Воспоминания. Часть первая

               

               
               КОСТИНСКИЙ   ФАЙВЕЛЬ

    ВОСПОМИНАНИЯ


                Часть первая.

Содержание.

1. ПРЕДВОЕННОЕ ДЕТСТВО               

2. ВОЙНА   1941-1945  ГОДОВ               

         3. ШКОЛА               


         1.ПРЕДВОЕННОЕ ДЕТСТВО

Я, Костинский Файвель (дома и в школе меня звали Фима) Шмулевич родился в местечке Хабное (с 1938 года Кагановичи, с 1957 года Полесское) на севере Киевской области в 1934 году. В семье разговаривали на идиш, как почти во всех еврейских семьях. Родители сыграли свадьбу в 1912 году. В семье было много детей. Нас было пять братьев и одна сестра. Ещё две сестры умерли в детстве. Мать не работала. Образование отца – 4 класса хедера (начальная еврейская школа). Но он был работящим, умным, не чурался любой работы, чтобы прокормить семью. До революции занимался торговлей. В 1920 году умер дедушка, и в наследство досталась машина по переработке шерсти, и  крестьяне из близлежащих сёл приезжали для её обработки. К концу 20-х годов этим пришлось прекратить заниматься. Отец пошёл работать в «Союзутиль». С понедельника по четверг разъезжал по сёлам, собирая вторичное сырьё. Когда старшие братья и сестра начали работать, жить стало легче.


Детство прошло беззаботно. Ходил в детский садик. Садик был напротив почты, там после войны был расположен районный отдел народного образования. В одной группе со мной находились мои одногодки Вова Слуцкий, Володя Неборачко. Его тётя была у нас в детском садике воспитательницей. Много внимания на моё воспитание не обращали. Улица около дома была песчаная. Довольно часто после купания садился посреди улицы и с возгласом «куча мала» сыпал песок на голову. Приходилось маме меня купать повторно. Мне тогда было лет
пять. Как и у всех детей у нас были клички. Меня дразнили «чачик»               
(чачка - игрушка по-украински). Игрушек у меня не было, всегда просил поиграть у других. Помню один случай воровства раннего детства.
 У меня был кубик синего цвета, напротив нас жил Фима Миньковский, на пару лет моложе. У него был полный набор кубиков, попросил поиграть и вернул на один меньше. Пропажа обнаружилась сразу, он пришёл к нам с мамой. Отдал ему и мой кубик. Больше случаев воровства себе не позволял, ни в малом, ни в большом.


  К концу 30-х годов мы жили впятером. Родители, старший брат Борах, Яша, который учился в школе и я. Брат Нухим женился и работал в Мариуполе, сестра Хана-Лея работала в Саниславе (Западная Украина, в 1962 году переименован в Ивано-Франковск), а затем в Киеве, брат Берл учился в институте в Харькове. Маленький домик, в котором мы жили, отец купил в начале 20-х годов, сразу посадив сад более 30 деревьев на площади 9 соток. О саде разговор особый. Пол в домике глиняный, потолки низкие, он скорее походил на украинские мазанки. Каждую пятницу мама делала уборку квартиры, готовила еду на ужин и на субботу. Хлеб в магазинах не покупался. Хлеб на всю неделю и халу на субботу пекли дома. Сейчас кажется странным, как можно мыть глиняный пол. О маминой еде говорить не буду. Вкус и запах сопровождают меня всю жизнь. Не в обиду совремённым женщинам, такой еды больше нигде не ел.

 
Брат Берл, когда учился в старших классах, по вечерам ходил гулять. Часто я следовал за ним  и никакими уговорами не отставал. Он грозился меня наказать. В семье жизнь протекала нормально.


В 1939 году родители решили построить новый дом. Стройка затянулась на два года и до начала войны не была закончена. Закончили стройку в 1945 году после возвращения с эвакуации. Мы тогда жили втроём, стройкой занимался отец, я ему помогал. В 1941 году готовился пойти в школу, разговаривал на идиш и украинском языках. По-украински мог читать.




3. ВОЙНА 1941-1945 ГОДОВ.
 
               
                1.НАЧАЛО ВОЙНЫ

Примерно за неделю до начала войны кругом ходили разговоры о войне. Война уже витала в воздухе. В воскресенье 22 июня 1941 года,
когда выступал В.М.Молотов, всё местечко Кагановичи опустело. Все кинулись по домам слушать радио. Мне было семь с половиной лет. Потом взрослые говорили, что война продлится не более одного месяца. Об отъезде никаких разговоров не было. В детский садик мне пришлось прекратить ходить через неделю. К 3-4 часам дня у садика собиралась ватага ребят с Воли (село, примыкающее к местечку) в возрасте 11-14 лет и избивала нас, когда мы шли домой. Всё перед глазами как сейчас.

 
В первую неделю после начала войны папа поехал в Киев к Хане-Лее, моей старшей сестре. Предлагал приехать к нам в Кагановичи. Хана категорически отказалась.

 
В конце июня и в начале июля стали появляться беженцы с западных областей. Одна семья поселилась напротив нас. Ничего существенного, как мне помнится, рассказать они не могли. Папа всё время рассказывал, как немцы в 1918 году были на Украине, что они гражданское население не трогали, и папа принял решение не эвакуироваться.

 
Большую агитацию за отъезд проводил старший брат Борах.
Каждый вечер он настаивал, чтобы мы уехали. Он даже пригрозил сжечь дом, если мы не уедем. С июля месяца всем, кто желал уехать, давали лошадей и телегу. Бораху удалось убедить отца уехать всего на пару месяцев, как тогда все считали. Около 15 еврейских семейств договорились уехать вместе. В последний вечер перед отъездом папа пошёл на Старый Базар к тёте Сорл, чтобы забрать всю их семью. Как потом говорил папа, тётя категорически отказалась. Решили взять на нашу телегу другую семью. Предложили Межерицкой Гитл с двумя детьми. По-видимому, здесь сыграла роль, что Яша учился с старшим сыном Максом в одном классе. Они согласились. Младший сын был года на два младше меня. Так на нашей телеге уехали две семьи. Сейчас Макс живет в США. Лет 25 назад Яша был у него в гостях в Петербурге. После войны дядя Янкл, муж тёти Сорл, обвинил папу, что он не забрал свою сестру в связи с тем, что мы взяли с собой чужую семью. Я уже позже сделал вывод, что обвинения были напрасны, тётя и многие другие не желали уезжать. Многие беженцы, остановившиеся в Кагановичах, остались и погибли.


Взяли с собой очень мало, в основном подушки и перины, черную шубу Бораха и ещё кое-какие мелочи. Зимнюю одежду не взяли.
Я умудрился взять гитару, но Борах заметил, унёс её в дом назад, а я получил щелчок по носу. Выехали в часов 11-12 дня. Перед отъездом папа ещё раз был у сестры. О чём они там говорили, не знаю. Ключи от дома папа оставил соседу Андрею Бондаренко. Нас провожать вышли соседи, желали быстрейшего возвращения. Все семейства съехались в центр местечка и мы двинулись в путь. Попрощались с Борахом. Через день он тоже уходил с группой людей с Кагановичи. Мама ехать не могла, её тошнило, она шла пешком.

 
Так началась наша эвакуация, которая длилась 3,5 года. Я лично сильно не переживал. Для меня начало эвакуации была как прогулка. Необходимо было месяц-полтора, чтобы мы все повзрослели и поняли трагизм нашего положения. Но всё это будет впереди. А пока в ясный солнечный тёплый день двинулась в путь вереница в 12-15 телег с еврейскими семьями. Как мне помнится, никто очень сильно не грустил.
 

                2. 0Т КАГАНОВИЧИ ДО ВОРОНЕЖА


Мы выехали с Кагановичи в начале июля 1941 года. Киев был закрыт для беженцев и в направлении на Бобры, Иванков не ехали. Мы ехали на восток. Еды взяли немного. Взяли мешков 2-3 овса для
лошадей. Папа говорил, что мы можем поголодать, а лошади - никогда. Он перед войной работал в «Союзутиль». У него остался чемодан с товаром для обмена: иголки, краска, сода и тому подобное. Нам в дороге эти товары очень помогли - меняли товары на еду. А чемодан вместе с нами вернулся в Кагановичи. Первый отрезвляющий удар мы получили к вечеру. Около 6-7 часов вечера наш обоз заехал в седо Христиновка. (Так это село все называли, название было ещё дореволюционное). Эта деревня километров 30-40 от райцентра, окраина района. Не знаю, как она сейчас называется. Решили сделать остановку, покушать, отдохнуть. Со всех подвод с вёдрами пошли к колодцу типа журавль по воду. Он был расположен на улице. Вдруг появились 3 крестьянки (женщины лет 40!), стали у колодца и не разрешали брать воду. Не знаю, какие причины они выдвигали. Назревал конфликт. Появились мужчины - крестьяне. Вдруг к колодцу подошёл папа. Его знали во всех деревнях нашего района, он постоянно разъезжал по району от «Союзутиля». Крестьяне его узнали, конфликт немедленно прекратился, а ему вынесли кувшин свежего молока, сметану, 2 булки хлеба, масло. Папа постоянно в Христиновке ночевал в доме против колодца, пользовался уважением и авторитетом у крестьян. Но у всех остался неприятный осадок. Всю глубину и сущность этого эпизода я понял намного позже, когда стал взрослым. Ещё один неприятный случай. Однажды на полевой дороге навстречу нам ехала телега. В ней сидели 3-4 мужчины
возраста 30-35 лет. Проезжая мимо обоза они встретили нас сочным русским матом. Прошлись по Сталину. Но зацепить нас побоялись. В обозе были мужчины старше 50 лет, но которые могли постоять за себя, как мой папа. Как рассказывал папа, в молодости он был сильный, мог на вытянутой руке занести полный мешок с зерном на мельницу наверх. По всей видимости, это были будущие полицаи, которые издевались над всем и всяким.

 
Ночевали на телегах. Была середина лета, ночи теплые. В первые дни ничего не варили, в основном питались молочными продуктами, овощами, едой, взятой из дома. Тяжелей всего было маме. Она целый день шла пешком. Кроме того, у неё было заболевание мочевого пузыря. Часто приходилось останавливаться и искать для неё туалет. В дороге это была проблема.

 
Через пару дней мы добрались до Остёра. Там организовали
большой привал на пару дней. Выбрали большую зелёную поляну на окраине города. Здесь впервые после отъезда поели горячую пищу.
Варили в кастрюлях, стоящих на двух кирпичах. Кирпичи и дрова приносил Яша, я должен был принести щепки и бумагу, чтобы разжечь костёр. Сварили суп. Так мы варили всю дорогу до Воронежа. Спички были на вес золота. В магазинах, как и соль, они сразу исчезли. Но у
папы в чемодане немного было. Одной спичкой зажигали один костёр, все остальные огонь переносили с нашего костра. Зажечь костёр одной спичкой в любую погоду - это искусство. Я очень подробно описываю такие мелочи - это наш быт, от этого зависела наша жизнь. Всё очень хорошо запомнилось. Группа беженцев собралась ехать назад. Папа опять решил вернуться и собирался примкнуть к этой группе. Вдруг мы неожиданно узнали, что в Остёре находятся ополченцы с Кагановичи. Папа нашёл их. Это были ребята 16- 17 лет, которых ещё не могли призвать в армию, и оставлять их на оккупированной территории нельзя было. Во главе группы ополченцев с Кагановичи стоял Борах, мой старший брат. Ополченцы находились недалеко от нас. Борах пришёл к нам. Мы были вместе около часа. Это была наша последняя встреча. Он окончательно убедил папу не возвращаться. В Остёре я впервые наблюдал воздушный бой между немецким и советским самолётами. Бой длился минут 10, потом они ¬ разлетелись, не причинив никакого вреда друг другу.

 
На следующий день после встречи с Борухом двинулись в путь дальше на восток. Начались будни эвакуации. Ночевать останавливались в деревнях. Один день был похож на другой. Днем варили один раз в день обед на кирпичах в поле во время стоянки. Часто воду брали в озёрцах, где полно лягушек. Цедили сквозь марлю несколько раз, кипятили. За всю дорогу до Воронежа никто в нашей
 группе не болел никакими желудочными или другими заболеваниями. За неделю мама «потеряла» все свои болезни, стала ехать на телеге, всё кушать. По полям бродили стада коров без присмотра - колхозных и совхозных. За каждой телегой на привязи шла корова, которую брали из стада. Травы было кругом много. Недели три у нас было свежее молоко. Переехали через два моста, через Днепр и Десну. При подъезде к одному из мостов долго ждали. Шли навстречу нам войска. Мы с телегами стояли на обочине. Ждали часов 10. В Нежине наш обоз стоял 2-3 дня. Мы разместились в школе. Вечером на Нежин был налёт немецкой авиации. Рядом со школой находилась зенитная установка. Один раз она поймала в прожектор самолёт, вела его минут 10, сбить не смогла, и он ушёл от преследования. Проехали Бахмач. Когда подъехали к Конотопу, над ним был сплошной дым. За пару часов до нашего подъезда к Конотопу его бомбили, особенно, железнодорожный узел.  Говорили, что весь сгорел. В это время на вокзале как раз находился поезд, в котором
 из Овруча эвакуировалась семья Яновских -- Борис и Рахиль. Когда упали первые бомбы, они вынуждены были оставить поезд. После отбоя
отец и сын (Давид) нашли друг друга, мать, однако, они не смогли найти и уехали без неё дальше. То была младшая сестра нашей мамы. Судьба тёти Рахили до сих пор не выяснилась. Решили в Конотоп не въезжать, а объехать его стороной.

 
Как колонной беженцев принимались решения? Вначале решения принимались группой из трёх человек, в которую входил папа. Он у односельчан пользовался авторитетом. Потом решение обсуждалось всеми членами обоза, и в конце эта группа из трёх человек принимала окончательное решение. За всё время поездки до Воронежа никаких конфликтов не было. Как я уже в дальнейшем понял, это была демократия в действии.


Перед Старым Осколом был очень крутой спуск. Папа закрепил задние колёса, чтобы они не могли крутиться, а мы все толкали подводу в противоположном направлении. Я помню, как немецкий самолёт пролетел над нашими головами. Чётко видны были лица лётчиков. Они в нас не стреляли, возможно, это был разведчик. Однажды, когда мы находились недалеко от железнодорожного полотна, высоко над нами пролетали немецкие самолёты. Когда мы увидели падающие бомбы, мы оставили подводы стоять, а сами убежали в сторону. Бомбы разорвались далеко от нас, не причинив вреда. К нам как к беженцам местное население по пути нашего следования относилось по-разному, в основном, однако, благоприятно. Нам помогали продуктами питания и овсом, что было очень важно. Там, где мы проезжали, помощь нам оказывали местные органы власти.


Так мы в сентябре 1941 года приехали на сборный пункт для всех беженцев, находившийся на вокзале станции Воронеж. Мы сдали лошадей и подводу. Нас разделили по направлениям; так как у нас не было зимней одежды, хотели поехать на юг, в Узбекистан. Мы сердечно распрощались друг с другом. Некоторые остались на месте, потому что Воронеж считался глубоким тылом. Мы здесь находились около недели и поехали дальше в товарном поезде. В грузовом вагоне размещалось по 4-5 семей, мы заняли угол. Поезд ехал медленно, на каждой маленькой станции и разъезде мы должны были стоять часами, а то и днями, пропуская военные эшелоны на восток и с востока. На больших станциях наш поезд стоял лишь 10-15 минут, там отец и Яша шли с алюминиевым чайником на вокзал и приносили кипяток. Мама не пускала отца самого или Яшу, они всё время шли вместе.

 
На одной такой станции, недалеко от Воронежа, отец случайно встретил племянника Берл из Овруча, сына его младшего брата Нохум-Лейба. Папа привёл его в наш вагон, и наша семья с того дня состояла из
пяти человек. Через полтора года он нашёл своих родителей и поехал к ним на Урал. Продукты питания мы главным образом покупали на вокзалах, а на долгих стоянках мы на обочине варили суп на кирпичах.
У нас в этом деле был большой опыт. Когда в пути были стоянки, нас предупреждали никуда далеко не уходить. Поезд в любой момент мог уехать: раздавался гудок и через пять-десять минут поезд уходил. Бывало, сутками поезд стоял в степи на разъезде, а люди на обочине вокруг поезда.

 
Моё родное местечко Кагановичи было оккупировано немецким 17-м армейским корпусом (генерал Кинитц), входящим в состав 6 армии (генерал - фельдмаршала ф. Райхенау). Это произошло 23-го августа 1941 года; прогнали их оттуда через два года, два месяца и 23 дня.
В начале сентября были расстреляны евреи местечка и застрявшие здесь беженцы из 3ападной Украины на западной окраине Кагановичи, в лесной посадке рядом с дорогой на село Тарасы, всего 252 еврея местечка.


В пути к нам присоединились семьи Шмилыка Куцого и двух его сестёр. Это папины двоюродный брат и сёстры по линии матери отца. Момент, когда они к нам присоединились, у меня в памяти не остался: или при поездке к Воронежу или уже в поезде. В дальнейшем мы были вместе.


У Сызрани мы проехали Волгу, прибыли в Куйбышев. 3а станцией Кинель поезда поворачивают на юг, а наш поезд поехал на восток, в Сибирь. На ближайшей станции мы сошли с поезда, переночевали и
вернулись назад в Кинель. Через несколько дней нам удалось сесть в поезд на Ташкент. Поезд ехал быстро, почти нигде не останавливаясь.


В Ташкенте было очень тепло, все беженцы размещались в садике у вокзала под открытым небом. Мы там пробыли около недели. Раз в день на человека выдавали тарелку супа. От этих дней остались самые тяжёлые воспоминания. В садике людей было много, все сидят и спят на своих узлах, пройти негде, полно вшей. Разжигать огонь не разрешали. Чтобы попасть в баню, необходимо было ждать в громадной очереди. 3аписывались в очередь несколько дней вперёд. Через неделю нас определили в город Маргилан Ферганской области. Мы прибыли на станцию Горчаков, четыре километра от Маргилана, куда мы добрались на телеге. Так началась наша трёхгодичная, более или менее сносная жизнь в эвакуации со всеми её проблемами.
 

                3. МАРГИЛАН

              (осень 1941 г. - осень 1944 г.)
 

Древний город Маргилан расположен на юго-востоке Ферганской долины, в предгорьях Алтайского хребта. Он известен с восьмого века, был занят русскими войсками в 1875 году. В конце 19-го столетия в нём проживало 36.500 человек, в 1973 г. - 106.000 жителей. Маргилан - крупный центр шёлкообрабатывающей промышленности, старинный центр ручного народного ткачества со струящимися радужными узорами. Маргилан известен набивными тканями, ручной вышивкой и архитектурной резьбой по дереву.

 
Осенью 1941 г. мы первый месяц жили в одной комнате с Куцыми, потом мы наняли отдельную однокомнатную квартиру для всей нашей семьи - пять человек. Дом был глинобитный с плоской крышей, состоящий из трёх комнат в одном ряду. Крыша использовалась для сушки фруктов. Со двора были три,¬ четыре ступеньки на веранду, а с неё шли двери в каждую из трёх отдельных комнат. Веранда тоже имела крышу и боковые стены. В комнате не было никакой мебели.


Глинобитный пол был устлан циновками, в богатых семьях ¬ коврами. В центре комнаты находилось углубление, над которым располагался небольшой столик. 3имой в углублении размещался уголь, а стол укрывался большим одеялом. Во время обеда садились к столу, держа ноги в углублении возле угля, а сверху ноги укрывались одеялом, свисающим со столика. В январе температура на улице была в среднем
до 18 градусов тепла. В домах никакого отопления и обогрева не было. Климат в этом крае засушливый, продолжительное сухое знойное лето. Средняя температура в июле достигала до 40 градусов тепла. В комнате
имелось одно окно. Дом и двор были ограждены глинобитным забором. С другой стороны дома за забором хозяйка имела небольшой участок
для выращивания риса, который несколько раз заливался водой. 3десь вода - главная ценность. От общего арыка (канала) идут мелкие канавки в каждый двор. 3а несколько дней хозяину сообщают день и
время подачи воды в его двор, за этим следят очень строго. Сам двор использовался для выращивания овощей. Хозяйка разводила кур, имела семейство коз. Мы у неё покупали козье молоко и яйца. Вход с улицы во двор закрывался калиткой. Во дворе стояла печь, очень похожая на русскую, для выпечки на горячем своде лепешек из не квасного теста. Основное топливо ¬ это смесь навоза животных с соломой, из которой делают лепёшки и сушат их на солнце. Очень хорошо горит. Ещё используют сухие стебли хлопчатника, иногда также уголь.
 
Хозяйке было лет 50, она болела туберкулёзом легких. Муж её умер в конце тридцатых годов. У неё были две дочери: Мандрахон - лет 13-14 и Турбунай - лет 17-18. Их фамилия - Юрматова. Турбунай при выходе со двора надевала паранджу, специальную накидку на лицо, которую носили женщины Востока. Жила хозяйка с дочерьми бедно. При выходе со двора был большой курган. Узбеки на него не входили и нам не рекомендовали. По преданию, там был похоронен богатый бай; кто именно, никто не знал. Главная растительность - мелкие колючие растения, которых хорошо поедали верблюды. Основным тягловым транспортом были ишаки. Несколько раз я ездил на нём верхом. Летом мы спали на веранде, главная опасность при этом - скорпионы, которые охотились по ночам. Днём их куры поедали. Несколько раз они жалили в руку папу и меня. На мне лежала обязанность готовить сыворотку от укусов. Двумя длинными палочками я схватывал скорпиона, прижав их к его бокам, и вбрасывал в стеклянную банку с растительным маслом, которая ставилась на подоконник; через пару дней скорпион погибал. Ужаленное место смазывали этим маслом. Такая сыворотка была в каждой семье.


Пищу готовили во дворе на кирпичах, но всё было устроено капитально. Мясо ели только по праздникам. Мацу к песах мы пекли на сковороде, я перед выпечкой прокалывал вилкой сырую лепёшку. Вилку и сковороду папа перед выпечкой прокаливал на огне.
В соседнем доме был сад, и соседи часто приглашали меня и Яшу покушать фрукты: урюк, шелковицу, айву, виноград. Все фрукты были там высшего качества. Узбеки относились к нам доброжелательно. Отец устроился сторожем на шёлкопрядильную фабрику, Яша и кузен Борис
работали в колхозе. О том, что где-то идёт война, здесь не чувствовалось; шла размеренная жизнь. Яша и Борис питались в колхозе, а домой приносили нам лепёшки.

 
Карточную систему ввели с 1.01.1942 г., и в один день жизнь кардинально ухудшилась. Исчезли с свободной продажи хлеб, мука, рис; в магазинах появились длинные очереди. Мы почувствовали, что такое голод; часто ложились спать без ужина. Основной пищей была каша из джигары. Это растение похожее на кукурузу, но в ней белые круглые зёрна растут сверху, на метёлке. Эта каша была вкусной, если её есть раз в неделю. До сих пор у меня в памяти вкус каши из джигары.
Летом 1942 г. обокрали фабрику, где работал отец, и ему пришлось уволиться. Яшу с Борисом весной тоже уволили с колхоза. Однажды мы на базаре встретили мужчину с одной ногой, возраста нашего Бораха и похожего на него, как две капли воды. Оказался совсем чужим для нас человеком. Отец занимался также своим стекольным ремеслом, а Яша ему помогал при этом. Ещё была обязанность: каждый должен был отработать определённое количество дней на уборке хлопка.



По пятницам вечером отец ходил в синагогу. Он говорил, что бухарские евреи молятся так же, как и он. Жили местные евреи богато, в тяжёлые времена они нам помогали. Вообще узбеки приняли нас радушно.

 
В первый год я в школу не пошёл - было не до этого. У меня появились друзья. Самым близким из них был Насар - восьми лет. У него была собака Босар. За пару месяцев я сносно выучил узбекский язык и стал главным переводчиком в нашей семье, когда возникала необходимость. По соседству с нами жила семья беженцев из Бессарабии. У них была девочка Олрика -лет восьми и мальчик - лет двенадцати. Это была наша компания. Мы уже ясно понимали, что такое война.

 
В сентябре 1942 г. я пошел в первый класс русской школы. Там учились дети эвакуированных и раскулаченных, учителя тоже были из раскулаченных. Здесь я впервые понял, что такое антисемитизм, хотя само это слово услыхал намного позже. Слово «жид» постоянно звучало в классе и школе. Мне запомнился один неприятный эпизод. Группа учеников старших классов 14-15 лет, из раскулаченных, решила меня повесить в одном из классов. Об этом подслушал случайно один ученик-еврей и рассказал мне. Отец и Яша пришли в школу к директору, и тот вызвал хулиганов. Они дали слово, что ничего против меня не предпримут. А в городе развелось много хулиганов и бандитов. Однажды, когда отец с Яшей ходили по окраине города, где папа стеклил, их встретила группа бандитов, и их куда-то повели. Случайно они встретили знакомого узбека по дороге, отец заговорил с ним, а тот обратился к бандитам по-узбекски; отца и Яшу отпустили.


В школе писали мы на газетах, для контрольных работ нам выдавали по листу чистой бумаги. Первый класс я окончил на «отлично", меня наградили ботинками и пеналом с карандашами, а до этого я ходил в школу босиком. В школе нас раз в день кормили обедом - тарелкой рисового супа с лепёшкой.

 
В городе Бугуруслан, на границе между Куйбышевской и Оренбургской областями, был организован центр по розыску родственников. Яша и Борис написали туда наши данные и адрес, и Борис узнал адрес своих родителей. Мы его снарядили в дорогу, и он уехал на Урал. Какова была наша радость, когда мы получили письмо от Бораха с его полевым адресом. Мы установили с ним связь всего лишь на полгода.


 
Сначала он служил политруком роты в учебном батальоне химзащиты, осенью 1942 г. перевели на фронт в Сталинград. Каждую неделю мы от него получали письма и телеграммы, он сразу выслал нам денежный аттестат. Борах погиб (пропал без вести) 23 октября 1942 года,
извещение об этом мы получили перед Новым годом. После октября, когда перестали приходить письма, мы поняли, что случилась трагедия.
Более подробно о Борахе написал в очерке «Без вести пропавшие живы в наших сердцах».
 
В сводках Совинформбюро по радио передавали названия освобожденных городов и посёлков. Как только мы услышали об освобождении райцентра Кагановичи 1, папа написал письмо в сельсовет, а ответ получил от Янкеля Черевацкого, мужа папиной сестры. Он был по инвалидности второй группы после тяжёлого ранения уволен с армии, и после освобождения вернулся в Кагановичи. Из его письма мы узнали о расстреле евреев, оставшихся дома, а также беженцев, которые дальше не поехали. Для возвращения в Кагановичи необходим был вызов, нам и всем Куцым его выслал Черевацкий. Мы сразу выехать, однако, не могли, потому что у кузины отца, у Шифры Межирицкой (Куцой), был ещё грудной ребёнок, а возвращаться решили вместе. Когда мы решили поехать, мы тепло распрощались с хозяйкой и выехали в Ташкент. Там мы все получили пропуска и дальше около недели ехали пассажирским поездом до Киева.

 
С вокзала Киева отец с Яшей поехали на улицу Артёма, N 35, где раньше жила сестра Хана. Там они узнали о гибели нашей Ханы в начале октября 1941 года в Бабьем Яру. Более подробно о трагедии узнали позже. Она работала в одной из воинских частей, которая попала в окружение. Всех женщин сразу отпустили, и она вернулась домой. Это было уже после расстрела евреев Киева. Жила она в коммунальной квартире, после прихода из своей комнаты два дня никуда не выходила. Выдала её соседка, чтобы поживиться вещами, рассказала дворнику, и тот пришёл с полицейским. Её увели и больше никто её не видел.

 
С Киева поехали на станцию Вильча, 15 километров от Кагановичи. От станции Вильча машина нас привезла прямо к нашему дому. Мы его покинули летом 1941 года и вернулись осенью 1944 года. Во время оккупации в нашем доме жила семья местных жителей, "купивших" его у немцев. Когда им стало известно, что мы живы и возвращаемся назад, они выселились, и дом пару недель стоял пустой. Потом его занял финансовый отдел тыловой мостостроительной части. Когда мы приехали, начальник финансового отдела сразу даже не хотел говорить с нами, но потом освободил маленькую комнату-спальню, где мы поселились вчетвером. В нашем распоряжении была также кухня. А в дальнейшем он оказался добрейшим человеком, он принял на работу отца сторожем, а маму уборщицей. Весь двор был завален дровами.


Первые полгода материальных проблем в семье не было, мама часто на обед приглашала младшего сына нашей соседки Сони Миньковской.


Когда Яше в ноябре исполнилось восемнадцать лет, его призвали в армию. У него оказалось больное сердце (порок), и он попал на трудовой фронт. В январе 1945 года его послали в Астрахань, где он работал в рыболовецкой артели. Когда  он вернулся в Кагановичи, пошёл в восьмой класс украинской средней школы. Я сразу пошёл в третий класс, евреев в классе было мало. В одной классной комнате учились одновременно дети разных классов и разного возраста. На разных сторонах класса шёл свой урок. Отношение к нам было первое время напряжённым, чувствовалась недавняя оккупация. Третий класс я окончил на "отлично" и получил похвальную грамоту.


Запомнился день 9 мая 1945 г. Уже 8 мая шли разговоры об окончании войны. 9 мая никто не работал и не учился, не отходили от приёмников, потом всё население вышло на улицу. Было много радости и горечи. Велики были наши потери.

 
Мне было одиннадцать с половиной лет, но моё детство давно уже кончилось - 22 июня 1941 года.

 
Что нам известно о судьбе нашего брата Нухима. Жил Нухим в Мариуполе, работал там в сберегательной кассе. Он оставил Мариуполь с партизанской группой осенью 1941 года. Родители получили ещё один привет от него, тоже из осени 1941 года. Он был в составе партизанского отряда, передвигавшегося в северном направлении в Полтавской области, и случайно встретил земляка с Кагановичи.
Брат Берл попал в плен тяжело раненым в августе 1941 года и пробыл там до окончания войны. Когда мы узнали о том, что он жив, поверили не сразу. По прибытии Берл в Кагановичи у нас дома собралось всё местечко. Это было чудом, каждый старался потрогать брата, быть в плену и вернуться живым! О нахождении в плену он написал книгу «Горькая чаша моих страданий». Но это не все страдания, которые выпали на его долю. В 1951 году, когда я учился в девятом классе, его арестовали, обвинив в пособничестве гитлеровцам в годы войны. В 1952 году присудили 25 лет заключения. Какой-то бред. Были такие времена. Отбывал наказание в концлагере в Норильске. В 1956 году был освобождён и полностью реабилитирован.





              3.Школа

Начиная с четвёртого класса, занятия в школе проходили нормально. В одном классе занимались ученики разных возрастов, война задержала учёбу у многих. Напряжённость между учениками немного спала. За всё время всего один раз произошло неприятное событие. В шестом классе во время экскурсии мы проходили мимо братской могилы, где были зверски убиты евреи во время войны. Один соученик, проходя мимо, сказал: «Здесь лежат жиды». Яша Куцый об этом рассказал классному руководителю. Она провела специальный урок о дружбе народов. Больше до окончания школы открытых столкновений не было.

 
Родители Яши Куцого имели больший достаток, чем другие родители и он один был в семье. У него имелся велосипед, приёмник на батареях. Мы часто собирались у него дома болеть во время трансляции футбольных матчей. Я болел за ЦСКА, он за Динамо. Умер в США.


Со мной за одной партой сидел Миша Жаровский (сейчас живёт в США). У него был каллиграфический почерк. Его двор граничил с окончанием нашего сада. Летом часто мы собирались у него на чердаке и рассказывали разные истории. Мы дружили. С нами всегда были два его брата, Марик и Мила, родившийся уже после войны. Жил он по улице Воровского. Восьмой класс он окончил с похвальной грамотой и поступил без экзаменов в техникум. Сейчас я с ним переписываюсь.

 
Недалеко от него жил Шура Шапиро (недавно умер в Израиле). Во дворе у него был бильярд, и мы часто там собирались играть. Он был старше нас на пару лет.


Летом ходили на пляж. По местечку протекает река Уж, впадающая в Припять. Своё название получила от постоянных изгибов. В пределах Полесского два пляжа, Пархоменко и Билькове. Происхождение названий не знаю. На Пархоменко купались малыши, а постарше на Билькове. Во время студенческих каникул здесь всегда собирались. В 1948 году в честь 30-я комсомола разбили парк против стадиона. Был организован школьный воскресник. Лет через 20 деревья разрослись. Там поставлен памятник в память о погибших на войне, призванных в Полесском.  В этом парке почему то не гуляли.


По вечерам, будучи студентами, собирались в небольшом садике, находящемся через дорогу от парка. В начале садика был книжный киоск, а затем киоск продажи газированной воды. Упирался парк в здание районного исполнительного комитета. Здесь же стоял бюст Сталина. Иногда собирались в небольшом садике на Старом Базаре, недалеко от моста через реку. С нами бывал Абраша Солнцев, учившийся на год старше. Я с ним встретился в Израиле в Хайфе у консульства Украины в очереди за визой. Пару лет назад он умер.


В художественной самодеятельности активное участие принимали Дина Охрименко, Володя Неборачко. Он сидел за партой передо мной. Хорошо рисовал, принимал участие в выпуске школьной стенгазеты. Окончил театральный институт и был принят в киевский театр оперетты. В последний раз я с ним встретился в городе Запорожье. Театр оперетты гастролировал, а я здесь жил. По местному радио в рекламе передавали отрывки спектаклей, и я сразу узнал его голос. Пошёл на спектакль. По окончании представления он вышел ко мне. За кулисы меня не пустили, и я его вызвал. Встреча была очень тёплой. Он неожиданно умер в Киеве.

 
На школьных и районных соревнованиях от нашего класса выступала Беба Новак, наша главная физкультурница. Занимала довольно высокие места. Беба и Дина дружили между собой. Все они хорошо учились. О тройках и разговора не могло быть.

 
Я принимал участие во всех областных и республиканских олимпиадах по математике и физике. Вместе со мной принимал участие Миша Аксельрод, учившийся на год младше. Один раз мы стали победителями республиканской олимпиады. Я получил грамоту за математику, он детекторный приёмник за физику.

 
В девятом и десятом классах я сидел за одной партой с Лёней Фельдманом. С нами училась его младшая сестра Соня. Жили они против электростанции. Сейчас Лёня живёт в США.

 
В нашем классе учился Хайкл (Фима) Миньковский (сейчас живёт в США). Один год был пионервожатым. Я с ним перезваниваюсь. Вначале он жил в конце улицы Комсомольской, где жил я, а потом родители переехали в дом против почты. В 70-е годы был в командировке в Москве и зашел к нему в гости. Он мне помог в приобретении и пересылке мебели. Тогда это была проблема.

 
Фердман Нюся жила на Старом Базаре. Прилежно училась, участия в общественной жизни не принимала. Жила в Узбекистане. После окончания школы её не встречал.


За мостом жил Жорж Деркач. Тихий спокойный парень, хорошо занимался. У него было слабое зрение, ходил всегда в очках, сидел за первой партой. После окончания школы группа учеников с нашего
класса поехали во Львов сдавать документы в высшие учебные заведения. С нами ехал Жорж, там в своём особняке жил его дядя. Пару дней мы жили у дяди. Беба Новак и я сдали документы в Львовский политехнический институт, я на механический, а она на химический факультет, а Жорж -  в университет.

 
В шестом - седьмом классе к нам пришла Аня Гороховская. Её отца перевели в Кагановичи директором швейной фабрики, расположенной за мостом. Училась хорошо. В середине пятидесятых годов приехал на зимние каникулы в Кагановичи. Там был Миша Жаровский. В один из вечеров я, Миша и Абраша Векслер пошли к Ане в гости. Абраша Векслер учился на год раньше нас. Встретили нас по-царски. Сразу накрыли стол. Вечер провели прекрасно. Аня и Абраша поженились, сейчас живут в Германии.

 
На углу улиц Комсомольской и Воровского жила Беба Тойб. Тихая спокойная девушка. После школы училась в техникуме. Умерла молодой.

 
Рядом с Володей Неборачко жил Вова Слуцкий. Детей  в семье было трое, старший брат Лёня и сестра, родившаяся после войны. Учился в техникуме, получил специальность геолога, потом специальность поменял.


С нами учился Коля Билько, жил на Воле.
В девятом классе с нами один год училась Ильяховская, жила у тёти в конце Комсольской улицы. Училась хорошо.

Когда занимался в 5-7-х классах, участвовал в работе ученического комитета, отвечал за учёбу и общественную работу в младших классах школы.
Я был секретарём комсомольской организации 10 класса.
Учились мы в школе десятилетке. У нас в классе между учениками резких эксцессов не было, кроме случая на еврейской братской могиле. Дети как дети. Когда учились в седьмом классе, мы почти все собрались на одной из квартир на встречу Нового года. Играли в разные игры, запомнилась игра флирт, которую составила Фаня Кигель. Её отец погиб на войне, жила она с матерью и младшим братом. После седьмого класса поступила в техникум.


Следующий раз такая встреча произошла через тридцать лет после окончания школы. Весной 1982 года днём в субботу раздался звонок. Звонил Лёня Фельдман с Киева. Предложил приехать в Полесское на встречу по случаю тридцатилетия окончания школы. Я согласился. Встретились в кафе, расположенном недалеко от автобусной станции. Собрались не все, но кто мог, приехал. Со мной приехал мой сын. Ему шёл двадцать первый год. Вечер прошёл прекрасно. Каждый рассказывал о своей жизни за тридцать лет. Все возмужали, у всех были успехи в разных областях. Я очень благодарен организаторам встречи. После Чернобыльской аварии Полесское исчезло с карты Украины, а после развала СССР вообще нас разбросало по всему миру и о такой
встрече можно только мечтать. Но. У некоторых есть интернет, у детей точно есть. Технические возможности интернета допускают организовать видеоконференцию!


Борьба с космополитизмом не прошла мимо нашей школы. В январе 1948 года мне исполнилось 14 лет, я поступил в комсомол и присутствовал на комсомольских собраниях. На одном из собраний разбирались личные дела двух учеников, как будто они в сочинении по русскому языку неправильно отобразили советский образ жизни. Они учились на два года старше меня. Сейчас вспоминаю и думаю, в какое время мы жили. Их хотели для начала исключить из комсомола. Но большинство высказалось против этого, как говорят, фокус не прошёл. Документы на них подала учитель русской литературы, жена заведующего районным отделом народного образования. Не хочу даже называть здесь её фамилию.


Немного о наших учителях. Нельзя говорить, что ученики любят учителя, его можно уважать за знание предмета и за справедливость.


  Директором школы сразу после войны был Заславский Лев (Лейбл) Саулович. Умер он осенью 1949 года. Вся школа ходила его хоронить. Людей было много. К этому времени он уже не работал.


Потом директором стал Стецько, присланный из Киева. На пасху он напился, играл с детьми крашеными яйцами, и его отозвали, назначив директором Дурицкого Ивана Саввича.  После демобилизации из армии он занимал должность завуча в школе и преподавал историю, ботанику и некоторые другие предметы. В начале ходил в школу в армейской форме. Как хозяйственник он был на своём месте. В школе не было спортивного зала. Ученики старших классов за время летних каникул должны были отработать определённое количество часов по труду. Он создал бригаду во главе с Неборачко, старший братом Володи Неборачко, для постройки спортивного зала. В эту бригаду он включил и меня. Я был физически не сильный, а там нужны были крепкие, мускулистые ребята. Пользы принёс мало. По всей видимости, он меня включил в бригаду, чтобы по окончании строительства мой отец застеклил зал. Он был стекольщик. Так оно и было. В этом зале прошёл наш выпускной вечер. В близлежащих сёлах были семилетки, и если кто желал учиться дальше, приходили в нашу школу. Для этих учеников Дурицкий организовал общежитие. Оно располагалось против военкомата. Как комсорг класса, я несколько раз там был. Всё было устроено хорошо, даже можно было сварить обед. Из пришедших с хорошими знаниями выделялись Шеремета Нина, по литературе, Карачун Мария, по математике. Она защитила диссертацию и стала кандидатом физико-математических наук. Уже во время работы в
Запорожье, при поездке в командировку в Москву, заходил в гости к Шеремет Нине. Приняли меня хорошо.
Дурицкий преподавал нам в 10 классе логику и психологию, сам не понимая, что это такое. Переписывал конспекты слово в слово из учебника и потом читал нам. Мне один раз пришлось столкнуться с ним по существу уже после окончания школы. Он решил, что пришло время, чтобы в школе была серебряная медаль. По всем критериям я подходил. После сдачи всех экзаменов на аттестат зрелости, меня вызвали в кабинет к директору школы. Там уже были Дурицкий, преподаватели русского, украинского языка и математики, эти три работы отправлялись в Киев. Преподаватель математики сказал, что в экзаменационной работе ничего изменять не надо. Преподаватели русского и украинского подправили стилистику, добавили цитат. Оба сочинения переписал, и их отправили в Киев. Через 10 дней пришёл ответ. Меня вызвали в школу. В кабинете сидели те же четыре человека. В медали отказали. По математике поставили четыре, какое то слово поставил не в том падеже. Мы с преподавателем нашли в книге это слово в двух местах, написано, как я написал и как рецензент в Киеве. Дурицкий сказал, что он ничего поделать не может, если поставит пять по математике, то аттестат будет недействительный, необходимо давать медаль. Я сидел и молчал, мой протест ничего помочь не мог. По русскому сочинению оставили четыре, а по украинскому три. Придрались к какой то чепухе. Ведь все три работы были тщательно проверены и уточнены преподавателями. Вот здесь я тихо, но довольно чётко и жёстко заявил, что не допущу, чтобы в моём аттестате была тройка. За всё время учёбы у меня такой оценки не было. Я попросил заполнить мне аттестат на следующий день, а сам пошёл к завучу Дине Исааковне домой, жене первого секретаря райкома коммунистической партии Охрименко. Она была в отпуске. Дина Исааковна преподавала химию, она хорошо меня знала, я принимал участие в районных и областных олимпиадах по химии, да и в химии разбирался.
Она варила во дворе. Я ей всё рассказал. Она попросила меня подождать во дворе, а сама пошла домой позвонить. Через минуту она вернулась и сказала, чтобы я шёл в школу и забрал аттестат, он уже заполнен, как надо. Больше мне с Дурицким встречаться не приходилось. На следующий год, в1953, серебряную медаль получил Миша Аксельрод. Сейчас живёт в Израиле.


В средней школе в Кагановичах я учился с третьего по десятый класс с 1944 по 1952 годы. За эти восемь лет учёбы получил пять Похвальных грамот за отличную учёбу и примерное поведение.


Учитель географии Шпигель Яков Моисеевич, жил по улице Комсомольской, против меня. Его все уважали. Всегда приходил без
конспекта, с одной указкой. Заслушаешься, как он рассказывает о разных странах мира. Мог поставить любую оценку любому ученику. Изучать географию кончали в девятом классе курсом экономической географией о странах мира. Эта оценка шла в аттестат. Его сын Миша работал в Запорожье, где однажды встретил Якова Моисеевича и пригласил его к себе на обед. Хорошо провели время, у нас было много общих знакомых. Он рассказал моему сыну, каким я был учеником. Сын учился неплохо, закончил с отличием Запорожский машиностроительный институт. Внук сейчас учится в Запорожском университете, а внучка перешла в одиннадцатый класс Запорожской еврейской гимназии. Один раз в Москве, будучи в командировке, зашёл в гости к дочери Якова Моисеевича. Мы ведь жили рядом и хорошо знали друг друга.


  Учителем математики старших классов был Робаковский Сергей Петрович, учитель старой закалки. Математику в пределах знаний средней школы знал хорошо. О теоремах, решениях задач рассказывал обстоятельно, чётко. Предмет свой любил. Школа выписывала ежемесячный журнал «Математика в школе». По моей просьбе он давал мне его, я часть свободного времени посвящал решению задач. Иногда он просил меня решить из журнала некоторые задачи на построение. По школьной программе мы такие задачи не решали, они довольно сложные. После окончания 8 класса выписал две книжки с математическими задачами для поступающих в вузы: одна под редакцией Шахно и вторая под редакцией профессора МГУ Моденова. Сергей Петрович научил меня любить математику, это совсем не сухая наука, эта любовь во мне до сих пор. Иногда и сейчас на досуге берусь решать задачи с дифференциалами и интегралами.



Учителем украинской литературы была Гриншпон – Ратнер Любовь Юзеповна, наш классный руководитель. Тихая спокойная учительница, никогда не повышала голос, просто немного пожурит ученика. Она дружила с учительницей русского языка Лутак, женой второго секретаря райкома партии. У Любовь Юзеповны родился сын и ему сделали обрезание согласно еврейской традиции. Лутак это заметила, доложила дирекции, и у Любовь Юзеповны были неприятности в школе. Перед смертью она болела тяжёлой формой диабета, ослепла. На лето учителя русского и украинского языка давали список литературы, которую необходимо прочитать к будущему учебному году. Всего за два месяца прочитать невозможно было, но старался по возможности. Читал художественную литературу. Большое впечатление оставили книги «Два капитана» Вениамина Каверина и «Спартак» Рафаэлло Джованьоли.


Главным историком в школе считалась Туровская Хая Борисовна. Она нам преподавала ту концепцию по истории, которая господствовала в то время. На заседании исторического кружка я и Миша Жаровский сделали доклады, я о Дмитрии Донском, а Миша об Александре
Невском.


Физику преподавал Мошковский Иван Васильевич. Учитель очень слабый, научить нас ничему не мог. Запомнился доклад, который сделала Новак Беба о новейших направлениях в физике.


Немецкий язык преподавала Дорфман Роза Борисовна. Сейчас Роза Борисовна живёт в Израиле.


По окончании школы нам было по 17 – 20 лет. Это время первых увлечений. Каждый имел свои симпатии и антипатии. Я не был исключением, кое-кто мне нравился, но я старался это не афишировать. Ко всем относился ровно. Обо всех увлечениях мы знали. Было несколько серьёзных романов. Здесь говорить об этом не буду, многие
живы, у всех есть дети и не все хотят об этом вспоминать. Об этом времени у меня остались самые чистые светлые воспоминания.


Юные годы
Счастливые дни-
Как вешние воды
Промчались они!

В старинном романсе поётся «Веселые годы», но мне кажется, «Юные годы» для нас подходят точнее.


Здесь я рассказал о своих субъективных юношеских впечатлениях, о себе, своих соучениках и учителях.

Фото к произведению смотри: toda.zp.ua - еврейские таланты – Файвель Костинский


Израиль, май  2009