Жмурки

               

Ирина и Галя – сёстры погодки. Метиски – в них  четверть таджикской крови. Чудо – как хороши. Гале 12, моя ровесница, Ирина – на год постарше. Светло-каштановые волосы Гали золотятся на свету, смуглые предплечья и груди покрыты белым пухом, словно припорошены снегом. Ирина мечтательней и строже, мастью чуть потемней, и формы более развиты, всё-таки на год постарше.
Когда Набиевы приходили к нам в гости , взрослые садились трапезничать за накрытый в гостиной стол, а я с девчонками играл в спальне в жмурки. Водящему завязывали глаза полотенцем, и он должен был кого-нибудь поймать, кого поймали и опознали – сам начинал водить. Идея с полотенцем прожила недолго, поскольку можно было подглядывать в щель, задрав голову. И тогда дополнительно мы стали выключать свет. С полотенцем на глазах, да ещё в темноте не очень-то поподглядываешь. Ориентировались на шорохи и звук дыхания,  замирали, когда водящий проходил в сантиметре от тебя, или тихо отходили с его пути. В обоих торцах длинной и узкой комнаты стояли кровати, и при определённой сноровке можно было загнать девчонок к одной из них и там поймать. Но поймать – мало, по правилам надо было угадать – кто. У девчонок с этим проблем не было, а вот у меня… Они стояли, замерев, стараясь ничем себя не выдать, а я пытался различить их на ощупь: трогал грудь, осмелев, стал залезать под платье. Медленно проводил рукой по тыльной стороне бедра, утыкаясь в трусы, поднимал резинку и ощущал под пальцами лохматый лобок. Когда  мои руки возвращались к груди, я чувствовал подушечками пальцев, как сильно бьётся под ними чьё-то сердце. На самом деле, я давно знал, что это Ирина, поскольку грудь у неё была побольше, но мне так хотелось ещё поводить, что я лукавил:
- Галя! – кричал я и снимал полотенце.
Галя включала свет, и я с деланным  удивлением на лице обнаруживал свою ошибку. Сестрёнок всё это жутко смешило. Свет выключали, и я снова начинал водить. На этот раз я пошёл в сторону Гали, обогнув шкаф и стараясь не удариться в темноте. Галя стояла на кровати и её выдали некстати заскрипевшие пружины. Я уткнулся головой прямо ей в живот, обхватил руками её ягодицы под платьем и медленно стал стягивать с неё трусы, заворачивая их в трубочку. Моя голова оказалась у неё под подолом, и  уткнувшись носом в щёточку её лобка, я ощутил запах свежей, только что вынутой из солёного раствора  брынзы – запах её возбуждённого влагалища.
- Что это вы тут делаете в темноте? – Открылась дверь и щёлкнул выключатель. Я едва успел отпрянуть:
-В жмурки играем.
- Ну, ну, - с сомнением хмыкнул Галин отец, - смотрите, не заиграйтесь..
И как в воду глядел.
(Мелькает перед глазами сумбурная нарезка воспоминаний: мы с Галкой под прядями плакучей ивы, с ветвями настолько тонкими и гибкими, что можно заплести их в косы и качаться, как на качелях. Они опускались почти до самого бетонного арыка и укрывали нас от посторонних, когда я проводил её вечером до дома и не отпускал, пока она, краснея от стыда, не опустилась на колени и не отсосала, а потом, не говоря ни слова, побежала к своему подъезду;
 на полу их гостиной, когда медленный танец под стереосистему незаметно перешёл в еблю, которую прервал звонок в дверь – вернулась её мама, и через минуту под её удивлённым взглядом мы танцевали, как ни в чём не бывало, но вот беда: моя майка была почему-то одета швами наружу, а шорты – задом на перёд;
 на ленинабадском городском пляже, держась одной рукой за железный буёк и борясь с течением, у всех на виду и не видимые в воде, когда я прижался к её спине и кончил, едва успев вставить;
 на плоской крыше общежития рядом с её домом, под ослепительно звёздным небом;
 в зарослях камыша на Сыр-Дарье во время рыбалки, где ноги уходили по щиколотку в мягкую тёплую глину, где давали стоячка, и чёрная грязь постепенно засасывала и не хотела отпускать, и мы с трудом выбирались из камышей, перепачканные и довольные, с двухкилограммовым змееголовом, снятом с тройника нехитрой снасти.
 И потом, много позже, в одиночной камере бывшей Самарской губернской тюрьмы, по бедности перепрофилированной в общежитие Куйбышевского мединститута, где вместо коридоров – грохочущие под ногами железные трапы и лестницы, а между ними – над гулким колодцем внутритюремного пространства сушилось на верёвках постиранное женское бельё.) – Всё это было потом.
   А пока мы играли в жмурки.