Мятежный лейтенант. левит-4 БАМлага продолжение -1

 
 Здесь наиболее приемлемы варианты устрашения разной степени: мордобитие, пытки, а за побег — расстрел.
«Что-то не так действует детектив, - подумал с каким-то чувством обреченности Косметолог, — по-человечески его жаль».

- Начальник?! - обратился он к лейтенанту, - а что, генералитет не хочет мараться об меня, дорожат своей честью и жизнью, что подсунули тебя? А?
 Лейтенант уже и сам раздумывал над ситуацией, и без помощи своего подопечного. Вот как раз он-то и раскрыл ему глаза - человек, прошедший все этапы существующего режима, и он каким-то чудом еще жив, нашел в себе смелость заявиться сюда, да еще и с предложением. Это неслыханная дерзость! Значит, он, молодой специалист, а по морской терминологии «салага» — не что иное, как жертва интриги. Там, наверху, кому-то выгодна эта сделка: его руками поймать преступника, а в случае неудачи?
 
 Многое еще не знал Кузнецов. О каких реформах помышлял, когда в стране царил преступный разгул выпущенных по злому умыслу уголовников, буквально по всем статьям осужденных. Страна вздрогнула от неописуемого страха, по ней бороздили танки — это-то в мирное время? Шла жестокая расправа с любым, кто был осужден даже за несколько початков кукурузы. Цена и мера пресечения одна: концлагеря типа БАМлагов.
Лейтенант невольно вспомнил детство, отца, который работал в зоне: эти строительные БАМовские лагеря; заключенных, строивших эту дорогу в жесточайших условиях: голодные, полураздетые, больные. Они вручную прорубливали тоннели, насыпали лопатами насыпи; по пояс в болотах, проходили участки с мешками земли и щебня.
 
 Тогда у лейтенанта сложилась совершенно иная психология, он считал этих людей преступниками, ненавидел их и боялся. Ему внушали, что это - быдло. Но позже отец поплатился за гуманность, объясняя сыну о невинных жертвах  режима. И все же никто не верил в жестокость вождя,  списывали все происходящее на случайное стечение обстоятельств, ошибки и верили, что в них разберутся и исправят. Но, увы! Шли парады, демонстрации под лозунгами  и знаменами счастливой Страны Советов и его любимого вождя.
 А когда его не стало, страна плакала навзрыд. Помнит тот день и лейтенант.
 
 Шел густой снег, начало весны, кругом в черных обрамлениях портреты вождя, в траурных лентах знамена. Гробовая тишина. Даже природа оплакива  эту невосполнимую потерю. Но, это не так. После похорон эта потеря восполнялась с лихвой другими вождями. В учшлище повсеместно появились огромные портреты Булганина. Ужесточились порядки и дисциплина. Сократились до минимума увольнения. Тогда, в шутку, кому надо было идти в самоволку, подходили к портрету нового вождя, отдавали ему честь и спрашивали разрешения на это дей-ствие. В случае задержки или обнаружения патрулем, или командиром таковых, самовольщики ссылались на якобы полученное разрешение Булганина; эта шутка, курсантов, порою принимаемая всерьез, приводила в замешателъстио Воизбежание недоразумений их не наказывали до тех пор, пока не обнаруживался истинный подвох. Но было уже поздно. Вскоре появились портреты новых вождей. Они, и ту смутную пору, менялись очень быстро. Менялась и человеческая психология, но от этого практически не делалось пучше. Народ постоянно пребывал в страхе. С каждым годом притуплялась его вера в лучшее, исчезала надежда па счастливое будущее, которое обещали вожди.
 
Учеба лейтенанта в училище носила характер воспитания в нем карателя любых поползновений на политику, проводимую в стране тупарями, выходцами из сельской глубинки, полуграмотными и бездарными. Тогда Кузнецов считал это нормой. Первое дело в самостоятельной жизни обнажило сразу все изъяны существующего строя, покоившегося на грубой политической силе и фанатическом стремлении к призрачному коммунизму.
  Сейчас перед ним сидел человек - жертва репрессии человек, еще не до конца сломленный БАМлагом и готов помочь режиму, в надежде на гуманность этого учреждения. Наивность Кулика привела его в застенки, к еще более жестокому отношению к его личности, но судьба передала его в руки молодого, еще не искушенного в палачестве, в применении варварских пыток, в уничтожении своих подследственных. Кузнецов решал, сомневался в правильности принимаемых им мер по безопасности страны.
 -Лейтенант?! — вывел из глубоких раздумий сочувственный голос Кулика, - не надо напрягаться. Я понимаю, что это моя ловушка, но поставленная не тобою. Эту западню устроила система. Я понял, что отсюда мне не выбраться не тот случай. Помочь мне ты не сможешь. Поэтому отправь меня в зону.
 
-Что? - вздрогнул Кузнецов от панибратского тона Кулика, — ты будешь указывать, что мне делать?
 -Не суетись, лейтенант. У тебя выхода нет. Я прошол все муки ада коммунистического режима и просто недооценил последствия политики кормчего, вождя всех народов. Но, увы! - ничего не изменилось. А тебе советую: хочешь жить - откажись от меня и моего предложения. Тебя подставили по принципу: или грудь в крестах, или голове в кустах. Если бы здешние захотели пойти на эту сделку, они не подсунули бы тебя. Каждый боится за свою жизнь, и решили пожертвовать пешкой, а не крупной фигурой. Вот тебе мой сказ, а мне терять нечего. Просто жаль тебя...!
 
 Лейтенант на этот раз спокойно выслушал мораль уголовника и был готов разделить ее и утвердиться в мысли с своей проверке.
 «Да, - подумал он, вспоминая ехидные гримасы майора, его лукавые намеки, подленькие наставления, - есть над чем поразмыслить». Где-то он читал, что уголовники  учат следователей, что они прекрасные учителя. Но тот тупик, в который он попал, требовал выхода из него. Лукавить с подследственным нет смысла. Они понимают друг друга и ту ситуацию, в которой пребывают, но как снизойти ему, работнику органов безопасности до прямого, открытого сговора с уголовником по решению поимки главаря всего сибирского преступного мира? Как войти в доверие, не прибегая к прямому диалогу? Застряв в противоречиях, Кузнецов решил отложить дело Кулика на завтра.
 
 Утром Кузнецов зашел к своему шефу без особого энтузиазма.
 -Что-то ты не весел, брат? - встретил его не без сарказма майор, — проходи, садись, докладывай.
 Лейтенант сконфужено взглянул в бесцветные глаза майора и претенциозно заявил:
 -Это проверка мне?
 -Конечно, - без обиняков ответил шеф, - а как ты думал начинать работать в органах?   Здесь всю жизнь идет проверка каждого и по любому поводу, даже после сортира. В этих стенах прослушивается все, даже твое дыхание, биение сердца. Здесь никто никому не верит, друг друга боятся, не доверяют.
 -Значит, Вы все слышали?
 -Да... Это так положено.
 -Ну и как?
 -А наделал ты массу глупостей. Во-первых, тебя завербовал уголовник, а во-вторых — ты скис... Только по этим двум пунктам здесь рассчитываются жизнями.
 -Что же, ведите туда... - и лейтенант показал рукой на окно. В его тоне слышалось достоинство и презрение существующему порядку.
 -Это успеется, лейтенант, лучше доложи, что предпримешь с Куликом?
 
 -Если уж рисковать головой, то решил принять его предложение, - без тени сомнения отчеканил Кузнецов. - Мне нужен Шаман любой ценой, коли мне предложили это дело. А уголовник будет со мной. Это верный человек. В людях я немного разбираюсь и могу отличить подлеца от порядочного человека.
 Лейтенант явно хамил, наступал, брал высоты с ходу, не давая себя унизить, оскорбить, растоптать. Он понимал, что наступление, - будь что будет после - это действен¬ное средство его защиты. Ему стал ненавистен майор. Он получил вызов от своего подчиненного.
 -Я открою Вам свои карты, - ответил лейтенант после некоторого психологического поединка, — Кулика надо отпустить и поблагодарить хотя бы за то, что он нашел в себе мужество прийти сюда, в это, Богу неугодное заведение, заведомо зная результат.
 
 Лейтенант почувствовал, что с трудом удерживает себя от более крутых выражений, что навлекает на себя опалу и быть может, что-то худшее. Он умолк, дав возможность улечься эмоциям, которые являются плохими сподвижниками в любом деле, особенно в его положении.
 Напряженная пауза разделила этих двух людей по двум сторонам баррикады, но с явным преимуществом старшего по званию и положению.
 -Если бы я не знал твоего отца, — начал издалека майор, что вызвало недоумение лейтенанта, — и его глупую смерть за инакомыслие в органах, то я бы поступил и с тобой точно также, молокосос, но, учитывая твой возраст и начало пути, даю шанс оправдать мое доверие и больше никогда, я повторяю, - никогда - не испытывать свою судьбу и мое терпение. А теперь - прочь из кабинета...
 
-Лучше пойти по стопам отца, - с гордостью, самозабвенно и с достоинством ответил лейтенант, - чем служить под началом старого палача.
 -Что-о-о? - взревел шеф, еле сдерживая порыв гнева и стремление выхватить пистолет, выстрелить в упор бунтовщику. Лицо майора приобрело сиреневую окраску. Он нажал на кнопку под столешницей несколько раз, и тут же в дверях показались два молодчика в штатском.
 -Содрать погоны и в камеру политзаключенных, - скомандовал разъяренный майор. В ответ он услышал спокойный ответ:
 -Жаль, что отменено честное разрешение оскорбл - дуэль!

 -Ты просил дуэли? — войдя в камеру, спросил не без самодовольства верзила, засучивая рукава по локоть. -Пожалуйста, я к твоим услугам. Даю фору сделать первый удар. Прошу, маэстро...
 Лейтенант явно проигрывал этому головорезу Физически, но не психологически.
 -У меня нет желания с тобой драться, - уравновешенно, без тени испуга ответил Кузнецов, явно обескураженный таким оборотом дела.
 Он ожидал всего, но не разрешения конфликта таким  способом. Это будет нечестно.
 «Хотя, - подумал он, - здесь все средства хороши».
 -А что же майор, струсил? - вызывающе спросил Кузнецов.
 -Это дело поручено мне, дорогой мой узник, - наседал верзила, подступая к лейтенанту.    -Если боишься, то скажи, не буду бить больно, а так слегка, по печенке, почкам, без синяков...
 -Ну, что же - бей, проситься не буду...
 Не успел верзила замахнуться, как в камеру вошел сам Шеф с присущей ему ехидной ухмылкой и скомандовал:
 -Отставить. Можешь оставить нас одних.
 Верзила ушел с явным недовольством.
 -Итак, молодой человек, - цинично начал майор, - не чем мы остановились?
 -На том, что ты старый палач! — негодующе заявиі Кузнецов.
 -А я думал, что ты поумнел за ночь. Жалеть не будем.
  Не успел Кузнецов сообразить, что к чему, как раздался глухой выстрел сродне хлопку о воду, и тут же он почувствовал острую боль в плече.  Последовал  надменны вопрос:
- Ну как? Я сделал свой шаг, теперь слово за тобой, выродок... Это же дуэль...
 Стерпев адскую боль, и не проронив ни единого стона, Кузнецов презрительно посмотрел на своего палача и процедил сквозь стиснутые от ненависти и боли зубы:
 -Это ты можешь, сволочь. Вы здесь все храбрые с оружием на беззащитных и своих.
 Майор стоял с тем же надменным выражением и гладил дуло пистолета, как бы благодаря его за стрельбу без промаха и осечки.
 -Если извинишься, пришлю врача, если нет, то извини, обойдется и так, — заявил майор на прощание, и, не дождавшись желанных слов ответа, он тут же покинул камеру.
 
 
Боль в плече усиливалась, кровь струйкой ползла в доль руки и малыми каплями падала на цементный пол. Кузнецов сжимал пальцами рану, стараясь остановить кровотечение, но это не удавалось ему сделать. Тогда он лег на под и всей своей массой тела навалился на плечо. Вроде бь кровь истекать перестала, но боль усилилась. Пуля застряла где-то в хрящах. Ледяной пол несколько анестезировал болевое ощущение, но воспалял рану еще больше. Помощи ждать неоткуда.
«Это только начало тех шефских обещаний, — с горечью подумал Кузнецов, - вот тебе и «свои». Они теперь не отстанут, пока не добьются своего: воспитать в духе раба,тупого исполнителя карающего меча.
 -Нет! - простонал Кузнецов, как бы утверждая себя в непокорности этим выродкам, гестаповцам и в своей правоте.    Лучше смерть, чем предать себя и свои взгляды. Если выживу, буду мстить, буду заодно с Куликом и Шаманом.
 К ночи Кузнецов терял силы и сознание. Кто-то пристально следил в дверной глазок, затем загромыхали засов на дверях. Это все, что зафиксировал он перед тем, как пропалиться в небытие.

 Приоткрыв глаза с огромным усилием, Кузнецов ощутил в своем теле некое облегчение, будто сняли с него тяжелый камень. Но по-прежнему ныло плечо, хотелось пить и спать. Сознание в полную меру не могло оценить явь, да и не хотел он прерывать приятное небытие. Временами ощущал жжение  всего тела, будто бы его поджаривали на костре. Ему порою что-то грезилось в бреду и он вскрикивал, называл то Кулика, то Шамана, то своего шефа — Баранова.
 Возле его тела суетились какие-то люди, предлагая поединок. Всплывали в памяти эпизоды вагонной драки в пути ;следования к месту службы вперемешку с приятными картинками детства. Мысли застревали на вопросе: а было ли оно  детство? Воспоминания сопровождалось физической болью, тело вздрагивало, конвульсивно подергивалось мышцами, напрягалось, глаза то жмурились, то пытались разверзнуть кромешную темень. Кузнецову что-то делали, облегчая его страдания, на время возвращали ему сознание, но не надолго.

 Свинцовые веки приоткрылись тонкой щелкой, взгляд смутно, расплывчато блуждал по 
 предметам и тут же обрывался тяжело и резко, кик  гильотинный нож. И вновь все погружалось в небытие.
 
 
 Кулик лежал на нарах - обычных досках без матраца, без признаков жизни. Его обнаженное тело сплошь кровоточило от побоев и изуверских пыток. Лежал он навзничь и лицо его, обезображенное до неузнаваемости, источало гримасу застывшего ужаса. Видно, делали ему варварскими методами пластику лица, сообразно его уголовной деятельности и, конечно же, в отместку за сокрытие им преступников. Цель пыток была одна - добиться места нахож-дения Шамана и действия по этому поводу лейтенанта, приписывая ему уклонение от поимки преступника. Кулик не тот человек, чтобы предать, даже под воздействием гестаповских, если не хуже, методов устрашения порядочных людей, коим был Кузнецов. Он понимал и чувствовал, что лейтенант тоже в опале и под воздействием пыток. Жесткость чекистов только шире открыла глаза на «гуманность» режима коммунистического строя. Кулик наивно считал, что можно решить свою судьбу выдачей бандита, каковым он считал Шамана. Но теперь убедился, что действия Шамана куда приличнее действий этой «службы». В чем-то он даже сожалел о своих намерениях, корил себя за подлость и предательство. Быть может, это сознание своей вины и помогло ему стойко выдержать серию пыток, заставляло молчать, не ронять ни единого стона и звука. Мучителей-головорезов это раздражало, бесило, и они, разъяренные, как голодные шакалы, набрасывались на свою беспомощную жертву с остервенением и кровожадностью. Для них жизнь человека - что жизнь таракана. Цена одна.
 
 Время от времени в камеру заходил охранник и окатывал ледяною водою тело Кулика, от чего оно конвульсивно вздрагивало и вновь замирало. Но сознание пробуждалось. Оно с трудом воспринимало действительность, не могло воспроизводить в памяти произошедшие с ним событиям  вновь погружалось во мрак - холодный и болезненный.


Жизнь Кулика испытывала постоянно превратности судьбы.Ему незло в жмзни.. Детство прошло в лихолетьях войны  н бродяжничестве. . Приходил поздно вечером  или вообще ночевал на чердаке, в сарае или у друзей, родители которых знали положение дела в семье мальчика.
  Володя едва закончил четыре класса за шесть лет, пошел работать кочегаром на земснаряд, но здоровье его не позволяло заниматься этим трудом. Закончив одну навигацию, он с товарищем обокрал киоск и попал в зону особого режима. Ну, а там пошло-поехало. В одном из тюремных блоков Кулик лежал рядом со стареющим врачом-космето¬логом, который обучил его ремеслу. Вскоре Кулик был ос¬вобожден и, он стал заниматься подпольным бизнесом. Клиентами его были женщины, а затем и мужчины сомнительного толка. Среди них попадались и особо опасные преступники. Снова тюрьма, лагеря. На этот раз надолго. В зоне работы ему хватало, платили ему кто пайкой хлеба, кто табаком, а кто стал служить ему верой и правдой, обере¬гая его от нападок. Свела его судьба и с Шаманом, которого он неоднократно лицевал и перелицовывал. Но тот оказался матерым сибирским волком и посчитал требуемую от него плату неслыханной дерзостью и устроил Кулику темную. Результат - выбито четыре зуба, поломано два реб¬ра, сломана рука в двух местах. Словом, оплата труда Ку¬лика обошлась очень дорого. Охрана Кулика побоялась связываться с Шаманом. Кулик остался один, но не выпускал мысли о расплате со своим обидчиком.
 
 Когда была объявлена амнистия, он, оказавшись на свободе   участвовал в грабежах и разбоях пассажирских поездов, не зная, что этим промыслом руководил Шаман, а когда
узнал, решил свести с ним счеты, прибегнув к услугам КГБ. Но, увы! Не тот случай. Закончилось все вот этими нарами, побоями, пытками тех же самых бандитов, но в военной форме.
               Продолжение следует