способствовало раннее вступление в ряды КПСС с редким по тому временем соблюдением относительно самой себя моральных норм, сестра поступила по путёвке райкома в высшую школу милиции, к концу окончания которой вышла замуж за жителя Ленинградской области, имевшим  целью зацепиться за столицу, для чего после армии надевшего милицейские погоны. Лет пять сестра оставалась порожней.
   Всю порожнюю пятилетку сестра пробегала по различным клиникам, центрам,  институтам, знахаркам, гадалкам, выпив и приняв в ягодицы и локтевой сгиб непотребное для здорового организма количество способствующих репродукции средств. Но регулы с регулярностью их появления  приходили, после чего составлялись  новые графики температурных колебаний и снова анализы и ожидания…
   На дачу сестра приезжала редко, и поэтому её появление в конце сентября было для меня неожиданным. Она весь день бродила по дому и, как мне показалось, наблюдала за мной. Вечером они с матерью уединились  в спальне. Какое-то время они что-то бурно обсуждали, а потом раздались рыдания, вытерпеть которые я был не в состоянии. При моём появлении рыдания прекратились.
   - Что случилось? Опять пролетела?
   Сестра с укоризной бросила взгляд на мать.
    - Ну и что? Ну и сказала. Подумаешь, какие секреты и от кого? От брата. Понимаешь, она бьётся об лёд как рыба, а оказывается дело не в ней, а в нём. Ничего, найдём и на него управу.
   - Мама, только без пошлостей. Я слышала, что в Ереване есть специалист по  бесплодию.
   - Это,  который женщинам как ветеринары коровам без быков детей делает? Сказилась, что ли? Кира для тебя такого мужика найдёт...
   - Ты же знаешь, как я брезглива.
   - Хорошо, хорошо. – Тётка уставилась на меня. - А чего далеко ходить? Чем не отец моему внуку? Помните, как мы вас застукали? Насилу оторвали друг от друга.
   В моём сознании начала складываться мысль о женском хорошо продуманном заговоре, имевшим конечную цель попользоваться относительно  моих помидоров.
   - Вы чего, девки,  обалдели?
  - Ты выслушай сперва и пораскинь мозгами, прежде чем отказываться. – Тётка решительно отбросила все экивоки. – Во-первых, необходимо это сделать по секрету, а ты свой в доску. Во-вторых, нужен здоровый мужик, а ты у нас ого-го, конь с яицами. Потом, мы должны быть уверены в конечном результате. Могу засвидетельствовать справками об абортах. Ладно, дети мои. Я исчезну на недельку, поеду в Москву зятя откармливать и  к радостным событиям готовить. Ты когда сказала, приедешь из санатория? Угу. А вы тут времени, не тратя даром, приступайте к делу. 

   

   Рождение дочери было для зятя тем последним в его жизни стимулом, благодаря которому он во время Московской олимпиады, истоптав семь пар ботинок, был замечен начальством и  направлен на службу  замом или замзамом крупнейшего спортивного объекта по обеспечению на нём соответствующего режима внутреннего порядка. Карьерерный толчок был израсходован после того, как неправильная организация людских потоков привела к обрушению лестничных пролётов  и человеческим жертвам. Зятя понизили в должности, и после двух перенесённых инсультов   комиссовали и отправили на пенсию по инвалидности. Года через два к нему привязался быстро прогрессирующий синдром Альцгеймера, в результате чего он превратился в растение. Умер он в перестроечные времена  во втором часу пополудни 13 января в 13-ом отделении 13-ой городской психиатрической больницы **.
   После признания  зятя недееспособным мы с сестрой, имея разные фамилии, без проблем оформили брак и по обоюдному заявлению внесли в свидетельство о рождении дочери соответствующие изменения.
   С матерью мне так и не удалось восстановить отношения. После смерти бабки она вышла замуж, сменила фамилию и уехала с мужем в Абхазию, в места её давнишнего отдохновения. Во время абхозо-грузинского конфликта я пытался навести справки, но кроме того, что последний раз её видели взибарующейся на борт десантного катера,    никаких других сведений мне добыть не удалось. Перед отъездом она отдала мне ключи от квартиры, в которой я был вместе с ней  прописан.
     Дочь, получив образование, быстро отделилась от нас, перебравшись в пустующую квартиру моей матери. Работает на районном кабельном телевидении.
      Жена открыла нотариальную контору, взяв меня на штатную должность своего помощника.
      Интимные отношения с тёткой  угасли  как-то сами собой на перепутье от шведской семьи к моногамии. Выйдя на пенсию и ещё при советской власти приватизировав академическую дачу, она тихо и  спокойно прожила на природе остаток отведённых ей дней.
    В последний свой день она вызвала меня к себе. По приезду я застал её в глубокой коме и на скорой помощи отвёз в институт Склифосовского. 
    В приёмном покое тётка лежала на каталке до пояса обнажённая, в плохо пахнувших тянучках и босиком. Вокруг неё суетились санитары, медсёстры и врачи. Они приподнимали тело тётки, поворачивали надлежащим местом под рентгеновские лучи, брали анализы, выстукивали и выкалывали рефлексы. Когда необходимые процедуры были окончены, тётку оставили в покое. Её руки, вытянутые вдоль туловища, по предплечью были прикрыты двумя сморщенными блинами грудей с маленькими едва заметными сосочками. На правой груди  выделялась родинка, которую я так любил целовать…
    На вопросы дежурного врача я отвечал очень обстоятельно и слишком громко пенял тётке за постоянное нахождение в позе кузнечика над своими любимыми клумбами с цветами. На что доктор  попросил говорить потише, сказав, что тётка мои упрёки  может слышать.
  Последний вопрос доктора я не расслышал и попросил повторить.
  - Она любила париться?
  - Да, и особенно в деревенской баньке…

___________________

    * - на иллюстрации слева от церкви Кузьминское, справа - Константиново. Над лежащей
        лошадью, над песчаной осыпью,  из которой из покон века брали песок, -
        Манькины горы, в просторечии называемые  Манькиными сиськами.       
     **- 13 отделение в 13 психиатрической больнице - женское. Но
          для красного словца не пожелешь и зятя.