Трэш

Завелась такая дурацкая тенденция – каждый молодой, неоперившийся журналист первой своей темой избирает почему-то чистоту городских улиц. Вот, подойдите к молодому, сопливому журналисту и спросите у него: «Ну, о чем ты, поросль, писать собрался?», он почешет затылок, шмыгнет носом и скажет: «Об улицах замусоренных».  И чего им всем дались эти замусоренные улицы? Чего им все неймется? Увидит один такой, бутылку бесхозную под лавочкой, так затрясется весь сразу, побледнеет и тут же, сидя на лавочке, начнет гневную статью писать, с оригинальным и лихим заголовком, вроде: «Авгиевы конюшни», или «Чистота – залог здоровья».
Я вот наоборот считаю, что у нас в городе уж слишком чисто. Это-то и есть самая настоящая проблема, об этом надо писать, это нужно критиковать и высмеивать. Поясню почему.
Я чертовски люблю мусорить. Просто обожаю. Хлебом меня не корми, дай намусорить и изломать беззащитную государственную собственность. Бутылочные осколки, окурки, пустые упаковки от сухарей и чипсов, бумажки с ненужными номерами телефонов, одноразовые ручки, батарейки, книги Дарьи Донцовой и Татьяны Устиновой – весь этот мусор сыплется из меня, как из рога изобилия, и сыплется с дьявольской точностью прямо мимо урн и мусорных баков.
Невинные таксофонные будки, почтовые ящики, банкоматы, скамейки, лампочки в подъездах и прочая муниципальная утварь, дрожат, завидя мой грозный силуэт на горизонте. Таксофону я оторву трубку, почтовый ящик подожгу, а с банкоматом сделаю такое, что ужаснется вся святая Русь, а вместе с ней Европа, Азия, Америка и даже канибалы Африки заплачут от страха.
Питаюсь я исключительно для того, чтобы справлять естественные нужды, больших и малых калибров где попало. Только где попало и нигде более. Сидишь, бывает, дома, захотелось вдруг до ветру сходить, так иду я не в персональный ватер клозет, а в соседний подъезд, или в свой, для разнообразия.
А как я люблю на стенах писать! Тут меня за уши не оттащишь! Напишешь, бывает «…», или скажем: «…», ну, в крайнем случае: «…», или тот же самый: «…», и такая радость сразу, так приятно на душе делается. Думаю даже Пушкин в болдинскую осень такой радости от творчества не испытывал, какую я испытываю, написав: «…», фломастером, или просто нацарапав его на двери подъезда.
Но вдруг, все эти незамысловатые радости стали мне недоступны. Я не помню точно с чего все началось, как подкралось ко мне несчастие. Не помню. Я был опьянен своими антиобщественными достижениями, успех вскружил мне голову и я утратил способность к простому аналитическому мышлению.
Кажется, что сперва стал пропадать с улиц оставленный мной мусор. Если раньше я, допустим,  разбивал бутылку об фонарный столб, то мог потом со спокойной душой прийти к этому столбу через неделю или две и увидеть под ним осколки той самой бутылки. И мне сейчас же вспоминались счастливые мгновения, когда я разбивал эту бутылку, и слезы умиления подкатывали к горлу, и я мог тогда умереть со спокойной душой, потому как точно знал: да, я оставил потомкам скромную весть о себе, мое имя не канет в Лету, не забудется в череде постных имен моих современников.
Но теперь! Теперь, стоит мне разбить бутылку и поднять в упоении глаза к небу как осколки исчезают! Когда они исчезли в первый раз, я принял все произошедшее за галлюцинацию и рассмеялся. Я взял спокойно вторую бутылку, разнес  ее вдребезги, воздел глаза к небу, потом опустил их и увидал, что осколки вновь исчезли! Я достал третью бутылку, без всякого вдохновения, методично, молоточком кокнул ее и стал смотреть что будет. Вдруг, как ветер, как мысль, как молния пронесся над осколками дворник в оранжевой жилетке и осколки исчезли так быстро, что я даже не успел разинуть от удивления рот или хотя бы издать какое-нибудь матерное междометие!
Я пробовал рисовать фломастером на стенах ларьков и дверях трамваев, но пресловутый, молниеносный дворник вероломно уничтожал все мои творения тряпкой за долю секунды.
Я пытался оторвать трубку таксофона, но она не отрывалась. Я тянул ее, я кусал ее, я ее резал и висел на ней, как Тарзан из романа Эдгара Берроуза, но все было тщетно. Видит Бог, я хотел поджечь почтовый ящик, и я непременно бы поджег его, но неравнодушный почтальон разбил мне физиономию и торжественно поклялся никогда не приносить мне писем и газет. Я жаждал изувечить банкомат, но милиционер взял меня за плечо и улыбаясь отвел в сизо. Так что не содрогнется святая Русь, не испугаются Европа, Азия и Америка, и каннибалы Африки так и не проронят за всю жизнь ни единой слезы.
О естественных нуждах вообще и говорить нечего. Какие там большие и малые! Не смешите меня! Один мой друг объелся немытых бананов и чуть не лишился рассудка, бегая по Магнитогорску в поисках укромного места. Он так его и не нашел. В каждом укромном месте сидел или милиционер, или работник ЖЭКа, или представитель народного ополчения, которому просто-напросто надоел ароматный туман, нависший над палисадником, после таких вот, как мой друг, досужих визитеров.
Подъезды все закупорены железными дверьми с кодом. Как ни бился мой друг, как ни стонал, как ни плакался жильцам по домофону – в подъезд ему было войти невозможно. «Нет» – отвечали жильцы из домофона, а одна старушка даже пульнула в моего друга картошкой.
Облегчить тело и душу моему другу стало возможным только за чертой города. Где-то в лесочке, под Агаповкой мой друг нашел утешение и негу. Конечно ему было намного ближе прийти домой и там найти, и утешение, и негу, но я же говорю: затмение нашло на человека, чуть рассудка не лишился.
Вот, разрушена вся моя жизнь! Полюбуйтесь. Я лежу на кровати и плачу, как младенец. Я пытался гадить в своей квартире, но это не то. Нет размаха, нет широты, простора где можно размахнуться моему злому гению. Я лежу на кровати и плачу, а чистый город, кишащий дворниками, смеется надо мной, и над моей трагедией.
 
P. S. Один неумный человек сказал мне, на мои отчаянные речи: «Это просто ко дню города лоск наводят. Не бойся и утри слезы, через пару дней никто ничего не будет убирать, мыть и караулить нуждающихся в кустах сирени тоже никто не будет». Я плюнул неумному человеку в очи. Как же! Не будет никто убирать! Ха-ха! Будут, будут убирать, как это не прискорбно. Будут вовремя опустошать урны, будут с мылом мыть стены подъездов, будут, как огалтелые шуровать метлами по асфальту. Все это будет! Дворники так просто не сдаются!
Данила Михалыч 27. 06. 2006.