Моя Маленькая Соня. 4. Трудный год

Где-то к маю 1963 года Соня отчислилась из аспирантуры на истфаке и потому должна было освободить комнату в общежитии. Я попытался прописать Соню в Пушкино. Но в паспортном столе в моей просьбе было отказано, поскольку я хоть и временно, но прописан в общежитии МГУ. Однако мне предложили прописать жену так: выписаться мне из университетского общежития, прописаться в Пушкине, прописать к себе жену, потом выписаться из Пушкина и заново прописаться в Москве. Деваться было некуда, и я подчинился бюрократической машине…

В начале мая, перед тем, как Соня вышла на работу, мы поехали за Вовочкой к Сониной маме в Ставропольский край. Это в 150-ти километрах к северо-востоку от Минвод. Мама в то время работала, по назначению райкома партии, председателем сельсовета большого аула Озек-Суат. Жила она в глинобитной мазанке с земляным полом и тростниковой кровлей. В доме было три крошечных окошка размером от силы 40 на 50 см. На стенах большой комнаты и спаленки висели старомодные ковры да два портретных коллажа. Во всем доме была идеальная чистота.

При домике был крошечный огородик сотки в две, разделенный на две части. В первой половине у калитки росла белая акация, несколько каких-то кустов, виноградная лоза да еще у входа в дом была цветочная клумба. На второй сотке росли дыни, арбузы и подсолнечник. Одинокой женщине этого хватало вполне.

Вот и все богатство честной коммунистки, фанатично верившей в дело партии, – той самой партии, которая в конце сороковых измываясь над ней за то, что ее мать, Сонина бабушка, верила в Бога, исключила ее из партии. К счастью, пребывания в краях далеких удалось избежать… 

Когда мы приехали в Озек-Суат, мама уступила нам с Соней свою спаленку, а сама расположилась в большой комнате на тахте. Взобравшись на свое «ложе», мы буквально провалились в пышную перину невероятной толщины настолько, что нам был виден один лишь потолок. Подстать перине были и квадратные подушки – со стороной в ширину кровати! Но спать в невесомости пришлось от силы пару ночей, ибо, забрав Вову, мы вскоре отправились в  обратный путь…

После выхода Сони на работу (работала она переводчицей в Патентной библиотеке, в Москве) мне пришлось выполнять функцию молодой мамы, поскольку Вове было всего полтора года. Соне было труднее: помимо изматывающей работы переводчиком разнохарактерных технических патентов, ей нужно было еще усиленно готовиться к вступительным экзаменам для поступления на Физфак (напоминаю, что я в предыдущих материалах уже писал о том, что задолго до этого Соня окончила Исторический факультет МГУ).

Устраиваться на постоянную работу я не мог, так как мне грозил призыв в армию. В начале июля я на месяц оформился курьером на Пушкинский электромеханический завод. В мои обязанности входила доставка документации в различные московские учреждения. Во все поездки я брал с собой и сына.

Однажды, во время обеда в пушкинской столовой, Вова вдруг закапризничал – захотел есть блюда в обратном порядке. Я же настаивал на «правильном» порядке. Он раскричался; я вывел его на улицу и отшлепал. Вова этот эпизод, конечно, не помнит, а я вот почти полвека помню о нем постоянно, помню и сгораю от стыда: «справился!». «Порядок» обошелся мне угрызением совести на всю жизнь…

***

Уволившись с завода, я нашел небольшую подработку рядом с домом. Поскольку на месте нашего поселка планировалось построить микрорайон, началась топографическая съемка местности, и я устроился помощником топографа – ходить с планкой. К зиме съемка была завершена, и я опять остался не у дел. Положение усугублялось тем, что нам не удавалось устроить ребенка в детские ясли, поскольку ждать в очереди надо было не менее двух лет. Единственное учреждение, к которому мы имели отношение, был МГУ. Но я был в академическом отпуске, а Соня училась на вечернем. Ни первое, ни второе обстоятельство не позволяли ходатайствовать о яслях перед администрацией МГУ. И тут начался самый трудный период в нашей жизни…

Ума не приложу, как Соне удавалось и работать, и учиться?! Несколько раз я приезжал в МГУ к Соне на занятия. Семинары по матанализу в ее группе вел сам Петр Сергеевич Моденов – абсолютный авторитет у абитуриентов МГУ, Физтеха и МИФИ. Несколько раз я с ним беседовал – он производил впечатление эрудированного и исключительно красиво мыслящего человека, причем не только в математике.

Еще я приходил на химфак, где Соня проводила лабораторные опыты по химии. Кстати, очень полезная в быту вещь: кто хорошо мыть посуду не умеет, тот правильный ответ в химическом эксперименте получить не может. Думаю, однако, что Соня и без всякой химии с домашним хозяйством управлялась (и поныне управляется) просто гениально…

С 1 сентября я получил право на место в общежитии в МГУ на Ломоносовском проспекте – в четырехместной комнате. Мои соседи по комнате вошли в наше положение и согласились с тем, чтобы мы с Соней хоть изредка могли ночевать в общежитии. Картина, конечно, еще та: три парня-второкурсника, а к ним в придачу семейная пара с двухлетним ребенком!..


***

Еще в школьные годы через своего однокашника Витю Приезжева я познакомился с Артуром Манговым, жившим в медвежьей, северной стороне Пушкина, в небольшом поселке геологов дачного типа. Раза два мы были с Виктором у Артура, где маслом писали лесные пейзажи. В доме Артура я познакомился с его младшими братьями – Виктором и Владимиром. Мать братьев была сильно больна, а отец умер года два тому назад.

Артур поступил на геологический факультет МГУ с первого захода, и потому к окончанию мною первого курса физфака он был уже старшекурсником. Дружить мы не дружили, но поддерживали знакомство. Уезжая на практику в Крым, Артур попросил у меня взаймы тридцать рублей. Это был размер моей стипендии, а иных доходов у меня не было. Отказывать я не умел. Хуже того – я не умел и зарабатывать. И потому на лето сел на шею к своим родителям…

В августе ко мне зашел Приезжев и сказал, что грузовая машина, в кузове которой находился и Артур, в горах перевернулась и он с пятью другими ребятами погиб. О долге я, конечно, никому не сказал…

Однажды я встретил брата Артура, Виктора. В то время он учился в медицинском институте. С братом Володей они остались вдвоем, так как их мама тоже ушла из жизни. Большой дом остался за ними, и, узнав о нашей беде, они предложил нам переехать жить к ним, на что мы с Соней с радостью согласились, хотя бедной Соне приходилось теперь вставать полшестого утра, чтобы в восемь быть на работе в Патентной библиотеке.

Однако вскоре мы поняли, что попались в мышеловку. Всю зарплату, за исключением денег на дорогу, Соня отдавала в «общак». Братья же, не имея ни малейшей экономической культуры, спускали свои зарплаты за два-три дня, а остальные десять дней вытягивать «коммунистическое» хозяйство приходилось нам с Соней, вернее – одной Соне. В общем, когда бесплатно, то это получается слишком дорого…

Нам с Соней не удавалось выкраивать деньги даже на майку и носочки сынишке. Месяца через два мы от безысходности готовы были лезть на стену и потому стали подыскивать комнату.

С большим трудом удалось снять комнату во 2-м Мосфильмовском переулке. Нашей радости не было предела – это было совершенно сказочное место! Небольшой деревянные домик стоял на отдельном холмике с видом на три стороны на долину Сетуни. Окно нашей комнаты смотрело на юго-запад, вдоль широкой долины реки. Мы въехали в комнату в дымчатый солнечный вечер. Впервые в жизни мы оказались предоставленными самим себе! Это был настоящий праздник! Нас не смущало, что за квартиру будет уходить половина Сониной зарплаты и нам придется жить втроем фактически на сумму, равную минимальной студенческой стипендии.

В полночь двухлетний Вова почему-то заплакал. Может, у него заболел живот, а может, приснился страшный сон, только на утро мы проснулись в самой страшной реальности: хозяйка потребовала, чтобы мы немедленно съехали из дому…

Дальнейшие попытки снять комнату оказались тщетными – скрывать наличие ребенка было невозможно. Несколько дней мы с ребенком ночевали у Сониных друзей – студентов-старшекурсников с истфака Славы и Майи Дагаевых, иногда по два-три дня – у студентов экономфака Дани и Аллы Дубошинских (с братом Дани, Яшей, я проучился первый курс на физфаке). Какое-то время ночевать было вообще негде, и тогда мы в общежитии (в Главном здании) за полночь устраивались на полу в холле грузового лифта (после его отключения на ночь). И «как штык» вставали в шесть утра, чтобы не оставить ни малейших следов нашего незаконного пребывания в общежитии! А комнату в общежитии мы не могли получить по тем же причинам, что и место в яслях для сына: я находился в академке, а не в текущей учебе, а Соня – на вечернем отделении, а не на дневном. Поэтому каждый предстоящий ночлег доставался нам как на войне…

В январе 1964 года нас приютила к себе семья студента-философа (заочника) Юры Гридчина. С его женой, Алей Байковой, Соня училась на истфаке на одном курсе. Они жили в подвальной комнатенке, типа котельной, на Садово-Черногрязской, 5. Юра работал дворником в местном жэке (недели две, кого-то замещая по болезни, проработал дворником и я). Аля, кажется, где-то преподавала историю. Кстати, родители Али были людьми весьма обеспеченными, но Аля гордо разделяла с мужем все тяготы жизни. А тут еще и мы свалились на их шею!.. Мы вечно будем помнить всех, приютивших нас.

А что Соня? А Соня за все это время ни разу не пожалела ни об утраченной уникальной перспективе «выйти в большие люди» с загранпоездками в капстраны, ни об оставленной обеспеченной жизни, ни о том, что «связалась» со мной…

***

В середине января я должен был выйти из академического отпуска, но случилась беда. Вдвоем со студентом-вечерником Женькой Оккуратовым, с которым год тому назад мы вместе работали лаборантами на кафедре оптики, мы с сигаретами в руках о чем-то разговаривали на лестничной клетке третьего этажа физфака. Тут я заметил, что в коридоре промелькнуло знакомое лицо. Я сделал шага два в коридор, как Женька крикнул: «Пожарник! Бежим!».

Однако сообразительность меня подвела: вместо того, чтобы бежать вниз по лестнице, мне следовало бы только ринуться вниз, а затем побежать наверх, на четвертый этаж. И потому в центре второго этажа пожарник-зануда словил-таки меня и… сдал в деканат. Наказание последовало незамедлительно: в возвращении из академического отпуска отказать! По сути, это означало исключение из Университета. Наверное, можно было поунижаться, но этой способностью судьба меня обделила. В конечном итоге пришлось на переправе поменять коней, и я решил в июле поступать на дневное отделение мехмата (на дневное – чтобы меня не могли «забрить» в армию). В успехе я уже не сомневался, тем более что к этому времени я основательно развил свою «соображалку».

В конце января, недели за три до родов, Соня получила декретный отпуск. Ситуация становилась угрожающей: восьмиметровая комната могла психологически не выдержать проживания, помимо номинальных двух жильцов, еще четверых, да еще с новорожденным! И в начале февраля мы с Соней поехали в Пушкино – просить милости у «оборзевшего» отчима. Как ни странно, договориться с ним удалось, и мы вернулись в «отчий» дом…

Сдав зимнюю сессию на хорошо и отлично, Соня взяла академический отпуск. Утром 16 февраля 1964 года начались родовые схватки, и я побежал к станции за такси. Шел редкий теплый снег. В роддом успели впритык: прошло около пяти минут и вышедшая медсестра поздравила меня с мальчиком. В ту ночь впервые за последний год мне пришлось спать в одиночестве…

Через три дня я пошел забирать Соню. Мама помогла мне собрать все необходимое. Среди прочего она положила и ситцевое покрывальце с вязаным крючком уголком. Летом вязаный треугольничек защищал младенца от мух, зимой – от холода. В июле 1941-го в это покрывальце мама завертывала меня, в 1947-м и 1950-м – моих братьев, а теперь, вот, пригодилось и моему младшему сыну…

Стоял солнечный, морозный день. Домой от пушкинского роддома, находившегося недалеко от проходной фабрики «Серп и Молот», мы пошли пешком. Большая часть маршрута совпадала с зимним путем из школы. Узкая тропка через Серебрянское водохранилище сверкала белизной. На тропе никого не было, и мы получили пять минут благостного спокойствия…

Новорожденного мы назвали Русланом, что в переводе созвучного слова с немецкого означает Русь. Так на всю жизнь он и остался для нас Русью…

По хорошей русской традиции, навестить Соню приехали ее коллеги по Патентной библиотеке, хотя Соня не проработала в библиотеке и года. К сожалению, средства не позволили нам принять их на высоком уровне, но мы с теплотой вспоминаем об их посещении.

А я уже так приобщился к университетской жизни, что ни о какой работе за пределами стен МГУ мысли не приходили. И здесь, наконец, мне немного повезло: 3 марта 1964 года я устроился на должность слесаря-механика в инженерно-техническую службу химфака. Помимо чисто финансового интереса, мне было еще нужно к первому июля заработать «положительную характеристику» для поступления в вуз.

Итак, мы с Соней полностью «укомплектовали» нашу семью (на двоих родителей двое детей), обзавелись шестнадцатиметровой крышей над головой и могли хоть как-то устраивать свою жизнь по собственному усмотрению.
__________________________

На фото: Пушкинский роддом. 1960-е годы.