Геронимус

  …Я звал его про себя Геронимус, хотя и не знал ни его имени, ни его фамилии. Мы учились в одной школе, он в одном классе, я в другом. Он всегда пробегал мимо, окрылённый какими-то своими мыслями, идеями. Я обратил на него внимание, так как считал его себе ровней, таким же способным, но не получающим внимания и любви своей семьи. Всё это работало у меня где-то в подсознании, и выдавало результат: «своего поля ягода». Он бегал в таких же, как и я, серых, самых дешёвых рубахах, и тёмных брюках, на ногах стоптанные туфли. Почему «Геронимус», не понимаю до сих пор, просто из какого-то произведения выскочила эта цепкая кличка, или где-то услышал в детстве, и это запало мне в память. Несомненно, что он был в чём-то особенным, но жилось ему несладко. Мой дружок Юра, который знал всех в школе и имел много приятелей и знакомых, рассказывал что-то о нём, что у меня к Геронимусу симпатии не вызывало. После восьмого класса Геронимус ушёл из нашей школы, и Юра рассказал мне, что тот поступил в школу рабочей молодёжи, находившейся недалеко от нашей. Изредка встречал я Геронимуса, возбуждённо пробегавшего по нашим улицам с просветлённым и отрешённым лицом, ничего вокруг не замечающего. После школы я поступил в университет, женился, потом отслужил в армии и, вернувшись в свой город, пошёл работать в научно-исследовательский институт недалеко от дома.
     В институте я встретил некоторых знакомых, а также и Геронимуса, который начал работать здесь, ещё учась в школе рабочей молодёжи. У него был солидный рабочий стаж, сначала он работал аппаратчиком, обслуживал установки, окончил заочно школу и университет, затем стал инженером – рентгенщиком. В свободное от работы время он выпускал стенгазету своей лаборатории. В неё он помещал остроумные и едкие заметки, свои стихи и даже небольшие поэмы. Проработав три года инженером, я поступил в аспирантуру по теорфизике к «светилу» нашего института, и вскоре перешёл на работу в физическую лабораторию. А через год в эту же лабораторию перешёл и Геронимус. Теперь-то я узнал его настоящее имя и фамилию, и подтвердил мои предположения об его семье, которая к нему не очень-то благоволила. У него была смешная фамилия, и сколько раз над ним подшучивали из-за этого, несть числа. Уже работая в институте, я начал писать стихи. Любовь к стихам я унаследовал от моей бабушки, которая показывала мне в детстве свои первые опыты по этой части, постоянно старалась сказать что-то в рифму, вспоминала стихи Тычины, Апухтина. Глядя на её стихи, я понимал их несовершенство, и как-то сказал себе, что если уж буду писать стихи, то лучше, чем она. И вот теперь, после трудов над диссертацией, почувствовав в сердце боли, почти насильно отосланный женой, я уехал в дом отдыха, где у меня наконец-то  появилась уйма свободного времени. А поскольку я, как двигатель на холостом ходу, взрёвывал от избытка энергии, то часть этой энергии направил в русло сочинительства. Будучи спринтером по натуре, я был не способен часами высиживать «яйца» прозы, и принялся за поэзию. Бумага всё стерпела, Муза была ко мне благосклонна, хотя поначалу и не баловала перлами. Начав с поздравительного жанра, перешёл на природу и даже философию. Вернувшись в институт, я уже считал себя почти маститым стихотворцем - стенгазетчиком. Как раз в это время к нам в лабораторию пришёл ещё один стенгазетчик, который живо меня поддержал в стихотворчестве. Часто, стоя в очереди в столовой, мы писали с ним на пару стишки – буриме. Иногда к нам присоединялся и Геронимус, прибавляя нашим стишатам блеску. К тому времени он написал пьесу в стихах по мотивам своей работы в прежней лаборатории. И вскоре мы втроём участвовали в постановке этой пьесы на сцене нашего института.
     Личная жизнь у Геронимуса не складывалась. Рано женившись, тут же получив «на руки» ребёнка, Геронимус развёлся с женой после того, как ему в голову полетели первые ласточки: тарелки и чашки. Не дожидаясь второго звонка, он покинул этот театр трёх актёров, и в дальнейшем жил один, мирно платя алименты. После пережитого в браке он предпочитал свободную любовь незамужних, полу - замужних и просто замужних женщин, ищущих настоящее чувство у поэтически настроенного, одухотворённого Геронимуса. И женщины его действительно находили, это чувство. Таинственному обряду любви предшествовали случайные встречи в библиотеке, в коридоре, долгие беседы на разные темы, целование в губы при встрече и расставании. Словом, пирог любви подавался в совершенно готовом виде, и съедался сразу без остатка.
     Исподволь в институт проникала компьютеризация. Где-то в крупных городах, столицах уже и БЭСМы появились, а у нас в городе в заштатном институте первой ласточкой был «ПРОМИНЬ». Большой был сундук, массаракш, практически ни на что не годный. Однако институт Глушкова в Киеве не дремал, и новая модель, «МИР-2» уже была сравнительно неплохо приспособлена к общению человека с машиной, были перфоленты, магнитные карты, и экран для ввода информации в машину. Вывод осуществлялся при помощи печатающей машинки. У нас сразу же появились задачи для счёта, не говоря уж об экономистах и бухгалтерии, которые просто срослись с Машиной. Технологические процессы сразу же попытались описывать формулами, а прогноз исхода процесса с помощью ЭВМ существенно облегчался. Но ресурсов для сложных расчётов у ЭВМ МИР-2 не было, институт приобрёл ещё более мощную ЭВМ серии ЕС. Если ранее для МИР-2 языки программирования были сравнительно простыми, хотя и достаточно богатыми, а именно «АНАЛИТИК», то для ЭВМ ЕС понадобились принятые во всём мире языки, как FORTRAN, PL-1, позже PASCAL. Я заканчивал аспирантуру, готовил свою диссертацию, для расчётов и построения графиков вовсю «пасся» на ЭВМ ЕС. Там же стал появляться и мой старый знакомец Геронимус. Он тоже готовил диссертацию, как соискатель учёной степени кандидата физмат наук. Занимался он исследованием структуры кристаллов рентгеновскими методами, иногда спрашивал моего совета. Я же никогда своими проблемами с другими не делился, предпочитая свои трудности преодолевать в одиночку.
     Пошли восьмидесятые годы уже прошлого столетия, я защитил наконец-то выстраданную диссертацию, а вот у Геронимуса с этим возникли проблемы. Его работа близилась к завершению, но у него появились родственники за границей, от рекомендации Геронимусу со стороны компетентных органов, отказаться письменно от «порочащих» его связей, он отказался с возмущением. И дело о его предстоящей защите заморозили. Я был тогда профоргом нашей лаборатории, и пошёл к нашему боссу за него слово замолвить.
Слово моё упало, но почему-то не пропало, как водилось раньше, а через некоторое время Геронимусу всё же разрешили защищаться. И он вскоре тоже защитил степень кандидата. К тому времени у него появилась постоянная подружка, которая готова была часами просиживать у него дома, ожидая смены «гнева на милость». И таки высидела женитьбу с моим давним знакомцем. Сразу после перестройки они поженились, и Геронимус перешёл жить к жене. Потом он рассказывал нам, что женщина до женитьбы ничего общего не имеет с той же женщиной, но после женитьбы. Вскоре дела жены Геронимуса пошли в гору, а ещё через пару лет они развелись, и Геронимус вернулся в свою прежнюю квартиру и жизнь.
     Так вот, чуть раньше грянули совсем иные времена. Перестройка внезапно началась, и сотрудники, много и полезно о ней говорившие, первыми потянулись за бугор. Но, странное дело, Геронимус и не помышлял о переселении тела в иные просторы, ибо душой сросся с нашей ненькой - Украиной, и удачно вписывался также и в новые хозяйственные отношения. Тогда как чистые теоретики, вроде меня, постепенно осыпались с засыхающего древа украинской науки, практики приспосабливались, и не то, чтобы процветали, но не бедствовали. Геронимус так и остался работать со своим прежним начальником. Заказов на рентгеновские исследования было много, а практически все сотрудники разбежались в частные фирмы, вот и работали вдвоём начальник и его бессменный подчинённый. Стенгазеты теперь потеряли смысл. Раньше, в советские времена, начальство закрывало глаза на подготовку её к вывешиванию в коридоре в рабочее время, а теперь хочешь – выпускай после работы. Геронимус и раньше писал стихи «в стол», а теперь, после короткого перерыва, связанного с неуверенностью в завтрашнем дне, он оправился и продолжал это богоугодное занятие...
     Теперь ему 61 год, он так и живёт один, но в глазах его иногда мелькают искры того, давнего: отстранения от земной юдоли. А его вдохновенный профиль с подстриженной бородкой всё ещё привлекает, как и прежде, бывших красавиц, а ныне пожилых бабушек, восхищаться им и его поэзией, стихами и поэмами, которые он недавно опубликовал в своём поэтическом сборнике.

27 мая 2009 г.