Игра В Буримэ

                ИГРА В БУРИМЭ
 Ну что такое зонт?  Простое изобретение человечества, уж гораздо проще велосипеда, тем более мобильного телефона.
 А оказывается все началось с зонтика. Простого большого мужского зонта, который ей приходилось брать с собой, когда она ехала работать в «ужасное далеко». В лихие 90-е нужно было выживать, и когда ей предложили  вести хореографический кружок в школе, далеко за городом, она  с радостью согласилась.

 Утром, когда мряка, а потом дождь и даже самому сангвиническому человеку становится тошно, она стояла на остановке и думала, что все  кончается быстро (пугающе быстро),  и скоро, совсем скоро она уже будет ехать в автобусе назад и шутить с коллегами, и слушать рассказы  фельдшера Кости о его большой собаке, слушать внимательно, чтобы не думать- что же там дома? И не случилось ли чего?- потому что дома две маленькие девочки одни целый день, и что они делают неизвестно, и не дай Бог, чтобы с ними что-то случилось.

А пока предстоял длинный и трудный день. Автобуса ждала не она одна. Стояли под зонтами доктора большой туберкулезной больницы, которая находилась  в поселке, учителя, стояли крестьяне- уехать служебным после своих распродаж на рынке. Немного с стороне стояли какие-то работяги в мокрых куртках, ехавшие на стройку. Почти все хмурые и серые  лицом и одеждой.

  У угла хрущевской пятиэтажки, пытаясь спрятаться от дождя, стоял какой-то незнакомец в светлой штурмовке.
-Вот уж нашел, что надеть в эту дыру.
У нее, хоть и новое, специально купленное, пальто было темно-синего цвета (темное, оно не может быть грязное), а в сумке резиновые сапоги (добраться до школы) и лосины с чешками (для репетиции).

А дождь сеялся. По его рыжим волосам капли стекали так, что тонкие пряди намокали прямо на глазах, сеялся и по выпуклому лбу, заливая притемненные очки росой. Он еще был и без головного убора.
-Как любят у нас говорить – в упор не вижу. В упор она его не видела, но все равно сказала
- Идите под зонт. Неизвестно, когда еще Вася приедет, промокните до ниточки.
Невысокий , но стройный, он  подошел и  встал рядом.

Что еще? А больше ничего. Ничего не сохранила ее память, а его сохранила все. Теперь уже не расспросить, как это было. Одно помнится- он часто повторял
-Ни одна живая душа (душа ли?) не предложила спрятаться от дождя, одна ты. Помнишь?
-Прости, ну не помню я. У меня впереди фестиваль был, а танцы не поставлены. И не обольщайся на свой счет, сделай милость. Я бы и другому предложила.
-Даже, если бы не я?
-Ну конечно, не мокнуть же человеку.

Голова ее лежала на его плече, говорить было трудно- бесконечные поцелуи не давали открыть рта.
-М-м-, пусти, правда не помню.
-Нет, этот зонт был только мне,  ну, я хочу так думать.
-Ну и думай, а я совсем не помню ничего про  зонт.
-Ото ж бо! Я ей внушаю, какая она  нежная ,милая добрая, а ты заладила как попугай- не помню, не помню.

-Нет, я помню.
-Что?
-Как ты рассуждал про Харона, кроме меня никто не обратил внимания, а мне стало так смешно. Когда ты сказал- в Аид в маленький котлованчик и из Аида  из  маленького котлованчика, исключительно на лодке Харона. Я одна расхохоталась. Супер!
-А про тебя мужики говорили, когда ты читала свои умные книжки
-Зачем эта интеллигентка, мля, сюда ездит. Сидела   бы  тетка  в кресле, в тепле, блин,   читала, раз на умняке.
-Я не только умная, я еще и элегантная. И  не тетка, а  пожилая девушка. Знаешь, как у Маршака- моя бабушка работает девушкой на телефонной станции.
……………………………..
-Ага, знаю. Ты ведь не устала?
-Нет.
-Скажи,   что выполнишь мою просьбу,  и сделаешь.
-Что?
-Нет, скажи.
-Да что?
-Батман фраппэ. Помнишь, ты показывала эти удары вытянутой стопой по щиколотке.
-Ты что? Обалдел?  Да мне на работе эти батманы надоели.
-Ну я прошу. У меня внутри все обрывается, когда я смотрю на эти  молниеносные удары. И как ты сразу вытягиваешься вся в ниточку.
………………….
-Боже мой, какие у тебя красивые ноги, давай я одену тебе носки, мне кажется тебе холодно. Вот поцелую каждый пальчик и одену.
-Да, ноги- то может и красивые,  а голова 2 уровень, а у тебя 7, как у Орасио.
-Кортасар говорил, что сошел бы с ума, если б не написал «Игру». Я тоже когда-нибудь сойду с ума. Впрочем я уже сошел из-за тебя «Но любовь, какое слово…»
-Не читай наизусть, я знаю. Это печально, наверное,  но я заедаю твою жизнь.  Моста нет и не будет.  У Саади лучше- мое сердце ушло из рук и я сказал уму –прощай..
-Боже мой, счастье мое, ты и Саади знаешь.
-…………….
-Лев Толстой Горькому сознавался, что в молодости он был неутомим. Ты тоже неутомим- у меня уже дрожат ноги.
Она отворачивалась к полке с книгами.
-Ну что ты, любимая моя?
-Ничего, это грех.
Он брал ее за голову, всматривался в лицо и спрашивал
-Неужели грех, но …. Но ведь какой сладкий
-Не говори пошлости. Что ты , прямо как в совковой попсе.
-Молчу, молчу.
И неистово обнимал, когда она начинала вздрагивать. Ну вот вздрагивала и все. А он говорил ей, что лучше этого ничего нет в жизни.
Они начинали смеяться , а потом она говорила
-Я есть хочу.
Он шел на кухню за чем-нибудь, улыбался и называл ее прожорливой гусеницей.
-Вот видишь, как хорошо, что я не твоя жена, а то бы я тебя по миру пустила.
-Нет, скажи, что – ты моя.. Скажи- я твоя.
-Не скажу, я – ничья. Я сама по себе, как кошка. Это будет правдивей. И потом не забывай- у меня семья.
-Ох, Боже мой, да я ни секунды этого не забываю, в том –то и горе. Но сейчас  ты моя, я так хочу.
-Хочи.
……………..
-Поставь  «Оcean gipsi», а потом Колыбельную. Я, правда, устала. Ты как неистовый Виссарион, помнишь учили по литературе. Неистовый. Вот дурак, правда? А ваш Шевченко, хоть и гомик, все-таки поэт.
-Конечно, сюжет знаешь про казака? Он, бедняга от судьбы несчастливой решил свести счеты с жизнью, а веревки нет, колодца нет, камня на шею нет, ничего нет, так он разбежался и об дуб башкой. И … помер.
-Ха-ха,  ты это в самом деле. Неужели такая чушь? Да , это тебе не наш Пушкин: »Последний клад мой- честь была, клад этот пытка отняла». Кстати про Украину. Во как сказал, откуда только знал? И вообще вашим всем Шевчекам, Мицкевичам, Братанам, до Пушкина как до неба. Помнишь у  Зощенко:  Пушкин – это наше все.  Пушкин, Толстой, Чехов, Бунин!  Господа, вытрите сопли с вашей национальной литературой.
-У меня Кортасар, Борхес и Маркес, поняла с кем имеешь дело.
-Не патриот ты, как я  посмотрю.
………………….
Потом он вскакивал, находил кассеты и в комнате звучало «Ocean gipsi were you?»- изумительной красоты мелодия и аранжировка Риччи Блэкмора. (Они оба понимали англ. язык).
-Че, какая музыка, какая музыка, это тебе не «Полонез» Огиньского.
-Знаешь, если бы я не прочла внимательно Кортасара, половины бы изтого, что ты говоришь, не понимала.
-Эт-т точно. Ну, милая моя, давай еще.
-Что?
-Чтобы ты улетела и вздрогнула.
-Не говори так. Ох, не говори. У тебя, видишь, Евангелие лежит, а там что сказано?
-Что?
-Не нарушай 7 заповедь.
-А 10 смертных грехов  помнишь? Я же тебе говорил.
-Не-ка.
-А там этого нет.  Гордыня, чревоугодие и т.д.
-Не быть   мне с моим аппетитом   в Царствие небесном. У Кортасара в «Игре» в конце – небо, а у нас что- пустота?
-У нас – я тебя люблю! У тебя даже не хватит воображения понять,  К.А.К.  я тебя ЛЮБЛЮ!
-Что же, я такая тупая?
-Нет, ты самая лучшая, умная, хорошая, красивая, но все-равно – не понять. «И от меня излечишься ты скоро, недомогание с болезнью несравнимо».
-Ого, ты уже цитируешь сам себя?
-Эге ж бо. Ну что, поиграем.
 
Они играли в Буримэ, и он всегда выигрывал, его четверостишия были лучше и интереснее  на порядок. Она тоже легко рифмовала, но это было совсем не то.
-Теперь я понимаю, почему эта Танька в тебя втюрилась, хороводилась с тобой, как и я. Ты ей тоже сонеты писал?
-Нет, и напрасно проболтался. Не вспоминай. Они мои друзья, я их даже называю- старые.
-Ага, а мы молодые. Мне уже 32, Ужас.
-Да ты молоденькая еще, и худенькая, мне  тебя даже жалко….

 Повыражению того же Кортасара, когда глаза на затылке, теперь она понимает, что это были одни из лучших часов ее жизни: 12 лет- блестящий собоседник, нежный, умный, добрый человек,  потрясающий любовник, острослов и поэт. Все теперь, после него кажутся скучными, неинтересными, пресными.

 Игра к классики, а в конце – небо. Теперь он на небе, а она еще здесь, на земле, с уже ненужным умением играть в  буримэ. Все. Прощай. Прости.
                О.Голубь. 11.08.08.
Генрих  Козик 
Сонеты.

Мой милый, мой любимый друг,
Цветок, расцветший на морозе,
Оставшаяся как-то вдруг
Непредназначенною к прозе.

Смеешься, злишься, спишь, идешь-
Ты хороша непоправимо.
Ты циника с ума сведешь,
Ты осчастливишь херувима.

И как посмел тобой болеть
Кащей, зачахнувший без злата,
Способный разве что жалеть,
И пресный, словно мирный атом.

Благая прихоть злого Бога.
Аминь, туда мне и дорога.
* * *
Разверзнутся пускай земные хляби,
Вострубит Ангел со свернувшихся небес,
На бледной кляче ковыляет Некто, ну а я бы
Не опечалился ничуть, в ребро мне бес.

Звезда –полынь упала бы на ногу,
Цикутой обернулся самогон,
Но я и так хромаю понемногу,
А ля то ль Байрон, то ль Эжен Ругон.

Не нужен перечень кругов Дантова ада,
Пусть скучно там, темно и горячо,
Пусть окажусь клиентом Торквемады,
Знаком его репертуар мне, ну и че?

Являя признаки отваги неземной,
Я должен знать- ты (мысленно) со мной?
             ***
В чем грех твой и вина, и ложь?
В том, что упавшего ты приласкала?
Во мне ты нуждалась ни на грош,
И потому нисколько не искала.

Но зная доброту твоей руки,
Уже о большем скучно умоляя,
Схватил ее, запрету вопреки
Я ловко голову под ласку подставляя.

И, если в этом есть вина, то только я,
Я возомнил волшебное доступным,
Самаритянка добрая моя,
Прекрасное не может быть преступным.

Виновных двое- я и ОН, ведь без него
В подлунном мире не случалось ничего.
           ***
Люблю твой голос и молчание, и шепот
В гордыне дерзкой, и за то себя хвалю,
Что мне любим твой редкий, тихий ропот
О том, что недостаточно люблю.

Люблю луну, несносное светило
За то, что под ее зеленый свет,
Ты мне мечтать о многом запретила,
Позволив не услышать твой запрет.

Люблю твой сон, бессоницу и сказку,
Врата к которой не Господь ли отворил,
Уже люблю приснившуюся ласку,
Которую еще не подарил.

Но в праве ль я, все это так люблю,
В который раз сказать- люблю тебя.
              ***
В огромной разнице меж нами чья вина?
Но только мы с тобой, как перышко и клоп.
Ты молода, красивы и умна,
А я стареющий, но глупый мизантроп.

В чем homo ты- в том я лишь гуманоид,
Не отличить мне верхней до от нижней си,
Люблю котов, яичницу, Пинк Флоид,
А ты- собак, селедку, Дебюсси.

Ты щебетунья, ты объездила пол-света,
Я – прыщ Одесский и калека в речи устной.
Ты- пчелка, я- Обломов и все это
Не драматично, только  очень, очень грустно.

И лишь одной несхожестью, наверно,
Я счастлив, суетливо, но безмерно.
          ***
Звезда полынь в медовом море,
Невеста в траурном наряде,
То счастьем даришь ты, то горем,
Амброзией и тут же ядом.

Я -в водопад,  меня – о камень,
Я -в кипяток, меня- на лед.
Зачем кастрированный пламень
Тебе, ведь твой удел- полет.

Но как унять всенощность бдений,
Предаться лени безмятежной,
Коль всякий взлет чреват паденьем,
Сколь горьким, столь и неизбежным.

Все вру. Побудь со мной, родная.
Я без тебя…-Довольно, знаю.
             ****

Когда я покажусь тебе пустышкой,
И, даже, если ею окажусь,
Игра еще не затянулась  слишком,
Поверь еще тебе я пригожусь.

Увидишь ли- тень тьмы меня коснулась,
А то и хуже- я посланник тьмы,
Игра еще не слишком затянулась
Мы все еще- не ты и я, а – мы.

Коль хладный труп лобзнешь ты на погосте,
Не обольщайся, затянулась лишь игра.
Я возвращусь, и на крылечко  в гости
Явлюсь, предотвратив твое «Ура».

Я поцарапаю местами штукатурку,
И оборву за шкафом провода,
Сонаты зазвучат дурацкой «Муркой»,
Я стану нужен без особого труда.

И я встряхнусь, как мокрая собака,
И стану вновь сонетами трубить,
Пока не знаю почему, за что, однако
Тебе меня придется полюбить.
     ***
Каким коротким оказалось мое лето,
Пока пойму, пока смирюсь- не подождало.
И как пророчески звучит теперь вот это-
Сакраментальное: «А я предупреждала».

Живу в тупом согласии с собою.
И без особых глупостей в судьбе.
Да вот делюсь я не с тобою, а тобою
И возвращаюсь от тебя, а не к тебе.

И коль Его могущество не мнимо,
Пускай ответит бесконечно мудрый Боже-
Зачем я засыпаю без любимой?
Затем, чтоб просыпаться без нее же.

В таких чудачествах, пойми, и я не волен.
Ты просыпаешься- и этим будь доволен.
             ***
Ты любишь полонезы и ноктюрны,
Считая их вершиной красоты.
А мне от них бывало раньше дурно,
Но ведь теперь их исполняешь ты.

Как чудно, опершись на пианино,
Переворачивать страницы нотной книжки,
Смотреть на десять пальчиков любимой,
И даже лучше при закрытой плотно крышке.

Нет, правда, предо мной открылась дверь
В искусство, что дарует наслажденье,
Шопен уже мне нравится, поверь,
Особенно своим происхожденьем.

Но вирус классики ворвался в мое тело,
А Риччи Блэкмор начал свое дело.
         ***
И от меня излечишься ты скоро-
Недомогание с болезнью несравнимо,
И не посмею огорчить немым укором,
Когда при встрече ты пройти не сможешь мимо.
      ***