Рыжее чудо. Глава IV. Свадьба

 Свадьба – всегда хлопотно и приятно.
Бывает она классической – это когда сочетаются двое, а пьёт родня. Или «комсомольской», когда сочетается пара или две, а приглашенных тьма. А бывает комсомольско-тараканьей, когда сочетающихся тьма, а приглашенных нет.
В первых двух случаях сначала гуляют, потом – остальное. У тараканов наоборот: сначала самое интересное, а уж потом спешат подкрепиться – восстановить, так сказать…
Мартин вышел из комсомольского возраста, и вообще ему хотелось поменьше суеты. Поэтому свадьбу решили «играть» на нейтральной территории и без выкрутасов.
Ване оказали высочайшую честь – быть дружкой Мартина. Чтобы Вы смогли оценить меру оказанного Ивану доверия, попробуйте представить наоборот. То есть, Вы идёте жениться, а рядышком, стараясь не попадать под ноги, семенит таракан – Ваш дружка с красненьким полотенцем, повязанным через какое-то из шести предплечий.
И тут с Вами здоровается один из приглашенных Вами гостей:
– Привет, Федя (или как Вас там)!
А таракан отвечает:
– Здравствуйте. Как поживаете? Я – друг. Я – свидетель. Я – юрист. Я хороший! А Вы? Вы кто?.. Кто-кто?... Я – не козёл! Я – таракан. Я – юрист. Гоша хороший. Я – друг. Что у Вас в бутылке? Шампанское по утрам пьют только свиньи. Не надо меня раздавливать, это сказал не я – ваш писатель Толстой. Гоша хороший. Кто с Вами рядом? У неё дырка в колготах. Я не козёл. Я… Тараканы не хамы, мадам. Извините – мадмуазель. У Вас дырка вон там. Не спорьте, снизу виднее! Я не нахал. Тараканы – не маньяки. А что такое маньяк? Нет, не коньяк. Тараканы не пьют по утрам коньяк. Я спросил, кто такой маньяк? Это Вы? Ах, извините… А я думал, вы мужчина… У Вас ус отклеился. Да, я рыженький! Мы все… Любите? Нет, я не мальчик. Я – таракан. Гоша хороший. Вы обронили дамский платок, Арамис! Нет, Вы! Хорошо, но у меня нет шпаги… Мадам, Вы отдавили мне… Где невеста? Где невеста? Держите невесту! Да не так, ей же больно. Заберите у жениха вилку. Не беда, что морда расцарапана – он мужчина… Тётенька, да не слушайте вы их, я же знаю, что они согласны! – Я – свидетель! Я – друг. Гоша хороший. Дайте бокал! Нет, я уже не таракан. Я – маньяк. Дайте бокал! А ты?! Харю наел, а теперь маленьких обижать? – мы придем жить к тебе на кухню! Что ж, зато клопов не будет… Мадам, сфотографируемся на память? Почему извращенец? Я же не…
Шокированные гости и оскорблённые дамы быстрёхонько рассосались. Представили «картину маслом»? А потому, что мы разные. Это я про человеков и тараканов. Там, где русскому хорошо, немц… таракану «смерть». И наоборот.
Но Ване доверились. И доверили. Потому, что любовь не ошибается. И лишь одна она правит миром.

Дата свадьбы была назначена, и Ваня готовился изо всех своих холостяцких сил. Обращаться за советами к Эсмеральде он почему-то стеснялся, и старался обходиться сам, иногда совещаясь с Мартином.
Мартин, тем временем, любовно помыл и подкрасил свой вертолёт, который был в пыли и копоти, а краска снизу покоробилась от горячих пороховых газов стартующих ракет, давеча лупивших по басурманам.
Салон кабины, дверцы, порожки, и даже выхлопная труба – всё было вычищено до блеска лично женихом. Без помощи Вани оказалось не легко: геликоптер в сравнении с тщедушным пилотом был велик. Но Мартин был не по росту упрям, а в глубине души был мальчишкой. Ему, видите ли, хотелось изумить будущего тестя, который, едва узнал про личный транспорт зятя за штуку зелёных, и проведал, что приданного собирать не нужно, быстрёхонько благословил Эсмеральду к венцу. Братец не возражал. Он уважал силу, особенно если она подкреплялась парочкой ракет, снаряженных жуткой смесью гексагена и микроорганизмов внеземного происхождения, которых возбуждал и доводил до неистовства звук чихания.

Ваня купил новую скатёрку на стол и несколько миниатюрных тарелочек – из тех, что вешают на стены для украшения. Вилки-ложки были не нужны: тараканы едят передними лапками, а в особо торжественных случаях – палочками, как китайцы.
Палочки, напоминающие занозы, Ваня нащипал из спичек и пропитал для аромата растительным маслицем. Придумал бокальчики из блистерной упаковки нитроглицерина, который приобрел в аптеке. Вытряхнув из блистера капсулы лекарства, Ваня стал вырезать пластиковые гнёздышки, уже представляя в них «брызги» шампанского. В этот момент Мартин, который сидел рядом и молча наблюдал, вдруг вытаращился на капсулы и сделал стойку усами.
Расценив реакцию Мартина по-своёму, Ваня поспешил успокоить его мысленным посылом, что «нитроглицерин» – совсем не обязательно взрывчатка, а бывает и лекарством.
На это Мартин вежливо и сухо кивнул. Он, видишь ли, обиделся ужасной недооценкой своей даровитости и образованности. И вообще, какой же таракан не знает про взрывчатый масло-глицеринтринитрат – нитроглицерин, пришедший на смену пироксилину, совсем не сложный в изготовлении, но не имевший широкой практической ценности, благодаря своёму очень опасному и непредсказуемому нраву. И лишь когда гениальный Альфред Нобель догадался пропитать этой гадостью другую – кизельгур – пористую породу, устилающую дно водоёмов, – вот тут и появился динамит, и полилась кровушка. Но Альфред не остановился: смешав в 1875 году нитроглицерин с коллодием, получил гремучий студень, а потом – и всем нам родной бездымный порох – мощный, надёжный, безопасный. Кстати, отец бездымного пороха назвал его баллистит, о чём, похоже, забыли. А учи¬телем Нобеля и первым серьёзным исследователем нитроглицерина, который тогда называли пироглицерин, был Николай Николаевич Зинин, которого величали «Отец русской химии», а с ним Петрушевский, Якоби, Боресков – все такие же россияне, как и наш Ваня. И Мартин тоже, кстати.
Так вот, неожиданная реакция Мартина на капсулы лекарства была совсем не от невежества, а по причине… влекущего запаха. Дело в том, что Мартину раньше не приходилось сталкиваться с аптечным нитроглицерином, и сейчас он был очарован его едва различимым запахом, он даже назвал бы его ароматом. Это было что-то волнующе-непонятное. Ну, волнует же трудно объяснимым образом котов запах валерианы, а запах ферамонов – людей. Вообще-то капсулы в желатиновой оболочке не пахнут. Не пахнут для людей, которым, в отличие от братьев своих меньших, не приходится искать себе пищу по запаху, а собакам, кошкам и тараканам приходится. От этого запаха Мартину неудержимо захотелось… петь. Но петь он не стал, а попросил Ваню не выбрасывать лекарство, а прибрать подальше и сохранить его до случая, который скоро и представился.

Бутылка шампанского была полна – её только что открыли.
Из людей тут был Ваня и его дружок – тот, что вывез Ивана из больницы и помогал ему, немощному, выручать шестиногих друзей. Товарища этого звали Фуня. Так его звали друзья, а настоящее имя, которое дали родители, было Конфуций. Это, когда было принято давать интересные имена – сначала революционные, типа, Вилен, Электрификация и даже Бестрева, что означало «Берия – страж революции», а позже появились такие, как, например, Ватерпежекосма – не больше, не меньше «Валентина Терешкова-первая женщина-космонавт». Конфуций – звучало солидно, интеллигентно, философски мудро и уж, поверьте, ничем не хуже Ватер…пеже…космы. Фамилия Фуни была Запенный. Он писал романтические стихи и оды. При этом, как истый художник, лишённый ложной скромности, он шифровал в вирши свою фамилию. Мартину он написал романтическую поэму-эпопею к свадьбе. Под впечатлением рассказов о ратных подвигах Мартина, эпопея начиналась описанием разгула терроризма, при этом Фуня умудрился, не отходя от темы, в первых же двух строках зашифровать свою фамилию и даже имя. Вот так:

Кровавой пены тёк кагор –
в толпу упал фуникулёр!

Описав ратные подвиги, Фуня перешёл к романтической части поэмы, однако увлёкся, и по-привычке писал всё больше про себя, иногда вспоминая про Мартина и напрочь забыв Эсмеральду.
Заканчивалась поэма туманно романтически – о мужской дружбе Фуни, Вани и Мартина. Текст вызывал оттенок сомнения в ориентации автора, однако шифрованная фамилия Фуни присутствовала и тут:

Далёко за пену прибоя
по лунной дороге – свече
нагие мы плыли с тобою:
один таракан на плече…

Думаю, молодые, будь они лишены чувства юмора, применив свои таланты, легко бы смогли превратить мерзкого Фуню в паука – пусть попробует для начала найти невесту, чтобы не высосала его после брачной ночи, как это принято у паучих, а затем пусть прокатится по лунной дорожке пенного моря на чьём-нибудь скользком плече. Однако Фуне повезло, и он остался собою. Эсмеральде к тому же было плевать на стихи – она прошла это ещё в пору Феба, восхваляя поначалу его любую пару слов, составлявшую что-то похожее на рифму.

Вот как раз Фуня и открыл бутылку шампанского.
Из лучших побуждений он устроил небольшой салют. Пенный напиток выбил пробку, радостно плеснул кверху и полился на тараканов, едва не утопив жениха с невестой. Свадебный наряд Эсмеральды, состоявший из белых бантов в качестве фаты, а также платьица из тончайшей белой кисеи, украшенного крохотными лепестками цветущей кашки, стал сладким и липким. Тут уж точно быть Фуне пауком! Но Мартин, отряхнув мокрые усы, приобнял средними лапками Эсмеральду и припал к её мокрым ланитам: «Ты сладка, как никогда, любимая!»
Так Запенному Фуне простили его «пену» во второй раз.
Конфуций на радостях раскапал остатки напитка в бокальчики – для тараканов, а Ване и себе влил во взрослую посуду.
Ваня аккуратно промокнул салфеткой со скатёрки озерца пролитого шампанского, и все заняли свои места. Люди – Иван и Конфуций чинно расселись за столом, а тараканы на столе – подле фирменных столовых приборов, состоящих из крохотных тарелочек, деревянных палочек и пластиковых пиалушек-бокальчиков для питья.
Здесь, кроме жениха и невесты, были папа и братец Эсмеральды, потому что Мартин своих родителей не знал. Быть может, они были где-то рядом – среди поживших своё, а нынче важных тараканов, которые, согласно традициям, обучали молодежь всему подряд. Или уже отправились в тараканий рай. В том раю, говорят, нет вдоволь еды. Ведь, если всего вдоволь, может стошнить, а какой же тогда это рай?

Отец Эсмеральды – тщедушный таракан, когда-то ярко рыжий, но теперь весь какой-то пятнистый, выцветший от солнца, пыли и жадности – сидел, набычившись, и обсасывал кончик собственного седого уса, побывавшего в шампанском. Её брательник – сотрудник охраны, напротив, был крепок и коренаст. Он был одет в камуфляж – крутую безрукавку-«разгрузку» фирмы Alpfa Industries с шестью отверстиями для цепких лапок, а подмышкой болталась кобура с маленьким служебным пистолетом. Узкий лоб свидетельствовал о не отягощённости содержимым, а глазки выражали туповатое самодовольство – ну сущий Полиграф Полиграфович.
Эсмеральде частенько доставалось от брата. Бывал он груб и несносен с нею, но теперь она уже могла постоять за себя. Она прощала его и раньше, не держала зла и сейчас, потому что он был кровным братом – единственным, которого она знала, и во глубине его туманной души ясно увидала побеги доброты, которые прорастали с возрастом.
Теперь вернёмся к шампанскому, пока оно не выдохлось. Иван замешкался с бокалом, словно стеснялся чего-то, и тост первым сказал Запенный. В стихах. Опустим их полный текст. Слава богу, бард поимел на этот раз каплю совести (бедная капля) и увековечил, в меру изуродовав, вместе со своей фамилией имена молодых: «Вспенилось Асти-Мартини, страстные пали слова, бедной цыганки Эсмири кругом пошла голова…» Эсмеральда, смеясь, на мгновение раздвинула милые лапки на манер паучка, и гости вслед за ней залились со смеху. Тараканы смеялись глазами и усами, особенно брат Эсмеральды, который мало что понял, но восхитился неспортивными коленцами сестрицы. Фуня, игнорируя намёк, тоже смеялся. Он всегда так писал, и будет писать ещё долго, но, может быть, когда-нибудь… Ведь, если кто-то смеётся над собой, значит, не всё потеряно?
Однако поэт поторопился. Иван замешкался оттого, что подбирал слова, но это не был тост… Просто Ваня хотел, чтобы всё было путём, раз уж решили «по-людски». Он смешался от торжественности момента и напрочь забыл заготовленный текст. Поэтому сразу сказал главное:
– Господин Мартин, Вы согласны взять в жёны девицу Эсмеральду?
Получив в ответ энергичный кивок, он продолжил:
– Мадмуазель Эсмеральда, а Вы согласны взять в мужья… вот его? – Ваня устал от официоза и чуть не ляпнул «…этого хулигана, которого я так люблю!», но вовремя прикусил язык и просто указал на Мартина пальцем.
Эсмеральда, выслушав Ванин голос и мысли, блеснула своими прелестными очами-бусинками и церемонно кивнула. Кивок означал согласие со всем. А в Ваниной голове прозвучал её ответ на человечьем языке:
– Конечно, согласна! Всю жизнь мечтала целоваться с хулиганом, обожаю рыжий цвет, усатых лётчиков и… И не один ты его любишь!
Ваня поймал себя на мысли: «Какой необычный у неё голос, везет же некоторым…», но враз устыдился своей завис¬ти и крикнул:
– Горько!!!
Потом пили за её папашу, помянули и неизвестных родителей Мартина…
После четвёртой рюмки брат Эсмеральды вытащил пистолет и собрался делать им салют, но не смог, потому что заснул под взглядом Эсмеральды, небольно ткнувшись башкою в стол.
Потом был танец под вальс Мендельсона, записанного загодя на скрипучий магнитофон. Чтобы не усложнять, молодые танцевали прямо на столе. Фрачная пара, сшитая Мартину на заказ древним тараканом, всю жизнь прожившим бок о бок с евреем-портным, явно мешала жениху, но он мужественно терпел. Мартин, вальсируя, кружил Эсмеральду, и ему казалось, что он ведет её в танце, и так будет всю жизнь… Насчёт жизни – не знаю, но в танце вела она, причем делала это так ненавязчиво и искусно, что этого никто не замечал. Такою она была – не могла уступить даже здесь! А вообще-то, их вальс был прелестным.
Мартин решил, что пора показать свой сюрприз. Ой, не подумайте чего плохого, просто он не мог далее терпеть напряжение… Чтобы скрыть от телепата Эсмеральды свою задумку – какой же это сюрприз, если о нём известно? – Мартин вынужден был блокировать свои мысли. Это было трудно, и выматывало. И всё равно он не смог! Она прочла его мысли, и всё уже знала.
Бедный Мартин! Представьте на мгновение, что Ваша жена или Ваш муж читает все Ваши мысли, да ещё на расстоянии. И так всю жизнь… Представили?!
Пока Мартин соображал, как сподручнее обратиться к Ване, у последнего в голове уже прозвучали смешливые слова Эсмеральды:
– Он собирается сказать тебе, чтобы ты притащил лекарство.
Ваня кивнул, пошёл и принес майонезную банку с капсулами нитроглицерина, плотно закрытую полиэтиленовой крышкой.
Как только желтоватые капсулы оказались на столе, ничего не произошло. Но уже через минуту папа Эсмеральды встал во-фрунт и приложил мосол к виску, а братец сквозь сон засучил лапками, силясь подняться. Ещё через минуту из всех щелей показались тараканы. Они шли в направлении стола стройными рядами, и выстроились невдалеке в один ряд. Все они встали на задние лапки, а переднюю – каждый приложил к сердцу.
Ваня с Фуней молча вытаращили глаза.
Тараканий хор – а это был он – разом запел Реквием Моцарта. Насекомые пели не голосовыми связками, а неведомо как. Помещение заполнили звуки шуршаний, каких-то щелчков, поскрипываний, царапаний, бурчаний изнутри – на манер чревовещателей и даже журчания. Однако в этой с первого взгляда бессмысленной какофонии отчётливо прослеживалась мелодия, исполняемая на разные голоса и партии – партии каких-то неизвестных, странных инструментов, которые, однако, напоминали звучание привычных.
Завершающий аккорд Реквиема почти без паузы перетёк в первый аккорд новой вещи, и хор грохнул задорную Смуглянку. Это было необычайно красиво, без фальши, проникновенно; в общем, потрясающе!
Ваня разинул рот, а Фуня забормотал что-то похожее на кривую рифму себе под нос. Папа невесты, подвывая и теряя слёзы, вел партию флейты; братик, ещё не до конца проснувшись, колотил пистолетом о стол, изображая барабан, и только Эсмеральда с Мартином сидели совершенно спокойно, слушали и счастливо улыбались.
Когда тараканы раскланялись, им было предложено угощение. Не на полу – упаси бог! – на столе.
На белой скатёрке Ваня разложил аппетитные кучки мясного фаршика. Шампанское запенилось в мелких пластмассовых коробочках из-под грифелей автокарандаша. Красивой посуды не хватило – так что ж? Разве дело в этом?
Тараканы, чинно пригубив вина, отведали фаршика, обходясь с продуктами очень аккуратно – так, чтобы не испачкать свои концертные фраки.
Папаша невесты, вконец расчувствовавшись, произнёс спич. Он беззвучно бубнил на тараканьем языке, сопровождая речь жестами в сторону дочери и зятя, а в конце ткнул лапкой в сторону Мартина и крутанул над головой усами, изображая винт вертолёта. Гости восхищались: «О-о-о-о!» Они кивали головами и приветственно поднимали свои усы – на манер пантографов сломанного троллейбуса. Полусонный и хмельной братец Эсмеральды неожиданно вскинулся, и с воплем «Кто здесь пианист?!» стал хвататься за кобуру, содержимое которой предусмотрительно забрал к себе папаша. Его урезонили, но гостям действительно было пора. Музыканты вежливо раскланялись, спустились со стола, и, построившись внизу, парадным шагом отчалили в сторону Ваниной тумбы.
А Вам приходилось наблюдать тараканий парадный марш? Если нет, Вы много потеряли. Представьте себе: на ходу, не сбиваясь с ритма, тянется наружу – в струнку средняя левая нога, одетая в ботфорт, и одновременно с ней – третья нога справа, а потом – наоборот. Таким образом, таракан всё время чешет на четырёх разных ногах, а двумя оставшимися делает «А-п-п-п!» И усами – поочерёдно – во-фрунт! – раз-два, раз-два! Я сам хотел попробовать так, но сказался недостаток конечностей – четыре с половиной всего, считая мой… язык, – против их шести. Зато усов, в смысле, усинок в усах, у меня намного больше тараканьих двух! Но всё равно не получилось.
На второй день свадьбы было назначено катание на вертолёте. А сейчас молодым предстояла брачная ночь. Потому что хотелось, чтобы всё у них было «как у людей», но, судя по-всему, у них всё получалось не как у людей, а лучше и чище. Ведь гордая Эсмеральда не позволяла до времени даже пальцем притронуться, а Мартин и не особо настаивал. Молодым и глупым он был давно, а сейчас хотел сразу всего, сполна и надолго, и такого готов был ждать столько, сколько потребуется. Похождения Эсмеральды во снах, а также наяву – с сопливым тараканом Фебом – в расчёт не шли. То были детские игры с романтическими поцелуями и пожатиями лапок. Одним словом, наша Эсмеральда доныне была мадмуазелью – даже, несмотря на старания папика с братиком в день той тараканьей свадьбы, когда она показала им, что почём, а со «свадьбы» той сразу сбежала, потому что уже тогда она отличалась от других.
Мартин также не был женат и не посещал сборищ, за что на него косились, и даже хотели сдать на суд старейшин за «пренебрежение к традициям племени».
Кстати, тараканьи свадьбы – далеко не самые худшие из «традиций племени». Установленным фактом считается приверженность самых противных представителей этого вида к поеданию, стыдно сказать, собственных и даже соседских какашек, а также свеженьких трупов соплеменников. Второе по-научному называется некрофагия, а для первого даже и названия не придумали. Хотя и первое, и второе объясняется просто: сохранение вида при любых обстоятельствах и в любых условиях. Мы не намного лучше. Какашки, даже умирая с голоду, не едим лишь потому, что, в отличие от тараканов, у которых пища за один проход переваривается только наполовину, у нас переваривается полностью. А каннибализм, некрофагия – такое бывает, если припрёт. Например, есть немало свидетельств: когда Наполеон отступал в двенадцатом году, на перегоне Вязьма-Смоленск его дезорганизованные и замерзающие солдаты предпочли голодной смерти кушать вслед за трупами лошадей трупы своих убитых соплеменников, размораживая их на кострах. И хватит о гадостях. Тем более, мои знакомые тараканы не относились к числу таких вот. Благодаря правильному образу жизни, они могли позволить себе питаться прилично, без излишней экзотики. И вообще, наши своих не едят!
Пока Мартин провожал последних гостей, Эсмеральда сбегала к окну проверить звёзды. Они светили как-то по-особому, улыбаясь ей.
Потом была их ночь – её и Мартина… Ночь была очень длинная и одновременно очень короткая.