2. Хрисипп

  ПРОДОЛЖЕНИЕ
       Именно это столь печальное событие дало начало первым переменам в характере фиванского правителя. Лай совершенно сник, горе обрушилось на него с самой уязвимой стороны – слова одного из старцев, брошенные в след, теперь то и дело звучали в тишине царских покоев: великая богиня не прощает тех, кто осмеливается перечить ей. Они тысячу раз правы, как бы я не хотел это признавать.
  Лаю казалось, что грозный бесплотный дух ясно дает понять всю тщетность сопротивления человека, отнимая у него веру в свои силы и само желание жить. Он в одиночестве бродил по опустевшим залам. Слуги, боясь побеспокоить царя, бесшумно передвигались по дворцу, выполняя свои обязанности. Лай ждал, что вот откроется дверь, и в комнату войдет его любимая жена. Но она не появлялась, сколько не вглядывался Лай в сумрак дворцовых покоев. Вино лишь на время притупляло горечь утраты. В эти тяжелые дни приехал гонец из Писы. Печальные вести, передаваясь из уст в уста, достигли Пелопоннеса, и могущественный правитель этого края, наслышанный прежде об успехах фиванского царя, а теперь узнавший о его беде, приглашал Лая в свой город.
 Лай тотчас же отправился в поездку. Ему просто необходимо отвлечься от грустных мыслей и переменить обстановку. В путь, скорее в путь. Подальше от родных мест. Здесь каждый новый день становится мучением, каждый сочувственный взгляд напоминает о пережитом. Новые впечатления, новые лица помогут прийти в себя, вернут желание жить и радость самой жизни, надолго утраченную им. Скорее в путь!
       Владыка Пелопоннеса, высокий, седовласый уже мужчина, сам встречал своего гостя в воротах Писы. Царь Пелоп по-отечески обнял Лая, предоставил гостю лучшие комнаты своего дворца, сам наливал ему вина и сам потчевал нового друга за обильным столом – в общем, принял царя Фив как почетного гостя – радушно, и, зная его горе, всячески пытался развлечь. Лучшие танцовщицы услаждали взор дорогого гостя, лучшие певцы и музыканты – слух. И Лай как будто повеселел в обществе красавиц гетер. Пелоп осыпал его подарками, устраивал охоты и состязания – лишь бы отвлечь Лая и исподволь внушал ему – жизнь продолжается – не отчаивайся, все еще наладится в твоей жизни, друг.
       Однако все усилия Пелопа, одно за другим, свела на нет вдруг появившаяся зависть. Это произошло сразу, лишь только Лай освоился в доме нового друга и стал принимать как должное столь щедро оказанный ему прием, как если бы Пелоп был чем-то обязан фиванскому царю. Зависть день за днем по капле принялась отравлять ему кровь. Когда за шумным столом собиралась вся многочисленная семья царя Писы, кусок сам застревал в горле у Лая. Он переводил взгляд с одного сына Пелопа на другого. Подумать только – шестнадцать сыновей. А у меня нет даже одного. И, может быть, так и не будет никогда. Этот Пелоп сам не знает, насколько он счастливее меня. А самый прелестный мальчик – Хрисипп. Лаю сразу понравился этот ребенок. Совсем еще кроха – такого сына ему, Лаю. Фиванский царь невольно делал сопоставления. И мой сын был бы в таком возрасте, сложись все иначе. Боги, сжальтесь надо мной. Почему вы не дали мне такого счастья. Такой ласковый, такой любознательный мальчуган… Ему всего-то не больше шести, его маленькая ручка утопает в широких ладонях Лая, когда они вместе идут к Алфею или понарошку меряются силами.
  Больше всего на свете Хрисипп мечтал править колесницей. Какое удовольствие приносили Лаю эти занятия с ребенком. Он так увлекся, так ему хотелось видеть в мальчике свое продолжение, своего сына, что реальное положение вещей отступило на второй план. Да, по возрасту Хрисипп вполне мог быть его сыном, и, все же, он не был им. Но это уже не важно. Для Лая Хрисипп стал воплощением мечты. Жизнь вдруг приобрела новое звучание, ее до краев заполнил собою веселый маленький мальчик. Белокурая головка и серые, с лукавой хитрецой глаза худенького подвижного мальчугана напоминали Лаю его самого в далеком уже детстве. Конечно же, он мой, мой сын, которого мне так недостает. Я, наконец, обрел то, ради чего стоит жить. Стоит даже умереть, если нужно. Мой сын – какие драгоценные слова, и какое счастье произносить их. Вскоре они стали неразлучны. Хрисиппу удалось то, что с трудом делали все остальные – вернуть Лая к жизни. А сам Лай ни о ком больше и думать не мог. Вечерами он, предпочитая общество ребенка, рассказывал ему истории о великих богах, и тот нередко засыпал на коленях у Лая, и рабыня уносила спящего мальчугана в постель.
 - Лай, а ты такой же царь как мой отец?
 - Да, малыш. У меня большой и красивый город Фивы.
 - И много—много людей?
 - Да, много, а еще много лошадей, колесниц, оружия.
 - И дворец?
 - И дворец, малыш.
 - А ты возьмешь меня покататься завтра с собой? Я слышал, вы с отцом завтра поедете к морю.
 - Возьму, обязательно возьму.
 - И я буду править?
 - Будешь. А теперь давай спать, Хрисипп.
       И на следующее утро они летят в колеснице на берег моря, и Хрисипп счастлив от восторга и не меньше его счастлив сам Лай. День проходит беззаботно, и весь день они проводят вместе. Время летит, и вот уже вечер, и Лай, как заправская нянька, укладывает мальчика спать.
- А ты сам построил свой город?
- Нет, малыш. Давным-давно, задолго до нас с тобой, царь Кадм заложил его.
- Как так заложил?
- Однажды он отправился на поиски своей сестры Европы. Но боги посоветовали ему прекратить их, а вместо этого основать новый город на той земле, куда приведет Кадма животное, посвященное самой мудрой из богинь. Тогда он купил священную корову. На боках ее были луна и солнце. И гнал ее к востоку от Дельф. А на том месте, где она пала, основал город и принес ту корову в жертву Афине.
- Самой Афине?
- Да, Хрисипп.
- А что было потом?
- А потом прошло много лет.
- А потом?
- А потом стал править я.
- А потом?
- А потом я приехал в гости к царю Писы и встретил такого хорошего мальчика, как ты.
- А мы завтра поедем кататься?
- Поедем, только ты сейчас спи, хорошо?
       Такая дружба между Лаем и Хрисиппом, в конце концов, была замечена Пелопом. Предпочтение, которое Лай отдавал именно этому ребенку, стало беспокоить его. Мудрый, рассудительный правитель со свойственной ему проницательностью уловил первые признаки приближающейся беды. Он поделился своими сомнениями с Гипподамией, но та только отмахнулась. Капризное лицо взбалмошной супруги царя Писы искривилось в усмешке, золотые кудри рассыпались по плечам – она очаровательно тряхнула головой, нарисованные ниточки бровей выгнулись ровными дугами – весь ее вид выражал недоумение. Гипподамия поспешила успокоить мужа. Если бы Пелоп не любил жену без памяти, он, возможно, заметил бы, что все ее действия скрывали нечто большее, чем простое кокетство. Эта женщина любила только своих детей, Хрисипп же не был ей родным, и она мечтала избавиться от него. Подчиняясь Пелопу, Гипподамия как могла, сдерживала себя, но, тем не менее, неприязнь неуловимо проскальзывала в ее отношении к мальчику. Ее терзали постоянные страхи, стоило только подумать о наследстве, которое Пелоп мог отписать бастарду. Гипподамии казалось, что чужой ребенок отнимает жизненное пространство и ворует отцовскую любовь у ее детей, а в будущем незаконнорожденному Хрисиппу по воле Пелопа может достаться неплохая доля, в виде все той же Аркадии, почему нет? Причем, как ни мало было бы наследство Хрисиппа, оно будет отобрано у ее законных детей. Это лишало Гипподамию покоя. Поэтому она, тряхнув своими капризными кудрями, удивленным голосом произнесла: «Пусть общаются и дружат – ну что ты, в самом деле? Лаю не хватает сына, он мечтает о нем – пусть себе».
- Вот именно, мечтает.
- Что ты хочешь этим сказать?
 - Жена, я чувствую – быть беде – не к добру все это.
- Не к добру, не к добру… Ты причитаешь как женщина. Ну и что, что он общается с ребенком?
- Не знаю. На душе неспокойно. Мало ли, что может случиться. Слишком уж он привязался к Хрисиппу.
- Что случится? Что ты говоришь? Он же твой друг. Подумаешь, привязался. Кому нужен чужой ребенок. Лай скоро опять женится и будет у него свой сын. Боги не оставят царя Фив бездетным.
- А это не плохая мысль, Гипподамия. Может, отдать за него Лисидику? Поговорю об этом с Лаем. - красавица Лисидика была старшей дочерью царя Писы. Ее рука являлась предметом мечтаний многих знатных молодых людей.
- Я сама поговорю с ним, Пелоп.
Она нашла их в парке возле пруда. Оба только что из воды, они расположились под раскидистым деревом, спасаясь от зноя, и теперь оживленно что-то обсуждали.
- Как у вас здесь весело.
- Мама, мы плавали на перегонки. Я выиграл!
- Молодец, сынок. Пойди к отцу, он звал тебя.
Гипподамия некоторое время стояла молча, глядя вслед убегающему мальчику. Затем резко повернулась к Лаю.
- Мне нужно поговорить с тобой, Лай.
- Говори, я слушаю тебя. – Лай поднялся.
- Видишь ли, какое дело… Я вижу, тебе нравится этот ребенок… - она вопросительно посмотрела на него, ища поддержки, но Лай молчал, - ты мог бы, ну если бы Хрисипп захотел… если бы я тебя попросила…
- Проси что хочешь, Гипподамия. Я многим обязан вам, и постараюсь угодить тебе.
- Забери его, увези к себе в Фивы. Прошу тебя…
- Что ты говоришь? – Лай не верил своим ушам, но она перебила его.
- Ты не понимаешь. Он не родной мне. Его родила Пелопу гетера Аксиоха. Этот ребенок – мое несчастье. Измену можно простить, но когда ее плод постоянно перед глазами, да еще называет меня мамой… Он мал еще и ничего не знает об этом… Забери его, я помогу тебе это сделать. Это будет совсем не трудно. Вы так подружились за это время… И у тебя будет сын.
- Ты понимаешь, о чем просишь? Это невозможно, это безумие, Гипподамия! Я ничего не скажу Пелопу, и будем считать, что ты ничего мне не говорила, а я ничего не слышал.
       Но на следующий день эта идея не показалась Лаю такой уж безумной. Зерно искушения упало на благодатную почву. Гипподамия попала в самое больное место фиванского царя. В самом деле, почему бы нет? Можно объявить мальчика своим сыном и наследником в пику Совету старейшин. Но как увезти Хрисиппа? А Пелоп. Он не простит этого. Пойти против такого могущественного царя как Пелоп – для этого нужно быть сумасшедшим. Он правит не только Писой. Вся Олимпия и Аркадия подчинены ему. Он раздавит Фивы в одночасье. Но ведь Гипподамия обещала помочь. Может быть, она уговорит Пелопа отдать мальчика? А если самому поговорить с Пелопом? Сказать ему, что сделаю Хрисиппа наследником Фив. Пелоп властолюбив, может он отдаст ребенка? У него и так шестнадцать сыновей, и это не считая Хрисиппа. Боги более чем благосклонны к нему. Почему кому-то все, а другому ничего? А все это богатство дворца Пелопа. Мои родные Фивы – бедная лачуга по сравнению со всем этим великолепием. А как он разделался с царем Аркадии Стимфалом? Подумать только, пригласил того на дружескую беседу, и собственноручно разрубил беднягу на куски. Завтра же увезу Хрисиппа в Фивы.
       Такие мысли теперь постоянно терзали Лая. Но наступал следующий день, и Лая мучили сомнения. Он никак не мог решиться, и откладывал похищение.
       Тем временем приближалось Немейские игры. По этому случаю в Писе устраивался всенародный праздник – великолепные представления, посвященные Зевсу и Афине, ярмарка, но главными событиями были гимнастические и конные состязания. Перед началом игр жертвенник Зевса обагрялся кровью священного подношения, участники просили богов даровать им победу. Апофеозом празднества считались гонки колесниц. Поскольку в Писе не было ипподрома, гонки проводились на построенной некогда царем Эномаем дороге для состязания женихов его дочери. Эта дорога брала начало от Писы на берегу реки Алфей и заканчивалась на Коринфском перешейке у жертвенника Посейдона. Много народа стекалось посмотреть на захватывающее зрелище. Люди стояли вдоль дороги, приветствуя участников состязания, а на финише победителя ждали масличный венок и вечная слава героя. Члены царской семьи вручали победителю почетные награды. Пелоп предложил Лаю принять участие в этих соревнованиях и выбрать лучших лошадей из царской конюшни.
- Выбирай вот этих, это мои любимцы – сам Борей не поспевает за ними.— если бы Пелоп знал, чем все это обернется для него.
       Поздно вечером накануне гонки Лай сидел у постели Хрисиппа. Они о чем-то тихонько шептались, пока тот не заснул, Лай же еще долго смотрел на спящего ребенка. О чем он думал? Мысли спешили по кругу, отражаясь и тая на лице фиванского царя. Сомнения брали верх, затем терпели поражение, уступая место желанию, затем снова возвращались с новой силой, подвергая душу очередному искушению. Лай знал, что расстояние от Писы до Коринфского перешейка – это половина пути до Фив, что лучших коней Пелопа не догнать и в случае погони он сумеет уйти. Но это навлечет на Фивы месть царя Писы. И тогда, спасая город, фиванцы выдадут его Пелопу. А что, если представить, будто мальчик достался ему в качестве подарка, катаминта за одержанную победу? Нужно во что бы то ни стало выиграть завтрашние гонки! Ведь дарят же друг другу рабов. Но Хрисипп не раб, он сын царя. Что же делать? Так и не смог заснуть Лай накануне состязания. Рассвет прервал его мысли. Чему быть – того не миновать.
       Рано утром царь Писы со всей семьей выехал в Коринф, чтобы встречать победителя гонки. К многочисленной свите присоединились зрители, и шумная веселая процессия растянулась по всей Аркадии. Ощущение праздника витало в воздухе. Нарядно одетые люди, молодые и старые, богатые и бедные – игры объединили всех. Везде шутки и смех, споры кто приедет первый, песни, музыка – все создавало неповторимую атмосферу праздника, любимого народом.
       В полдень двенадцать колесниц, запряженные парами, ожидали начала гонки. Лошади нервно хрипели, били копытами, готовые ринуться вперед. С трудом сдерживая коней на старте, возничие сами едва справлялись с волнением… наконец, сорвавшись с места, колесницы понеслись по дороге, толпа кричала… Лай довольно быстро оторвался от соперников. Лошади словно летели, его колесница на бешеной скорости мчалась по дороге вдоль берега реки. Лица зрителей невозможно было рассмотреть из-за быстрой езды. Они восторженно приветствовали первую колесницу. Вскоре Алфей остался справа, и Лай слегка отпустил поводья, давая коням передышку. Вот уже позади осталась Аркадия, и справа показалась Немея, а там прямая на Коринф. И вдруг за спиной раздался стук копыт. Лай стегнул лошадей, но преследователь неумолимо приближался. Он обернулся. Настигавшей его колесницей правил коринфский юноша Меликерт. Конечно, каждый участник хотел выиграть, а тем более Меликерт мечтал въехать в родной город победителем. Лай стегал и стегал лошадей, но тот не отставал, и вскоре обе колесницы почти сравнялись. Теперь Лай лишь на полкорпуса опережал соперника. Так, в бешеной скачке они летели по дороге, ветер свистел в ушах, трепал волосы, рвал одежду. Зрители отчаянно кричали, наблюдая ожесточенную борьбу, происходящую на их глазах. Красота зрелища завораживала – четыре взмыленных лошади, едва касаясь ногами земли, неслись вперед, увлекая за собой легкие колесницы. Люди, правившие ими, казались богами, сошедшими с Олимпа. В следующий момент они сравнялись. На этой сумасшедшей скорости колесница Меликерта, потеряв не несколько секунд контроль, опасно сблизилась с колесницей соперника. Ее ступица задела колесо Лая. Несколько спиц были сломаны. Лай отчаянно ударил лошадей, отклонился влево, стараясь избежать столкновения. В следующий момент ему удалось вырваться вперед. Он бешено стегал коней, стараясь закрепить первенство. И они уже летели над землей. Расстояние между Лаем и Меликертом постепенно увеличивалось. Впереди был Коринф. Еще одно героическое усилие, еще совсем немного и вот показался берег моря. Гонка подходила к концу. Но Лай, возбужденный бешеной скачкой, все увеличивал скорость. Умные животные подчинялись каждому движению возничего. Казалось, в едином порыве они составляют одно целое—лошади и человек. Так колесница Лая буквально влетела на площадку перед жертвенником Посейдона. Рев толпы оглушил его. Лая восторженно приветствовала публика, дочь Пелопа красавица Лисидика надела ему на голову венок победителя. Его окружили со всех сторон, поздравления сыпались, как из рога изобилия. А Лай искал глазами Хрисиппа. Вот он со старшими братьями Атреем и Фиестом. Мальчик машет ему рукой, что-то кричит, но слов не слышно. Их разделяет ликующая толпа. Отовсюду слышатся крики:
- Слава победителю! Слава фиванскому царю, победителю игр!
       Что же делать? Как подойти к мальчику? Круг почета. Конечно! Лай вскочил на колесницу. Толпа расступилась, давая ему дорогу. Поравнявшись с сыновьями Пелопа, Лай поднял Хрисиппа на колесницу, поставил перед собой и, одной рукой приветствуя народ, а другой направляя лошадей, стал медленно выбираться из толпы. Все произошло как-то само собой. Толпа поредела, и Лай внезапно сорвался с места, набирая скорость. Колесница, сбивая с ног не успевших увернуться людей, выехала на дорогу. Сначала никто не понял, что случилось. Может, лошади испугались и понесли? Ветер сорвал венок с головы Лая. Выбор сделан – конец сомнениям и тревогам: Лай гнал колесницу в сторону Фив.
- Что вы стоите, разинув рты? Он увозит моего сына. Быстро! За ним.
       Не смотря на праздничную неразбериху, Пелопу довольно быстро удалось организовать погоню. Старшие сыновья царя Писы верхом бросились за Лаем. К ним присоединились участники состязаний. И вот уже преследователи мчатся во весь опор по пыльной дороге. И каждый из них знает – нет прощения Лаю, нарушить священный закон гостеприимства, отплатить черной неблагодарностью за дружеский прием, оказанный ему владыкой Пелопоннеса. Лай заслуживает смерти, и никто не пожалеет человека, похитившего сына у царя Писы. Он сам вынес себе приговор. Смерть ему!
       Погоня растянулась на несколько стадий. Атрий и Фиест вырвались вперед. Пелоп, поотстав от сыновей, ехал один. Внезапность, а главное дерзость похищения ошеломили Пелопа. На глазах у ликующей толпы совершить такое преступление. Почему? За что? Неужели любовь к ребенку толкнула его на это? А ведь я знал, я предчувствовал беду. Должно быть, боги помутили разум Лая! Конечно же, он сумасшедший, это ясно. Но что там впереди? О боги!
       Пока преследователи собирали погоню, Лай, крепко прижав к себе Хрисиппа, мчался к Фивам. Они чудом проскочили опасный Истм. Только бы добраться, а там уже ничего не страшно. Больше никаких мыслей не было.
       Но боги оставили Лая. Поврежденное колесо не выдержало быстрой езды по ухабистой дороге. На повороте посыпались спицы, колесница завиляла, теряя равновесие. Все произошло неожиданно и с такой быстротой, что Лай, инстинктивно отклонившись вправо, на миг ослабил руку, державшую Хрисиппа. И в следующее мгновение мальчик, не удержавшись, соскользнул с подножки и упал между лошадьми и остатками колесницы, колесо придавило его к земле. На бешеной скорости экипаж опрокинулся на левый бок. Испуганные лошади поволокли разбитую колесницу, увлекая за собой запутавшегося в упряжи Лая. Все стихло. Равнодушные боги молча взирали на это с высоты. Окровавленный, с содранной кожей, Лай вскочил и бросился к мальчику. Хрисипп неподвижно лежал на дороге. В широко открытых глазах застыл испуг. С мертвых губ, казалось, все еще слетал жалобный крик.
-- Хрисипп! Хрисипп! – Лай рухнул на землю. – Я убил тебя! Боги! Я не хотел. Очнись, очнись, сынок! Нет, ты не умер, нет! Боги! За что? Сын мой! Хрисипп! – Подоспевшие сыновья Пелопа не решились трогать Лая. Они отошли в сторону и молча ждали отца. Вскоре подъехал Пелоп, а за ним другие участники погони. Неожиданно для всех, их тронуло такое проявление горя. Они ожидали сопротивления, захватывающей скачки, равной борьбы наконец, но только не того, что сейчас было перед глазами. Сильный мужчина, рыдал над мертвым мальчиком, призывая смерть. Никто не отважился оторвать Лая от Хрисиппа. А тот, склонившись над телом погибшего ребенка, ничего не видел и не слышал.
       Долго так продолжаться не могло. Наконец к нему подошли, мягко, но решительно отстранили от Хрисиппа.
- Отец, что прикажешь с ним делать? По закону он достоин смерти.
- Оставь его, Фиест. Он уже сам наказал себя. Посмотри, как он жалок. – и Пелоп обратился к Лаю—Выслушай же мое решение, фиванский царь. Ты нарушил законы, установленные богами на земле. Ты похитил моего сына и убил его. За это я вправе забрать твою жизнь, и никто во всей Греции не осудит меня. Но я не стану пачкать свои руки, ты не стоишь того. Мне не нужна твоя презренная жизнь. Пусть тебя убьет твой собственный сын. Ты слышишь меня, Лай. Я, владыка Пелопоннеса, проклинаю тебя. Да услышат меня великие боги. Пусть убьет Лая собственный сын.
Чистое небо внезапно потемнело. Раздался глухой раскат грома. Налетел и закружил ветер. Боги принимали проклятье Пелопа.
       
Лай остался лежать в пыли на дороге. Его преследователи скрылись, увозя с собой бездыханное тело Хрисиппа. Испуганные лошади разбежались. Нигде не было ни души. Лай то терял сознание, проваливаясь в пустоту, то вновь приходил в себя. Солнце нещадно палило, над запекшейся кровью кружились мухи. Хотя бы глоток воды... Наконец он поднялся. Многочисленные ссадины отзывались острой болью при каждом движении. Но острее была боль потери – перед глазами всплывал миг катастрофы – бледное, испуганное лицо мальчика, ручонки, судорожно вцепившиеся в поводья и крик ребенка и его, Лая собственный крик, вновь и вновь оглушал его. Сколько он просидел так, без движения на обочине дороги? Вряд ли Лай сам мог ответить на этот вопрос. Память рисовала перед ним картины недавних дней: вот они во дворцовом саду, в тени под деревьями строят маленькую крепость, вот купаются в пруду – веселые, счастливые. Какой музыкой звучал для Лая голос этого мальчика, его смех. Та трогательная доверчивость, которая установилась между ними, подкупала Лая, топила лед в его душе. Я не хотел, я не виноват, я любил его как собственного сына. Я не виновен, слышите, вы, боги. Это она, подлая Гера преследует меня. Почему она не оставит меня в покое? Боги, я не виновен. Это она, она… Слезы безмолвно катились по лицу, оставляя за собой светлые бороздки на грязных щеках.
       Поздним вечером, когда прохлада спустилась с гор, запоздалый путник мог встретить жалкого человека, в рваной, грязной одежде, перепачканного кровью, который, прихрамывая, медленно тащился в сторону Фив. Если бы прохожий рискнул подойти поближе, то он услышал бы жалобные стенания вперемешку с грозными проклятьями, которыми щедро пересыпал свою речь странный человек. Но никого не было в это время на фиванской дороге, потому никто не стал свидетелем жуткой перемены в душе царя великих Фив.
Ранним утром, когда пастухи гонят овец на пастбище, Лай добрался до предместья родного города. Он окунулся в прозрачную холодную воду ручья. Деловито журча, вода смывала грязь с его тела. Если бы ручей смог так же легко исцелить его душу. Невдалеке виднелась крестьянская хижина. Хозяева встретили путника приветливо. Ячменный хлеб и кружка козьего молока подкрепили Лая. Но как попасть в город? Появляться в таком виде никак нельзя. Что он скажет людям? Нужно что-то придумать. Хорошо еще, что эти бедные крестьяне не узнали в оборванном путнике фиванского царя. Рассказ о нападении на дороге, которые случались довольно часто, вполне устроил их. Но вряд ли это объяснение пройдет в Фивах. Что же делать? Подросток, сын хозяев вертелся во дворе.
- Мальчик, ты не хочешь заработать? Нужно сбегать в город. Там найдешь афинского купца Полифонта. Его лавка самая большая на рынке. Скажешь ему, чтобы шел немедленно. Да чтоб захватил одежду. Сделаешь все быстро – получишь драхму.
- Драхму? Это шесть оболов. — оживился мальчик, - а если он не поверит мне?
- Поверит. Вот держи.— Лай снял с пальца перстень с нефритом.— отдашь ему. И поторопись.
       Богатый перстень произвел на подростка впечатление. Он поспешил в сторону Фив. Через час Лай входил во дворец. Он был благодарен Полифонту – тот ничего не спрашивал, не выпытывал подробностей злоключений. Афинянин приказал подать холодного мяса и вина. Вино подействовало: события вчерашнего дня отступили, поблекли. Лая стало клонить в сон. Полифонт сам уложил Лая в постель, бережно подоткнул одеяло, затем, поручив его заботам слуг, покинул дворец. С тех пор их симпатия переросла в настоящую дружбу.
      
       Отголоски этого события возмутили спокойствие Фив. По городу поползли слухи. Совет старейшин воспользовался этим и потребовал избрания нового царя. Над Лаем нависла реальная угроза изгнания. Похищение и убийство ребенка – сами по себе уже серьезные преступления, а если этот ребенок – сын могущественного царя, то дело в этом случае принимает совсем скверный оборот. Можно смело начинать готовиться к войне. Лаю пришлось объясняться перед народным собранием. Однако ему довольно легко удалось убедить фиванцев в своей невиновности. В конце концов, он и сам поверил: это был несчастный случай. Лошади, испугавшись толпы, понесли, и это послужило причиной гибели ребенка. Так оправдывался Лай. Народ поверил своему царю. Тому в большой степени способствовало отсутствие вражеских войск под стенами города. Слухи стихли, волнения улеглись. Жизнь в Фивах постепенно возвращалась в прежнее русло.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ