К торжественному маршу, поротно...

 Казалось бы, что такого, построились прошли, ан нет, красиво, волнительно, гражданские приходили смотреть!
 
 Еженедельные торжественные построения всей учебки по средам ввели  вскоре после присяги. Зам. командиры  взводов, бывшие курсанты, только отслужившие полгода, были и наставниками, и тиранами, и палачами, проживали круглосуточно с нами, но были недосягаемы и строги.  Ну и всякое построение было как экзамен, тем более общеполковое.  Упаси бог если командир части что-то скажет про тебя командиру роты.  Усенко сдерет шкуру с любого. Ох и рвачуга был, а оно и правильно, если тебе поручили подразделение, так что дурака-то валять, надо дрючить, чтобы шелковые были ребята, чтобы не краснеть, да не оправдываться.
 
 По сути, ничего такого необычного и не требовалось от нас, единственно, собранности и повиновения, однако, дико было поначалу, ведь обращаются с тобой, как с собакой:
 " Эй, воин, как фамилия? Стой там, иди сюда..." Но, если разобраться, опять альтернативы нет. Ведь если каждому начать объяснять, как ему себе вести, так слов не хватит. А наставник ничего никому не объяснял, все только догадки, или по слуху. Например шить пуговицы, или воротнички, это же было все даже дико, однако утром нужно вставать в строй в полной готовности, парикмахерской нет, а желательно быть стриженным.
Без строя передвигаешься только в личное время, полтора часа. Остальное время чувствуешь локоть такого же, как сам. И после подъема по команде надо оказаться в шеренге, при этом быть и стриженным, и бритым, в чистой повседневной солдатской форме, с чистыми сапогами, и белой тряпочкой, аккуратно подшитой под воротничок. При этом быть бодрым, и веселым, так как всюду с песней...
 
 Конечно, если бы это повелеть молодому парню за день до того, он бы не успел так подготовиться. Ведь иголку с ниткой в руках никто не держал до этого, или там сапоги бы начистить до блеска, когда ни крема под рукой, ни щетки. Все же надо приготовить заранее. Но надо же с вечера и письма написать, и покалякать с ребятами, так что задача почти невыполнимая.

 Но на то и распорядок дня, только выполняй и не задумывайся. Утром поднимут, объявят форму одежды, и быстренько, за 45 секунд надо оказаться в колонне, где тебя осмотрит сержант, скомандует "кругом", и бежать на зарядку. Тут-то и начинается физическое воспитание молодого тела. Нагрузка по-взрослому, полчаса как минимум в мыле носимся, так что и в холод и в зной, будь добр, позаниматься.
  Бег, или упражнения, все время держи строй. В том и сила над тобой,  что ты не сам по себе, а часть единого воинского подразделения, а если не успеешь, или не расслышишь, получишь наряд, могут и два объявить, командир роты все три может,  а это тебе надо?

 Как только дни стали подольше, по утрам перед занятиями вся учебка строилась ежедневно. На общий развод приходили командиры взводов, и командир роты Усенко, и командиры  батальонов. Подразделение выстраивалось на двух обочинах плаца, в левом углу от трибуны, звучали команды, и общим строем шли вокруг к учебным корпусам. 
  Но по средам построение было особенным, торжественным.  Солнце перевалило на лето, и с каждой днем светало раньше, так что скоро вся процедура была отчетливо видна от начала до конца, не то, что зимой, когда незаметно появлялся оркестр и выстраивался напротив освещенной трибуны, как приходил командир со свитой. А в марте и вовсе все это мы видели, так как с завтраком управлялись чуть раньше, и кучковались невдалеке от плаца.
  Вот топает музыкальный взвод со стороны КПП. Эта публика ленивая, они не маршируют, не стучат каблуками. У барабанщика шинель до пят, и огромный барабан. Он держит его так, что едва не волочит по земле при передвижении, а уж когда играет, то ставит его и стучит своими палками так, что в кишках отдает. Следом трубачи и прочие инструменты в количестве человек двадцати пяти. Спереди высокие, далее те, что пониже. Они выстраиваются посреди плаца и начинают разыгрываться.

  Вот подполковник Кулев командир первого батальона продвигается мощной своей фигурой со стороны корпуса размещения его подразделения, там и еще подполковники- командиры других двух батальонов. Ну и сам начальник Петренко, полковник хотя и на генеральской должности. С ним штабные, иногда, кто-то из Москвы, многие с лампасами. На них каракулевые серые папахи, поступь важная, степенная.

 Вот скорой походкой, приближается командир части к середине плаца, где замер подполковник Кулев. Он как взведенная пружина смотрит на полковника Петренко, и на нас, и когда тому остается идти шагов десять, напрягается всею своей фигурой и зычно, отрывисто, взволнованно командует: "Полк, становись!" Мы уже давно стоим, но теперь уже прекращается галдеж, быстренько подбираются животы,  выпячиваются груди, и поднимаются подбородки.
 
Плац огромен, есть где разместиться трем батальонам в колонну по четыре, и еще остается столько же. Каждый взвод построен в четыре шеренгами:, справа вдоль бордюра двое: сержант и офицер ком. взвода. Перед первым взводом еще и командир роты. Во главе роты стоят Усенко, и с ним командиры первого взвода. За нашими спинами здания казарм. Звуки плаца повторяются эхом, и лишь в промежутках, меж трехэтажных построек улетают в город и окрестности. Кулев резко и подобострастно произносит:

 "Парад, ровняйсь, смирно, равнение на средину!"- он рывком подносит согнутую в локте с вытянутой ладонью руку к виску, делает на носке и пятке разворот в сторону идущего к нему командира части, твердо ступает несколько шагов, останавливается. Петренко тоже останавливается, рука у виска, внимательно слушает доклад:

   Товарищ полковник, полк для прохождения торжественным маршем построен. Командир первого батальона, подполковник Кулев".
  Фигура его тучная, плотная, грудь от подбородка до колен, и облик его сильно напоминает большой куль. Оба командира разворачиваются на носке и пятке, не отнимая руки от виска в нашу сторону, и командир полка по- отечески громко произносит: Здравствуйте, товарищи курсанты. В ответ, после короткой паузы, на выдохе звучит: "Здра... жела... това... полковник!".

   - "Вольно", удовлетворенно говорит командир части, и вслед за ним Кулев громко повторяет команду, резко опуская руку.

   Петренко уходит к остальным чинам на трибуну, Кулев остается.

  "Вольно", это не значит, что можно расслабиться и покурить. Только одна нога ослаблена, остальное все- внимание и слух.  командир взвода проходит вдоль наших четырех шеренг, каждого осматривает с головы до ног. Спаси и сохрани, у кого что-то не в порядке с внешним видом.

  Лейтенант Михайлишин, вполне себе интеллигентный и добрый, однако  как-то меня отправил в день рождения разбирать замерзший склад пищевых отходов возле столовой. При этом немножко виновато улыбнувшись, что в такой день...  А потому, что в тот момент я один оказался с не отработанным нарядом. Он безупречно службу несет, всегда выбрит до синевы, приветлив, но строг. Первый год офицером.
 
 Сержант наш Краснов увереннее, смелее. Он уже второгодок, строго глядит на каждого с видом, что он знает, что будет с тем, кто собьет ногу на марше, или споткнется. Сам он ходит- дай бог каждому, за то и в учебке остался, а нас презрением давит, когда смотрит на неуклюжие старанья на занятиях. "Ну что ты, как цицарочка?"
 Лицо у него, как у девицы красной округлое красивое, над губой еле заметный пушок, голос сильный, задорный, выговор чистый.

  Снова над плацем звучит возглас Кулева: "Полк, смирно! Мы замираем...

  "К торжественному маршу, поротно, дистанция на одного линейного...
 
 -Линейные...-.

  От первого взвода первого батальона отделяется колонна линейных человек шесть,  и марширует вдоль бордюра плаца, оставляя через восемь шагов по одному.

 -Первая колонна прямо, остальные на пра-во!"
Первая колонна-это и есть его батальон номер один.
 Раздается краткий звук приставленных сотен солдатский сапогов.
 
  "Шагом арш!"
  Барабанцик ударяет со всей силы по своему инструменту, гремят трубы

   И пошли...
 Не доходя до трибуны метров десять, первый взвод рычит: " И  раз", и целая рота, несколько взводов одновременно:
 Руки по швам, поворот головы вправо подбородки к небу, носок оттянут и оглушительный ритмичный топот, впрочем, топот ощущаешь ногами,а слышишь ритм, создаваемый оркестром. Играют марш. Какой именно, да откуда мне знать, бравый и громкий, так, что когда мы проходим мимо здания комбината бытового обслуживания, то закладывает не только левое ухо со стороны плаца, где оркестр отрабатывает свой хлеб, но и справа, эхом от дома.

 "...И стояли барышни у обочин, им солдаты нравились очень-очень...", приходит на ум песня о любви, когда я вижу красивенькую молоденькую офицерскую жену.
 
"Вот, думаю,- пришла с утра пораньше поглядеть на своего милого, а заодно и нам глазки построить." Она стоит на краю газона под липой и улыбается снисходительно и приятно.  Очень не хватает нам таких улыбок в повседневной жизни, рад всякому женскому лицу. 
 
 А нам еще надо топать метров сто. Потом можно оглянуться назад и видеть, как идут мимо трибун другие взвода и роты.
  Когда потеплело и вместо ушанок, мы стали надевать фуражки, да в солнечное утро, при команде "И раз", и повороте голов, околыши одновременно разворачивались на девяносто градусов и вверх, так, что захватывало дух от этой синхронности и блеска. Блестят инструменты оркестра, ремни и кокарды, сияют молодые лица. Вся рота, как один человек поворачивает  свои головы вправо,  и поедает глазами старенького, но весьма бодрого и крупного полковника, а с ним и  прочих дядек высокопоставленных на трибуну. Экая забава для них, должно быть?

  Далее следуем на учебный цикл, а там и разборки. Майор Усенко, у которого, казалось глаза не ведали сна, красные и на выкате, орлиный нос-  пойдет вдоль взвода, нагнув голову, как Наполеон из кино, нарочно ссутулится, руку заложит под лацкан шинели,и сверлит каждого взглядом.

 Впрочем, нормальный был, справедливый, понапрасну не наказывал. Но, уж если огорчали, так не щадил.
 Вначале учебы были стрельбы. Ну и я, в числе еще нескольких горемык, не попал ни разу. Он сильно гневался,  сам повел нас вечером  упражняться,  по снегу ползти на позицию заставил. А мы все равно плохо отстрелялись... Досадно было так начинать, и страшно же, а ну, как вообще не научусь попадать, не ведал, что оно нам и  не пригодится. 
  При стрельбе надо же состедоточиться, все мысли прочь, только мишень и спусковой крючок, а у меня  же  закрывается и  второй глаз, при нажатии на курок, еще с гражданки запомнил, когда из ружья стрелял.
 Ну и тогда. день был пасмурный, да запоздали, в спешкке... Стрельбы были ночные, вроде как днем мы уже умели. Ну а что, попробуй попади в темноте. Он же психовал, орал как-то сипловато в нос...
 "Молоко, я вам покажу молоко".
Гневался он и тогда, когда на учебном цикле мы "столбенели" при контрольных заданиях в работе с техникой. Вот эта строгость, кажется, не способствует усвоению материала при учебе. Я же теряюсь всегда, потому и в строевой были проблемы, и в учебе.
 Теперь-то все это кажется игрой, а тогда имело эффект и большое воспитательное значение. Хорошая школа.