На окраине вечности - 14

На следующий день раскопал Пеньтюхов в малиннике мусор, нашел пяток червяков и отправился на Реку.

Неделю ловил окушков да мелких сорожек на Реке Пеньтюхов. По вечерам сидел у телевизора да книжки читал. За вечерним чаем непременно по часу с отцом за разговорами проводили. Петр больше отца слушал. Много узнал о жизни его, казалось, бесхитростной и неинтересной. Даже решил для себя, что неинтересных жизней не бывает. Долгими вечерами, когда от безделья да праздности привязалась к нему «судорога» бессонницы, вспомнил он многих, с кем встречался на жизненном своем недолгом пока пути, и мысль эта еще более поразила его. Невольно и свое пережитое примерил к другим жизням. И показалась она ему не такой уж несуразной, чтоб менять ее. Еще припомнил литературных героев из школьных программ. Получалось, что из всех тех, с кого не рекомендовало школьное ученье брать жизненный пример, более всего близок ему Обломов, плененный мечтаньями и устремленьями в никуда. Странным это показалось Пеньтюхову, чтобы он горный-инженер геофизик и пустомеля-барин, оказались одного поля ягодой. Но нашел оправдание себя: просто я, дескать, слезший с дивана Обломов. А Илья Ильич мужик был неглупый, хотя и барин….

Весна приближалась, а это значило, что надо готовиться к тому, что хлынут с полей в Ерши талые воды многочисленными ручьями и потоками. Если не прокопать к тому времени канавы для скатывающейся в Реку воды, то может не только подворье затопить, но и залить подполье, в котором после зимы еще имелись большие запасы провианта. Но самое главное, конечно, картошка. Хранилась она в двух загородках: в одной для еды, в другой на семена. И если вода подтопит картошку, то беда для хозяйства будет немалая.

Но прежде, чем копать канавы в снегу, чтоб пропустить талые воды, нужно еще и с крыш снег скидать. А крыш этих в хозяйстве не одна. Изба, клеть, сарай, хлев, баня. И все строения давно неремонтированы. Набухнет снег и потекут все крыши. Но хуже будет, если, вообще, провалятся кровли строений.

Петру с крыш снег скидывать в охотку, давненько он этим делом не занимался. В три дня все крыши от снега освободил. Еще два дня траншеи в снегу рыл. Первым делом вдоль дороги на улице прокопал канаву. Так заведено было в Ершах, наверное, еще с тех пор, когда через деревню проходил старый екатерининский тракт.

Разобрался со снегом, подготовил хозяйство к весеннему снеготаянию, а на Реке еще лед. Солнце припекает, хоть загорай. Рыба тоже, будто взбесилась, уже не роется, какую ей насадку подсовывает рыбачок под нос. Хватает все: и червяка, и «репейника» - только подавай. Сорога к сороге, окунь к окуню. Подлещики и густера цветастое рыбьё серебром разнообразят.

В малиннике целый шурф выкопал. В стороны под мерзлоту уже не лопатой, а топором ковыряет землю в поисках насадки для разохотившейся рыбы.

Отрыбачил пару дней, а тут заненастило, дождь мелкий посыпал. Три дня и лед на реке вровень с берегами дыбится из-под прибрежных снегов. Вот-вот ледоход начнется. Обычно движенье льда начинается ночью. К утру уже отдельные льдины да мусор всякий несет опьяненная победой над ледяным оковьем Река. Бурлит на стремнинах, закручивается «воронками» на поворотах – кажется, любую посудину затянет в глубины мощной круговертью

Для Петра самое благодатное время настало. Дивно ему. Радостно. Удивляется, как же можно без всего этого ежегодного «андреналину» жить? Лодку накачал, по старицам и заводям около Ершей сетей наставил. По реке с наметом ходит, мелочишку разную рыбную ловит.

На «резинке» своей по всем лугам плавает. Река у Ершей разливается на две версты. На самую стремнину выгребает и по бурунам несется, дух захватывать бы должно, а Пеньтюхову в радость этот полет. В голове «чумовье разное», как он называет взвихрения поэтических строк в мозгу, лезет, чуть не в поэму складывается.

За пеленой холодного дождя
остались дни разгульного веселья,
сомнений, грусти, жуткого похмелья –
всего того, что душу бередя,
лишает сна, но с первою капелью
душа проснется, как покинет келью,
вернется, будто на круги своя.


И вновь безумье половодья
мой полонит дырявый челн.
В нем я несусь по воле волн
туда, где радость от свободы,
где верою мой дух силен,
где звезды видно даже днем,
где долог миг, но кратки годы….

Неделя, другая и угомонилась Река. Берега означились, но старицы еще соединены с нею протоками. Ивняки, ободранные льдом, оголенными прутьями, трясущимися от течения, как в судороге, из воды показались вдоль русла.

Весна и на Василия Пеньтюхова подействовала благоприятно. Он даже на Реку иногда выходил поглазеть, как там она «стихийствует», да указания Петру дать, куда плыть, сети ставить. Петр и так знает всю речную «географию», но отца выслушивает, даже иногда и удивляется наигранно, мол, надо же какой недотёпа, не знает какого то места на Реке, про которое отец рассказывает. Радуется, что батько оживает. А что еще нужно для поддержания жизненных сил, как не вовлечение человека в саму эту жизнь?
Плавает Пеньтюхов по старице возле Ершей, а отец на высоком берегу стоит и смотрит, как сын сети проверяет. Все ему не нравится в действиях рыбака, но тоже не зло, а по отечески игриво. То пеняет на безрукость нынешних рыбаков, то шпыняет, что неповоротлив сын. Петр огрызается:

- А сам то как рыбачил? Лучше? Я, по крайней мере, щук ловлю, а не утопленников.

Отец Петра понимает намек. Оправдывается:

- Сразу и про утопленников. Я что, виноват, если они, будто выбирают мои сети? Что не весна, то жмурик.

- Ага, как у Пушкина, «тятя, тятя наши сети зацепили мертвеца»

- Это не у Пушкина. Пушкин про рыбаков не писал.

- А про «золотую рыбку»?

- Это не про рыбалку, а про богатство.

- Ну, тогда Некрасов.

- Вот на него похоже. А утопленники всегда в сети лезли. Что при Некрасове, что при нынешнем Горбачеве.

- Их теченьем приносит, - соглашается рыбак в лодке.

- Нет, Петь…. Не течением их в сети притаскивало, они сами лезли.

- Ну, уж…. – не знает, что ответить Петр.

- Именно лезут. Если б не забросил это дело лет пять назад, то и меня бы утащили.

- Кто? Утопленники?

- Не утопленники, а другой кто-то.

- Водяной?

- Нет, не водяной. Я в это не верю. Но, что силы есть, которых мы не знаем, в то верю. Как вот ты такой факт объяснишь? Я матери твоей пообещел вернуться с рыбалки в одно время. А тут клев. Ну, думаю, ничего страшного не случится, если еще пару часов порыбачу.

- И что? Клев закончился?

- Нет, клев не кончился, а у велосипеда, оказалось, оба колеса спущены. Накачал колеса, цепь порвалась. А когда лесом катил велосипед, зацепилась педаль за пенек и отвалилась. Десять верст тащил на горбу семь килограммов рыбы и велосипед на плече.

- А при чем здесь мама?

- При том, всякая баба ведьма. Чуть что не по ней, сразу жди подлости.

- Совпадение.

- Нет. Ты ведь без бабы живешь, потому и не знаешь, какое это племя.

Сети проверил, надо на другой берег плыть через реку.

- Пап, поплыли со мной.

- Ты что? У меня же зарок, в лодку не садиться.

- Ты что, серьезно?

- Куда уж серьезней.

- Ну, смотри, - взмахнул лихо веслами, крутанул ими в воде в разные стороны и к Реке.

Отец смотрит на удаляющуюся лодку и сына в ней. Только и промолвил:

- Лешак…. – и к дому направился.

Еще две недели прошло и совсем утихомирилась Река. Песчаные косы означились. По берегам на ветлах листья распустились, а сами деревья преобразилась в колобушных исполинов, нависших над притихшими водами реки.

Все бы на реке пропадать, но огородная напасть навалилась. Вспахали участок, но углы огорода остались не обработанными. Пришлось лопату брать и огрехи пахаря исправлять. Еще под грядки нужно добрых две сотки перекопать лопатой. С грядками тоже мороки немало.

Разделались с огородом, можно и рыбалкой заняться. Тем более, что в мае сорога на ручейника берет, очухавшись после икромета, знатно. Одна беда, «домиков» этих ру-чейников насобирать рыбаку целая морока. Пеньтюхов все коряги в реке обшарил, собирая наживку. Палку или бревнышко затопленное в лодку затащит и начинает из всех щелей выковыривать домики, в которых личинки прячутся. Часа три по реке ползает, за вечер собранную наживку сороге скормит.

Ручейников собирает и, глядя на их затейливые домики, сравнивает лепные жилища с дачками. Одни личинки в простую соломинку забьются, две палочки с боку приклеят, на манер хвоста, и довольны. Эти ручейники напоминают Пеньтюхову друзей-«латифундистов». Туалет сколотили - с одной стороны бревнышком подперли, чтоб строение ветром не повалило; с другой стороны к двери лопату прислонили вместо замка. В туалете и чайник держат, и разный инструмент. В нем же и от сильного дождя можно спрятаться, а мелкий и под елкой не замочит.

Другие ручейники из мелких палочек ладят домишко, склеивая его «венцами», как у рубленной избы – вроде той, что Пеньтюхов срубил. Разномастные бревна подогнаны едва, углы не выровнены. Но все же изба, не пердильник дырявый. Хоть и неказист, но если печка есть, то и зимой в таком доме можно заночевать-забичевать.

У третьих личинок не изба, а дворец. Аккуратная трубочка, будто из кирпичиков сложена. Последние вроде «культурных» дачников, у которых домики либо из красного кирпича, либо из колиброванных бревен, покрытых лаком. Дачки эти с мансардами и ве-рандами, с крашенными наличниками на окнах приглядны и взор останавливают.

В банке с водой «речные дачники» тоже ведут себя по разному. «Латифундисты», лишь вода чуть замутится, из домиков выползаюти шастают по дну банки, пока их рыболов для насадки не выудит из посудинки. «Домовладельцы» настоящих домиков сидят в своих крепостях до последнего. Приходится домик пополам разламывать и тащить «хозяина» из «обломков дома». Ручейник упирается, цепляется до последнего. Все, как у людей. Для одних дом там, где можно чифирбак оставить да от грозы спрятаться. Для других – крепость.
Складно все в природе, думает Пеньтюхов, всякой твари определено свой дом-кров иметь – что ручейнику, что человеку, что зверю.

Сорога берет то жадно, то будто вымирает. И тут для всякой рыбной мелочи лафа наступает. Только наживка на воду упала. Ее уже «шишклея» хватает и обшибает с крючка. Только успевай насадку менять. Но, если крючок с ручейником до дна дошел не обклеванный шишклей, то и тут «мелкая пакость» - пескарь - поджидает земноводную халявку.
Плюется, матерится в минуты бесклевья Пеньтюхов, но не зло. Мелочь тоже сгодится на консервы.

Рыбы столько наловил, что не знает уже, куда ее девать. Приноровился у деревенских старух на яйца менять улов. Килограмм рыбы на десяток яиц. Рыбаков в Ершах нет. Крупная рыба в реке не попадается, а мелочь ловить считается зазорным.

Сосед Ваня с рыбацкой фамилией Окунев встречает идущего с реки Пеньтюхова:

- Петро, не дашь ли пару рыбех коту?

- Ты что, Вань, сам не можешь удочку взять да наловить своему коту шишклеи?

- Могу. Да канительно уж очень.

- Ну вы даете! – возмушается Пеньтюхов – У реки живете, а рыбу я вам лови? Мне то до Реки больше тыщи километров ехать, а вам из избы выйди - да лови рыбу, не переловишь.

- Правильно все, - другой довод приводит Окунев – Рыба то уж больно мелка, чтоб валандаться то с ней. Это вы, отпускники, можете себе позволить такое, а нам таким делом недосуг заниматься. У нас же в деревне хозяйство.

У Пеньтюхова аж челюсть отвалилась от такой наглости. Даже слов не находит. Только губами шевелит, как пресловутая шишклейка. Это какое же хозяйство у Окунева? Избу топит, разбирая дом напротив. А вся скотина - голодающий от безрыбья кот!

Все же меняет гнев на милость, выделяет несколько мелких сорожек на пропитанье соседскому коту. Ванька доволен, несет рыбу домой «кота кормить». Почему в кавычках? Потому что кот принесенной шашкалды даже и не попробовал. Ванька лет пять нигде не работает, тунеядец. Его участковый загонит на работу грузчиком или разнорабочим в Реченске, Ваня неделю-другую исправно отработает. Но, как только получит аванс или получку, кончается его трудовая деятельность и начинается «послетрудовой подвиг», после которого он оказывается на «сутках». После «суток» Ваню увольняют и он снова в избе своей кукует. Год назад умерла у Вани мать-пенсионерка. И последнего источника Ваниного существования - материной пенсии – не стало. Картошку Ваня не садит, воровать не ворует. Грибами и рыбалкой тоже не занимается. Чем живет, удивляется Пеньтюхов.

После Реки завернул к Ване, поболтать о том-о сём. Заходит, а сосед в кружке рыбу варит. При виде Пеньтюхова не смутился, на кота пенять стал:

- Понимаешь, Петро, какая скотина привередливая, я ему положил рыбу. А он рыло воротит. Может, думаю, вареную будет жрать….

Пеньтюхов не поленился, сходил домой, принес с десяток картофелин:

- Какая уха без картошки? Даже кот, мне кажется, есть такую не будет.

Ваня мимо ушей подковырку прпустил. Но минуту спустя вдруг возмечтал:

- А знаешь, Петр, я, пожалуй, рыбалкой займусь. Вот только крючков и лески у меня нет.

- Так я тебе дам….

- Дай, Петро, дай. А то я совсем с ума сойду от безделья. Меня неделю назад из Дома престарелых выгнали, теперь когда снова участковый место подберет? Мне что околевать без жратвы, пока он чешется? А рыбой то и раньше на реке жили, и ныне можно прокормится.

- А чо не прокормиться, – соглашается Пеньтюхов с «теорестическими изысками» соседа. – К примеру, за день поймаешь три десятка ершей, так десять на кружку ухи, а двадцать на жареху.

В тот же день новоиспеченному рыбаку выдал и леску, и крючки, и свинец на грузила. Но тунеядцу занятие рыбацкое не по душе пришлось. Пару дней поползал по берегам Реки, по скользкому обрыву съехал в воду, и энтузиазм выветрило. К тому же появился другой источник существования. В пустой ершовской избе поселили «химиков», которые работали в Реченске на мясокомбинате. Мясо тащили с комбината пудами, но пропивать в своей «фатере» боялись. Всё же приноровились. Вечером их проверят отцы-надзиратели, пресчитают и уедут. Лишь проверяющий за Ерши, а «химики» уже у Вани. А тот их уже ждет. Рюкзак с мясом на горб, на велеосипед вскочил и в Реченск. Часа не прошло, а «гонец» уже с водкой вернулся. Сбыт и обмен мясного «шила» на водочное «мыло» при дефиците всего и везде, налажен до автоматизма.

Когда была жива Ванина мать, выписывал он газету «Труд», где частенько появлялись заметки о НЛО. Ваня эти заметки исправно собирал и в свободное от пьянки, работы и тунеядства время разглядывал ночное небо в надежде увидать это НЛО и вступить в сговор с инопланетянами.

В один из вечеров зашел «на огонек» к Ване и Пеньтюхов, уж очень его приглашал Окунев, мол, «с хорошими людьми пообщаешься и сам к культурной беседе присовокуплишься». Ваня, как хозяин, распоряжается застольем. Водкой весь стол заставлен. Мясо и вареное, и жареное.

После «штрафной» уже прихмелевший Ваня стал Пеньтюхова пытать:

- А ты, Петро, НЛО видел?

- Нет, не приходилось.

- А я уж несколько раз наблюдал их. Они за Ершами на луга садились. И в прошлую весну, и в позапрошлую. А нынче, врать не буду, не видал.

- Так то гуси были. Во время перелета на луга для ночлега садились.

- Ну да! Я что, гусей от НЛО не отличу? Я хотел к ним подойти. Не получилось.

- А что?

- Что-что…. У них же техника не в пример земной. Они всю округу наскрозь видят.

- А ты что, поговорить с ними хотел?

- И не только. Забодал меня наш участковый, проходу не дает. Только и ноет, как увидит, когда на работу устроюсь. А я бы век не работал.

- Но на хлеб то бы надо зарабатывать.

- Какой хлеб, Петро! Тут, понимаешь, «бермудский треугольник». Я участковому об этом говорил, а он отмахивается.

- А чо ему еще делать?

- Как чо? Он же власть наша. С ним бы и идти к НЛО ихнему, может, и не улетели бы. Но с другой стороны, если они все видят, то тоже не будут с участковым разговаривать. Они, если понадобится, прямо в Москву сядут и к Горбачеву в кабинет запорхнут так, что не одна собака не учует.

- А ты то чего от инопланетян хотел?

- Понимаешь, Петро, я ведь человечшко никчемный, можно сказать. Вот и хотел явиться к ним и сказать, мол, возьмите меня к себе для каких-нибудь экспериментов. Я так то понимаю и знаю много чего. Все-таки «десятилетку» и техникум закончил. А дома зря что ли сижу? Я, брат Петро, думаю много. Если для экспериментов не гожусь, то пусть просто так свозят к себе и покажут, как они живут на своей планете.

- Поучиться, значит, хочешь ихнему уму-разуму?

- И поучиться, и поучить.

- А учить то чему?

- Как «чему»? Чтобы не жили, как мы.

- Они и не живут, как мы.

- Вот и плохо.

- Это как?

- У нас же не все плохо устроено. Есть и у нас свой многовековой опыт жизни. Согласен?

- Ну, предположим, согласен, и что?

- А то, что мы многое тоже знаем и умеем.

Под эту беседу про инопланетные цивилизации еще к стакану пару раз приложи-лись. «Философский» настрой не пропал, а лишь приобрел направленность на то, что ни-какая планета не сравнится по устройству и жизни с Землей. И все благодаря таким людям, как Пеньтюхов и Окунев. После этого «умозаключения» дальнейшее в речах «думцев-мыслительщиков» срулило в область пьяного необъятия и потому для трезвого чита-теля не может быть полезным и поучительным. Наверное, инопланетяне тоже слышали эти речи и сделали соответствующий вывод, что на хрен им нужны на их ухоженной пла-нете такие забубенцы. Они же в их райских кущах начнут строить подобие своего колхоза «Верный путь», а к чему приводит коллективизация, пришельцы уже поняли….