К торжественному маршу, поротно...

 Казалось бы, что такого, построились прошли, ан нет, красиво, волнительно, гражданские приходили смотреть!
 Еженедельные торжественные построения всей учебки по средам ввели  вскоре после присяги. Командиры и без того были люты и тормошили нас, несчастных курсов, как шенков по этому поводу. Упаси бог получить замечание от командира части, Усенко сдерет шкуру с любого. Ох и рвачуга был, а оно и правильно, если тебе поручили подразделение, так что дурака-то валять, надо дрючить, чтобы шелковые были ребята, чтобы не краснеть, да не оправдываться.
По сути, ничего такого необычного и не требовалось от нас, единственно, собранности и повиновения, однако, дико было по началу, ведь обращаются с тобой, как с животным, вроде бы: " Эй, воин, как фамилия? Стой там, иди сюда..." Но, если разобраться, опять альтернативы нет. Ведь если каждому начать объяснять, как ему себе вести, так слов не хватит, А если построить всех, да скомандовать, все становятся послушными и веселыми. Скажешь: "Запевай"- поют. Все, и забияки откровенные и бандюги бывшие, поют, как миленькие и ногами топают одновременно и звучно.
 
 Разводы общеполковые были каждый день, но по средам построение было особенным.  Солнце перевалило на лето, и с каждой неделей, светало раньше, так что скоро вся процедура была отчетливо видна от начала до конца, не то, что зимой, когда незаметно появлялся оркестр и выстраивался напротив освещенной трибуны, как приходил командир со свитой. А в марте и вовсе все это мы видели, так как с завтраком управлялись чуть раньше, и кучковались невдалеке от плаца.
  Вот топает музыкальный взвод со стороны КПП. Эта публика ленивая, они не маршируют, не стучат каблуками. У барабанщика шинель до пят, и огромный барабан. Он держит его так, что едва не волочит по земле при передвижении, а уж когда играет, то ставит его и стучит своими палками так, что в кишках отдает. Следом трубачи и прочие инструменты в количестве человек двадцати пяти. Спереди высокие, далее пониже. Они выстраиваются посреди плаца и начинают разыгрываться.
  Вот Кулев продвигается мощной своей фигурой со стороны размещения первого батальона, там и еще подполковники- командиры других двух батальонов. Ну и сам Петренко, полковник хотя и на генеральской должности. С ним штабные, иногда, кто-то из Москвы, многие с лампасами. На них каракулевые серые папахи, поступь важная, степенная.
 По мере приближения руководства, стоящий перед всем строем Кулев, напрягается всею своей фигурой и зычно, отрывисто, взволнованно командует: "Полк, становись!" Мы уже давно стоим, но теперь уже прекращается галдеж, быстренько подбираются животы,  выпячиваются груди, и поднимаются подбородки.
  Плац огромен, есть где разместиться трем батальонам в колонну по четыре, и еще остается столько же. Построены шеренгами повзводно, справа- командир и зам. его сержант. Во главе роты стоят Усенко, и с ним командиры первого взвода. За нашими спинами здания казарм. Звуки плаца повторяются эхом, и лишь в промежутках, меж трехэтажных построек улетают в город и окрестности. Комаднир первого батальона Кулев резко и подобострастно произносит: "Парад, равняйсь, смирно, равнение на средину"- он рывком подносит согнутую в локте с вытянутой ладонью руку к виску, делает на носке и пятке разворот в сторону идущего к нему командира части, грузно ступает несколько шагов, останавливается и когда встает и принимающий, докладывает:

 "Товарищ полковник, полк для прохождения торжественным маршем построен. Командир первого батальона, подполковник Кулев". Фигура его тучная, плотная, грудь от подбородка до колен, и облик его сильно напоминает большой куль. Так каждый с правою рукой у виска, они оба делают разворот на месте в сторону строя, и командир полка по- отечески громко произносит: Здравствуйте, товарищи курсанты. В ответ, после короткой паузы, на выдохе звучит: "Здра... жела... това... полковник!".
   - "Вольно",тихо, но слышно удовлетворенно говорит командир части, и вслед за ним Кулев громко повторяет команду, резко опуская руку.
   Петренко и другие поднимаются на неприметную небольшую трибуну, комаднир взвода проходит вдоль наших шеренг, каждого осматривает с головы до ног. Спаси и сохрани, кто не почистил сапоги не побрился, или воротничок не подшил. Он первый год служит офицером, ему никак нельзя налетать на замечания- сам безупречен, выспавшийся, свеж и выбрит, затянут в ремни, грудь колесом.
 Сержант наш Краснов увереннее, нахальней. Он уже второгодок, строго глядит на каждого с видом, что он знает, что будет с тем, кто собьет ногу на марше, или споткнется. Сам он ходит- дай бог каждому, за то и в учебке остался, а нас презрением давит, когда смотрит на неуклюжие старанья на занятиях. "Ну что ты, как цицарочка?"
 Лицо у него, как у девицы красной округлое красивое, над губой еле заметный пушок, голос сильный, задорный, выговор чистый.
 Снова над плацем звучит возглас Кулева: "Полк, смирно! К торжественному маршу, поротно, дистанция на одного линейного...- Мы снова замираем в строю. Половина периметра плаца занята курсантами. Впереди первый батальон, далее- мы, и третий.
 
 -Линейные...-.
 От первого взвода первого батальона отделяется колонна линейных человек шесть,  и марширует вдоль бордюра плаца, оставляя через восемь шагов по воину.
 -Первая колонна прямо, остальные на пра-во!"
 Раздается краткий звук приставленных сапог тысячью человек, как одним.
 "Шагом арш!"
  И пошли... Не доходя до трибуны метров десять, первый взвод рычит: " И  раз", и целая рота, несколько взводов одновременно:
 Руки по швам, поворот головы вправо подбородки к небу, носок оттянут и оглушительный ритмичный топот, впрочем, топот ощущаешь ногами,а не ушами, потому, что грохает барабан, и звучат трубы. Играют марш. Какой именно, да откуда мне знать, бравый и громкий, так, что когда мы проходим мимо здания комбината бытового обслуживания, то закладывает не только левое ухо со стороны плаца, где оркестр отрабатывает свой хлеб, но и справа, эхом от дома.

 "...И стояли барышни у обочин, им солдаты нравились очень-очень...", приходит на ум песня о любви, когда я вижу красивенькую молоденькую офицерскую жену. - Вот, думаю,- пришла с утра пораньше поглядеть на своего милого, а заодно и нам глазки построить." Она стоит на краю газона под липой и улыбается снисходительно и приятно.  Очень не хватает нам таких улыбок в повседневной жизни там, рад всякому женскому личику.
 А нам еще надо идти метров сто. Потом можно оглянуться назад и видеть, как идут мимо трибун другие взвода и роты.
  Когда потеплело и вместо ушанок, мы стали надевать фуражки, да в солнечное утро, при команде "И раз", и повороте голов, околыши одновременно разворачивались на девяносто градусов и вверх, так, что захватывало дух от этой синхронности и блеска. Блестят инструменты оркестра, ремни и кокарды, сияют молодые лица. Вся рота, как один человек сворачивает  свои бошки вправо,  и поедает глазами старенького, но весьма бодрого и крупного полковника, и иже с ним прочих дядек высокопоставленных на трибуну. Экая забава для них, должно быть?

  Далее следуем на учебный цикл, а там и разборки. Майор Усенко, у которого, казалось глаза не ведали сна, красные и на выкате, орлиный нос-  пойдет вдоль взвода, нагнув голову, как Наполеон из кино, нарочно ссутулится, руку заложит под лацкан шинели,и сверлит каждого взглядом.
 Впрочем, нормальный был, справедливый, понапрасну не наказывал. Однажды, нас несколько человек, кто плохо отстрелял, заставил ползти по пластунски по снегу на позицию, при повторном упражнении. День был пасмурный, да запоздали, я все равно промазал. Ну а что, попробуй попади в темноте. Он же психовал, орал как-то сиповато в нос... "Молоко, я вам покажу молоко". Страшно было. Ведь он мог до трех суток упрятать на губу, ну и нарядов- сколько пожелает.
  А работать было где. Однажды в день рождения послали меня убирать смерзшийся склад пищевых отходов, и при этом командир взвода посочувствовал. Я же чуть не заплакал. И нарядишко-то был за пустяк какой-то, а пришлось отрабатывать в такой день.
 Теперь-то все это кажется таким жалким и смешным, а тогда имело эффект и большое воспитательное значение. Хорошая школа, в общем-то.